Красная площадь продолжение

    - Что вы, конечно.
    - А, может, слова сильно расходились с делами?
    - Как вы научите. Я что?
    - Всего мы не знаем,- учитель сидел перед классом с закрытыми глазами,
говорил тихо, медленно,- но тот край глыбы, что засветился перед мало-мальски
грамотной публикой лет десять-шесть назад, вы уже не помните, позволяет нам
скромно, но отчетливо обрисовать историю так называемой советской страны
как историю постоянного преследования, уничтожения инакомыслящих, то есть
людей, имеющих свое мнение не только в делах домашнего обихода, но и,
к примеру, о развитии общества, о его взаимоотношениях с личностью. Террор
менял менял методы, окраску, но перерывов только не было. Нет, это очень
долгая история, за один учебный год с ней, пожалуй, не справишься. Хрущев
отменил политические статьи, политические дела. Сейчас инакомыслие официально
считается, в зависимости от темперамента, таланта и масштабности его,
мелким или крупным хулиганством, или шизофренией...

    - Как вы смеете?!
    - Блажен, кто верует, Лена,- не открывая глаз, сказал учитель,- что ж,
можно и так прожить: хорошо учиться, принимать активное участие в жизни
общественной, поддерживать почины и принимать обязательства, но не взглянуть
окрест, не задуматься, не попытаться пробиться взглядом за полосу
разноцветного демагогического тумана. Дурман идеологический густеет, техника
на службе передового общества, средства информации монополизированы.
    Лена выбежала из класса.
    - Ставлю тебе, Вьюжкин, четверку. Последний урок, историческое событие -
учитель Кабусов покидает школу. Решился!

    Собственно, что ты знаешь об инакомыслии в России после революции?
Ты читал воспоминания верных ленинцев. Концлагеря и могилы заполняли
своими одноклассниками (в межклассовой борьбе), но более наивно-
восторженными, менее изворотливыми. Кто измерял изворотливость? Вмещается
в народную прибаутку: бей своих, чтобы чужие боялись. Ты читал Дьякова,
Серебрякову, Горбатова... зазевавшихся неудачников... какие из них
мыслители... но с фактами, случаями тебя знакомили.
    Как надоело преподавать историю, произносить фразы, от которых
самого тянуло на рвоту.

    Когда подходил к учительской, раздался звонок с урока.
    Ефим положил на стол классный журнал, указку, сел на диван у двери
в кабинет директора, закрыл глаза.
    - Сердце сдает?- рядом примостился учитель физкультуры Виктор Павлович.
    - Голова.- Физрук, пожалуй, единственный из коллектива, с кем Ефим
сохранил приятельские отношения.

    - Викентий Матвеевич, на урок в 10 "а" я не пойду,- сказал Кабусов,
войдя в кабинет директора.
    - Почему?
    - Я ухожу из школы.
    А зачем сообщать, что сидевший директор поднял вопросительный взгляд
на учителя, постукивал авторучкой о стол?
    - Так это не делается. Пишите заявление, разберемся. А сейчас вы
обязаны идти на урок.
    - Я понимаю - обязан, долг, честь. Но, думаю, что ребята обрадуются
окну, если вы меня не замените.
    - Приказываю идти, а потом мы разберемся.
    - Пустой разговор, я довел до вашего сведения, что не иду на урок,
а обьяснять ничего не надо. Я опасно болен. Все очень скоро станет на
места и, к вашей общей радости, вздохнете с облегчением. Таким не место
в советской школе.
    - Ефим Гаврилыч, сегодня собрание, посвященное Тезисам,- встретила
его выход от директора Вероника Петровна, секретарь партийной организации.
    - Тезисы ЦК, посвященные 100-летию со дня рождения всеми нами
обожаемого Ильича, я прочел. Общие фразы на меня впечатления не произвели.
И, кстати, я уже не коммунист. Переметнулся.
    - Вы всегда непонятно и неуместно шутите.
    - Почему, если я говорю правду, то значит шутю. Я сжег партийный
билет. Пепла осталось очень немного.
    Сообщение, казалось, не произвело впечатления, не дошло до сознания
публики. Кабусов - странный, непонятный,неприятный человек. Как он
находит общий язык с детьми? И те о нем с симпатией отзываются?!
   
