19. Изгнание

Лучи пробили бреши в листве платана и усыпали тротуар сверкающими пятнами. В сиесту и автобусы к остановке подползали медленно, лениво. Пилар то и дело отпивала из бутылочки с холодным чаем, смеялась и ерошила стриженные под мальчика волосы.

- Представляешь, что выдал Леон? Ох, да, это мой командир... – Она покраснела. – Капитан Леон Асеведо. Он сказал, что я «бледная, как труп конца девятнадцатого века»!

Они обе фыркнули от такой нелепости, а Пилар на вопрос о здоровье сказала, что «лучше не бывает». Ну конечно, её ранение оказалось неопасным, но с головы крови всегда очень много, знаешь, пришлось обрить все волосы, а швов наложили штук пять. Зато она теперь как Ингрид Бергман в фильме «По ком звонит колокол», только по другую сторону баррикад. Да. Нет. Конечно, пока Испания. Все эти бредни о международных чаяниях каудильо – пустая болтовня. Вот именно, глупости, одни слухи. Тем более, «расовая чистота» и «спасение Европы», ещё чего! Франко никогда не был расистом. А Хосе Антонио? О-о-о, продолжает богемно-партийный образ жизни, у его блога куча читателей, а фотки в  инстаграмм он выкладывает ежедневно!.. Естественно, подписана.

Без всякого перехода ослепительная жара сменилась мягким дневным полумраком. Пилар держала в руках не бутылку, а чашку. И стояла, опершись на полку с ровными рядами папок. Лицо её было задумчиво, она внимательно слушала майора Краснова. Он сидел за столом, повернувшись вбок и закинув ногу на ногу, говорил оживлённо, приглаживал чуб. Рассказывал о романе с причудливым названием, - что-то, связанное с растениями. Ах да – «За чертополохом»!

Но книга была далека от ботаники. Это была сказка – политическая сказка об альтернативной судьбе России - невероятная, слегка наивная в своей идеальности, но истинно по-детски яркая, смелая в мечтаниях. Роман написал его отец, и майор не мог не волноваться.

- А можно написать роман о судьбе другой Чили? – подала голос Маргарита, спросила, будто взмолилась. И даже руки её непроизвольно поднялись к груди и сжались, как в церкви.

И она не помнила, что ответил Краснов. Ведь кадр продержался долю секунды и померк. Он растворился и ускользнул.

И такая настала тревога, и страх, ведь непростительно многое осталось недосказанным! Но было уже поздно – Маргарита проснулась.

Она снова вплыла в реальность среди смятых простыней, вспомнила о тупых кадетах, мелочном начальстве, специальной английской лексике, о нехватке денег, заполнении всяких дурацких бумажек, о своей неуверенности и паранойе человека с проблемной самооценкой, о пошлости и ничтожности во всём, в каждом действии и каждом шаге. И чуть не застонала – настолько стало паршиво.

Но она успокоила себя: ничего, ты и это утро перетерпишь. Ведь терпела же другие? Все утра с тех пор, как...

Хотя это была ненормальная привычка – просыпаться с тошнотой. С экзистенциальным муторным недомоганием. Оно подкатывает к горлу, равномерно давит грудь. Не вызывает острой боли, но отравляет, портит всё внутри. А выражается одним тоскливым, тусклым словом: «Плохо». Что значит «плохо»? У вас болезненный вид, лейтенант, я давно это заметил, сходите в лазарет, в конце концов. Ага. Конечно. Благодарю вас, мой капитан. Нет, всё нормально. Она может вести занятия, она не помышляет о самоубийстве, она дышит, пихает в себя пищу, ища в ней утешения, цепляется за разговоры, ночью – спит. Всё, как у людей.

Кадеты и раньше считали её «специфической», но хотя б беззлобно, а теперь смотрели насмешливо, неприязненно, всё у них выходило не по-доброму. Она-то чувствовала. Ведь чувства обострились патологически.

Число друзей (или тех, кого она считала таковыми) резко уменьшилось. Те, кто остался, но в основном родители, пилили её то и дело: ты слишком серьёзная, никому не нравится, когда его «грузят». А она затевала тягучие, болезненные разговоры о своих переживаниях. Недаром от неё все сбегали.

