Вышка

Взлетная полоса аэродрома начиналась в двухстах метрах от входа в здание дирекции строительства крупнейшего на Волге гидроузла.У входа в здание был установлен монумент с фигурой вождя мирового пролетариата, вытянутая вперед рука которого указывала на одноэтажное строение, стоявшее в конце взлетной полосы. На стене строения обращенной в сторону дирекции строительства и фигуры вождя, большими белыми буквами было написано: «ВЫШКА», неподалеку, на взлетной полосе, стоял «Кукурузник» в тени которого приютилась «Победа» с шашечками.
 
 Из открытого окна «ВЫШКИ» доносились возбужденные мужские голоса.

 – Ты, Вася, «козла» не пробовал освоить? Игра как раз для трактористов.
 – Слова принадлежали мужчине лет сорока, лоб которого над правым глазом рассекал шрам, а шею и левую руку обезобразили следы ожога.
– Я, Василий, тебя драл, деру и драть буду. – Продолжил мужчина со шрамом, шлепнув как мухобойкой картами по столу.

Красивый мужчина лет тридцати пяти несколько раз виртуозно переложил из угла в угол рта папиросу, затем эффектно взял ее двумя пальцами, медленно вытянул руку далеко вперед, стряхнул пепел, и, пустив вверх каскад из трёх идеально ровных табачных колец, тихо ответил:

–Валентин Васильевич, а кто вчера колеса у «Победы» лобызал. Или ты это делал по взаимному согласию?

 Мужчина со шрамами потянулся, вытянув руки вверх, затем выставил кулак согнутой в локте правой руки вверх, положил сверху на локтевой изгиб ладонь левой руки и ответил:
 –Смею вам напомнить, юноша, что все свидетели твоей страстной любви к пропеллеру присутствуют в зале. А за неуважение к старшему по званию следующую «американку» отрабатывать вторым пилотом будешь, я тебе, тракторист, покажу как я «юнкерсов» заваливал.
 
 Лицо Василия выразило тоску, он только раз под сильным алкогольным наркозом согласился полетать с Валентином, но и это ему показалось намного страшнее, чем настоящий «Юнкерс-88», пикирующий на его танк. Но отказаться от воли победителя, которая звалась «американка», было неприятно и позорно и грозило деквалификацией. Он еще раз повторил номер с папиросой, усилив его эффектным щелчком безымянного и большого пальца, отправившим окурок в окно:

– Хорошо, тогда, если моя возьмёт, ты, погонщик "дере-жопа-лей", со мной наводчиком в атаку под Прохоровку съездишь.

Теперь уже загрустил Валентин, ему приходилось кататься с безбашенным другом, и он каждый раз сожалел, что в машине нет парашюта.
Эти пикировки всегда веселили зрителей, которые с уважением относились к этим двум закадычным друзьям, но знали точно, что никто из них не позволит посторонним вольностей в отношении своей фронтовой профессии.

– Ну что, Вася, сам фреску нанесёшь или помочь?

На лицах двух других игроков сажей уже были нанесены вертикальные и горизонтальные полосы, которые и называли фресками. В тех случаях когда не хватало места на лице, использовались другие части тела. Количество линий отражало результаты сражений по многоборью: вертикальные – по преферансу, горизонтальные – по шахматам, косые – по бильярду. Окончание каждого тура документировалось фотографией проигравших в эпатажном костюме нечисти или героя из сказок с разукрашенным лицом, выигравший получал привилегию в виде фотографии с чистым лицом в костюме с галстуком. "Пулька" расписывалась на бильярдном столе, накрытом газетами и тетрадными листами, хранящими историю нескольких десятков партий в преферанс, бильярд и блицтурниров по шахматам. Одну стену украшал коллаж с десятками фотографий татуированных сажей людей в разнообразных одеяниях, а в центре композиции расположился Змей Горыныч, положив свои головы на ступеньках призового пьедестала. Каждая голова животного имела табличку с Ф.И.О., а пьедестал украшала надпись «Ежегодный открытый межгалактический чемпионат по многоборью. 9 МАЯ 1953 ГОДА». На противоположной стене комнаты висела афиша на немецком языке, на которой на фоне театрального занавеса были изображены усатый мужчина и очаровательная блондинка в глубоком декольте.

