Любовь слепа

Весьма, распространённое мнение: педагог, любящий свой предмет – большая удача для учащихся, становится истиной для тех, у кого в кармане уже лежит диплом. Что касается учащихся, шастающих, пока ещё только с зачёткой, такой вид преподавателя, далеко не всегда, – подарок.

Древнерусская литература, была вынесена на сессии в двойной экзамен. Логика присутствовала: древняя — с 9 по 17 век, почему бы не присоединить и 18 туда же. Чья логика так сработала неизвестно, студентов не спрашивали. Хотя могли бы, ведь нельзя же объять необъятное. Или, кто-то не в курсе, что нормальный студент, читает все произведения классиков не весь семестр, а, максимум, за три дня до экзамена. Ещё, что-то послушаешь на лекции, если не будет других занятий; частично расскажут сокурсники в курилке, ну и шпоры. Так обычно и бывает. И, ничего, худо-бедно, успеваешь — сдаёшь. А здесь?

Мало того, что тексты наших далёких предков, хоть и были, как бы адаптированы, но чай не школа: не современный русский. Читай – догадывайся, либо берись за словари. Том увесистый из МХЛ. В начале которого, «Повести временных лет» чего стоили, чуть дальше, — «Моление Даниила-Заточника», читалась на уровне ассоциаций, если кто, вообще, пытался прочесть, а не придумать свою версию по паре, более-менее, понятных начальных фраз и заглавия. Так на этом же не заканчивалось! Где, прикажите, взять время на гениев из 18 столетия? А там, тоже не «Каштанка», — один Михаил Евграфович чего стоил!

Прислонясь к стене, листая уже, такие знакомые, страницы, я, примерно, пару часов наблюдала, как быстро мои однокурсники выходили с экзамена, размахивая зачёткой, в знак того, что – вылет состоялся. Немудрено. За столом экзаменатора сидела не стандартная современная женщина, озабоченная повседневными, бытовыми проблемами местного характера, а княгиня Ольга, собравшаяся поставить на место, всех своих подданных, под видом мести за гибель мужа: князя Игоря. Нет, в самом деле, дама была молода, да из варягов: прямо с фил. фака, с кафедры, той самой, древнерусской. И Русь, и литературу, и историю обеих она боготворила – это было ясно ещё на лекциях, по её взгляду, устремлённому в глубь веков и прелестной улыбке, предназначенной, вовсе не нам, а тем, кто давно ушёл в мир иной, оставив своим потомкам летописные своды, и остальные литературные памятники.

— Что сдаём? Весело, похлопывая меня по плечу и заглядывая через него, в увесистый томик собрания древнерусских шедевров, улыбаясь, всем, ещё явно не проснувшимся, лицом, озадачил меня наш Васильев. Припоминая, что на лекциях я видела его не часто, отдав ему свою книгу, начала было предупреждать, пытаясь довести до его сознание – дело гиблое. Ему так не казалось.
— Где тут оглавление? Ага, вижу. Ну, чудненько!
— Чудненько! Там не два листа оглавления, а содержание…
— Ерунда, - не из Америки приехали, - разберёмся. Ты не пропустишь меня? Там, на "Среднем" ребята, — всё уже заказано, надо быстренько сдать. Кстати, и ты подходи.
Я поняла, что на "Среднем проспекте": в пивном баре, где традиционно, собирались отметить экзамен, уже сидят те, кто вылетел или не долетел, уразумев, что сегодня бесполезно. Васильев не был любителем пропускать экзамены, да и, вообще, работал и учился, вел серьёзный отдел в «Вечернем Таллине», далеко, не дурак, обычный студент, умеющий ценить время и всё успевать. Мне же было без разницы, на сколько минут позже или раньше я вылечу с экзамена.
— Да, пожалуйста, Володя, — я позволила себе ехидно улыбнуться.

Прочитав вопросы своего билета, набросав план ответа на оба, положила ручку и осмотрелась по сторонам. Тихо. Все, что-то пишут, Преподаватель, у кого сдавали 18 век, тихо обсуждала с очередной студенткой, кого-то или что-то, двухсотлетней давности. Видимо надолго. Придётся идти к этой. Настроение испортилось окончательно: не хотелось начинать с вылета. В этот же момент, шум отодвигающейся мебели, заставил посмотреть на другого экзаменатора. «Ба, так Васильев уже сдаёт?», - это не очень умещалось в моём сознании, зато проснулся интерес к действию, готовому развернуться у меня на глазах. Это стоило видеть и слышать.
Васильев, как обычно: в костюме, при галстуке, элегантен. Удивило странное выражение лица: чуть сощуренные глаза, уголки губ, под усами, приподняты в грустной улыбке, подбородок он водрузил на кисть согнутой руки. Дама с фил.фака, сосредоточенно, раскладывала зачётки. Одному богу известно, откуда он помнил её имя отчество. Однако, уверенным приятным тоном, не дожидаясь вопроса, обратился, именуя её полностью.
— Какое убожество! Отвратительно, Светлана Александровна. Могу Вам посочувствовать от всей души. Вы же не студентка, разумеется, понимаете, каково говорить о нашем наследии, величайших произведениях и где? В этих обшарпанных стенах?! Под потолком, с осыпающейся штукатуркой? Рассказывать «Поучение отрокам Владимира Мономаха», глядя на треснувшие стёкла в аудитории?!

Я, отчётливо, представила себе, как Ольга, белыми княжескими руками, отпускает на волю птиц, с подожжённой, паклей под крыльями. И сейчас они, всей стаей, ринутся на Васильева. Костёр, от его наглости, вспыхнет до потолка.
Я ошибалась. Видимо, любая любовь, если она сильна – слепа. Вместо грозной княгини, напротив Васильева, сидела очаровательная юная, светящаяся от счастья, княжна. Нежная, красивая, и счастливая. То, что было дальше, в пересказе, выглядит просто, до обидного. Скупо. Жалею - не было видеокамеры.
Двое, восторженных любителей Древней Руси, погрузились в её необъятные просторы. Она рассказала ему то, что не рассказывала на лекциях. Васильев не был идиотом, чтобы просто поддакивать и кивать. Ведь, что-то он вычитал из оглавления, да и знал из истории. Они даже поспорили по поводу места, где бы лучше слушалось житие такого святого, как Сергей Радонежский. В итоге, Володя, снисходительно-галантно, уступил княжне, зато настоял на стенах то-ли печорского, то-ли псковского монастыря, где, с его точки зрения, только и возможно обсуждать "Житие протопопа Аввакума", масштабы и уникальность его личности… .(Всё последующее, вылилось ещё в пятнадцать минут их, взаимного, восторга.)

Не стоит говорить, что Васильев был единственным, кто получил высший бал по этому предмету и уважение деканата, знающего цену экзаменатора.
Любопытно: после него, все остальные были помилованы: чары любви и душевного отдыха на экзамене, сослужили добрую службу: вылетов больше не было. Преподаватель уже не испытывала ненависть к оставшимся и отпустила каждого, задавая не слишком много вопросов, принимая, молча, те знания, которые у нас были.

С тех пор, я иногда думала, что может сделать с человеком любовь. Какова же её сила. И не обязательно та, которая к себе подобному, — любая.

К чести Васильева, осознающего, где-то на подкорке мозга или на подсознании, что он сыграл на чувствах женщины, его дальнейший поступок: букет красивых цветов, без пошлых шоколадок, принесенный прямо к ней на кафедру, был достойным, что ещё больше повысило, как сказали бы сейчас, его рейтинг и в глазах сокурсников, и в глазах учебной части, особенно её второй: женской половины.