Она встретила Марину Агилар в книжном магазине, и так обрадовалась, что вся аж просияла и схватила обеими руками этот осколок прежней жизни (или прежних галлюцинаций?). И потащила Марину в кафе, и они болтали, но потом оказалось, разговор не клеится. Наверное, казалось, что Маргарита бредит: её аллюзии и напоминания не находили отклика. Сеньорита Агилар глядела настороженно. Будто что-то всё-таки знала, но замыкалась на три засова. Она упрямилась, особо сосредоточенно кромсала ложечкой тортик и залепляла себе рот, прихлёбывая кофе. Марго поняла, что с Мариной они ещё долго не встретятся. Этот взгляд исподлобья обещал, что её теперь будут избегать.

Этот провал повторялся вновь и вновь.

Тем более, что и рассказать-то толком, почему, из-за чего конкретно она мучится, Марго не могла. Её беседа превращалась в однообразное тихое вытьё на одной ноте, с одними и теми же, посеревшими от усталости, загнанными, зажёванными мыслями и определениями.

За определения и законы, за выводы – «если А, то Б» - она хваталась с особым фанатизмом. Она всегда интересовалась психологией, а теперь...

- Какой кошмар, что за книги ты читаешь! – воскликнул дон Густаво и аккуратно-небрежным жестом шлёпнул на мягкий диван электронную книжку.

- Не твоё дело, - окрысилась Марго, - вполне нормальные. Познавательные. Полезные, ну.

«Девочка, у тебя серьёзные проблемы». Эту часть речи она вынесла с похвальным мужеством, хотя так и тянуло завизжать, напоказ заткнув уши и мотая головой. Да, сука, проблемы! И что?!.. Но она сдерживалась, она же офи...

- И как ты только стала офицером? Это всё гнилое, это самокопание! Мне ужасно это в тебе не нравится, это твоё увлечение психологией! – Последнее слово дон Густаво неизменно произносил с издёвкой. – «Как справиться со стрессом», «С неврозом по жизни»... Тьфу! А ты ещё копаешься в этом дерьме и им любуешься!

- Я не любуюсь!!!

Снова сорвалась на крик. Идиотка. Силы воли совсем не осталось. Но что, если так – так рвётся?!

- И вообще, какое это имеет отношение, моё звание и мои переживания, я стала офицером, потому что ум и способности, да, а не то, что ты там думаешь, тебе всё не так, я вся неправильная, ты вообще меня ненавидишь, зря я приехала, ну и всё, и отстань от меня!

- Здрасьте-пжалста, сначала сама пристаёт со своим нытьём, а потом «отстань»! – возмутился сеньор Контрерас. – «Ненавидишь»... Какие высокопарные словечки! Вот тоже что меня раздражает – это вечный пафос!

Марго не ответила. Из глаз брызнули слёзы, губы разъехались, и она начала тихонько скулить.

Душа свой голос и размазывая слёзы, она действительно ненавидела и себя, и отца одновременно, хотелось умереть. Ведь она опозорилась перед ним!

Снова. В очередной раз.

Поездки домой всегда использовались для того, чтоб черпать облегчение – теперь же было сплошное разочарование: они почти всегда оканчивались взаимными обвинениями и безобразными скандалами.

Бесило всё. В первую очередь – слабость.

Маргарита чувствовала себя опороченной. В темноте души гнездился ужас более глубинный – страх человека, осознавшего меру насилия, яд убийства, мерзость «непогрешимости». Но она не могла заставить себя предаться таким мыслям, поглядеть им в лицо. Так человек испытывает страшную боль, но не в силах посмотреть на свои раздробленные конечности. Он теряет сознание от одного вида уродливых культей – и Марго жила с тошнотворной тяжестью, не смотря. Но она переживала из-за того, как её терзания были видны окружающим. Стыдилась неуравновешенности, паники, потребности выговариваться. Дон Густаво в порыве гнева назвал её «слабой» и «психически неуравновешенной» - и она это запомнила. Запомнила слишком хорошо. Записала. Затвердила, медленно кипя от обиды. И мысленно записала родителей в неприятели. Она осталась одна против всего мира. От этой мысли она снова пожалела себя, и в носу начало предательски щипать.