– Валентин Васильевич, а зачем Вы этих фашистов повесили? Спросил мужчина в тюбетейке.

Валентин вспомнил как Барбара сначала уговаривала его посмотреть этот спектакль, а потом уже он не пропустил ни один спектакль с ее участием. И как после одного из них он, как ему казалось, ненадолго уехал из красавицы Вены, но уже в части узнал, что Австрия отошла союзникам. Он не поверил, попытался на «Виллисе» приехать к Барбаре, но за ночь поставили шлагбаум и военных с двух сторон. Афиша спектакля была единственной фотографией актрисы, потому что все остальные остались в ее фотоаппарате.

– На память о моей «Аэрокобре». Нашел это в кабине, когда самолет принимал. – Ответил Валентин, переведя взгляд на спросившего, и добавил:

– Это спектакль по пьесе Бернарда Шоу, а он коммунист. Последнее слово Валентин сказал по слогам, поправляя кисточку на тюбетейке мужчины глаза которого, столкнувшись с лукавым взглядом лётчика, спрятались за веки.


Послышался шум мотора приближающегося автомобиля.
–От винта! – Крикнул Валентин, резко встал, подошел к стене с коллажем, дернул за шнур, и стену закрыла политическая карта мира. Василий в течение одной минуты аннигилировал следы многоборья.

– Пристегните ремни, сидите тихо и не высовывайтесь.

 В клубах пыли по взлетной полосе на большой скорости приближался трофейный «Опель капитан» алого цвета. Такая машина была единственной в городе и ездил на ней только его друг, которому он только что нанес на лицо фреску. В следующий момент он опознал угонщика, жену Василия – Валю. Валентин прекратил стирать татуировку с лица и крикнул:

– Вася, выходи, за тобой пришли.

Когда Василий вышел, Валентин посмотрел на него укоризненно:

– Кого хрена место засветил и на черта ты её вообще научил водить машину!

– Валя, я ей никогда не говорил про «ВЫШКУ» и водить не учил, она знает только как ключ в зажигание вставить. – Оправдывался Василий, пытаясь найти объяснение тому, как его жена смогла преодолеть сначала затяжной подъем по песку в гору, который не каждый профессиональный шофёр мог осилить. Затем проехать по оживленному шоссе, где хаотично ездят большие карьерные грузовики, и, наконец, найти аэродром, где она никогда не была.

– Тебе, Вася, учителем надо работать, видишь, как у тебя ученики на лету все схватывают.

Машина приближалась не снижая скорость.

– Васька, что ж ты её тормозить не научил? – Крикнул Валентин и полез под самолет.

По тому как машина юзом развернулась, Василий определил, что его жена нашла только ручной тормоз.

Пыль развеялась, Валентин выполз из под самолета и посмотрел в сторону «Опеля». Оттуда на него глядели два ствола двустволки. Валентин перевел удивленный взгляд на друга, который, сделав шаг в сторону жены тоже получил молчаливое предупреждение ружьем.
 
Женщина сначала уверенно двигалась в сторону самолета, не опуская ружьё, затем ствол стал опускаться все ниже и ниже, пока не упёрся в землю у ног Валентина. Женщина опустилась на колени. Под локонами пшеничных волос едва угадывалось есенинское лицо Вали, покрытое коростой высохших слез. Синие круги под глазами и трясущиеся губы завершали маску отчаяния, состарив молодую женщину на целую жизнь.

– Валя, помоги. Владик умирает.

Валентин посмотрел в сторону двери диспетчерской, через узкую щель на него смотрели две пары испуганных глаз.

–  Стало быть на "троих не получается", скверная ситуация. – Размышлял Валентин.

