05 Strange love

      
       После маршрута всегда хочется спать. Лишь отчасти в этом виновата паршивая жратва и нервное истощение, медикаментозная подкачка и прочие простые, понятные вещи. Есть еще кое-что. Ради ведомого выкладываешься полностью, ничего не оставляя себе. Потом ползаешь по городу, беззащитный, вялый, мягкий, как неудавшийся мутант из пробирки. Самое лучшее в такой ситуации — забиться в безопасную щель, пока с тебя не спросили, как с полноценного. У всех проводников были на этот счет свои идеи. Хворый всегда отправлялся в комнату без номера в одной из общаг Стэя. Официально он не жил в ней. Насколько было известно, в ней вообще никто не жил, какой-то сбой в бюрократической системе распределения квадратных метров. Ключей от двери этой берлоги существовало несчетное множество, рассеянных по городу, потерянных или забытых, даже подаренных кем-то кому-то в качестве сувенира. Хворый узнал о ней еще от Кислотного Червя, прежнего своего куратора, в те далекие времена, когда Малыш F и на горизонте не маячил. Рыжий не понимал причин такой привязанности и копаться в этом не стремился. Нравилось, и все.
       Постепенно к нему привыкли, и поток посторонних иссяк: в комнате завелся небритый, мрачный, всегда раздраженный спросонья чувак, и веселые компании перестали забредать сюда, чтобы отметить свои нехитрые праздники, влюбленные парочки, искавшие места под солнцем, при виде Хворого смущались, теряли ощущение радости жизни и уходили в дальнейшие поиски. Комната стерлась с внутренних карт, проходившие мимо люди видели ничем не примечательную дверь, в которую не хотелось стучаться, а то еще откроют. Не знал о ней даже Малыш F, это часто было на руку.
       Свободно себя здесь чувствовал Деки и остальные персонажи, возникшие позже, вроде Пантеры, Стефана, нескольких других близких по духу товарищей. Те, кому под силу было принимать Хворого как данность. Пантера тоже забредала сюда после маршрутов время от времени.
       Хворый понимал, что несет некую ответственность за тех, кому позволил себя приручить. С одной стороны пытался сдерживать дурное раздражение, которое приносил с собой тоннами, с другой — неизменно злился на эту необходимость.
       …Когда он вошел, Пантера что-то писала и даже чертила в толстом блокноте. Она всегда таскала с собой что-нибудь подобное. Иногда это была общая тетрадь, в которой она писала поперек страниц. Хворый, в отличие от неисправимого Деки, быстро утратил природное любопытство насчет его содержимого. С равным увлечением Пантера могла заносить в блокнот дневниковые заметки, неизвестно откуда взявшиеся стихи, неизвестно кем составленные таблицы или покрывать листы ровными рядами крохотных плюсиков. Хворый видел однажды такую страничку, выпавшую, подобранную им под диваном в поисках второго носка. Сначала у него зарябило в глазах от геометрической равномерности нехитрого узора. Он представил, сколько времени уходит на такую работу. Перевернул лист. На обороте было то же самое. Хворому безо всякой причины стало нехорошо, он почуял, что тронется, если будет разглядывать эту ерунду дальше. Скомкав лист, он утопил его в поганом ведре.
       Пантера расположилась поперек дивана, подставив под блокнот коленку и сунув за спину единственную подушку.
       Оценив ее нахмуренный лоб, Хворый решил, что подушку отвоевать не удастся. В его состоянии, впрочем, это было не так уж и важно. Он разделся, скинул ботинки, напился воды из чайника, уронил тяжелое "привет", подходя к дивану. Пантера подняла глаза, полные возмущения — кто это взялся отвлекать ее от важного дела?!
       — Подвинься, — не стал хитрить Хворый.
       Она подвинулась, он лег, оба — не скрывая естественной доли неприязни.
       Хворый улегся ничком, сунув под голову собственную кисть, а другую подвернул под плечо. Блаженно вздохнул, закрыв, наконец, истерзанные бессонницей глаза. Тяжесть дремы накатила почти мгновенно. Он привычно следил за ощущениями, наблюдая, как они пропадают одно за другим, плавятся в вязком расплаве сна. Гасли привычные алармы и флажки "не забыть", подступали цветные картинки… которым мешала набрать силу тупая навязчивая боль с левой стороны груди. Хворый некоторое время пытался не обращать на нее внимания, потом с мысленным тяжелым вздохом вернулся в объективную реальность, принялся шарить под собой, выискивая раздражитель.
       — Ч-щщерт!.. Не ворочайся! — рыкнула Пантера. Видимо, у нее там был какой-то ответственный момент.
       Хворый недоуменно извлек шипастую расческу "массажку", черную, зловещую, и тупо ее разглядывал.
       — Это моя, давай сюда, — пояснила ему Пантера.
       Хворый забросил находку примерно в направлении ее голоса и пробормотал слипшуюся, неразборчивую фразу, из которой Пантера выделила только слово "капканы".
