Просто какой-то сюр

   Во все времена люди влюбляются, страдают, радуются, просто умирают от любви и печали, от счастья, от того ослепительного чувства, которому названия нет…

   Наверное, в любви мне больше нужно было не любить, а страдать. А, как водится, каждый получает желаемое. Ну не могла я без снисходительной улыбки смотреть на парочку Галя плюс Алик. Такие они были хорошие, спокойные и даже умиротворенные. Ну, «не бывает такой шеи, не бывает!»

   Как говорила Галочка:
- Знаешь, мы ни разу даже не поссорились. Нет, один раз! Когда Алька забыл фотоаппарат, а мы уже были в Измайловском парке, и я хотела «щелкнуть» белочку.

- И что?
- И я сказала ему: «Эх ты, шляпа!»

От этой шляпы веяло таким простодушно девятнадцатым веком, что я не удержалась от улыбки. Правда, они были, как два киногероя из какой-нибудь сентиментальной мелодрамы.

А мне надо было страстей! Событий! Трагедий!

- Быть или не быть! Вот в чем вопрос…

А тут Алик с тазиком и содовым полосканьем для заболевшей подруги.
Не, как хотите, но это не по мне.

Мама слушала мои рассуждения, как ни странно, именно с той снисходительной улыбкой, которой награждала рассказы Галочки я.

- А у нас с отцом было так же…Он обо мне заботился, как никто и никогда в жизни
- Мам, а ты его любила?

Лицо моей стеснительной мамочки покрывается алой краской:

- Да какая там любовь, это все придумано…

И больше ведь не добьешься от нее ни слова. «Главное, чтобы человек был хороший» - не вдохновляет.

   А замуж Галочка вышла на первом курсе, на втором родила Катюшку. Родила именно в знаменитом роддоме Грауэрмана на Арбате. Мы с девчонками пришли туда на четвертый день, запечатлели на пленку счастливого отца и мамочку и дружно проводили семейство в освобожденный для них от всякого хлама угловой чуланчик с крохотным окошком на втором этаже нашей общаги. 

   Галя героически решила курс заканчивать.
А потому я ходила к ней с конспектами и читала их вслух, вдруг что-нибудь в Галкиной памяти да останется.

   Вы не представляете, что такое молодая мать, как изменяется ее лицо, походка, движения. Я видела все это в первый раз в жизни так близко и страшно удивлялась.
Когда при мне развернули пакетик с восьмидневной Катюшкой, я просто обомлела! Лысая продолговатая головка, маленькое сморщенное красное личико-кулачок, разевающее беззубый ротик, издающий мяукающие звуки… и длинные тонкие пальчики, шевелящиеся, как лапки у паучка. Совсем не было похоже на киношных симпатичных младенцев.

Молодая мамочка, наблюдая мой тихий ужас,  осветила меня своим нездешним сияющим взглядом и, прощая, и  улыбаясь, сказала просто:

- А мне кажется – самая красивая на свете

   И ведь я вспомнила ее слова, когда впервые взяла в руки чудо из чудес – свою маленькую дочурку, прекрасней которой не найти было во всем белом свете!

   Через месяц Катюню было не узнать. Щечки ее округлились, темные глазки раскрылись, а на головке проросла пушистая косичка-морковка. И девочка стала – глаз не оторвать!

   Я продолжала "чтения" конспектов, экзамены Галинка сдавала более или менее успешно, и мы дружно радовались – Галя, Алик, я и Катюня, подававшая голос, с каждым днем становившийся бархатнее и требовательней. Алик заботился о нас троих: дочку качал и укладывал, а нам приносил очередную порцию чаю и сковороду жареной картошки.

   Последний экзамен был самый сложный. Милютина, которая читала нам «Анализ производственно-хозяйственной деятельности», была дамой суровой, если не сказать беспощадной.

   Алик сбился с ног, пытаясь изобрести для нас энергетическое блюдо, способное не дать упасть со стула после многочасовых экзерсисов. Однажды он вошел счастливый и торжественно водрузил на стол нечто изумительное по виду, шипящее в сковороде, и издающее божественные запахи:

- Ну что, кто определит, что это за блюдо?
- Картошка с мясом!
- Сверху-то из чего корочка?
- Ммммм… Взбитое яйцо?
- Эх вы, плебеи! Это совершенство называется «Французское блюдо», а сверху тертый сыр, который в духовке дает эту великолепную корочку!