– Если он как офицер немедленно не разоружит и не сдаст диверсантку в НКВД, то занять верхнюю строчку рейтинга участников террористического подполья ему может помочь любой из владельцев пар любопытных глаз, спрятавшихся за дверью.
Догадывался Валентин Васильевич и о том, что личный пилот начальника строительства ГЭС не мог быть обделен заботливым вниманием "сексот", тем более, что большую часть коллектива "комсомольской стройки" составляли заключенные нескольких лагерей, а многие помощники начальника строительства носили форму НКВД.

Валентин аккуратно взял ружье, сложил его пополам, вынул патрон. Улыбнулся, посмотрев на номер дроби, вставил патрон обратно. Нежно поднял под руки женщину с земли, и, обняв ее, проговорил:

– Рассказывай.

–Утром, после того как Вася уехал, у Владика поднялась температура, а потом он стал задыхаться. В больнице врач сказал, что это дифтерит. Сейчас Владик уже еле дышит. Доктор сказал, чтобы я приготовилась, потому что сделать уже ничего нельзя. Там санитар есть без руки, из заключенных. Он мне сказал, что для того чтобы пленка лопнула, нужна барокамера. Я пошла к главврачу, умоляла найти. Он сказал, что это глупость, а барокамера есть только в Москве. Валя, поезд идет двое суток, а самолетом можно успеть, а он есть только у тебя, потом скажешь, что я угрожала ружьем, тебе поверят.


 Василий слушал мольбу жены, всматриваясь в безжизненное лицо своего сына, лежащего на сидении автомобиля. Он мучительно стал искать причины столь суровой кары в своих поступках, и у него в голове мгновенно прокрутилась вся его жизнь.
Сын был назван именем старшего брата Василия, который умер от голода десяти лет от роду. Их отец, есаул, дважды георгиевский кавалер, потерявший глаз и руку в 1916 году, смог наладить хозяйство и дать жизнь девяти гражданам СССР. Спасло его от жесткого раскулачивания только то, что к тому времени у него почти перестал видеть и второй глаз, а жена уже умерла. Брат Василия был в семье уже третьим за полгода похороненным ребенком. Как потом рассказывали ему его старшие сестры:
– Несколько месяцев на всех выездах из Черкесска стояли кордоны, не выпуская никого из города, а по домам ходили активисты, которые в поисках зерна заставляли подметать даже полы в избах. Однажды ночью отец запряг себя и старших детей в волокуши и тайными, только ему известными тропами, ушел в горы, где им помогли выжить бывшие враги – черкесы.

Василий на фронте не получил ни одного ранения. Всё, что он когда-либо рассказывал о войне могло уместиться на одном тетрадном листе. Хотя начал он службу шестнадцатилетним мальчишкой, которого в 1939 году отловили с бандой контрабандистов в Керченском проливе, заменив "малолетке" колонию на училище подводного флота во Владивостоке. В училище он, не смотря на свой юный возраст, семнадцать по метрикам и шестнадцать фактически, получил прозвище «капитан Нэмо». Для большинства восемнадцатилетних курсантов ближайший райцентра был центром вселенной, а Василий уже умел и видел многое. В первый же учебный выход в море на парусном шлюпе он продемонстрировал поворот на фордевинд, в результате двое курсантов улетели за борт, а он на трое суток на гауптвахту. На него обратил внимание начальник курса, поволжский немец, который стал с ним заниматься математикой и немецким языком, а, услышав как курсант читает наизусть есенинскую Анну Снегину, еще и литературой. Вскоре Василий уже читал немецкие книги и общался со своим учителем на языке Гёте. В том же году его на практику направили на боевую «Малютку» рулевым, где он видел в перископ как начинали нервничать японцы, обнаружив следы подводной лодки. Рассказывали, что до появления подводных лодок на Тихоокеанском флоте, самураи безбоязненно заходили в порты чистить ботинки. Позже ему посчастливилось выжить, выбравшись из затонувшей «Малютки» через торпедный аппарат, а потом опоздать из увольнения, когда у пирса взорвались сразу две подводных лодки, унеся жизнь двух экипажей. Когда началась война, его отправили в танковое училище, а остальных под Москву. Демобилизовался он из Германии только в 1946 году и сразу же угодил на пять лет в лагерь за "космополитизм". После освобождения отправился работать на "комсомольскую стройку", где смог утаить часть биографии от армии крючкотворов, для которых любовь к отечеству укладывалась в три отрицания: не был, не состоял, не участвовал.