Она одна, потому что Аугусто её оставил, и она сама в этом виновата. Она потеряла и любимого, и Родину, о которых мечтала – а всё из-за горячки и нетерпимости.

Такое чувство, что из горла у неё вылезал чертёнок, и это он, перевесившись на пружине, как кукушка из часов, бросал в лицо героическому седому генералу фразы, говорящие о том, какое он дерьмо и ничтожество. Как будто она сама была лучше.

Даже в самом сладко-болезненном, поэтическом своём горении она спускалась на самые низы преисподней. Отчаяние шептало ей, что счастье возможно лишь единственным способом: если победу выкупать в крови.

Марго читала, что наркотики творят с человеком страшные вещи, он ведёт себя исступлённо, грязно, пугающе, как одержимый бесами, но пребывает в эйфории и считает себя всемогущим. В таком случае – война и стала её наркотиком, а насилие – её эйфорией.

Марго заметила, что ей нужно меньше секса. Точнее, она мастурбировала – причём зачастую представляя себе генерала чисто по привычке. Но времена, когда близость с ним напоминала трепетный праздник со слезами ликования на глазах, когда она захлёбывалась нежностью и торжеством – эта пора давно миновала. Теперь выходило механически. Как чистка зубов, потягивание, зевки, сладко и крепко, но очень коротко, по-животному – настоящий эмоциональный подъём ей приносили пытки. Либо же – бешеная, оглушительная от залпов и перестрелок резня. Только это приносило изменение сознания. И тогда Маргарита на самом деле ощущала себя валькирией.

«Неужели можно на самом деле начать с чистого листа, если всех перерезать?».

Она предпочитала не углубляться в поиске ответа и продолжала нестись вперёд. Ведь движение – жизнь.

Энтропия – смерть.

А сейчас она пребывала в полной недвижности.

И в темноте.

Генерал что-то говорил про свет в ней самой, что он якобы померк – так это или не так, но для неё дон Аугусто был светом, и когда он исчез...

- У тебя клёвые сиськи.

Она усмехнулась. Ей нравилась эта грубость. А на что она рассчитывала, регистрируясь на огромном сайте знакомств? Тем более, указала в качестве цели «флирт или секс без обязательств».

Нужно выйти из зоны комфорта, надо делать то, о чём раньше не помышлял, набираться ярких новых впечатлений – это всегда освежает и оздоровляет, читала Маргарита, так почему бы не завести интрижку?

И ещё... ей нужно отвыкать от жизни прошлым. Отучаться от тоски по видениям и глюкам. Надо стать нормальной и погружаться в реальную жизнь – чёрт возьми, брать пример с тысяч соотечественниц! Вот у них нет горя от чрезмерного разрастания мозга, они не анализируют – а воспринимают. И живут очень даже неплохо! Несравненно лучше...

Боже, но почему так плохо? Заткнись. Внутренний диалог, ну сколько раз повторять?!

В наказание Марго коротенько, зло пырнула себя в ладонь перочинным ножичком. Она теперь всегда носила его с собой. К приходу парня она успела унять кровь, зажав ранку платком, и мило, азартно улыбалась.

Ничего особенного, просто иногда необходим разряд, стимуляция, а так ничего серьёзного, она же не режет вены, Боже упаси. Даже эти тычки очень невинны, это ж не тяжёлое членовредительство. Просто чтоб отвлечься... Ну вот же испытывает человек облегчение, когда удаётся чихнуть?

Он футболист, хвастает, что его возьмут в «Коло-Коло» , курчавые волосы, жеребячья улыбка, похотливые глаза, ладная голенастая фигура. Марго пьёт пятый коктейль и загадочно ухмыляется, опуская взгляд на его шорты.

Вообще-то, коктейли – ерунда, ведь она теперь пьёт почти каждый день. Это требует особой соображалки, осторожности, интуиции, чтоб скрыть от начальства, Марго теперь даже почти гордится собой – кто ещё так ловок?

Но ей же необходима анестезия. И что? Может, лучше было бы кинуться головой вниз с моста?! Нет? И пусть тогда никто не возникает! Они ещё смеют укорять её. «Раньше такой не была». Да что они вообще знают!

