Тридцать первый

                Глава первая.
                Невротик.



Я тот, чей pазум пpошлым лишь живет,
Я тот, чей голос глух и потому
К сверкающим веpшинам не зовет,
Я добpый, но добpа не сделал никому...
Я птица слабая, мне тяжело лететь,
Я тот, кто перед смертью еле дышит,
Но как ни трудно мне об этом петь,
Я всё-таки пою, ведь кто-нибудь услышит…
                Константин Никольский.


Николай Иванович Климкин, чертыхнувшись, утопил тормозную педаль перед неожиданно набежавшей ямой и резко вывернул руль в сторону встречки.
- Куда прёшь? - истерика в мрачных недрах тонированного джипа, крадущегося в противоположном направлении. - Зенки разуй! И на "двадцать пятом" проверься!
Климкин усмехнулся, трогаясь. Ничего не меняется в родных пенатах, ровным счётом ничего. Даже злополучная яма выглядит до боли знакомой, не говоря о том, в джипе.
- Неинтересно, - грустно пробормотал Николай Иванович, - всё это уже было. И быдло было.
Климкин усмехнулся ещё раз, на этот раз самокритично, обнаружив в своих эмоциях один из признаков "истинного невротика", тот самый, когда уже не кажется, а таки цементируется твёрдая уверенность, что в твоём окружении преобладают две породы людей - психи и клинические идиоты. Ой, нет, есть ещё и третья - уроды. Это когда идиот успешнее, то есть - имеет больше тебя. Как тот, на джипе.

Двадцать пятый - архитектурный номер одного из кварталов, на которые делился город. Будучи похожими, они всё же отличались друг от друга, субординируясь по степени значимости и уникальности объектов, прописавшихся внутри. В утробе тридцать первого, где вырос Николай Иванович, располагались традиционные ясли, не менее традиционный детский сад и не слишком традиционный спортивный клуб "Трудовые Резервы". В двадцать пятом, через дорогу - традиционный детский сад и совершенно нетрадиционная психушка. Между кварталами расстилался небогатый стадиончик районного уровня и утопала в тополиной зелени двухэтажная восьмилетняя школа, ровесница первых советских пятилеток.
Поворотник включился словно сам собой, и машина Николая Ивановича послушно побежала в сторону родного двора. Климкин точно знал, что ещё пожалеет об этом порыве. Чего он там не видел, в провинциальных-то дворах? Утопающих в грязи мусорок? Бабок с колясками? Кошек? И то, и другое, и третье Николая Ивановича бесило. Впрочем, его бесили и сопливые дети, и утренний гимн по радио, и чужие машины на газонах, и капающий кран, и песочницы без песка, и девочки с мобилой на шнурке, и Геннадий Малахов, и маленькие собачки, и вездесущие старики, и Регина Дубовицкая, и "знатоки" с первого канала, и женщины на шпильках, и обшарпанные маршрутки, и утренние заморозки, и тошнотворные бомжи со своими тележками, и овчарки, и туман, и профилактические работы на телевидении, и Жириновский, и чересчур красный лак, и жёлтые галстуки, и балконы, а также все те, кто неподобающим образом к нему относился. Неподобающее отношение объяснялось легко - ему, нормальному, окружающие психи банально завидуют. А когда им так и говоришь - вы, мол, не слишком адекватны, начинают проявлять психопатичную агрессию, извлекая из услышанной истины лишь одно - повод "наехать". К слову, Климкину нравилось резать правду-матку в глаза, надеясь, что это кого-нибудь чему-нибудь да научит.   

