Ты похож на меня

Первая глава из повести.

ТЫ ПОХОЖ НА МЕНЯ И ТЫ ДОЛЖЕН ВЕРНУТЬСЯ ДОМОЙ.


         Коротко о себе. Зовут меня Марининым Константином Андреевичем.
В прошлом я командир - боевой командир - вся грудь в орденах.
А сейчас я - слесарь сборщик высокого класса. Мои портреты висят на цеховой и городской досках почёта. После работы, как всякий теперешний мужчина, люблю я на диване полежать с газетой-книгой, или в мягком кресле перед телевизором курить. Но жена моя, Зина, на меня не в обиде, потому, что я лёгок на подъём, если нужно почистить картошку, сходить в магазин, развесить бельё… А если нужно что-нибудь наладить-подчинить, внести или вынести тяжёлую мебель на любой из этажей - я вот он, здесь, в квартире №47, - я всё могу, вынослив и селён и на бутылку с вас не спрошу.
      Об этом знают все соседи. По земле я хожу, ходил, вернее, уверенно и гордо. Не алкоголик, как намекнул об этом выше… Нет, не подумайте чего-нибудь такого… В гостях я, сложа руки, не сижу, упрашивать меня не надо. Не пьяница, не алкоголик в том смысле, что, высунув язык, я не гоняюсь за бутылкой. Наоборот,- она, бутылка, и даже не одна, всегда стоят у меня в баре и ждут случайного гостя или изредка моего собственного настроения, когда что-то неясное и смурное вдруг начинает томить душу. Тут уже больше ничем не поможешь, тут уж хлопнешь стакан, будто примешь от гриппа таблетку аспирина, и сразу сделается легче, потому, что всё это не всерьез.
      Только не все ещё о себе я рассказал. Дом мой - полная чаша. Зайдите в мою квартиру с лоджией на 2-ом этаже… И у вас зарябит в глазах от хрусталей, сервизов столовых и чайных, ковров, полированных мебелей. Сменили третий в зале мебельный гарнитур и ещё неизвестно, сколько будем менять, если жене моей, Зине, скажут, что есть где-то  мебельные гарнитуры лучше, чем у нас. Книжный шкаф с инкрустацией набит новыми подписными изданиями - любо-дорого посмотреть - корешок к корешку. Есть у нас машина, гараж, сад-огород с двухэтажной каменной дачей. Там мы всё лето с Зиной не покладаем рук. И солений-варений – садитесь за стол, - каких угодно вашей душе! Кроме того, жена моя, Зина, работает завзалом в рестаране «Незабудка» и с пустыми руками не приходит домой. Поэтому, к солениям и варениям, если случится вам к нам заглянуть, Зина таких нажарит антрекотов-эскалопов, такого нарежет балыка, окорока, копчёной колбасы – оближите пальчики! Каждый праздник у нас гости. Или мы с Зиной в гостях у наших гостей. Одеты мы с Зиной не в ширпотреб. Дородная моя Зина, словно боярыня, вся в золоте и чернобурках. Я тоже весь в импортных куртках, мокасинах и джинсах, с лейблами, замками и карманами даже там, где их не должно быть. Про нашу единственную дочку Зою - нечего и говорить - принцесса на горошине! Если встретите на улице нашу Зою, то не решитесь у неё спросить - «который час?» - так она спесива, так горда. И есть отчего! Уж на ней всегда такие шубки-шапочки, сапожки и всякие там шкуры-муры, каких в городе нет и не скоро ещё появятся. А ношеные её вещи в комиссионном магазине рвут из рук не по сниженной цене… «Всё это значит - уметь жить»,- говорит жена моя, Зина. И у меня это не вызывало сомнения. Ведь тунеядцев и проходимцев не было в нашем роду. Зина, например, днюет и ночует в своём ресторане «Незабудка». И все эти блага от неустанных трудов и знакомств с такими же, как мы, трудовыми-деловыми людьми.