Тем более, «злоупотреблять» она начала ещё в Ночной армии, во время фронтовых действий.

В категорию «они» вписывались теперь почти все. Внешний мир. И она вечно, сидя на унитазе и повисая на поручне в метро, вела воображаемые диалоги с «ними». С одной стороны, всем было поразительно наплевать на неё, с другой стороны, на горизонте вечно маячили загадочные и угрожающие «они» - с левыми было проще, понятно, кто в какую форму одет и...

Стоп, этого не было!

«Сколько раз тебе напоминать про реальную жизнь, больная мразь, тупая твоя башка!». Способ излечиться всего один. И метод тоже – терпеть.

Квартирка в доме на улице Санта-Элена, чем-то знакомый район, оба уже в разгорячённом состоянии, когда бесстыдство становится нормой, он скидывает трусы и всего на минуточку отлучается в ванную, а она уже расстёгивает кофточку и распаковывает свои красивые сиськи. И тут Маргарита оглядывается, шарит глазами по стенам и мебели, и внезапно сжимается, понимает, что её развезло, а там, где надо, хоть убей, всё как будто злое, замкнутое – абсолютно сухое, ей будет больно. Забавно и неестественно, она ведь тыкает в себя, в кусок мяса, ножом, а здесь боится чужого...

Но даже циничные шуточки с собою не помогли. Тошнота настигла Маргариту, и на спине выступил ядовитая холодная испарина.

Она подхватилась, путано ставя ноги, и ринулась к незапертой двери. Она просто ломанулась в тамбур, покатилась по лестнице, выскочила на улицу - и исчезла.

Неслась, как ветер, и ощущала, что сердце сейчас выскочит из груди. Марго почему-то овладела дикая паника. Последнее время она стала бояться темноты. Сейчас было неясно, что её больше пугает: бешеное клацанье собственных каблуков или мёртвая тишина, служащая фоном. Казалось, из этой темноты кто-то за ней наблюдает. Пожалуй, пока не хочет схватить, но один только взгляд нестерпим – особенно от осознания, что этот кто-то уже давно, незаметно для неё был рядом...

Когда ворвалась на станцию метро Родриго Арайя, за грудиной ломило, горло саднило. Вся одежда противно вымокла от пота и сбилась, макияж уже давно запёкся и размазался – интересно, за кого её принимают. А увольнение – о-о, оно прошло просто чудесно. Солдатам ведь положено ходить по шлюхам и предаваться пьянству и разврату. Только при этом она чувствует себя: а) опустившимся животным; б) импотентом.

Марго горько рассмеялась. Вот чем окончилась её попытка лёгкой интрижки и погружения в жизнь – хорошо, что она не избита и не изнасилована. А может, стоило бы?.. Нет, упаси Бог.  Если станет слишком невмоготу – есть ножичек.

Наверное, если б она оставалась офицером – настоящим, как Там, а не просто училкой иностранного при Академии – то искала бы смерти в бою. А так...

Маргарита ощущала, что теперь она инвалид. И отняли у неё не одну руку или ногу – а все конечности сразу. Она просто обрубок по сравнению с прежней Маргаритой Контрерас. Причём, как ни крути – и по меркам обычного, и по меркам Иного мира. Туда ей не вернуться, а здесь она превратилась во всем отвратную нюню и истеричку. Это не она. Это не то... это что-то чужое, исковерканное... Но как вернуть прежний образ?

Никак.

Это было самым очевидным и самым естественным ответом.

И поэтому Марго не раз задумывалась, не стоит ли оборвать это тупое, жалкое трепыханье. Это было бы мужественно. Но хватит ли духу? Что ж... Больно будет совсем недолго, но даже это может стать оргазмом. Вспышкой острого, агонического удовольствия от наказания и избавления. А потом будет всё равно.

Но – вот загвоздка! – бесчувствие уготовано только ей. Разрываться на клочки будут сердца близких. Семьи и приятелей – окажется, что их больше, чем она думала последнее время. Да и себе приходится признаться – как бы они ни бесили, она не может поступить с ними – так. И ведь некоторые ещё не успели заметить, в какую калеку она превратилась, другие обеспокоились, но пока не наклеили ярлык...