   Плебеи, предвкушая, вооружились ложками и отдали дань и блюду, и запеченному сыру, и искусству повара, после чего повалились совершенно без сил и без желания изучения себестоимости и зависимости ее от всевозможных факторов, пропасть бы им совсем.

   АПХД я сдала без усилий. Милютина молча взяла мою зачетку и небрежно в ней начертила «отл.». Настало время действительного волнения, когда в аудиторию вошла Галя.
   Но не успела я надежно устроиться у стенки, как ожидание совершенно невероятным образом закончилось. Галинка вылетела ко мне, как вольная птичка: «хорошо»!!!

   Такого восторга, кажется, я не испытывала с момента поступления в институт.  Мы даже немножко поскакали и пообнимались на радость проходившим первокурсникам.

Наступила такая свобода, о какой никаким либералам-демократам не мечтать.

   Обо всем этом вспомнилось мне через двадцать лет, когда в хаотическом беспределе девяностых мне предложили почитать сей анализ производственно-хозяйственной деятельности в нашем областном Университете.
   Ну, как у Стругацких в «Граде обреченном» - то ты мусорщик, то прокурор, то президент. У нас тогда многие геологи стали как раз мусорщиками, продавцами, учителями, няньками и преподавателями ВУЗов в том числе.
   На земле творился полный «сюр», как выразилась моя Женька, то есть настоящий беспредельный сюрреализм.
   Кстати, талантливые во всем, геологи отличались на всех сюрреалистических фронтах. Особенно любили нас командирши из ЖЭКов, потому что непьющие старшие и ведущие специалисты - геологи, геофизики, гидрогеологи - старательно зачищали лестницы, орудовали ломами, отбивая ледяные корки, и, рискуя головой, привычно, как в маршрутах, свисали, правда, не со скал, а с крыш, звонко сбивая жирные ледяные сосульки.
   Слабее проявляли себя в торговле. Как-то однажды, пожалев голодающего кандидата минералогических наук, его более удачливый одноклассник объяснил, что надо продавать диски по сто рублей, а если десять дисков покупают – то по девяносто. К вечеру незадачливый кандидат распродал все коробочки с десятком дисков за девяносто рублей коробку.

   А я преподавала шестилеткам английский язык и подрабатывала АПХД в Университете. Мои подруги говорили, что я выкрутилась интеллигентнее всех. Ну да, некоторые паковали манку на складах, а другие мыли полы в грязных подсобках.

«Сюр» процветал.

   Одна моя подруга, геолог-полевик с многолетним стажем, удачно устроилась поломойкой в банк, в это «чудище обло, озорно и лаяй», которое даже в те годы исправно платило зарплату. Там, отличаясь, как и все наши экспедиционные сотрудники, ярым усердием, она решила помыть полы за какой-то не отодвигавшейся лет десять от стенки дверью. Угол зарос паутиной, и она очень старалась его отмыть руками, приперев ненужную толстую швабру к стене. Как вдруг помещение банка озарилось и огласилось громким воем и ревом, и вбежавшие сотрудники охраны проорали:

- Всем к стене!

Ну, может, я немножко сочиняю, потому что не помню точно, что именно они проорали.

Оказалось, что уборщица Нина приперла шваброй ту самую секретную «красную кнопку». После чего, несмотря на ударный коммунистический труд на благо банкиров, Нина было с позором из уборщиц уволена.

   А мой «сюр» длился почти четыре года. И потом еще долго молодежь уступала мне  в автобусе место. Сначала я даже пугалась, неужели так плохо выгляжу и пора покупать обувь без каблуков типа «прощай, молодость!», но потом успокоилась, решив, что это выращенные мною студенты – благодарные за прошлые экзамены или предусмотрительно делающие задел для экзаменов будущих. Они ведь не знали, что я уже вернулась в родную экспедицию, как мне уже представлялось - навсегда.

Об этом "студенческом" периоде своей жизни, пожалуй, я еще когда-нибудь напишу.

Картина Сальвадора Дали "Ласточкин хвост и гитара"