         И дочка наша работает давно. Правда, не сразу у неё сложилось семейная жизнь. С фокусами оказался первый наш зять. А мы для них старались. Мы их вне очереди втиснули в строящийся кооператив. Нашему первому зятю всё казалось, что как-то неправильно мы живём. И Зоя с ним разошлась. Но это никого особенно не огорчило. «Таких умников, как наш зять,- сказала жена моя, Зина,- мы сколько хочешь найдём, пусть он такую, как наша Зоя, попробует найти!». А мне, признаться, очень нравился первый наш зять.
         Но Зина сказала «золотые слова»: трёх месяцев после развода не прошло, как появился у нас новый зять. Они с Зоей уехали в соседний город, поближе к его родителям, и, слава богу, не жалуются, живут. А сына её от первого мужа - двухгодовалого, похожего на меня, Васютку - «вылитый дед» - так говорили Зина, Зоя и бывший мой первый любимый зять,- оставили нам. Но мог ли быть в тягость нам с Зиной единственный внук? В этом году нашему Василию исполнилось 16 лет. Особенным умом в учёбе и старанием Василий наш не отличался. После 8-го класса пошёл в ПТУ, и в этом нет беды. Мы тоже университетов не кончали, но, дай бог каждому, такую жизнь, как мы живём. Зато красавец наш, Василий - весь в меня. Я вам ещё не рассказал, каким красавцем я был. Конечно, не скромно об этом говорить, но никогда я этим не кичился и для порядка скажу. Даже сейчас, в мои 58 лет, я нравлюсь многим женщинам и даже молодым. Не толстый я и не худой - высокий крепкий. Зимой хожу на лыжах по пять и десять километров по спортивной лыжне.
       Летом играю на пляже в волейбол. Правда, мои кудри начинают сидеть и четыре зуба у меня золотых, но вам бы и теперь понравилось моё лицо. Робкие женщины всё ещё смотрят на меня с затаённой надеждой. Бойкие женщины делают мне разные намеки. Я хорошо отношусь к женщинам, всегда охотно с ними разговариваю и шучу и даже бойким женщинам как бы обещаю глазами то, чего они от меня хотят, чтобы их не обидеть.
         Моя жена, Зина, всегда тихо и напрасно страдает от ревности ко всем женщинам, которые приближаются ко мне, и от этого очень меня любит. Я верен жене своей, Зине, не потому, что я такой хороший, а потому, что жена моя, Зина - хорошая жена. И потому, что моей возлюбленной нет на земле, что ещё ко всему этому можно бы добавить? Деньги водятся у нас. И наш Василий на приличную сумму застрахован до совершеннолетия уже. Ну, как по-вашему? Я вам нравлюсь? Нравилось всё это до вчерашнего случая и мне. То, что вчера случилось… Трудно об этом говорить… Пришёл я, как обычно, после ночной смены домой. Хорошая работа - радость для меня всегда, я плохо не работаю. С работы я всегда прихожу в хорошем настроении.
        Выспался до обеда, потянулся за папиросами,- почти пустая пачка. Идти в магазин не хотелось. Слышу Васька, мой дорогой внучек, гоняет музыку за стеной. У каждого из нас по комнате - широко живём! Порадовался я по привычке. И Васька тихо так гоняет музыку, не на всю катушку, как обычно,- понимает, что я сплю. Пойду, думаю,  Ваську попрошу,- пусть сбегает в магазин за папиросами. Мой дорогой внучек никогда ещё ни в чём мне не отказывал. Правда, и просьбами я его не особенно замучил. Зашёл к Ваське. Васьки в комнате нет. А на диване разбросаны какие-то открытки. Подошёл посмотреть - похабные открытки - тошно смотреть. Однако перебрал я все из интереса - ругнулся, плюнув, бросил. Васька на кухне гремит сковородками. Проголодался кобелина. А если бы Зине открытки эти попались на глаза? Я в кухню пошёл, чтобы объяснить неотесанному нашему болвану, что гадость такую и мерзость - не дело порядочному мужчине приносить в порядочный дом. Но оказалось, что срамота была ещё только лазоревыми цветочками - анютиными глазками.