А ещё её страшило то, что ждёт потом. Как ни силилась, она не могла поверить в небытие. Нечто подсказывало, что за чертой – некое подобие Иного мира, но не такое привычное и явно не такое приятное. Она пробовала применять другую логику и убеждать себя в стиле профессора Бланко: «из-за нарушения табу она утратила приобщённость к сакральному, и теперь граница трансцендентной сферы для неё закрыта, но неким действием, подразумевающим инициатический переход, она может снова открыть себе доступ...». Нет, это бред. Просто чушь собачья. За этими наукообразными словесными потугами сквозила ледяным холодом чёрная бездна.

Оставалось одно: влачить существование.

И Марго его влачила – отрабатывала программу Того-Что-Должно-Быть. Пыталась быть более лёгкой в общении (тайком заглоченная на ходу рюмка хорошо в этом помогала) и изредка, но регулярно, проводила время с друзьями. Переписывалась и разговаривала с Пилар, но уже не повторяла тех ошибок, что с Мариной: ни на что не намекала, ни о чём не напоминала, кузина просто рассказывала ей о Барселоне, а она слушала. Начала повторять полузабытый французский. Мысленно уже замахивалась на португальский – вдруг случится пожить и поработать в Бразилии?

Кроме «работы» и «развития» уже подпирало «замуж» - Марго едва успевала отбиваться от назойливых вопросов. Лучше от этого не становилось. Она и так просыпалась с таким чувством, что в желудок насыпали гранитных голышей – это «замуж» становилось ещё одним булыжником.

За все несколько месяцев Марго так и не смогла себя заставить хоть с кем-то встречаться. Тот футболист не в счёт. Потом с ней как-то познакомился парень на улице: так забавно, он ехал на велосипеде, но даже так её заприметил, а потом сошёл и погнал своего тощего железного коня рядышком. Они шли по улице Костанера-Норте долго-долго, всё вдоль, и беседовали, она смеялась. И был он симпатичным, но на второе свидание Маргарита уже не пошла. Она просто сбежала, провалилась сквозь землю. Почему? Ведь парень ей понравился. Она не знала. Наверное, не хватило сил. Что бы она ни делала, то всё, как из-под палки, и чувствовала себя, как выжатая тряпка.

Жизнь шла своим чередом. Маргарита заняла позицию монаха. Иногда хотелось взмолиться: «Мир, оставь меня в покое!».

Поэтому известие о семейном сборище не вызвало особого энтузиазма. Хотя выбор наряда всегда поднимал настроение. А там и родители с Альбой приедут из Вальпо, и испанская родня будет, может, даже Пилар захватят из Барсы. Ну, круто. Она, как обычно, будет блистать своей креольской красой и неженским интеллектом. Хоть её за это и считают занудой. Ничего, постарается сострить и улыбнуться.

С такими мыслями Марго дожила до выходного. С самого утра она заскочила в магазин на распродажу и отхватила себе гламурное чёрное платьице с асимметричным газовым подолом и воротником со стразами. Уценка грела душу. Но и эта радость моментально растворилась в желчи. Ведь были времена, когда Марго могла получить что угодно по одному только слову. Могла расхаживать по особняку в стилизованном деловом костюме, а по залу Ла-Монеды в изысканном вечернем платье. Пусть и было это всего раз, но она-то жила надеждой на повторение, после победы...

«Ну хватит! Опять за своё?!». Маргарита дёрнулась, оскалившись, и рванула к лицу руку, словно хотела заслониться – вместо этого она впилась зубами в кожу возле сгиба локтя. Ножиком лучше не пользоваться. А укус быстро рассосётся. Она вытерла кожу от слюны. Как лицо после поцелуев большинства парней, с которыми до этого встречалась. Почему они думают, что чем больше уделают тебе морду слюнями, тем круче будут?! Не говоря уже о пихании языка в глотку!

Ресторан был новый, недавно открылся. Интерьер выполнен в старинном стиле, на стенах красовались портреты Сан-Мартина, О’Хиггинса и Прата, везде была расставлена антикварная мебель, кованые люстры искусно создавали островки света, за фортепиано сидела дама лет сорока со взбитой причёской и пела какой-то романс.

