Дочь колдуна. Часть первая

"Вот и ещё один день прожит. К смерти ближе" - грустно произнёс хозяин дома, Тимофей Харитонович, задумчиво всматриваясь в багровый закат.

"Не говори так, Тимоша, не надо. Мы поклялись с тобой умереть в один день, когда нам будет не меньше 85 лет, помнишь?" - возразила Роза Борисовна, его жена, мягко положив свою руку на его плечо.

"Помню, Розонька, как не помнить... В тот день мы с тобой едва не погибли. Но, Бог не выдаст - свинья не съест. Вот уже 82 года нам - ан живём! Правда, глаза уж не те, но Розу, жену свою вижу, а больше мне ничего и никого не надо."

Роза Борисовна, высокая и стройная, была на удивленье смуглой. Её с поволокой чёрные очи (именно очи, а не глаза!), печально смотрели на нас из-под пышных тёмных ресниц. Её благородный профиль, тонкий, с лёгкой горбинкой, нос, маленький рот указывали на весьма не крестьянское происхождение. Тимофей же Харитонович - тот нет, наоборот: невысококого роста да ладно скроен. Кряжистый мужичок такой, из тех, кто крепко держится за землю-кормилицу, до последнего, смертного часа держится.

На стене в старинной резной раме висит весма интересный портрет: тонкая, как струна цыганочка и невысокий плотный паренёк, белобрысый да сероглазый. А цыганка эта на потрете из той редкой породы женщин, которых увидев единожды, мельком, не забывают потом всю жизнь. Чёрные печальные глаза её распахнуты, и в их бархатной, далёкой-далёкой глубине затаилась улыбка. Смоляная коса тяжёлым грузом лежит на округлом её плечике. Лёгкий и тонкий стан девушки легко и почти невесомо обтягивает весьма яркое, видимо, платье... Парень рядом с нею ей совсем не пара...

"Кто она?" - спрашиваю я, не сумев сдержать любопытство.

"Это мы с Розонькой. Только-только святой-то венец приняли и щёлкнул нас фотограф. Немолод он уже был, рыжая шельма, а глаза вовсю лупил на жену мою. Еле я тогда сдержал себя... А он мне: привыкай, мол, мил человек, раз жена твоя красоты редкой!

"Расскажите, а как вы познакомились. Пожалуйста", - робко попросил я. Супруги улыбнулись, переглянувшись.

"Обычно познакомились. Лет десять мне тогда было. Село наше, зелёное и приветливое, приглянулось цыганскому табору. Оно и понятно - река рядом, воздух. Хотя, одним воздухом-то сыт не будешь. Однако, не видел я, чтобы цыгане по дворам у нас милостыню выпрашивали. Как-то послала меня мамка к бабушке за куском мыла. Когда бежал обратно с мылом за пазухой, наткнулся на кучу-малу посередине улицы. Ребятня с криками: "Бей её! За косу дери! Лупи цыганку! У-у, ведьма! Всыпем ей, как следует!" - нещадно ногами избивали маленькую черноволосую девчушку. Я вытащил её из кучи, с трудом разогнав мальчишек... Девочка дрожала, как осиновый лист и так горько плакала, что я и сам заплакал с нею вместе... Платье её было порвано в нескольких местах, личико грязное, зарёванное, из разбитого носа текла кровь. Не задумываясь о последствиях, я крепко схватил малышку за руку и привёл домой. Мама была шокирована тем, что я приволок в дом цыганку и всё же... Мама, добрая моя мама! Она искупала девчушку, выстирала, высушила и зашила её одежду, причесала её.

"Никто тебя здесь не обидит, не бойся. Зовут-то тебя как?" - спросила мама девочку.

"Роза", - отвечает малышка, смущённо прячась за мою спину. Мы - мама и я - сели за стол обедать. Роза, как ни упрашивали мы её, отказалась. Маленьким диким зверьком девчушка забилась в угол. Или она нас так боялась или переживала заново недавнее избиение. Перекусив наспех, я взял малышку за руку и отвёл её в табор. Навстречу нам вышел мужичина цыганской национальности столь грозного вида, что я оробел крепко.