Его детям это помогло не оглядываться на прошлые "заслуги" своих родителей, заполняя бесчисленные анкеты, подтверждающие патриотизм и верность Родине тремя отрицаниями, которые хорошо рифмуются с основным условие выживания в лагере: не верь, не бойся, не проси.


Самым неприятным и глубоким воспоминанием о войне для Василия было и то как через несколько дней после Победы их танковую армию, как овец, остригли наголо.
И вот сейчас, слушая мольбу жены, он вновь переживал знакомую боль от бессилия, как и тогда во время стрижки.



Подошел Валентин, встал рядом, посмотрел на ребёнка. Затем медленно достал папиросу, стукнул мундштуком по коробке и дунул в мундштук, табак вылетел на землю, он достал еще одну папиросу и, сломав ее пополам, шепотом сказал:
– Остаешься здесь, если вдруг..., скажешь, что полетел проверить новый топливный насос. Вернется через час. Этих держи на мушке до возвращения.

– Так как ты до Москвы, это же... – Спросил Василий, в глазах которого мелькнула надежда.

– До столицы не долетим, на дозаправке арестуют.

– Тогда как?

– Если прав этот безрукий, а кто он неизвестно, то вот из этой железяки я и сделаю барокамеру, но, предупреждаю, Валя, будет очень страшно. – Уже повернувшись к женщине, закончил Валентин.

– Валечка, миленький, всё что угодно. Только, чтоб Владик жил.

Валентин жестом подозвал еще двух игроков, когда они приблизились, он тоном сурового командира приказал:

– Все к самолету, заносите хвост. Валя, бери сына и со мной в кабину.

После того, как самолет развернули, Валентин потребовал развернуть машину обратно. Картина разукрашенных сажей мужчин, вращающих самолет в разные стороны, которыми командует высунувшаяся из кабины голова в шлемофоне с грязным от сажи лицом, могла бы стать иллюстрацией к современному прочтению гоголевского "Вия". Затем черт-пилот подозвал своих помощников к открытой форточке кабины и прошептал:

– Машину крутили туда-сюда, было? Было. Стало быть, соучаствовали. Если, когда-нибудь трепаться станете, то знайте, мне как герою много не дадут. Выйду, найду, привяжу к пропеллеру и полетаем. Понятно?

 Партнеры по многоборью хорошо знали, что летчик всегда держит слово.


 Самолет карабкался к облакам, солнце вежливо спряталось в облачном стаде белых барашков. Пилот повернулся к женщине и прокричал:

– Валя, сейчас будем падать, держи сына крепко, если потеряешь сознание от страха ребенка выпустишь, он разобьется. Когда в иллюминаторе покажется Чертов палец, вопи что есть сил. Понятно?

– А для чего эта гора тебе нужна? – С испугом прокричала женщина.

– Высотомер барахлит, а гора это сигнал, что машину в горизонт выводить пора.
Понятно? Не проспи Чертов палец, а то разобьемся.– Прокричал Валентин.

Высотомер был не причем, да и не нужен он был бывшему командиру эскадрильи истребителей. Он вспомнил, как в полевом госпитале уже после выписки, ему главврач честно признался, что никаких лекарств от ожогов в госпитале на тот момент не было. Ожоги Валентин вылечил своей волей к жизни, а порошки были смесью коры и толченого мела, и только когда дело уже пошло на поправку в расположение окруженной армии смог пробиться самолет с медикаментами. Решив, что матери, уже совершившей поступок, достаточно дать всего лишь "мелок", Валентин и придумал историю с высотомером. Что в конечном итоге спасет жизнь ребенку материнская жертвенность или барокамера уже не важно, главное, что за жизнь этого малыша отчаянно сражаются, а на это не могут не обратить внимание в "небесной канцелярии". Валентин снизил обороты мотора и отжал штурвал.