Народу съехалось много.

Маргарита притулилась к Пилар и Альбе (вместе это был «цветник»), справа сидели дон Густаво и дядя Хавьер (эти снова после третьей рюмки поцапаются), донья Элена не без опаски за ними наблюдала, тётя Эстер любопытно поглядывала на приносимые закуски и оценивающе сравнивала их с собственными. Напротив сидели испанские родственники: дядя Мартин, тётя Паула, их сыновья Томас и Висенте со своими жёнами. Точнее, Томас и Соледад, или Соль, действительно недавно поженились, а Вико взял за океан свою пассию, томную Кристину с осиной талией и ручками-веточками.  Был ещё брат доньи Элены из «эльзасской линии», Гильермо Келлерманн из Вальдивии со своим голубоглазым семейством – жену он тоже взял из тамошних «немцев». Недоброжелатели пускали сплетни, что её родственники из этих, ну, вы понимаете, вот из этих самых, ага...

За обсуждением семейных дел и обменом новостями прошёл весь вечер. Фрагменты жизни, затравка, вброс, туда-сюда, словесный пинг-понг. То, что Маргарита никогда не любила – хотя ценила встречи с родными.

- Что будешь пить? – спросил её дядя Гильермо.

- «Финляндию», - мрачно ответила Марго.

- Во! Наш человек! Я же говорю, это просто вещь. Хотя лучше шведский «Абсолют», - одобрительно проворчал дядя.

Сам он пил редко, но по праздникам почему-то любил угощать всех скандинавской водкой. Наверное, она должна была играть роль диковинки и ритуального напитка вроде нектара – хотя Маргарита всегда считала что водку, что писко редчайшей гадостью.

А теперь хлопала рюмку за рюмкой. Но держаться старалась по-королевски. Следила за чёткостью жестов, говорила немного и значительно, вместо того, чтобы ржать, как конь, молча улыбалась. Пару раз ловила на себе предостерегающие взгляды доньи Элены, но дон Густаво, и сам уже расслабленный, благодушный, делал ей жест рукою: да ладно, ты посмотри, какая она крепкая, девка не промах. И остальные её изучали после долгой разлуки, будто обновляли базы данных и подправляли образ. Что она «не промах», что «расцвела» и «на выданье», говорили единогласно...

Испанцы и «немцы» поселились в гостинице, а остальные, как обычно, отправились на улицу Лос-Милитарес.

Щёлкнули выключатели, загремел чайник, зазвенели ложки:

- Чайку бы, - вздохнула тётя Эстер.

Альба не так уж много выпила, но ей уже в ресторане стало нехорошо, сейчас она уползла в комнату и накрылась с головой одеялом. Донья Элена, жаворонок, ужасно хотела спать и немедленно легла. Дядя Хавьер зачем-то полез в интернет, но заявил, что чай тоже будет. На кухне остались только дон Густаво, тётя Эстер и девочки: Марго сидела за столом, а Пилар крутилась поблизости, выискивая в шкафу не то конфетку, не то печеньице.

Марго была довольна тем, как держалась, какое впечатление произвела. Тело отяжелело, но голова была относительно ясной – она прекрасно понимала суть и тонкости разговора, добродушно-иронически улыбалась на слова тёти Эстер:

- ...понимаешь, Таво, она у тебя слишком сильная. И умная, и красивая, а видно, что никому не доверяет, привыкла полагаться только на себя, а мужчин это отпугивает – да-да, девочка, мотай на ус, ты во всём молодец – но иногда уж даже слишком...

И тут именно ей пришла идея насчёт остатков шампанского. Оно было немедленно разлито по бокалам. Пилар благоразумно отказалась. А Марго уже понеслась – и из лихачества отхлебнула прозрачный, колкий глоток.

- Но я не одержима совершенством...

- Это тебе так кажется. Ты, Густаво, всё-таки слишком сильно её пилил, вот она из кожи вон и лезла, чтоб угодить, и теперь тоже всё лезет, не знает, как извернуться. И почему в военные пошла? Потому что к муштре привыкла!

- Эстерсита, ну ты не преувеличивай!