"Роза, дочка! Что с тобой сделал этот недоносок? Да ты в синяках вся... Что ты сотворил с ребёнком? Говори! Ты знаешь, что я с тобой сейчас сделаю?" - цыган, почернев от гнева, шёл на меня с кнутом. Я растерялся, одеревеневший язык присох к нёбу. От страха быть битым кнутом я едва не наделал в штаны.

"Микола, Сандро! Вы где шляетесь, сукины дети?! Живо сюда! Недоноска этого догола раздеть! Пороть его, пороть! Он Розу изуродовал! Живого места нет на девке!" - ревел диким вепрем страшный цыган. Подскочили двое молодых парней той же национальности, свалив меня на землю пинками. Со страшным криком Роза бросилась отцу в ноги.

"Батюшка! Не трогай его, батюшка, милый! Он спас меня! Я в яму глубокую упала, мальчик этот вытащил меня оттуда! Батюшка, прошу!" - отчаянно кричала Роза.

"Хм. В яму? В какую такую яму ты свалилась, сукина дочь? Тебе запрещено далеко уходить от табора! Ты наказана. Ступай. - смягчился старик. - А ты, парень, шёл бы отсюда, пока я не передумал и не ввалил тебе двадцать пять горячих!" - цыган недовольно взирал на меня, и белки его глаз грозно вращались. Вот тут я и дал дёру! Примчавшись домой, я ничегошеньки не рассказал матери...

Жизнь идёт своим чередом, мне уже 17 лет. Мама отправила меня в город, работать. Живу я у дяди - брата покойного отца - и работаю с ним же, сапожничаю в его мастерской. Я был очень горд тем, что работаю. Хотя работа не ахти какая, ан всё же помощь матери. Но не всегда всё хорошо да ровно бывает. Мамка захворала да слегла. Она буквально таяла на глазах... Что с ней, про то не ведал даже наш деревенский фельдшер. Осмотрев больную и стараясь не смотреть мне в глаза, он безнадёжно разводил руками... Жена дяди, Марья, посоветовала мне тайком сходить к колдуну Борису. Мол, он хоть и цыган да неприветлив к нашему брату, да всё может.

"Марфа слегла намедни. Трупом лежала. Пошли с поклоном к колдуну. Так он в три дня исцелил болезную. Как новая стала! Иди, Тимофей, не трать время впустую".

Дом колдуна обнесён каменным забором снаружи, за забором тем целая свора собак. Заглянув через забор, заприметил я во дворе девушку в цыганском платье, моих лет примерно. Собаки, ласкаясь к ней, лежали у её ног.

"Эй! Подойди, очень надо!" - несмело крикнул я ей. Цыганка подняла голову, что-то сказав собакам, и подошла к забору. Она была очень красива.

"Мне колдун крепко нужен. Мамка тяжело болеет..." - говорю девушке, но она меня внезапно прерывает.

"Тимофей? Помнишь, как от мальчишек меня спас? Это же я..."

"Роза? Я вспоминал тебя, правда. Думал, больше никогда не свидимся. Так ты дочь колдуна?"

Роза смущённо поправила волосы.

"Я тоже тебя вспоминала. Ведь если б ты тогда не спас меня... Батюшка не пережил бы... Кроме меня у него никого нет" - краснея, ответила девушка.

"Роза! Дочка! С кем ты там?" - пожилой седовласый цыган подошёл к нам.

"Батюшка, вот этот парень спас меня тогда, помнишь?" - смущённо сказала Роза отцу, указывая на меня глазами.

"Помню, дочка. Как такое забудешь... Сейчас, чувствую, за должочком пожаловал, мил человек?"

"Что вы, какой должочек... Мамка тяжело хворает... Помогите... Прошу..." - растерянно отвечаю я.

"Это и есть должок. Ты Розоньку мою спас, радость мою и смысл всей моей жизни. Помогу я тебе, сынок. Сегодня же и поедем к болящей".

Вечерняя заря раскинула шлейф своего розового платья по темнеющему уже небу, когда мы с дядей Борисом - я назвал про себя так отца Розы - подошли к ветхой избёнке моей матери. Тётка Дарья, наша соседка, показалась на пороге, услышав стук в оконце. По её бледному грустному лицу я понял: дела плохи. Соседка посторонилась, пропустив нас в тёмные сенцы.

