Об обусловленном и безусловном

                ОБ ОБУСЛОВЛЕННОМ И БЕЗУСЛОВНОМ

                I

(1) Разум есть способность мыслить вне рамок условного и именно эта наша способность выявляет всю обусловленность категорий рассудка. Ведь в чем ограниченность и, в конечном счете, обреченность на смерть всего единичного, чувственного?
В том, что оно (единичное) не способно выйти за свою границу, которую устанавливает ему его бытие, которое не есть истинное, но снимающее свою сущность в более высоких, объединяющих единичность понятиях.
Так, мы можем складывать секунды, как категории времени, бесконечно, но мы никогда не придем к понятию времени, которое наряду с пространством составляют суть основополагающие понятия, определяющие строение Вселенной, если не отбросим ко времени количественный подход. Складывать секунды в часы, часы – в сутки, сутки – в года и тысячелетия означает не выходить за рамки количественных категорий времени, которые с каждым мгновеньем уходят и никогда не возвращаются. Устанавливать сколь угодно большое значение времени, не значит познавать само понятие времени, ибо за сколь угодно большой величиной простым прибавлением единицы мы получаем величину еще большую. Гегель называл это дурной бесконечностью, как путешествие сознания в рамках единичных категорий рассудка вне выхода к понятиям, в которых лежит суть данного явления.
Примером истинной бесконечности может служить переход познающего сознания от частностей к обобщениям закономерно, не постулируя предикаты высоких Истин, как общеизвестные, но выводя их необходимо из простейших, доступных восприятию ребенка понятий через отрицание единичного бытия предметов, как неистинного, но как черпающего свою сущность в более высоких категориях, служащих основанием, в свою очередь, для еще более высоких категорий, из которых, в конечном итоге и складывается Храм Истины.
Примером истинной бесконечности может служить пример перехода от временных интервалов, которых может быть бесконечно много, к понятию времени, которое является одним из основополагающих определений материи. Объединив пространство и время, как 2 основные свойства материи, мы можем перейти к понятию Вселенной и Духа, чьей энергией она создана, т.е. приходим к понятию Бога. От Бога переходим к религии, к необходимости выполнения ее заповедей, как завещанных нам Создателем всего сущего. Из необходимости выполнения заповедей, мы приходим к недопустимости потери времени в пустую, к необходимости наполнять каждую секунду нашего бытия Богоугодными делами, т.е. мы совершили переход от абсолютно бессодержательного понятия секунды, как количественной категории времени, бытие которой, по сути, равно небытию (мгновенья улетают безвозвратно, когда не знаешь, что с ними делать), ко времени, как к категории нравственной, от категории безразличной к окружающему бытию, к категории, полной мерой насыщенной нравственным смыслом. Это и есть пример того, как надо мыслить категории в их Истине.
(2) Повторим, единичное, чувственное восприятие Истины так же налично и объективно, как и сама Истина, но разница между ними в том, что Истина сама определяет себя, сама движется в себе, а единичное снимает в ней свою сущность. Единичное потому и единичное, что оно заключено в рамках рассудочных тождеств. И эта раздробленность, неудовлетворенность своим бытием и гонит все частности в единство понятия. Истина вечна, а единичное скоротечно, оно исчезает при более пристальном взгляде на предмет, подобно тому, как тает мартовский снег, как символ зимы, обещавшей длиться вечно.

                II

Трезвый рассудок верит во власть над вещами здравого смысла. Здравый смысл подразумевает непротиворечивость порядка вещей, но жизнь была бы скудна, если бы стремилась только к тому, чтобы быть непротиворечивой.
Стремясь подчинить ее здравому смыслу, рассудок сам попадает в им же расставленные сети, ибо всякое противоречие есть для него отрицание его как деятельного начала, преобразующего мир, следовательно, область сверхчувствительного, изначально содержащая в себе противоречие, становится недоступна для его замутненного химерами абстракций глаза, видящего только то, что он видит.
Это сравнимо со взглядом прагматика на линию горизонта. Разумный человек сознает, что за линией горизонта есть еще что-то, чего в данный момент не может увидеть, тем не менее он понимает, что за линией горизонта есть еще горы, долы, реки и мир еще не кончается за полем видимости его зрения. И сознавая это свое несовершенство, ограниченность, состоящую в зависимости от условий окружающего его мира и содержится принцип его свободы, если хотите, бесконечности. То же происходит и с мышлением: так же, как в пространственной перспективе мы должны сочетать прямолинейность взгляда, и покатость земли, так и в мыслях должно сочетаться прямолинейность рассудочной мысли с вдохновенной музыкой небесных сфер.
Прагматик же – напротив, в своей уверенности, что он все знает, и что есть только то, что можно чувственно ощутить, ограничен в своем обозреваемом пространстве и должен забывать о том содержании, которое он оставил, пребыв на новое место, ибо то, что он видел в радиусе 5 км., перенеслось назад и с нового места уже не видно.
Если же он все же будет помнить об оставленных им местах, он забудет, в таком случае, о своем столь пестуемом им принципе непротиворечивости, с которым  он так носится, прикладывая его к идиотскому переустройству жизни, согласно своим неуклюжим представлениям о ней, развивая при этом завидные энергию и упорство, достойные, ей – богу! Лучшего применения.

                III

Рассудок ограничивает себя, требуя от жизни быть такой, какая она должна быть в его представлении, как будто она только того и ждала, чтобы ей указали какой ей быть. У кого не хватает ума увидеть, что вещи в окружающем его мире не таковы, какими должны быть!
Но выстроить их в затылок в неуклюжем бессмысленном порядке (который нам кажется единственно верным), еще не значит сделать природу вещей отражением их истинной сути.

                IV

Рассудок смотрит на сверхчувственное, как на некие миражи мысли, в отсутствие противоречий он может брать любое явление только как всецело бесконечное, а, следовательно, как полностью неопределенное со стороны своего содержания. И эта полная неопределенность, а, следовательно, полное отсутствие даже малейших указаний на то, какой курс прокладывать в своей деятельности, вдвойне комична рядом с той серьезностью и уверенностью, с которой берутся за дело управления судьбами Мира некоторые мирские «пророки», не имея за плечами никакого другого багажа, кроме скромных начатков домашнего воспитания и малого багажа сомнительных знаний, почерпнутых ими еще в церковно-приходской школе.