Возвращение

Тихо. Как стало тихо. Он больше не слышал ударов своего сердца. Странно, ничего не изменилось: дыхание, отличное зрение, ощущения - всё есть.

Он давно почувствовал, как сердце стало сжиматься, сдавливаться. Но увидеть, как кристалл за кристаллом, закрывалась живая плоть, превращаясь в каменную оболочку, было не дано. «Может у меня теперь каменное сердце, раз не слышно его ударов», - усмехнулся, взял миску, наполненную зёрнами, и вышел за дверь. Так, каждый зимний день. На разбросанные по снегу крупинки, сбегутся мелкие зверьки, да несколько птиц опустятся к трапезе. Еда. Им она нужна. Потому он продолжал сеять, собирать, сушить, кормить тех, кто обитал рядом.
В хижине не было света. Глаза давно привыкли видеть одинаково и в темноте, и на свету. Всё это было не важно. Не для того он когда-то пришёл к подножию рассечённой на двое скалы, омываемой седыми волнами океана безмолвия и вечности. «Он не должен пройти мимо. А я не должен его упустить». Сколько тысяч лун назад были сказаны и осмыслены эти слова? Нет, память не дала ответа. Здесь не было счёта времени или его здесь не существовало вообще.

Звук падающего тела, раздавшийся за дверью, был редкостью для его слуха. «Волк?», — они иногда подходят совсем близко, но только смотрят с расстояния. Спокойно, молча, как будто приходят проведать его. Пришлось встать и выйти на улицу. На ступеньке, прямо около двери, лежала девочка. Растрёпанные волосы, разметались по ночному снегу. «Кто так разорвал её одежду, прямо в клочья, ни одной пуговицы, можно было не надеяться на тепло и выбросить, — такая не греет. Бледная, с запавшими щеками, верно голодна», - мысли текли спокойно, пока нёс хрупкое тело на руках, пристально рассматривая нежданную гостью.
Смывая грязь, нагретой водой, обнаружил странные рисунки на плечах, руках, животе и даже на ногах, худого, почти детского, тела. «Татуировки. Только что означают все эти знаки, иероглифы? Что-то. Есть ли мне до этого дело. Она пришла сюда оттуда, а зачем, если захочет, - расскажет сама».

Жизнь вдвоём оказалась почти такой же как и прежняя, с той только разницей, что в хижине стало чисто, появилось ощущение чего-то ещё не понятного, однако, тёплое и приятное. Время от времени, он ловил на себе её вопросительный взгляд. Видно ей хотелось поговорить. Отпугивало его молчание или страх быть изгнанной. Откуда ей было знать, что слишком давно он произнёс последние слова. Там: внизу, когда крушил стены, бил металлическим прутом всех, кто оказывался рядом, не чувствуя ничего, кроме жгучей боли, сжигающей его сознание. Да, тогда он не кричал, а выл, получая наслаждение от каждого хруста сломанных костей, каждой новой волны крови, летящей на него: тёплой, солёной, пьяной его злобой, отчаянием, жаждой смерти.

Сначала он не обращал внимания и не думал зачем, выздоровевшая девчонка, так часто выходит из дома, пройдя чуть вниз по склону, остановившись у конца дороги, молча смотрит вдаль, пытаясь, что-то разглядеть внизу. Каждый раз она возвращалась, слишком грустной и задумчивой, а со следующей луной или солнцем, вновь шла туда же. «Она тоже кого-то ждёт», - вон, всё лицо залито слезами и глаза разъедает соль: « Или это надежда?», - сначала он только чувствовал, глядя ей в спину. И не понял, когда начал видеть сквозь одежду, сквозь кожу и, даже, сквозь стены. Он видел её маленькое, сильно бьющееся сердечко, а рядом тонкую, слегка дымчатую, прозрачную душу, такую истерзанную, изрезанную в лохмотья, что было не понятно, как, вообще, она ещё не распалась на мелкие куски.

«Душа? Какая душа?», — поймал он себя на, удивившей его, мысли: « Никогда не верил в эти рассказы. Значит ошибался – это и есть она, другого, там ничего не может быть». В тот день он увидел и своё окаменевшее сердце, свою ледяную, на- вид, душу: «Хорошо, что всё так, как есть, ибо неизвестно, смог бы я, вот так спокойно смотреть на всё, будь у меня прежнее: не каменное сердце?» Стряхнув снег с сапог, готовясь зайти в хижину, невольно, посмотрел туда: на верх, где два острия, расколотой скалы, вспарывали небо. «Опять он там стоит. Почему я никогда не видел его раньше? Бог? Глупость. Какие боги будут жить на горе. Такой же отшельник как и я. Странно. Он выходит каждый раз, как будто ждёт вместе с ней. Вот именно: если бы это был бог, давно спустился бы и помог ей, а не выглядывал бы с этакой высоты», - входя в хижину он успел подумать, напоследок: «тогда бы он и мне помог, когда я дополз сюда, еле живой, и чуть не подох, захлёбываясь своей и чужой кровью, да злобой. Бог! Если бы ты был, я не провёл бы все эти годы, дожидаясь, не смыкая глаз, дабы не пропустить тот единственный момент, который у меня ещё остался».

Парнишка появился на дороге, в момент, когда очередная луна выплывала из-за острия скалы. Судя по всему, он пытался бежать, падая и вновь поднимаясь; долго лёжа на снегу или, отчаянно, пытаясь удержаться на ногах, сделать ещё несколько шагов. Девчушка бросилась ему навстречу, добежала, обхватила его шею руками. Не переставая плакать, говорить, смеяться, — она радовалась. Поднявшийся, наотмашь ударил её, отшвырнул в сторону, тут же упав рядом.

