Алькино детство

Назад, в детство...

     В окно машины с силой врывается вольный степной ветер, треплет  рыжеватые волосы, уложенные в прическу, сушит блестящие глаза и студит пылающие губы. Хочется выскользнуть в окно, отдаться на волю ветра и лететь, лететь под выгнутой чашей голубых небес над зелеными лоскутиками полей, соединенными бейкой  золотисто-желтых лесополос в авангардный рисунок  осеннего  одеяла. Пестрое, веселое, оно украсило уставшую от летних трудов потемневшую землю.

Ветер приносит пряные запахи увядающей травы, аромат усыхающих листьев ,  душа поет, сердце бьется крыльями встревоженной птицы. Есть сумасшедшая, непостижимая тайна в этой непонятной радости, трепете, волнении...

     Это ошибка, этого не может быть ! Уже свыше сорока лет я городская жительница. Несколько деревьев у входа в бетонную коробку-громаду, чахлая виноградная лоза, которая тщетно пытается обвить устроенную умельцами - соседями беседку  - вот и вся природа, виденная мною в эти годы!

Неужели мое неласковое детство в деревеньке, брошенной на бескрайний простор полей, с нанизанными в два ряда разноцветными хатками - бусинками, отозвалось в душе ? 

Детство, которое я хотела вытравить из памяти, пугалась ночами, скрывала от всех - оно вернулось ко мне в этом тревожно - радостном ощущении? Разве мои босые ноги  помнят утреннюю росу за околицей, ощущают колючки, многогранной ощетинившейся формой впивавшиеся в босые  ступни? Их ласкает  шелк серебристого мягкого ковыля, прохладная вода в "ваде" успокаивает  боль ?  Глаза радуются невозможности поймать, углядеть краешек горизонта в этой бескрайней равнине - таврийской степи? 

Степь, моя бессловесная утешительница, моя преданная подруга...

     Странные ощущения нахлынули внезапно, настоящее подернулось паутиной  воспоминаний. Они всколыхнули устоявшуюся боль, резко плеснула обида, но слезы, внезапно нахлынувшие на глаза, готовы катиться по щекам, вдруг ушли, пропали... Бог мой, да что со мной? Сколько можно помнить это несчастное холодное детство? ОН ушел, и я давно простила ЕГО.Жизнь была милостива ко мне : я успела написать письмо, в котором прощала, описала редкие подарки и минуты детской радости  рядом с ним... Успел ли он понять что-то?... Надеюсь судьба добра и к  уходящим из жизни, не только к оставшимся...

Степь! Степь моя - выйду на въезде в деревеньку, раскину  руки - крылья, взорву грудь вдохом, брызну  слезами счастья:
"Мама, я приехала! У нас с тобой целая вечность - М-Е-С-Я-Ц!!!"


Как Алька стала отличницей
Она бежала со всех ног. В одной руке пара старых сандалий с обрезанными задниками, локтем другой прижала к боку что-то завернутое в белую ткань. Ходьба босиком привычное дело, но на бегу мелкие камешки впивались в ступни. Алька, не обращая внимания на боль, неслась вдоль улицы. На конопатом носике выступили капли пота, челка стала торчком. Рот, обрамленный пухлыми губками, жадно хватал воздух. Худое, загорелое тельце в выцветшем коротком сарафанчике было устремлено вперед. Она должна успеть! Резко кольнуло в боку и сверток выскользнул из-под локтя. На пыльную дорогу полетели шприцы, пинцет, пипетки, скальпель и прочие медицинские инструменты. Девочка огорченно ойкнула и поспешно собрала предметы.
   