Николай Иванович остановился возле обшарпанного здания восьмилетки. Разумеется, никакой школы здесь давно нет. По огороженному высоченным забором двору, въезд и вход в который перегораживал шлагбаум, лениво перемещались какие-то люди в погонах и без. Кто такие, попробуй разбери, у нас полстраны с милитаристическим окрасом - и налоговики, и таможня, и прокуратура, и даже железнодорожники. А вот скамейка в углу бывшего школьного двора жива и, что удивительно, осталась снаружи ограждения. Николай Иванович осторожно опустился на неё и слегка поёрзал, словно ассимилируясь. Скамья, конечно, не та самая, но…

Они возникли словно из ниоткуда. Тихо вытекли из тёмной подворотни и влились в компанию. Они всегда возникают из ниоткуда и в самый неподходящий момент. Первая реакция на осознание их присутствия - нарастающее оцепенение. Голоса постепенно умолкают, а лица принимают сосредоточенное выражение. Словно все погружаются в мучительные раздумья - что делать дальше и как убежать, если что.
Естественно, Колькина физиономия ничем не отличалась от прочих. Мышцы скул непроизвольно твердели, губы тоже становились жёстче, а внутри причудливо раскручивались вихри страха. Короче говоря, тот случай, когда и зеркало ни к чему. Скорее всего, в упомянутом зеркале даже не удалось бы разглядеть что-либо более или менее внятное, потому что перед глазами упорно возникали картинки собственных похорон, а челюсть начинала саднить от предполагаемых зуботычин.
Великовозрастная и безбашенная шпана из двадцать пятого враждовала со всем остальным городом. И лишь на тридцать первый распространялся относительный нейтралитет. Глупо враждовать с одноклассниками или… одним словом, с теми, кого ты видишь каждый день в школе, в магазинах, на стадионе. Но нейтралитет такого типа ничем не лучше открытой войны.   
- Ты играй-играй… - зловеще прошипел в наступившей тишине гроза окрестных районов Клюге, усаживаясь рядом с Цыпой на скамейку в углу школьного двора. - Курить бушь?
- Да мне пора уже… - заканючил Цыплаков, пряча раздолбанную гитару за спину. Как пить дать отберут, типа - до завтра. А потом, через неделю, вернут по частям, да разве ж не было такого?
- Играй, сказал… - именно так, спокойно, не настаивая, но Цыпа, словно под гипнозом, послушно вдарил по струнам.
- Вот идет караван по зыбучим пескам…
Пэтэушник Клюге, подмигнув притихшим девчонкам, медленно оглядывал шестиклассников, подолгу задерживая на каждом взгляд и словно питаясь атмосферой страха. Его свита немыми столбами застыла вокруг. Вот уж психи так психи. Особенно поигрывающий ножом-"бабочкой" восьмиклассник с рваной губой и по кличке Босяк. Колька, поёжившись, вспомнил, как однажды, будучи не в настроении, тот ни с того ни с сего заехал в ухо Пыле. Прямо в предбаннике школьного туалета и со всей дури. Конченый идиот, для коего не существует никаких правил. Знаете, если в каждом дворе установить ручной генератор и повесить на их рукоятки табличку "не крутить", то благодаря таким вот босякам город никогда не останется без света. У Пыли тогда нереально увеличилось в размерах ухо и ещё с неделю шумело в голове.
Взгляд Клюге добрался до Светловой. Надо сказать, что смешанные компании образовались не так давно. Кто их раньше замечал, этих девчонок? Ни в футбол с ними, ни в хоккей, одеяния и те дурацкие - платьица да гольфики. А банты на праздники? А косички? Это ж сущая умора. Животики надорвёшь.
Но постепенно уморительная сущность бантов и косичек обратилась в нечто манящее. Руки зачесались если не погладить, то хотя бы дёрнуть. Неуклюжие и тонконогие девчоночьи фигуры стали как-то странно меняться, что особенно бросалось в глаза после летних каникул. А потом девчонки по какой-то причине стали пропускать уроки физкультуры, тупо торча в раздевалке. Что за наглость? И почему им можно, а попробуй прогулять Колька, ага…
Ну… в общем, подошли к Кольке две не разлей вода, Ведерникова и Мысина. Они везде вдвоём, что за партой, что в столовую, что в библиотеку, что в туалет. Их так и звали - Ведьмы. Хотя тот факт, что на школьных субботниках они брали одну метлу на двоих, несколько нивелировал смысловую нагрузку прозвища. Так вот, подошли к Кольке Ведьмы и, хихикая, спросили - не желает ли он, Климкин, ходить с выбравшей его Инной Светловой.
Ходить…
Хм, определяющее звено молодёжной идентификации - да Светка же! - какая? - та, что с Илюхой ходит - а-а, понятно.
И Колька, ни с кем прежде не ходивший, согласился, несмотря на вопиюще минимальные достижения Светловой в плане приобретения знаний... говоря проще, та была жалкой троечницей. Но чертовски красивой троечницей. Возможно, Инна и преследовала какие-то корыстные цели, связываясь с почти отличником Климкиным, да кто об этом думает, глядя девушке... в глаза?
Одним словом, согласился. Уже на следующем уроке заботливые Ведьмы уговорили Кольку усесться за парту со Светловой, прогнав бессловесную зубрилку Мартьянову на престижную Колькину "камчатку".
- Климкин, а ты чего сюда переехал? - изумилась классная дама, по совместительству географичка.
- Он оттуда плохо видит, Надежда Васильевна! - хором объявили Ведьмы. А с опережением развивающаяся Светлова хищно улыбнулась.
Хождение, собственно, в хождении и заключалось. В вечернем сумраке, строго под ручку и слегка прижимаясь. То в кино, то на горку, то на дискотеку в ДК Огнеупорщиков, то просто вдоль улицы. Целоваться - да, пробовали, то неумело тыкаясь сухими губами в губы, то пару раз основательно, по-модному, с языком, но последнее Кольке категорически не понравилось - сыро, да он ещё и стеснялся. А обжиматься по подъездам мешали бдительные граждане, да и Светлова осторожничала. Несмотря на видимую акселерацию, для неё это тоже было в новинку.
- Твоя? - переведя тяжёлый взгляд на Кольку, кивнул в сторону Светловой Клюге.
Колька кивнул. А чья же ещё? Да. Моя. Самая красивая в классе и моя, вот!
- Склеишь мне?
Колька растерялся. Это как - склеить? Дура Светлова призывно лыбилась.
- Ну, мне отдашь… на время? - сверкнул фиксой Клюге.
- Не… - внутренне сжался Колька. Босяк недобро хмыкнул, подчёркнуто выразительно щёлкнув "бабочкой". Вихри уже не закручивались. Они достигли апогея развития. Но… как можно ссудить на время живого человека, пусть и девчонку?
- Ну, ладно, нет так нет… - бросил сигарету Клюге, стирая с лица улыбку и поднимаясь. - Запомни, отныне ты мой должник… Э, певец, а ну, дай-ка сюда гитару. Завтра вернём.