Войдя в комнату, я обомлел... Мама лежала на кровати, глаза её были закрыты. Последний лучик солнца лёг на её измождённое, восковой желтизны лицо, как будто прощался с ней...

"Вон все отсюда. Сынок, нужна чёрная овца, ни разу не приносившая ягнят. Найди и приведи сейчас же"

Чёрная овца нашлась в хозяйстве тётки Дарьи и была доставлена мной на верёвке. Взопревший и уставший колдун забрал животинку в дом, приказав мне ждать снаружи. Через полчаса он вышел.

"Парень, овцу необходимо зарезать немедля. Кровь собрать. Мясо отдать собакам. Никого трое суток не впускать в дом, ни с кем не разговаривать, что бы не произошло".

Я зарезал бедную животину, собрав кровь в ведро. Кровью этой дядя Борис сделал круг вокруг нашего дома. Мясо я разрубил и отдал собакам. После этого колдун молча ушёл. Как и на чём он добирался домой в город, я не знаю...

Эти страшные трое суток я почти не сомкнул глаз. Сидел возле мамы, она бредила, металась, звала меня... Помня строгий наказ дяди Бориса, я не отвечал на её зов. В окна постоянно стучались. В дверь стучали так сильно, что она едва уцелела на петлях. Кричала женщина:

"Тимоха, открой! Это я, тётка Рая! Открой, родимай! Худо мне, дай водицы!"

Я молчал.

"Тимоха, пожар у вас! Сарай горит! Открывай, сынок! Это же я, тётка Рая!"

Я молчал... Мама металась. Тётка Рая металась за окнами, билась в каждое окошко и в дверь тоже... По истечении третьих суток, ближе к утру, мамка попросила пить. Я подал ей воды и заметил: взгляд у неё стал ясным. И я заснул прямо на полу, подле её кровати...

Наутро меня разбудил крик тётки Дарьи и стук в окно. Разговаривать мне уже можно было, я вышел на крылец и... Ужас... Метрах в 10 от нашего дома, напротив, на дереве в петле, висела тётка Рая, мамина родная сестра... Это она ломилась к нам в дом все трое суток... А мама, моя милая мама, пошла на поправку. Она вставать стала, появился аппетит, я выводил её на улицу... Тётку Раю хоронить я не пошёл, сам понимаешь.

Когда мама окончательно выздоровела, я вернулся в город. Первым делом нанёс визит старому колдуну и его милой дочери. Денег за работу старик не взял. Хозяева угостили меня обедом, ну а потом... Потом Роза вышла меня проводить. При лунном свете она казалась ещё краше: огромные чёрные глаза, милый носик, пухлый алый ротик. Она была так близко, рядом, что я не сдержал себя... Прижал к себе девушку и легонько коснулся её губ. Нет, она не отслонилась от меня, губы её откликнулись на мой поцелуй...

"Роза... милая... я люблю тебя! Давай поженимся, Роза..." - я сам не понимал, что говорю...

"Тимоша... я согласна. Как скажет батюшка. Приходи к нам завтра: 22 июня, воскресенье. Я пирожки состряпаю. Приходи... мне никто не нужен, кроме тебя".

Я летел домой, как на крыльях. Роза! Моя Роза сама меня пригласила! Я самый счастливый сегодня... А завтра, завтра она станет моей невестой! Роза!

22 июня 1941 года, в 4 часа утра немецкие самолёты, напав на нашу страну, начали бомбить наш родной Киев, где жил я и где жила Роза... Вокруг грохот и людские крики. Дома полыхали, рушились, как карточные домики. Небо гудело сотнями страшных железных птиц с чёрными крестами на крыльях. Наш дом уцелел. Всюду паника, столпотворение, слёзы, крики. Полуодетые люди выбегали на улицу...

Я бежал к дому старого колдуна, и в моей голове билась одна единственная мысль: только бы они были живы... Их дом был полностью разрушен... Какие-то люди в форме разбирали завалы, и я бросился им помогать... Розу нашли сразу, она была жива. Нет, она не плакала, казалось, она онемела... Вскоре нашли её старого отца с разбитою головой. Девушка не кинулась оплакивать его тело, она молчала и смотрела, как будто это произошло не с ней, не с её отцом... Я попрощался с дядей Борисом и подошёл к Розе.