       Жизнь без расчески показалась райской. Та же самая поза обрела замечательную удобность. Хворый заново прошел дорожку домой и только настроился поглубже занырнуть…
       Звуковое восприятие ускорилось, вытянуло его обратно на диван, который со скрипом покидала Пантера. В темноте под закрытыми веками послышались ее негромкие шаги по комнате, бряканье крышки чайника, шуршание и стук переставляемых предметов.
       Хворый придушил в себе отчетливое желание швырнуть в Пантеру чем-нибудь тяжелым. Ну в чем она виновата? Желание выпить чаю — одно из самых естественных в мире!..
       В голове угрюмо гудели перегруженные трансформаторы. Потом сквозь них стали пробиваться звуки, издаваемые закипающей водой — какие-то хрипы, кряхтение и стоны. Хворый никогда раньше не замечал, как мучается чайник на плите.
       Он поменял затекшую руку, повернулся в другую сторону и утешился мыслью, что человек, желающий спать, заснет при любых обстоятельствах.
       Потом был звон, как от медного гонга и разъяренное шипение Пантеры, схватившей горячую крышку. Надо отдать ей должное, она старалась приглушить голос. Хворому стало казаться, что он намотал тысячи миль между сном и реалкой, и будет так маяться вечно. Во рту проступил химический привкус, тоскливо захотелось курить.
       Он лег на спину, долго тер ноющие глаза, потом проморгался и, приподнявшись на локте, стал высматривать пепельницу. Увидел Пантеру.
       — О!.. Ты еще не спишь? — удивилась она.
       — Можно сказать и так, — ядовито прохрипел он.
       Пантера сделала оскорбленно-равнодушное лицо, мол, это твое дело.
       Пепельницу какой-то гад убрал на подоконник. Пришлось вставать, идти за ней, потом идти за сигаретами, оставшимися в куртке.
       Пантера звонко размешивала сахар и следила за его передвижениями отстраненным взглядом, потом, не выходя из медитации, заметила:
       — Что-то паршиво ты выглядишь… тяжелый маршрут?
       — Да уж, встречаются сволочи… — не удержался от ехидства рыжий.
       — Тогда прекращай тусоваться и спи, — предложила она.
       — Щас, — пообещал Хворый.
       Остаток сигареты прошел в молчании. Хворый жестоко раздавил окурок, сунул пепельницу под диван, улегся. Пепельница воняла. Он повернулся на другой бок. Спустя несколько минут напившаяся чаю Пантера полезла на прежнее место, наступила на него узкой острой ступней. Хворый глухо зарычал в пыльное покрывало.
       — Послушай, — предложил он довольно ровно, в чем-то даже дипломатично, — не пойти ли тебе куда подальше?
       — На что это ты намекаешь?!!
       — Я без намеков. Почему бы тебе не свалить?
       — Ты мне не мешаешь.
       — Пантера, ТЫ мне мешаешь.
       — Хм… сам тогда уходи, — в ее понимании многие вещи в жизни были удивительно просты.
       Хворый закрыл глаза, чувствуя, как одеревенело лицо, потерявшее всякое выражение. Долго лежал, нервно прислушиваясь и честно обещая себе не сдерживать в следующий раз разрушительные порывы. Так и заснул.
       Проснулся вечером, — уже стемнело, — тяжелый, прилипший к плоскости. Пробуждение было похмельным. Обычное дело, с первого раза нагрузки не заспишь, потом придется еще. Постепенно голова прояснялась, мысли разгонялись до минимально приемлемой скорости. Причем, мысли были в основном о еде.
       Рядом, уткнув локоть ему в ребра, безмятежно спала Пантера. Хворый облегченно выдохнул. Вот такую Пантеру он любил — спокойную, безвредную, молчаливую. Вообще, любить — чувство эгоистическое. Не даром всегда говорят "я люблю"…
       Хворый тихонько обулся, накинул куртку, выскользнул за дверь.
       Вниз он шел пешком, пренебрегая лифтом. Считал целые и разбитые окна в пролетах между этажей, перебирал встречные запахи, слушал жизнь большого общажного здания. Отлично было почувствовать себя не каким-то сраным неповторимым индивидом, а тривиальной частичкой целого. Геометрическая система дверей, окон и стен, прошитая нейронными сетями электропроводки, заполненная теплыми, глупыми человечками, глушила его обостренное чутье, выталкивала на задний план мыслительного фронта осознание собственной чужеродности…
       Странная осень выдалась в этом году. Неделю лежал снег, и все решили, что вот оно, а потом размякло, растаяло и "до плюс десяти"… Вечером от домов и тротуаров пахло почти по-летнему. Небо — линялое, притихшее, с повисшим в точке зенита неслышимым тонким звоном.