- Не понял… - задремавший было на солнышке Николай Иванович вздрогнул и поднял голову. - Ё-моё, Клим, ты?
Пыля, Валерка Полевщиков, изменился мало. Словно взяли мальчишескую физиономию и в произвольном порядке навырезали на ней морщин. А так… даже причёска та же. И брюки до щиколотки никуда не делись, и стоптанные ботинки.
Сначала Валерку звали Полей, и он порядком обижался на девичью кликуху, но однажды на перемене у них с Цыпой вышел спор - какой из вечных двигателей вечнее. И Пыля прямо на школьном подоконнике воодушевлённо чертил какие-то схемы. Пальцем. Через сорок пять минут должно было последовать продолжение спора, в который незаметно втянулась добрая половина класса, но не последовало…
А разгневанный Валерка бросился искать уборщицу, вытершую пыль вместе с важнейшими научными разработками. 

- А-ха-ха, Климка… - мужчины обнялись. - Сколько лет, сколько зим?
- Девятнадцать.
- Ты это... Наших кого видел?
- Откуда? Я только что, проездом. Свернул с трассы на денёк-другой.
- На денё-ёк? На какой ещё денёк? А ну, пойдём… Пиво пьёшь? Угощаю!


* глава вторая - http://www.proza.ru/2015/04/24/836