         Зашёл я в кухню - Васька в одних трусах пристраивает шипящую с антрекотом сковородку на чугунную подставку. Меня увидел, разулыбался, как сытый кот: «садись со мной обедать, дед!». Я приминаюсь с ноги на ногу. Ведь о такой похабщине позорно говорить даже мужикам. У Васька кухонное полотенце,- он им сковородку держал, - на гвоздик метнул, и медальон, который на шее у него болтался, фашисткой свастикой, ударил меня по глазам. Я не поверил сначала… О том, кто такие панки, и что они в нашем городе есть, я слыхал. Но какое отношение могли иметь они ко мне?
       Я же в прошлом боевой командир - вся грудь в орденах. Может, показалось?
Подошёл к Ваське и схватился за медальон. Как бы не так! Не показалось,- вот он черный по белому фашистский знак – страшнее которого нет ничего на земле!
       -Что это у тебя такое, хотел бы я знать, дорогой внучек?
-То, что видишь, дорогой дед!- нагло ответил свой, доморощенный панк.
Я рванул медальон на себя.
   - Осторожнее, дед,- рассердился Васька,- я ведь занимаюсь карате.
Я облапил панка так, как лапил в фашистском тылу языков. Панк только жалобно мыкнул и в руках моих не ворохнулся. Подумал мгновение, что же мне с ним делать - задушить на месте или выкинуть в окно?- потемнело и помутилось всё у меня в глазах.
      -Мы били фашистов и будем бить!- повторял я при этом святые привычные слова.
      -Подожди, дед, ты для чего  лозунгами тычешь мне в нос? Мы ведь не в кино!- убеждённо заговорил панк, и я приотпустил его, немного надеясь на Васькино раскаяние.
     -Ты хоть слыхал, дед, о такой книге «Майн кампф» - «Моя борьба»- ты ведь о ней ничего не слыхал. Ты ведь набит пустыми лозунгами, как попугай.
Руки мои вновь налились злой силой и так сжал панка, что он вскрикнул.
     -Как же я не слыхал об этой мерзкой книге? Я ведь первым в Майданек входил. Кому поверил ты, чьим сделался холуём?
    Не знаю, что бы я дальше сделал  с этим панком, потому что в глазах моих стоял Майданек и детские ботиночки, горы детских ботиночек! Но в замочной скважине скрипнул ключ, хлопнула входная дверь, послышались Зинины шаги.
        -Бааб!!!- дурным голосом завопил струсивший панк,- он же меня покалечит, ненормальный твой дед!
    Зина бросилась к нам. Всё увидела, всё поняла. Вцепилась в панка мертвой хваткой.
        -Отпусти его, дед, отпусти! Дураки ведь они, молодые ещё дураки… не понимают они, что цепляют и что творят,- отпусти его, дед, отпусти!
И тянула панка к себе, а сила у моей Зины есть. Панка этого мы чуть не разорвали. Опомнился я, увидев, как моя Зина рыдает и дрожит. Плюнул я на них, бросил панка, разорвал руками на шее его цепь, выбросил свастику в клозет и вымыл с мылом руки после неё.
         Зина рыдала - никак не могла успокоиться, понимала, что без неё не кончилось бы у нас с панком добром, а пришла случайно. В это время никогда с работы она не приходила. Входная дверь была открыта. Возле неё валялись сумки и растекалось по полу разбитое яйцо. Я переступил через яйцо и закрыл дверь. Я тоже не мог успокоиться. Что мне было делать? В трудные минуты я всегда обращаюсь к своей возлюбленной, которой нет на земле. Сейчас я тоже мысленно обратился к моей возлюбленной, которой не было на земле, и сразу пришло ко мне нужное решение. Я оделся в белую сорочку и строгий костюм. Даже галстук завязал, очень редко я надеваю галстук, хотя их у меня без счету, потому, что люблю распахнутый ворот, галстук мне всегда мешает и жмёт, если даже завязан на самый слабый узел, но на этот раз я галстук завязал. И очень уверенной походкой вышел из дома.
