Дед

Тропы здесь не было. Дед мягко шел сквозь заросли, словно бы даже не касаясь земли, листья и ветки легонько расступались перед ним будто от ветра, и в то же время тянулись за ним вслед. Дед и сам был как лес: на косматых голове и бороде, на свободных грубого кроя одеждах проглядывали мох, застрявшие хвоинки, листья, следы от ягод. Он тихонько напевал себе под нос какую-то песню, в ней слышались птичьи трели, шум ручья и добродушие. В глазах блестело детство. Он был невысокого роста, прижимист и сух, но не худ. И не уследить за ним, потому как следов-то он и не оставлял.

Внизу шумела река. Неслась, заросшая кущами, орошая своими животворящими соками, питая землю еще до Слова. Неслась книгою только ей ведомо куда. Дед стоял, опершись ладонью о дерево и зорко глядел, всматривался в морщины таежных впадин, уходящих за горизонт вслед за ведомою птицами рекой, рожденной слезинкой пташки. Дед смотрел, иногда посмеиваясь и вздыхая, и порой выдувая свою песню в протяжное «у-у-у» – будто ветер вступал в мелодию и уносил ее туда – в дали. На далекой поляне на ребре горы был кто-то еще.

Оказавшись там, Дед увидел парнишку, в нескольких шагах от которого, насупившись, низким хрипом дышал медведь, порываясь встать на задние лапы. Было видно, что животное напугано если не сильнее, то уж точно не меньше человека, однако явно чувствует свое хозяйское положение. А паренек просто стоял и трясся в растерянности и страхе, вцепившись в свое небольшое ведерко. Дед нахмурился, оборвал свою песню и, огорченно цокая, пробурчал: «Моу-у-у». Медведь повернул свою морду в его сторону и, словно виноватая собака, прижавшись к земле и потупившись, медленно подошел к нему. Мальчуган же, казалось, испугался из неоткуда взявшегося дедка больше, чем зверя, и уже едва не падал наземь. Дед улыбнулся животному, причмокнул и повел его в чащу, снова затянув песню и подмигнув мальчишке.