Брат с сестрой расслабленно пикировались и вкусно отпивали игристое вино. Этот вечер напомнил им студенческие похождения.

- Ну правда, что за разговор, и Марго у нас совсем на забитую не похожа, - вмешалась Пилар, - она ого-го...

- Так в том-то всё и дело...

И снова, снова. Но этот разбор полётов не раздражал, он отскакивал, как от стенки горох, и Маргарита улыбалась. Вот если б было можно всегда ощущать себя так же, как в пьяном виде! Никаких лишних мыслей в голове, дурацких мучений, тоски. Она никого не боится, ни от чего не комплексует, легко, хорошо, весело!.. Кажется, что всё по силам. Что всё будет хорошо. Всё будет хорошо...

Маргарита прокрутила это всё в голове, тяжело снялась с места и поплыла в уборную. На унитазе она закрыла глаза, и нахлынуло пугающее, странное чувство: её словно сносило в сторону прибоем. Каждый фрагмент тела начинал движение и оставлял смазанный шлейф, как фары авто на фотоснимке с выдержкой. Лицо как-то неприятно онемело, особенно вокруг носа. Но глаза не открывались. Марго разлепила их усилием.

Когда она встала, то поняла, что в животе всё встало колом. Переела. Она отвыкла столько есть.

После сидения в туалете накатила ещё и сонливость, и слабость, даже трусы пришлось натягивать с отдельной командой самой себе. Но за это Маргарите захотелось наградить себя и отдохнуть. Почему бы и не здесь, на коврике возле унитаза. Он ведь такой просторный, пушистый.

- О-о-о, всё понятно, - произнесла тётя Эстер, когда вошла.

- Устала, - усмехнулся отец.

- Шампанское было лишним, - заявила тётя.

- Нетренированный организм! – хохотнул дон Густаво.

- Так, давай-ка, поднимайся... пойдём спать... в кровати... – пыхтела тётя Эстер, пытаясь её сдвинуть.

А Марго не могла двинуться. Как ни старалась. И от этого ей было ужасно стыдно, хоть сейчас даже «ужасный» стыд ощущался притуплённо, нелепо, размыто.

Ноги у Маргариты разъезжались под нелепыми углами, торчали неуклюже, гадко. «Как шмара под кайфом», - подумалось ей, и стало больно. Она снова опозорилась, и перед кем? Перед теми, кто ближе всего, кого любит – вот за это её и выперли из армии, из того, настоящего войска, наподдав коленом под зад... может, родные от неё не отвернутся, но она ведь им уже противна...

Когда Марго поднялась на колени и пыталась встать, хватаясь за бачок, её начало рвать. Она пару раз травилась продуктами и знала, что это такое – сейчас оставалось просто смириться и пережидать. Её гнуло пополам, а нутро выбрасывало струи мерзкой жижи.

- О-о, всё понятно... – повторила тётя. - Густаво, держи её.

- Что случилось? – В проёме двери мелькнуло белое лицо Пилар.

А они сгибали и держали Маргариту над унитазом, как котёнка, которого тыкают мордочкой в миску. Дон Густаво немилосердно сгрёб в пригоршню её белокурые волосы.

Но блевотина всё хлестала, она заливалась в нос, там стало гнусно, горько, слизистая уже кричала от мерзости, и Марго застонала.

- Ничего, ничего, девочка, потошни, потошни, - приговаривала тётя Эстер. – Густаво, ты ей только волосы не выдери.

- Это чтоб не изгадила! Эх, совсем ребёнок пить не умеет...

- А что, разве это так нужно? Наоборот, это мы тут... Нет, ну зачем ты ей подлил!

- А чья была идея?!

Марго было плевать, чья идея, ей было погано, а главное, снова пришла утренняя моральная тошнота, но теперь навалилась во сто крат больше.

И она стонала.

- Давай, девочка, потошни... ну, вставай же... куда ты опять падаешь!

Упасть бы и не встать. И снова эти камни в желудке. Если б можно было и их сейчас выблевать! Как невыносимо... как тяжко жить...

Лица уже виделись нечётко, постоянно хотелось закрыть глаза, зажмуриться, такое ощущение, что рвотная горечь отравила и их... страшно жить... а главное – зачем?

