В. Чеботарёв Детские шалости и на всю жизнь из пов

В. ЧЕБОТАРЁВ  ДЕТСКИЕ  ШАЛОСТИ И НА ВСЮ ЖИЗНЬ (ИЗ ПОВЕСТИ «МОИ ЛЮБИМЫЕ»)
 
Летом 1952 года, на каникулах – я перешёл в восьмой класс – в совхозе «Индустрия» я подзаработал немного денег. И моя бабушка на эти деньги пообещала сшить мне новую рубаху к школе. А ещё – на Ноябрьские праздники я поеду к тёте Кати в гости, в город Таганрог, где они теперь жили и стояли на квартире. И всё! С тех пор я стал жить мечтой об этой поездке. Как же, я самостоятельно поездом поеду, да ещё в какой-то большой город Таганрог. Но, самое главное, я уже знал, что  увижу  там красивую  девочку и она будет моей... подружкой.

Я стоял возле высокого старинного зеркала и расчёсывался. И вдруг...
Вдруг, в зеркале я увидел сначала только сверкающие большие серые глаза, смотрящие с любопытством прямо на меня, а потом и девичье красивое лицо.
Чуть припухшие губки слегка улыбались... В первый миг я ничего не понял, откуда в зеркале эта девочка, стоящая в проёме дверей и с любопытством рассматривающая меня. Мой взгляд устремился туда, в глубину зеркала! Вот сейчас, всё это исчезнет, как будто ничего и не было! Но нет! Не исчезло! Я быстро догадался, в чём дело и оглянулся назад. И наши взгляды встретились! Не знаю как девочка, а я с этого моментального и не очень долгого взгляда влюбился, может быть чуть-чуть не так, а, просто, сжалось моё сердечко, наполнилось тёплой или даже горячей кровью и какая-то непонятная истома обволокла всё мое тело. Улыбнулся и я этой девочке! А она красиво засмеялась, намекая, мол, всё пропал, быстро вышла за дверь. И так и произошло это со мной, я действительно пропал, пропал на всю жизнь! Сколько же мечтательной радости принесла мне эта любовь и сколько же огорчений доставила мне эта маленькая и такая красивая-красивая девочка...
Двор, где жила Шура и квартировали, теперь вот наши, был не большим - так много места занимал уже, почти построенный высокий с четырёхскатной крышей новый дом — семья-то большая. Мать Шуры ходила в положении пятым ребёнком. А отец, инвалид, без обеих ног с войны, сапожничал на городском рынке, содержал семью. Вечером, я организовал игру в прятки. Кто-то жмурился, а все мы разбегались кто-куда. Игру эту организовал я, специально, чтобы в один какой-то момент остаться наедине с Шурой. Так и получилось. Кто-то жмурился (водил), все разбежались в разные стороны, а мы с Шурой, не сговариваясь, спрыгнули в небольшую яму возле нового дома.

И я тут же чуточку нагнул и нежно, мягко поцеловал её в такие мягкие приветливые чуть влажные губки. Она улыбалась. А я взволнованным тихим голосом, почти шёпотом произнёс: «Шура, я хочу тебе что-то сказать». И я помог ей выбраться из ямы, так как нас уже нашёл водящий.
Я запомнил этот первый, почти, детский поцелуй на всю жизнь. Он был такой вкусный, такой чистый, такой простой и искренний этот, самый первый самый вольнителный, самый нежный поцелуй в моей жизни, что больше ни разу не повторился. И ничего подобного, ни когда не было. Как волновалась моя душа. Как приятно и немножко больно сжималось моё сердечко! И какая-то буйная радость охватила меня тогда. Дети ещё бегали, прятались, шумели на весь двор. А я стоял и молчал. Я не знал, что дальше делать...
 Через сестру Таю я посылал Шуре письма-записки, описывая своё состояние, свою радость, своё счастье. И ждал, ждал ответа от Шуры. Наконец первое письмо от неё пришло, Это был листок, вырванный из тетрадки в клеточку (наверное по арифметике — Шура училась в шестом классе). И ничего особенного не было написано — всего лишь несколько слов. А на другой стороне листка на всю страницу бледными цветными карандашами не очень выразительно нарисованы какие-то цветочки. Я смотрел на эти цветочки и они мне казались самыми красивыми цветами! А потом Шура прислала мне свою фотографию. Не большую. Чуть больше паспортной. На ней Шура широко улыбалась, видны были каштановые локоны, но смотрела она куда-то в сторону и немножко вверх. Я учился во вторую смену. И садился всегда на самую последнюю парту и рассматривал эту фотокарточку, положив в тетрадку или в учебник. Как хотелось мне всё бросить и бежать туда, в Таганрог, в этот небольшой тесный двор, прыгнуть хоть ещё один раз в эту небольшую ямку вместе с Шурой и... И ничего этого не могло произойти, по крайней мере до следующего лета, до следующих каникул...

В тот год зимой я жил на квартире, а по субботам приходил домой. Снегу навалило большущие сугробы! И он тихий спокойный какой-то медленный продолжал по тихоньку сыпать и сыпать. А я шёл домой и радовался. Я смотрел на этот белый чистый снежок и очень громко-громко на всю степь кричал : Шу-ура-а! Я люблю тебя! И бросался головой в сугроб, зарывался туда всё глубже и глубже, потом вылезал из сугроба, бросал шапку высоко-высоко вверх и смеясь и радуясь ловко ловил её и кружился, кружился на этом белом чуть серебристом чистом снегу.