Геноциду 50 лет. как это было записки очевидца

В 1965 году я вместе со своей семьёй проживал в Армении, в её столице городе
Ереване. Я работал в институте «Армгоспроект», который располагался по улице Чаренца,-1 напротив МВД республики. Справа, если подняться по улице Кирова, было здание медицинского института с анатомикумом, а ещё дальше, если пройти по трамвайным путям, высилось красивейшее здание Матенадарана,-хранилища древних армянских рукописей.
Слева, спускаясь по улице Чаренца, можно было быстро добраться до республиканского стадиона и спортзала ДИНАМО. Там же был открытый бассейн, где я летом и зимой занимался плаванием. В стрелковом тире, который располагался рядом с бассейном я занимался спортивной стрельбой из малокалиберной винтовки, делая неплохие успехи.
Рядом с МВД был расположен зооветеринарный институт и далее здание клуба КГБ, где некогда выступал В.Высоцкий.
Эти места я знал наизусть, так как это была моя вотчина,- дом, где я жил, гулял и работал.
В тот день я сидел в архитектурной мастерской, на третьем этаже, на своём месте и как всегда возился с чертежами, иногда спускаясь на первый этаж к своей матери, которая работала в машинописном бюро.
Спустившись в очередной раз к машинисткам, я о чём-то беседовал с матерью, как вдруг Светочка, сидящая у окна с видом на улицу воскликнула, глядя в окно:
«Ой! Что-то случилось...Что это?-громко лепетала симпатичная машинистка, призывая всех взглянуть на происходящее.
«Что там такое»,-зашумели машинистки, вскакивая со своих мест и направляясь к окнам.
Весь отдел прилип к открытым окнам, наблюдая за происходящим на улице, стараясь понять увиденное
Я тоже выглянув в окно и увидел то, что мне не приходилось видеть никогда ранее
По улице Кирова, со стороны медицинского института, в нашу сторону, двигалась большая колонна людей одетых в чёрное. Спереди колонны, сразу бросался в глаза, удивительный плакат с изображённым числом 2000000, написанным красным цветом на чёрном фоне..
Подобного зрелища мне никогда не приходилось видеть, кроме как демонстраций славящих советскую власть. Подобных многолюдных шествий не видели не только я но и все работницы глазеющие сейчас из окон. Услышав шум и восклицания женщин, к нам в комнату стали приходить другие сотрудники института и увидев происходящее, тоже потянулись к окнам, на ходу обмениваясь мнениями.
«Эсор 24! Егерни ора» (Сегодня 24! День Егерна),- возбуждённо восклицая и обмениваясь репликами на предмет происходящего, сотрудники всё более и более становились разговорчивее и эмоциональнее.
«Сегодня день резни. Ты же знаешь, что турки сделали с армянами в 1915 году,- говорила мне мать сама стараясь рассмотреть происходящее.
Я конечно знал об этом с самого начала, когда приехал в Ереван. Эта тема была главной темой любого разговора, происходящих как во время застолья, отдыха так и других прочих жизненных ситуаций.
Об этом знали старики, взрослые и дети всех возрастов, от мала и до велика. Стоило только где-нибудь произнести слово «турк», как окружающие мгновенно оборачивались на его звучание и в глазах зажигался огонь негодования.
Отношение сотрудников ин-та к происходящему на улице было у всех разное, но в одном все были едины: произошедшее с народом 50-лет назад, должно было быть услышано всемерно. Так что траурная демонстрация,- дело правое и нужное.
Я тоже прильнул к окну и стал рассматривать приближающуюся колонну, которая уже заполнила улицу и приближалась к входу МВД.
Взмыленные милиционеры плотным кольцом обступили вход в министерство, разгоняя зевак и не зная как поступать в подобных случаях: они бегали туда и обратно, стараясь что-то предпринять, но это не особо действовало на окружающих . Приглядевшись, я увидел во главе колонны среди чёрных не бритых мужчин, уже приблизившихся к входу министерства, женщину, которая казалась была в неадекватном состоянии: и тряся и раскачивая головой с распущенными длинными волосами, она выкрикивала одну фразу: «Хохера! Хохера! Хохера! (Земли. Земли,Земли)». Её возгласы поддерживала вся колонна демонстрантов, высоко вскидывая руки сжатые в кулак. Казалось. что она была главным оратором двигающейся траурной колонны. Как я потом узнал, это была жена популярного актёра Фрунзе Мкртчяна.
Было видно, что лозунг многотысячной толпы манифестантов был крайне неприемлем представителям власти и работникам МВД, которые как пчёлы кружили над скандирующими, стараясь прервать шествие и прекратить выкрикивать запрещённые лозунги.
В считанные минуты всё здание проектного института напоминало собой взъерошенный улей. Чувство чего-то трагического и неординарного толкало меня как и всех быть свидетелем происходящего, и я бегом заторопился на улицу. В коридорах здания было шумно, начальники отделов призывали всех вернуться к работе, но никто их не слушал. Все столпились у окон выходящих на улицу.
Мне с трудом пришлось вырваться из здания, так как вахтёр никого не выпускал исполняя приказ директора.
Сбежав со ступенек, я перебежал на противоположную сторону улицы, стараясь рассмотреть происходящее вблизи.