          -Ты куда?- выскочила Зина на лестничную площадку с опухшим, заплаканным лицом.
           -Не беспокойся мне по делу нужно,- вежливо и твердо ответил я,- через открытую дверь заметил бледное испуганное лицо панка и спустился вниз.
           Через час я сидел в кабинете своего начальника цеха, Анатолия Ивановича Федянина, и просил его о невозможном, просил о внеочередном отпуске в самую страдную пору, когда полцеха было на уборочной, хотя все свои летние отпуска, сколько можно было за все мои заслуги, отгулял с Зиной на Рижском взморье, на теплоходе «Терешкова», в Сочах и где-то ещё… Чего я там потерял? И сорок лет не был я в родной деревне, где мы когда-то с моей возлюбленной гуляли по цветам и травам. Теперь туда мне было нужно. Пусть я не знал, что я там встречу, но чувствовал, что только там смогу я во всём разобраться, если можно; в том, что случилось разобраться. А вам понятно что-нибудь? Чего нашему Ваське не хватало? Сыт, молод, красив, силён, обут, одет и уверен в завтрашнем дне. Иди себе прямой широкой дорогой, смотри на родителей и будь человеком. А он – куда он повернул?
             Начальник цеха, Анатолий Иванович Федянин, рассердился: - «ты, конечно, Константин Андреевич не в серьез. И каким бы ты перезаслуженным не был, об отпуске сейчас не заикайся и не шути». Хороши шуточки, когда в доме моём фашистская свастика. Только не мог ведь я об этом ему рассказать. Стали друг друга запугивать. Я вежливо попросил у него ручку и бумагу, и с места не сходя, написал заявление об увольнении по собственному желанию. Анатолий Иванович Федянин, глазом не моргнув, его подписал. А у меня в трудовой книжке одна только запись после армии - «принят», кроме благодарностей, конечно. Я, не говоря ни слова, спрятал заявление в карман и вышел. Анатолий Иванович глаз своих от бумаг не оторвал. Но в конце коридора, возле операторской, меня рассыльная Лидочка догнала. «Анатолий Иванович просит вас к нему зайти». Видали? Как будто я не от него вышел. Я погладил по волосам застенчивую, вежливую Лидочку.
         С Анатолием Ивановичем мы договорились о десяти днях в счёт отпуска. От Анатолия Ивановича я сходил в сберкассу за деньгами. В магазин школьных товаров за картой. Зашёл домой. Дверь была заперта. Зины дома не было, а панк дома был, но, заслышав мои шаги, неслышно скрылся в своей комнате и закрылся на задвижку. Только меня ведь не проведёшь, ведь бывший разведчик. Я вижу и слышу сквозь стены, Очень у меня чесались руки снять его дверь с петель и задвижки, чтобы показать этому панку, что для настоящих разведчиков не существует дверей и задвижек. Но я сдержался, быстро покидал в небольшой, дорожный чемодан всё необходимое.
    Оставил на кухонном столе записку:- «Дорогая Зина, не переживай, уехал по делам на десять дней в счёт отпуска. Твой Константин». Раньше я без Зины не ногой.
        И через полтора часа ехал уже на своей машине среди полей  подсолнечника в свою родную деревню. Панка я выбросил пока из головы.
         Я ехал туда, где были чистыми 40 лет назад наши помыслы и дела, где 40 лет назад невозможны были ни панки, ни свастики. Серой колеей вилась в траве дорога, по сторонам, словно младшие братишки, кивали головами жёлтые подсолнухи, руки привычно держались за баранку, глаза привычно замечали всё впереди. Сам я предался дорогим мне воспоминаниям.
        Начну всё по порядку. Родился и вырос я в Оренбургской области в деревне Зереклинка…
                (продолжение следует)