    Звонок прервал развитие довольно любопытной, с антисоветским душком,
сценки. Учителя разбирали классные журналы, расходились. Ефим Гаврилович
пробрался между шкафов в гардероб, аккуратно обмотал вокруг шеи шарф,
надел пальто, натянул шапку.
    - Даром вам это не пройдет,- заглянул Викентий Матвеевич,-я сам
пойду в 10 "а".
    - Безвыходных положений нет.- Учитель взял перчатки, портфель со стула.

    Можно подумать, что зимний день ненастный. Нет. Небо голубело
великолепно, тридцать градусов ниже нуля, воздух сух и хрупок, провода,
ветви деревьев сверху обведены широкими полосками инея. Воробей качнул
ветку, и полоска распалась на множество снежинок - они завертелись,
заискрились, зарадужились, планируя вниз. Хорошо бы темные очки.

    Перед мостом произведение наглядной агитации - лист закрашенной
жести, укрепленный на двух палках. Дядя в летах и с усами положил
большую мозолистую руку на плечо паренька. Слова поясняют сей картины
смысл: "Запомни, сын: партия и родина - понятия святые!" На мосту
учитель остановился. Посмотрел вниз и вдаль. Снег отсвечивал небом.
Белоголубоватое поле, только у горизонта зеленая с сединой кромка леса.
Церковь на том берегу озера, на том краю зимнего поля. Под мостом река
начинается. На белом пятна воды, темные дыры - работа течения, из бани
воду спускают, над дырой у берега пар поднимается.

    Кабусов прислонил к перилам портфель, стащил перчатку с правой руки.
Из кармана  достал записную книжку, из кармашка ее вытащил партийный
билет, в твердой красной корочке. В кармашке остались паспорт, две
пятерки, квитанция на почтовый перевод теще, фотокарточка: жена Любовь
Сергеевеа с дочкой Настенькой. Полистал партбилет, взносы аккуратно
уплачены. Ну что ж? Прощай, мой товарищ...
    Билет упал отвесно, в сухой пухлый снег. Узкая щель...
    А была бы ненастная погода, самому захотелось бы броситься вниз.
    На душе стало легче, мозгу прохладнее.
    А как на других отзовется?
    Не могу служить в преступной банде.
    Мороз пощипывал голую руку. Ветра нет, но долго не простоишь.

            С КОМСОМОЛЬСКОЙ  ПУТЕВКОЙ
    Одиннадцать лет назад был у Ефима первый рабочий день на стройке.
Холодное утро, темно. Торопливо натягивали робы, посмеивались друг над
другом: у кого зад ватных штанов отвисает под коленки, для другого
широки слишком, у коротконогого толстячка брюки просто надо отрезать
наполовину... Вышли из барака. Ноздри пощипывает мороз. По тропинке
меж берез вприбежку к вокзальчику. Тропинок  много, от каждого барака
к широкой  натоптанной тропе. Когда-то здесь был военный городок.
Солдаты ушли, а бараки, склад, столовая, клуб, всё щитосборное, остались
для строительно-монтажного поезда. На тропе становится многолюдно,
шумливо... Ну как, Федюха, с Машкой очередная брачная ночь? Как всегда,
отвечает терпеливый, покладистый Федюха. Вспоминают карты, выпивку.
Через несколько минут все набиваются в вокзальчик, освещенный керосиновой
лампой. Свет ее начинает меркнуть, когда достают папиросы. Играют,
толкаются, задирают друг друга, гогочут. Молодой народ, избыток сил.
Тискают девицу в углу. Ой, ай и смеется...
                (продолжение следует)