Я видел перед собой весь фасад института и министерства строительства, в открытых окнах которых, всех этажей, сгрудились группы людей, которые с явным любопытством смотрели на проходящую и скандирующую колонну. Некоторые из них приветствовали её взмахами рук, другие угрюмо молчали, третьи не знали как реагировать.
И тут, неожиданно, в одном из окон института в окне, появился небольшой плакат сделанный на листе ватманской бумаги: на чёрном фоне алело рассечённое кривой саблей, красное, истекающее кровью сердце. В один момент вся толпа манифестантов взревела единым возгласом согласия, в котором слышалась боль утраты, благодарности художнику, взаимопонимания и поддержкой тем, кто был в здании и не мог присоединиться к митингующей колонне.
Увидев плакат и реакцию толпы, милиция бросилась в двери института с целью приостановить демонстрацию плаката. Из далека я видел, как несколько человек прошли в открывшуюся дверь института и дверь снова закрылась. Через несколько минут фуражки милиционеров замелькали в окне третьего этажа, где был вывешен плакат. Было видно, что в комнате у окна что-то происходит и через секунду вынырнувшая рука милиционера стащила плакат вовнутрь помещения.
Митингующие продолжали идти в направлении стадиона и скандировать, а я вновь поспешил в институт, что бы узнать, кто был автор этого уникального плаката и что произошло с ним дальше.
Институт продолжал шуметь и возбуждённые армяне эмоционально обсуждали произошедшее.
Как оказалось, автором этого плаката был мой коллега, архитектор Оган Берберян, который последнее время работал над проектом оформления Цицернакоберда, где в тот день был открыт мемориальный комплекс геноцида армян.
Оган был хорошим архитектором и прекрасным художником и очень любим всем коллективом. Выдумщик и весельчак он всегда был в центре внимания коллектива.
-Где Оган?- спросил я его жену, которая стояла у входа, не зная что делать.
-Взяли в милицию. Вон туда. - говорила молодая супруга архитектора, указывая на противоположное здание.
-А плакат?- переспросил я.
-И плакат тоже. Арестовали вместе с плакатом,- возмущённо говорила Анаида со слезами на глазах.
-И что же будет, Ано?
-Не знаю. Говорят и директора вызвали...
Я поспешил в машинописное бюро, к матери и в комнате увидел Любу из архива, которая кутаясь в платок говорила:
-И что, теперь 9мая, мы можем идти на Берлин,- с пристрастием тихо шептала архивная крыса.-И тоже будем требовать земли?
-Побойся бога Люба,-также тихо говорили ей машинистки, вновь усаживаясь за работу.- Ничего ты не понимаешь...
В сердцах я вышел из бюро и тихо пошёл на своё рабочее место, где все мои коллеги-армяне обсуждали только что прошедшее событие..
Сев за стол я уже работать не мог: эмоциональные разговоры моих коллег о геноциде 1915 года, сегодняшним траурным маршем и непонятным арестом Огана, с его плакатом, вытеснили все другие темы, которые звучали здесь час назад.
Я поднялся в фойе актового зала, где висели архитектурные планшеты с проектом мемориального комплекса в Цицернакаберде, которые были спроектированы Артуром Тарханяном и Сашуром Калашяном.
Сейчас ребят не было в институте, они видимо были на открытии комплекса и конечно не знали, что произошло с Оганом..
Я смотрел на сдвоенную усечённую стеллу, устремлённую в высь, рядом с которой в круговом порядке, располагались двенадцать наклонных пилонов из базальта, образуя чашу скорби, в середине которой горел вечный огонь.
Я вспомнил рассказ русского мужичка, работавшего истопником в армнской школе расположенной недалеко от нашего институа. Он с особой гордостью рассказывал мне о своём отце, который был казацким сотником в армии генерала Андраника, освобождая Армению от турок.
-Турки узнав, что им навстречу скачут казаки, в страхе клали оружие на землю ,хватались за голову и падали ниц, моля о пощаде. Казаки на конях,с хода рубили их на двое".
Уже нет Огана, нет Артура, постаревший Сашур продолжает проектировать жилища для своих соотечественников, а я раз в год весной, смотрю на фотографию комплекса и вспоминаю тот день, своих армянских друзей и коллег.
...Пройдёт пятьдесят лет. Я уже буду жить в Москве, но никогда не забуду того, как мне пришлось видеть этот яркий, трагический символ, нарисованный Оганом, человеком-патриотом с таким же сердцем, каким оно было изображено у него на плакате.
Мне казалось, что рассечённое сердце станет вечным символом прошедшего геноцида, но пришло другое время, другое поколение и в год столетия символ стал другим: сердце стало цветком-незабудкой.
Мне грустно сознавать это, но видимо и отношение к геноциду тоже стало другим, цветочным. Но только не у меня.
Ранней весной , по ночам , мне сниться Арарат и большое красное сердце парящее над его вершиной. Я слышу звуки музыки Тертеряна и стихи Севака и знаю, что это окровавленное сердце Огана, которое он нарисовал пятьдесят лет тому назад не только его, это символ всех тех кого уже нет с нами, символ невинно убиенных всех лет геноцида, который призывает людей помнить об этом и требует признания совершивших его.
Мяло В.П