 Самолет стал быстро терять высоту, когда стали хорошо видны барашки волн вдруг раздался женский визг, перекрывший гул и вой падающей машины. Самолет как будто столкнулся с мягким облаком, плотность которого постепенно стала нарастать. Затем машина выровнялась.

– Дышит!?
– Да!
– Я спрашиваю, стал лучше дышать?!

 Бледная женщина, сжимающая ребенка сомкнутыми в замок затёкшими кистями рук, всхлипнула и отрицательно покачала головой.

– Выше пойдём. Только держись. И не вопи так громко, у меня от твоего визга контузия до сих пор не прошла.

Самолет уже с большей высоты и почти отвесно падал в Волгу, удерживаемый от входа в штопор только волей пилота.

Валентин вспомнил бой над Вислой. Тогда прикрывая дымящеюся машину ведомого, он как приманку поставил свою «кобру» от солнца, зная, что фриц воспользуются этим и будет атаковать. Но когда развернулся, то обнаружил на хвосте еще три «мессера». Бросив машину в пикирование, он вышел из него на несколько десятков метров ниже немцев. Ему даже показалось, что самолет потащил за собой шлейф из водяных капель. Когда он выровнял машину, то оказался на хвосте у фрицев и смог завалить сразу двух, за что и получил золотую звезду героя Советского Союза.
– Валя, он задышал. – Закричала женщина, глотая горькие и сладкие слезы, путая плачь и смех, горе и радость.

– Значит ОН есть. – Заорал Валентин, подняв вверх руки.

Валентин посмотрел на розовеющего на глазах ребенка.

– С днем ангела, мужичок. Валь, а у него какого числа день рождения?
– Второго апреля.
– А ты, Валя, знаешь, что в этот день родился Ганс Христиан Андерсон? Приготовьтесь, еще он вам с Васькой сказок много придумает. А я, выходит, крестным отцом сделался, ну и дела, еще утром бобылем был.

 Валентин развернул машину и, накренив её так, чтобы женщина и ребенок могли насладиться красотой гор, украшенных чуть заметной свежей листвой деревьев, начинающих новую жизнь. Затем он развернул машину над Чертовым пальцем и полетел над Волгой. Увидев друга, стоящего на взлетной полосе, помахал крыльями и пошел на посадку в сторону обратную от пути указанного вождём пролетариата.


Спустя несколько лет, Валентин стал начальником главка министра гражданской авиации СССР. Прослужив, чуть больше двух лет, однажды на приёме в министерстве влюбился в жену посла одной дружественной страны и без сожаления поменял министерское кресло на кресло командира пассажирского «ИЛ-18», на котором вместе с ним долго летала стюардесса, говорящая с милым акцентом.



Однажды Валентин прилетел на День Победы в гости. Влад уже начал грезить о том как он пройдет по двору держа за руки отца, который на этот раз, наконец, наденет ордена, и дядю Валю со звездой Героя, а потом они будут все вместе смотреть парад на Красной площади. Но рано утром, когда еще все мальчишки во дворе спали, мужчины отправились на катере в бухту у Чертового пальца. Влад, как и его сверстники, любил смотреть парад и не понимал, почему был к нему равнодушным отец. Сейчас получалось, что и герой Советского Союза дядя Валя предпочитает шашлык параду по телевизору.
Влад уговорил дядю Валю рассказать ему о главном своем бое. Валентин подумал, затем взял его за плечи и рассказал о том полёте над Волгой вместе с ним и его матерью. На вопрос Влада: Но это же была не война, почему? Валентин Васильевич задумался, а затем ответил: На войне как на войне, все понятно. А тогда нужно было сначала побороть страх.