Последняя ягода

Бабушка вошла во времянку, в ореоле лучей сентябрьского заката.

- «Ну ка, посмотри, что тебя клубничка прислала». Оранжевый свет и слегка сыровато-холодный воздух, заставили меня прикрыть глаза и съёжиться, словно кто-то неведомый, страшный готовился прыгнуть в мою сторону. Настроение было отвратительным: детям в сентябре, когда почти все соседские ребятишки разъехались по школам и детским садам, на даче скверно: скучно. Однако, взрослые не считаются с глупыми детскими желаниями. Им виднее: лишние деньки на свежем воздухе – только в прок, - весьма, распространённое заблуждение, при котором напрочь игнорировалось желание самого ребёнка и его точка зрения. Например, моя – была полной противоположностью: скука – худшее, что может случиться в детстве. Лучше ходить в ссадинах, шрамах, с разбитыми коленками, содранной, об ветки деревьев, кожей, но зато бегать, кататься на велосипедах, купаться весёлой компанией до полного посинения губ, вместе со сверстниками. Это – лето: отдых. А сколько разговоров, тайн, секретов; построенных и сломанных шалашей; игры в индейцев, первобытных, ковбоев и пиратов – это жизнь. Но такая только летом. Осенью же наступало одиночество и бесцельное шатание по линии или сидение на крыльце, с надоевшими раскрасками и альбомами, заполнявшимися такими же грустными зайцами, как я сама.
Бабушка улыбаясь поставила мне под нос блюдце. И что? Ну ягода. Ну клубника. И что в ней особенного? После того, когда я уже была сыта всеми плодами садовых кустарников и клубникой в том числе. На небольшой веранде, где мы тогда жили. – дом уже достраивался моим отчимом с незапамятных времён, - было чисто, уютно и тепло. Раскалённая «буржуйка», быстро нагревала помещение, а свет от «летучей мыши» делал всё вокруг таинственным и приятным.
- «Сходила бы, сказала спасибо за подарок», - продолжала с улыбкой бабуля. Я взглянула на блюдце ещё раз и совсем разозлилась. Да за что спасибо? За мелкую одинокую ягоду, которую мне совсем не хотелось есть. Тоже мне лакомство – не конфета же и не солёный огурчик. Буду я тут ещё бегать, в ножки кланяться! Но этот монолог – был внутренний. По какой-то давней и непонятной мне договорённости, взрослым подобное говорить не следовало. Изобразив улыбку, начала лихорадочно соображать, что мне с этой ягодой делать, как бы заставить саму бабушку ей насладиться, самой же перекусить чем-то по вкуснее. И тогда, неожиданно для себя самой, резко сдвинула блюдце в её сторону и засопела, сжав губы. Может до этого дня никаких бунтов и протестов во мне никогда не возникало или я их забыла. Но в тот раз, всё моё невидимое я, орало, топало ногами, обзывало ягоду всеми ругательствами, доступными детскому лексикону.
- Не рада, - удивилась бабушка и вновь подвинула ко мне злосчастное блюдце. До сих пор, не могу понять, что произошло тогда с моей психикой, ибо ничего подобного раньше не было: я с силой оттолкнула фарфоровый кружок, так, что он подскочил и чуть не перевернулся. Чуть, потому что бабушка успела схватить блюдце, но маленькая ягода упала и покатилась по полу. Дальше последовала сцена, как я узнала позже, из гоголевского «Ревизора». Мы обе молча, внимательно следили, как она покатилась и исчезла под диваном. Во времянке повисла тишина. Бабушка, осев на стул, продолжала держать в руке блюдце. Я же наоборот: откинулась на спинку стула и зло, победно следила за катившейся прочь ягодой и радости, злорадства, коего раньше я и не замечала в себе, было море.
Как то, совсем не кстати, замигал свет – это догорающий фитиль требовал срочно подлить керосин или, что-то ещё. От этого на веранде всё стало двигаться, то сползать к темноте, то вновь ярко освещать стены. Бабушка засуетилась, вскочила и приступила к реанимации лампы. А я, - я по-прежнему тупо сидела на стуле, и смотрела на диван с победной улыбкой на губах. Бабушкина возня не дала результатов, и веранда погрузилась в темноту. Возможно психологи могут объяснить как-то то моё состояние. Но даже их объяснение не будет правильным. Я почувствовала в груди, чью-то холодную, жёсткую руку, сжимающую моё сердце и продвигающуюся к горлу. Пронзила боль. Нет, не физическая, а та, которую потом я буду называть душевной. У меня кружилась голова и неведомое чувство отчаяния, утраты, чего-то навсегда потерянного и уже недостижимого, заполнило меня. Я никогда не боялась темноты, да и не было это страхом. Я познала вину. Ещё непонятную за что и перед кем, но уже осознанную. Всем моим существом я потянулась вниз: туда – к дивану. Слезла со стула и, встав на четвереньки, стала ощупывать руками , боясь пропустить какой-нибудь сантиметр дощатого пола. Я искала ягоду. Когда зажёгся свет, мне стало лучше: надежда. Ведь я видела, куда она укатилась. Не помню когда и как, с какого момента бабушка оказалась рядом, и когда я стала разбирать на слух её слова. Она пыталась меня успокоить. А я и не знала, что плачу, я не заметила, что по моим щекам растекаются слёзы, и губы шепчут ласковые слова и просьбы. Я искала. Искала ту маленькую клубничку, - последнюю, принесённую мне, как знак прощания и благодарности, из моего сада. Искала, то, что обидела, прогнала, отшвырнула.
Веранда была крепкая, - там не было больших щелей, прогрызанных мышами или ёжиками, норок, да и мы обе видели, куда закатилась ягодка. Несмотря на это, было перевёрнуто, поднято почти всё, я даже вышла за дверь, тщательно изучила порог и маленькую лесенку, хотя уже тогда знала, - не найдём. Не найдём, потому что её уже не было нигде, ибо она ушла. Ушла навсегда и сколько бы я не искала, мне не суждено было её найти никогда.
Ребёнок не может облечь в слова те чувства, что проходят через его сознание, так и я не могла ни объяснить себе, ни рассказать другим, что же такого особенного стряслось и почему ещё много вечеров после, я вновь и вновь лезла под диван, и уговаривала клубничку простить меня и вернуться обратно. Я не уставала повторять и вслух, и про себя, что она самая вкусная, самая лучшая из всех, что когда-либо выросли на нашем участке; что мне обязательно надо с ней поговорить или что я могу ей рассказать много интересных историй. Что мы будем дружить и я, если она захочет, не буду её есть, а привезу в город, дабы показать своим друзьям, - какая у меня в саду есть подружка. Однако всё было бесполезно.
Перед отъездом, в последний день, когда были собраны и упакованы все вещи; закрывались замки, убиралась кухонная утварь, я тихо вошла на веранду и, молча, остановилась. Всё как обычно. Теперь я вернусь сюда уже весной. Невольно опустив глаза, снова посмотрела сначала на стол, потом в сторону дивана. На глаза опять навернулись слёзы и прежнее чувство вины, сжало сердце. «Прости», - прошептала я, прекрасно понимая, что никакое моё прощение ничего не изменит, не вернёт тот закатный вечер, чтобы я не смогла обидеть живое, существо, готовое подарить мне радость и проститься со мной, как с дорогим другом и человеком. Ведь не могла же клубника знать того, что зрела из последних сил, для капризной девчонки, внутри которой сидело её второе я – неблагодарный потребитель, не умеющий слышать мир и видеть его равным себе: живым, чувствующим, любящим и гордым.