"Пойдём, милая, тебе не надо здесь быть. Пойдём".

Она так же молча сидела, глядя на всё происходящее. Взяв Розу на руки, я унёс её с того страшного места, которое было её домом. Бомбардировки города продолжались. Мы - Роза и я - жили у меня, то есть у моего дяди. Она всё так же молчала. Однажды дядя сказал следующее:

"Тимошка, я не супротив твоей невесты. Дело в другом: люди говорят, что фашисты - от людей наслышан - возьмут скоро Киев. Говорят, расстреливают они евреев да и цыган тоже не жалуют. Невеста твоя - цыганка. Что скрываем её, всю семью мою расстрелять могут. Уходите. И не обессудь, сынок".

Наутро, забрав мою старенькую маму, мы с Розонькой сели в поезд и отправились к дальним родичам отца, в Пензенскую область. Немцы бомбили состав, в котором мы ехали, и я услышал, как Роза, молчавшая до этого, молится Пресвятой Богородице, упав на колени в душном вагоне... Вне себя от радости и забыв про бомбёжку, я бросился к ней... Она плакала, впервые, с того страшного дня плакала... Не знаю, сколько времени я простоял рядом с ней на коленях, читая молитву... Обессиленная слезами, моя милая упала мне на грудь. Я осторожно поднял её с колен и усадил на лавку.

"Тимоша, обещай мне, что мы не погибнем... Не сегодня, не сейчас, пожалуйста! Я не хочу умирать! Поклянись, слышишь?" - плакала Роза, и слёзы её смешались с моими слезами...

"Клянусь тебе, мы останемся живы и умрём в один день и в один час, когда нам будет не меньше 85 лет... Ты родишь мне сына и дочку..."

Роза тихонько всхлипывала на моей груди, а я целовал её мокрые солёные щёки.

Тем временем бомбёжка прекратилась, поезд, сердито и испуганно громыхая, катился дальше. До цели нашего путешествия мы добрались вполне сносно. Бомбёжки были ещё, но не такие сильные... Здесь, в тихой, красивой деревушке, в каким-то чудом чудесным уцелевшей церкви, старенький священник обвенчал нас. Был даже фотограф, щёлкнувший нас на память... Потом, само собой, работница сельсовета расписала нас официально. Через три дня после свадьбы мне пришла повестка на фронт. Видишь ли, незадолго до свадьбы я был в военкомате и, прибавив себе год, просился на фронт...

"Не пущу! Сначала - батюшку, теперь - тебя... Не пущу, не отдам..." - рыдала Роза, бросаясь на землю и хватая меня за ноги...

"Милая, не надо... Я вернусь, обещаю, любимая моя... Вернусь, Роза, клянусь... Ты жди. Я люблю тебя, и пуля меня не возьмёт..."

Жена внезапно перестала плакать, поднялась с земли. Она сняла с шеи крестик и, надев его на меня, сказала:

"Этот крест спас меня во время бомбёжки поезда и когда немцы бомбили Киев, я выжила. Ты не погибнешь. Вернёшься ко мне. Разбей проклятого фашиста и возвращайся ко мне. Люблю и жду тебя." - И поцеловала меня на прощанье. Её оторвала, оттеснила от меня толпа провожающих, но её платочек долго мелькал ещё среди всей этой толпы...

Я писал ей как мог часто. Война, сам понимаешь... Смерть, кровь, крики... За мной смерть по пятам ходила и сожрала многих моих друзей... А я был лишь легко ранен в руку... Думаю, крестик Розы спас меня... Победу я встретил в Берлине. Очистив землю от фашистской скверны, вернулся домой. Роза, милая моя Роза! Она в саду развешивала бельё...

"Тимоша? Мама, наш Тимоша вернулся! Живой! Слава тебе, Господи! Не чаяли дождаться! Мама, мама!" - повторяла она сквозь слёзы и бесконечно целовала мои небритые щёки...

Конец первой части.