Вдвоём, втащили его в дом, попытавшись уложить на кровать. Парень трясся, бился в истерике, кричал и вырывался. Девочка, продолжала уговаривать, плакать, с непонятно откуда взявшейся силой, пыталась удержать его на месте.
«Он не знал, что она здесь. И не шёл к ней. Он не шёл никуда, - это только ноги: они несли его, куда глаза глядят», — мрачные мысли не вызывали сомнений, вместо них пришло понимание, что пришедший, не способен ни видеть, ни слышать, ни думать.
Отодвину девчушку, надавив локтем на, бьющегося в ознобе юнца, он внимательно взглянул на него и всё увидел. «Его выгнали, а сейчас дикая боль уничтожила, вероятно, даже способность соображать». По всему телу, прямо под кожей, в крови, рядом с каждой косточкой, словно высохшее молоко, повсюду был, как разложен, размазан белый порошок. «Надо его вынуть, а то ещё немного и не выдержит сердце».
Показать что делать было не трудно. Трудно, оказалось, избавить организм от порошка. В четыре руки, несколько дней подряд, счищали, вымывали, доставали из самых сложных складок под кожей, до последней крупинки.
В эти дни и ночи не раз тянуло выйти на улицу. И каждый раз он видел того отшельника. Как всегда, он только стоял и смотрел сверху. Издали было не видно, однако, почему-то уверенность в его безразличии росла, как и непонятная злость на всё и на всех, кто так неожиданно изменил его одинокое ожидание своего дела, момента, который нельзя было пропустить.

«Я рехнулся. Какое мне дело до всех? Зачем я впустил в дом сначала её, после же и этого? Я спасаю жизнь другим. Может детям тех, кто тогда разбил мою, кто уничтожил всё и всех, ради чего стоило жить, из-за кого я ушёл навсегда из мира людей, поверив на слово, что здесь я смогу дождаться своего, — единственного. Попытаться спасти его. Вместо этого я спасаю чужого, пришедшего из злобного, мерзкого, бесчеловечного мира нелюдей, утратившего последние проблески совести и любви», —взглянув на безмолвного странника в расщелине скалы, усмехнулся и вернулся в дом.
Они оба спали. Паренёк, раскинулся на всей кровати, а хрупкая девчушка, обхватив его руку, так и заснула, обессиленная, прямо на полу. Она улыбалась во сне.

Убегал он вместе с восходящим солнцем. Мчался, словно дикий, прыгучий зверь. Легко перескакивая сугробы, поваленные ветви, торопясь быстрее вниз, - туда: обратно, откуда совсем недавно приполз еле живой. Девочка рванулась его догонять. Раздетая, босиком, с развевающимися на ветру волосами, пыталась кричать, чтобы остановить, чтобы подождал её.
Железной хваткой, обхватив её, чуть ли вдавив в себя, он молча наблюдал прыжки, удирающего парня, не обращая внимания на все её попытки вырваться и бежать за ним следом. Даже, когда он исчез из вида и тогда она продолжала драться и плакать, словно подстреленная птица в его руках. Тогда впервые, за последние дни, ему захотелось успокоить её, рассказать, что он видел. Поведать, что не верит в бессмертие душ, да и, вообще, не верит в них, но как ещё можно было назвать, тот чёрный комок, в груди её избранника. Да. Там, ни на нём, ни в нём, не было ни единого кристаллика порошка, только он был весь чёрный, непроницаемый. Но души, говорят, бессмертны. Так кому и чему верить, ибо он видел чёрную и мёртвую душу. И сейчас, держа её в своих, железных, объятьях, он видел, как тот, кто, совсем недавно умирал у него в доме, уже прибежал в тёмный, мрачный город. Он что-то клянчил и хватал трясущимися руками, смеялся и танцевал, не замечая, как круг из тех, кто стоял рядом, смыкается, сжимает его. Он увидел и услышал достаточно, чтобы зажмурить глаза. Потому что всё остальное – понял. А смотреть на ползающего, унижающегося, плачущего, избитого человека – не хотел. Не заметил он и того, как крупными осколками отпадали от его сердца каменные пластины, обнажая живое, трепещущее, неожиданно, заболевшее, сердце.

Во второй раз паренёк уже не бежал. Шёл, как идут все: размеренно, не торопясь, точно зная, что не собьётся с пути. Они оба вышли ему навстречу. Девушка сделала на шаг больше, протянула руки и остановилась. Он же прошёл мимо них, даже не взглянув, не повернув головы, ибо он знал, куда идёт. А с вершины разбитой скалы спускался тот отшельник. Над скалой раскинулся громадный купол, заливший светом, тысячи солнц, узенькую тропинку, посреди которой должны были встретиться двое.

Зайдя в дом, оглядевшись, он понял, что забирать отсюда ему нечего. Он не приходил сюда жить, всего лишь ждать. Теперь он возвращается в тот мир, откуда давно ушёл, полагая, что имеет шанс ещё раз увидеть своего сына и попробовать его остановить. «Почему именно здесь? Не помню. Кто-то сказал, а я поверил и ждал, думая, что на всей земле, у меня есть только один любимый, родной человек, что я дождусь и спасу его. Что ж, возможно, кто-то другой сможет его встретить и спасти, может его дорога другая и там тоже стоит хижина, ждёт человек. Рядом — скала, время от времени, омываемая седыми волнами вечности или всё по-другому. Теперь это не важно. Нам надо идти». Он взял куртку девчушки и вышел за дверь. Девушка ждала его, одевшись, взяла его руку в свою, впервые поглядев ему в глаза, - улыбнулась.

«Мы идём, вы только дождитесь нас, люди».