Чьи-то руки сдирали с неё платье, как кожуру с банана, толкали под душ. Она протестующе замычала и нагнулась к раковине, нащупала кран (ей помогли), принялась сморкаться и плескать себе в лицо водой, потом снова неистово сморкаться – но щипанье из носа не уходило.

Куда же деться... она не читала Сартра, но если у него описано состояние, морально близкое к этому, то...

Снова в душ, полились струи, на её плечи с прыщиками, которые так восхитительно не замечал Аугусто, на бледный впалый живот и торчащие рёбра, на тело борзой, бледное, как тушка курицы...

Это всё. Это конец. Она дошла до ручки. Она конченый человек. Она взлетела слишком высоко и потеряла всё, сначала большое, а теперь и малое, нарезалась, как скотина, и теперь во всей красе, и все видят её позор, даже не зная его истинной глубины, в этой мелочности тоже унижение, они не знаю, почему она пила, а между тем...

Маргарита зарыдала. Струи воды лишь добавили мазков в картину – посмотрите, в какое шлюшье месиво превратилось её лицо, её красивое офицерское лицо, её интеллигентное благородное лицо!..

Боже, почему так плохо?! Так, что кажется – лучше не будет. Да это и правда, уже не будет! У неё уже всё в прошлом! По её же вине. Какое там рвение, всё гордыня сатанинская, а любовь? - она не умела любить! Не умела любить того, кто был ей как ангел небесный, кто дал ей всё! И перечеркнула себе всю жизнь. Да, всю жизнь! Потому что никого, кроме генерала, она любить не может и не сможет, но ведь она и его, и его умудрилась потерять!.. Всё кончено.

Маргарита ревела в голос, раззявив размазанный рот, захлёбываясь и не открывая глаз. Только мутные силуэты мелькали, когда она всё-таки пыталась их открыть. Её уже оттащили на диван, и сейчас вытирали слёзы – она узнала руки тёти Эстер и её голос:

- Ну чего ты, чего? Ну поплачь, легче станет...

- Не станет! – выкрикнула Марго, заливаясь слезами.

- Станет! Ну Господи, чего ж ты так разрываешься, как будто кто-то умер!..

- Да-а... У... умер!..

- Ну и кто же?

- Аугусто!..

- Кто?!

- Мой генерал! – выла Марго, продираясь сквозь судороги рыданий и потоки слёз.

- Ах вот как, генерал... ну и сколько ж ему было?

Тётя Эстер притворялась, что не знает – издевалась, точно! Как низко с её стороны, в такую минуту...

- Ну, девяносто о... один... но кака-я ра-зница!.. – захлёбывалась Марго. – Не в этом де... ло...

- Ну и фигню же ты порешь, прости Господи! – выругалась тётя. – Придумала тут мне ещё! Нашла, блин, по чём убиваться!..

Всё. Довольно. Почему она не может умереть, вылететь из этого растерзанного, раскисшего пьяного тела и стрелой помчаться к генералу и молить о прощении и... Но простит ли?! Не лучше ли просто сдохнуть! Но она ж решила, что не сделает этого – и что?! Ей предстоит... жизнь. Как страшно жить! Ей никогда не видать счастья. Никогда. Никогда. Никогда.

- Никогда!.. Аугусто, генерал мой, хороший, родненький, ну на кого ты меня поки-и... покинул!

- Ах ты ж мамочки...

Чувствовала: сбежались. Глазеют. Смотрят, как на подыхающее экзотическое животное. Гады. Хотя, наверное, Пилар ей сочувствует. Эта верная. Она не присоединится к ним.

- Аугусто, ну почему-у-у-у?!.. Я люблю тебя, Аугусто! Я люблю!!!

Её ор подкинул тело, выгнул дугой, и все ринулись, как по сигналу.

- Держи её!

Папа навалился на ноги, тётя Эстер схватила за правую руку, а Пилар, замешкавшись, за левую, по окрику матери.

И Марго орала, вопила и билась – пока не выбилась из сил. И тогда её отпустили, и снова вытирали ей, хнычущей, лицо, как пыльную вазу.

Марго уже давно не открывала глаз. Она хотела умереть. Но вместо этого заснула.