    А всё подружки! Говорила же, что пора домой. А они канючили: "Аль, ну давай еще, чуточку поиграем..." Конечно, только у нее были настоящие медицинские предметы для игры "в больничку". Мама работала "коровьим доктором" и приносила дочке с работы "игрушки".  Девчонки ей завидовали, но охотно принимали в игры. Сегодня увлеклись - уже темнеет, значит мама скоро будет дома. Алька переживала: она не выполнила заданные мамой дела. Брошенный у порога камышовой времянки старый портфель, доставшийся от старшей сестры,  так и не открыла. Домашнее задание не сделано. Может мама забудет проверить?
    Забежала, бросив сверток на грубо сколоченные полки в углу единственной комнаты, схватила ведро, набрала зеленоватой воды из бочки под вишней. Поспешив в дом, побрызгала веником земляной пол и быстренько подмела.
Сложила грязную посуду в битую эмалированную миску,залила водой,  бросила горсть соды и  отмыла все. Выполоскав, протерла чистым полотенцем: так не будет заметно, что сделано только сейчас. Из большой выварки на печке набрала каши из отрубей, понесла тяжелое ведро свиньям. Пробежалась по сарайчикам и клеткам, накормив сонную птицу. 
    Вот Верный зазвенел цепью, выбравшись из будки и заскулил. Повизгивая,  застыл, вглядываясь в сумерки. Значит старый колхозный "пазик" остановился у больницы, выгрузил маму с доярками-соседками. Непостижимым образом пес узнавал, что хозяйка идет домой. Ни видеть ни слышать автобус он не мог - от больницы до дома по кривому переулку расстояние приличное. Радостное метание и лай возвестили, что мама пришла. Алька успела все, кроме уроков. Портфель запихнула за большой старый сундук с узорами  - мамино приданное. Авось пронесет...
     Тяжело шагая, мама несла сшитую "торбу" - холщовую сумку, в которой был засыпанный отрубями бутыль еще теплого молока с вечерней дойки . Доярки по очереди наполняли его докторше, зная что ей одной кормить семью. Алька метнулась" "Ма, давай!" - внесла в дом, обтерла бутыль мокрой тряпкой и поставила молоко на самодельный стол с ножками, сбитыми накрест.
    Высыпав принесенное в большую железную бочку в сарае, вошла мама. Налила тарелку остывшего постного супа. Механично стала есть. Красивые курчавые волосы собраны "ракушкой", на висках пробилась ранняя седина. Ровный тонкий нос, правильный овал лица и еще пухлые красивой формы губы. Только высокий лоб портил свежий красный шрам - при очередной ссоре пьяный отец швырнул попавший под руку тяжелый спиральный утюг. Счастье, что упал у маминых ног, но вилкой от шнура резко  хлестнуло и рассекло лоб.  Статная, слегка полноватая, в сшитом ею же но уже выгоревшем платье покроя "татьянка" - приталенном, без рукавов, мама сгорбилась над низковатым столом.  Поев, сказала принести на стол дневник  и тетради.
       Альку бросило в жар: двойка по письму на странице с кривыми каракулями, кляксами и жирными пятнами от клеенки обеденного стола,  в дневнике замечание, что на перемене опять дралась. Наказания девочка не боялась. Было страшно, что мама разнервничается. Снова схватится за сердце, будет пить вонючую валерьянку.  Лучше бы побила!
     Мать молча перелистывала тетради, дневник. Но лицо становилось каким-то безжизненным, потом горько искривилось. Она резко встала. Алька сдержалась, чтобы не убежать - будь что будет. Мать,  шагнув в сторону полок с вещами, заменивших шкаф, вдруг закричала: "Когда это кончится!?" Положила руки на полку и склонила голову. Дочка крепко зажмурила глаза от страха, ожидая наказания. Послышались всхлипы.
      Алька открыла глаза, жалобно позвала:"Ма, ты что?..." Та вдруг  развернулась, сделав какое-то движение рукой. Девочка почувствовала толчок в руку повыше локтя и с удивлением увидела, что там торчит и медленно покачивается медицинский пинцет из ее "игрушек". Странно, но боли не было. Слабо помнит что было дальше - мама промыла рану, забинтовала.

Но! Никогда больше Алька не приносила двоек. Опрятные тетради были исписаны ровными буквами и цифрами. У первой учительницы Марь Михалны  были особые  чернила: под заданиями красовались розово-сиреневые четверки и пятерки. Альке понравилось быть отличницей, но драться не перестала. В свидетельстве об окончании восьмилетки с отличием красовалась тройка по поведению...

Проглот.
 
"Проглот" - так называл Альку отец. А что она "проглатывала" знаете? Книги! Читать научилась рано - старшая сестра пошла в школу  в играх была учительницей и, познав азы науки, старательно передавала их Альке. Россыпь черненьких значков, поначалу сущая абракадабра, превратились в ее лучших друзей, утешителей, просветителей.  Чтение - как колдовское зелье, как приворот - читала каждую свободную минутку. С утра до ночи таскала с собой книги.  А их было много - библиотекарь отчаялась соблюдать правила и сразу вместо трех выдавала без ограничения, сколько утянет.
     Сначала родители одобряли тягу  дочери к чтению. Папаша любил прихвастнуть перед знакомыми  какая у него дочка  смышленая, но позже чтение  непостижимым образом раздражало и бесило его. Алька начала прятать книги под матрац, в кусте сирени за домом, в расщелине ствола яблони, на чердаке... После того, как отец в приступе бешенства разгромил ее уютную беседку в саду, и сжег несколько книг, теплое, пыльное пространство чердака превратилось в главное Алькино убежище . Туда отец добраться не мог - хромал на одну ногу  и был очень тучным. 
     Летом на чердаке было жарко и она просто залезала на крышу сарайчика под кроной ореха. Вжималась в волнистый шифер и задерживала дыхание, когда отец, не найдя ее, матерился и грозил наказать. Вот зимой, взобравшись по длинной шаткой лестнице, осторожно ступая, чтобы не услышали в доме, непостижимым образом захлопнув крючок чердака снаружи, пристроившись у печной трубы, Алька исчезала из этой жизни.
Там, в другом мире не было побоев, тяжелого труда на огороде и в поле, стыда за пьянство отца и бедность, не было боли за страдания матери, пытавшейся тяжким трудом поднять  троих детей.
    
Большие залы, пышные платья дам, нарядные сюртуки мужчин, дивные танцы в мерцающем свете ...
Алька блистала,  ее глаза сияли, руки плавно и изящно выполняли красивые движения. Длинная шея, уложенные в высокую прическу волосы, кружевные перчатки,воздушное платье, тонкий стан, быстрые ножки - она была счастливой. После бала, в чудесной спальне, придвинув поближе подсвечник, читала альбомы с рисунками и пожеланиями галантных кавалеров. Гордо сдерживала слезы, следуя за мужем декабристом, невзирая на презрение и ненависть бывших друзей и родных. Преодолевала трудности и невзгоды полярной экспедиции барона Штольца, подолгу задерживалась  в далеких галактиках, не забывая посетить планету Маленького Принца...
     А отец все лупил Альку  - не за поспешно выполненную работу, а за тот свет в глазах и недетское мудрое отстранение, источник и смысл которых он не мог понять.