Весна Миши Майорова

   У Лелиных родителей есть друзья – Майоровы. Леля выросла вместе с их старшим сыном, вместе ходили в одну и ту же школу, даже немножко дружили. А потом родился Мишка – поздний ребенок, и ради него семья из города переехала в Тепличный, маленький поселок в шестидесяти километрах от камчатской столицы. Переехали в маленький домик с большим садом, где росла низкорослая камчатская сирень и даже тонкие северные яблони.

Может, что-то Леля мне про него говорила, но я пропустила мимо ушей. И мы поехали в Тепличный - купаться в горячих термальных источниках. Втроем поехали: Лелька, Лора и я. В Тепличном несколько источников, оформленных в небольшие бассейны. Есть горячие, где температура воды 42-45 градусов, есть маленькие «лягушатники», где плавают и скачут дети.

   Мы напарились в горяченном водоеме, время от времени выскакивая на снег, сугробами лежащий вокруг. Натрешься снежком и снова прыгаешь в бурлящую парилку – красота!

Уже вечером, размягченные, отправились к Лелиным знакомым пить чай с камчатской жимолостью, вкусней которой нет ничего на свете.
Тетя Оля нас ждала, потому что в доме пахло пирогом. Пахло тем непередаваемо домашним сдобным тестом, которое умели ставить только наши мамы. Пахло покоем, уютом и домом.

Пока накрывали на стол, Лелька повела нас к Мишке, в маленькую комнатку в глубине приветливого дома.
Мы вошли, и я встретила его взгляд – тихий, глубокий, испытующий. Что-то с ним было не так. На вид лет одиннадцать или двенадцать. Сидит немножко напряженно: руки на коленочках, на ноги наброшено одеяло. Все выяснилось, когда он заговорил. Господи…церебральный паралич – так, кажется, это называется.

Я изредка видела таких детей, когда их везли по улице в колясочках – с вихляющимися руками и трясущейся головой. Во мне они вызывали непередаваемое чувство – боли, смешанной с ужасом. И я старалась пробежать мимо и не смотреть.

   Он заговорил с Лелей, приветливо, даже по-детски нежно. Она его поцеловала и легко потрепала по голове. Потом убежала помогать тете Оле.
Лора стояла, как и я, ошеломленная.
Почему-то Мишка спросил ее:

- Куришь?
- Н-нет…да…иногда
- А ты хочешь посмотреть мои рисунки? (это уже ко мне)
- Хочу
- Все, кто ко мне приходит, оставляют рисунки. Ты тоже можешь что-нибудь нарисовать. Если хочешь. И помоги мне дать названия вот этим, последним

   На рисунке было дерево, на дереве толстая ворона, под деревом забавная собака. Первое, что пришло мне в голову:

- Ворона и собака
- Нет…слишком просто, это совсем для маленьких. Как бы тебе понравилось название «Диалог»? Да ты присядь, пожалуйста!

   Сознаюсь, мне казалось, что в покалеченном Мишкином теле и разум должен быть покалечен. Но на меня смотрели вдумчивым взглядом чистые и умные глаза подростка. Было больно и странно на сердце.

- Тебе сколько лет?
- Двадцать четыре…
- Тебе надо замуж
- Надо, Миш, никто не берет
- Не говори так, ты ведь так не думаешь. Ты сама не выходишь. И ты очень красивая
- Правда?
- Правда

   И с этой минуты пропали для меня его неловкие, нескоординированные движения, перекашивание лица…неходячие ножки-палочки пятилетнего ребенка. Остался только чистый и добрый разум, помещенный в это страдающее тельце.

Куда-то исчезла Лора, к нам никто не заходил, и мы болтали почти час…как подружки.

   До весны я еще несколько раз видела Мишку. Привозила ему свои рисунки и стихи. Читала. Стихи были неумелые, наивные. Я никому их не показывала раньше. Мишка слушал, смотрел на меня своими чудесными карими глазами с необыкновенными загнутыми ресницами, улыбался и молчал. Не оценивал. Он не умел говорить неправду. Но мне было приятно, потому что в эти минуты я чувствовала его будто старше себя – снисходительного и мудрого.

   К Мише ходили преподаватели из школы, занимались с ним всеми предметами, и многие он знал отлично. К тому же, он смотрел все развивающие программы по телевизору… Тогда не было омерзительных реклам и столько грязи, как сейчас. Правда, советский эфир был до беспредела политизирован, но с этим мы давно научились справляться. Наверное, комсомольские и партийные вожаки тоже считали нас глупым одурманенным стадом, верящим лозунгам и речевкам. А мы считали дураками их самих.

Я отвлеклась…
Я хотела сказать, что Миша был не по годам образован и развит…

   В один из моих приездов встретила меня тетя Оля:

- Олечка, я прошу тебя…не приезжай больше

Я молчала.

- Миша плачет, очень сильно плачет после ваших встреч…Он…
Мне кажется, это первая любовь!
По ее лицу бежали слезы. Кажется, по моему тоже.

- Ольга Васильевна, я должна его увидеть. Попрощаться. Хотя бы один раз увидеть.

- Нет, Олюшка, мы сказали, что ты уехала навсегда

- Ольга Васильевна, это неправильно! Это нехорошо! Это просто предательство…

И я ее уговорила.

   Когда я вошла, он закричал. Долго я не могла забыть этого крика. В нем была такая мучительная боль! И такая великая  радость…

- Я думал, больше тебя не увижу…
- Так не должно быть между людьми, так не должно быть

   Пересказать наш разговор, наверное, было бы слишком грустно. Напоследок Мишка задал мне свой мучительный вопрос:

- А ты…могла бы…выйти замуж за моего брата? Мы тогда стали бы с тобой родные…

Очень скоро Майоровы уехали «на материк». В шестнадцать лет Мише сделали операцию на голову, которой он не выдержал. 

   В моем альбоме с фотографиями есть цветная картинка: дерево, ворона и собака.

   Называется «Диалог»…