       Хворый раздобыл еды в ближайшем магазинчике, немного побродил между домов, высматривая знакомые окна. Потом вспомнил, что скоро снова захочет спать, и решил пойти обратно. Зашел в магазинчик еще раз, купил пару пакетиков кофе, какой обычно пила Пантера — чтобы было чем залепить при случае ее недовольство.
       Пантера все так же спала. Стараясь отдалить неизбежный момент ее пробуждения, Хворый вел себя тихо и лампочку не включал, ему вполне хватало отсветов уличных фонарей, лежавших на потолке косыми бликами. Было что-то детское, восхитительно-таинственное в том, чтобы есть, курить, размешивать чай украдкой, опасаясь разбудить притаившееся в темноте зло.
       Потом он осторожно забрался на диван, вытянулся на краю (поскольку маленькая Пантера во сне занимала много места) и отбыл в свое персональное лето. Оставленное тело чувствовало себя неплохо. Севшие аккумуляторы начали снова накапливать ток.
       "Счастье? Ну а что "счастье"… Вот ты, рыжий, счастлив?"
       "Бывает."
       На этот раз ему снились нормальные сны. А еще почему-то трамвай — древний предок монорельса, имевший один вагон и две рельсы, ходивший исключительно по поверхности земли.
       Красный неуклюжий трамвай, стуча колесами, звякая и роняя искры смешной дугой, деловито двигался мимо на такой скорости, что Хворый, наблюдавший за ним с тротуара, не напрягаясь, догнал бы его короткой пробежкой. Но Хворому незачем было гнаться за трамваем. Он думал: "Вот же… в городе нет даже рельс на мостовых. Наверное, когда-то они были… И куда девались потом? Жаль, что трамваи вымерли. Хоть один-то надо было оставить. Вон какой забавный…"
       До одурения пахло весной — талой сыростью, тополиными почками, невзрослым солнцем. Надышавшись этой бешеной смесью, наверное, что угодно можно полюбить. Даже трамвай.
       Представитель вымершего вида транспорта добрался до угла и стал сворачивать, заливисто тренькнув звонком на прощание.
       — Что ж ты так звенишь-то, — улыбнулся Хворый. Он не видел причин прощаться, ведь рельсы — вот они, значит будут и трамваи.
       — Я пытаюсь остудить кофе, — пояснила Пантера, болтая чайной ложкой в стакане.
       — А… это ты…
       Хворый проморгался на свет лампы.
       Да, это была она. Пантера щипала сдобную булку, которую он собирался есть утром, аккуратно клала крошечные кусочки в рот.
       — Сколько времени?
       — Четыре утра.
       — Что стряслось?
       — Ничего.
       — Тогда почему не спишь?
       — Больше не хочу.
       И было ясно, что в обратном ее не убедить.
       — За что я уважаю тебя, Пантера, так это за то, что тебе наплевать на условности!
       Хворый отвернулся к стене, подгреб под себя подушку.
       — Хворый? — позвала Пантера через некоторое время.
       — М?
       — Я возьму у тебя сигарету?
      
       Темно-серые глаза, яркие, холодные, будто сложены из светлых и темных льдинок. Изящный нос с горбинкой — наследие трансильванских предков. Бледное лицо. Длинные темные волосы всегда распущены. Полное презрение к косметике.
       Пантера.
       Ее тонкие пальцы просвечивали на свету настольной лампы, когда она сидела в кресле с книгой в одной руке и сигаретой в другой, а на подлокотнике в ожидании замерли стакан с кофе и пепельница. Хрупкая внешность пятнадцатилетней девочки, жесткий характер, острый, язвительный ум. Ее мужчины часто покупались на обманчивую внешность, и в результате пресловутое мужское самолюбие трещало по швам, когда она безжалостно ставила их на место. Мало кто был способен продержаться рядом с ней и не спятить.
       Когда она перебралась в город, ей было семнадцать, и она считала себя вполне взрослой. Свой родной городок она покинула без особого сожаления, с большими планами, для которых он был, конечно, мал. Она хотела поступить в универ и заниматься языковеденьем. Огромный серый словарь на 35 000 слов был уже при ней. Не стоило ей пускать корни на Стэе, но самое дешевое жилье было именно там, не считая подземки, однако в подземке тусовались люди без статуса, амбициозная Пантера не спешила разбавить их ряды. Случись ей снять квартиру поближе к центру, где люди почти не верят в очевидные вещи, история Пантеры сложилась бы более прозаично и гораздо более благополучно. Однако ветры свободы продували на Стэе все углы и приносили с собой много невероятного. Поэтому она не очень удивилась, когда увидела во сне сигнальный огонь.
       …Высокая башня в клубящейся ветреной мгле. Пантера видела крохотное окошко на самом верху, светящее красным. Сперва она просто глядела. Потом пришло ощущение взгляда в ответ. Она поняла, что на башне кто-то есть. Возможно, этот кто-то смотрит вниз, чтобы найти ее…
       Сны повторялись время от времени. Засыпая, она оказывалась там и каждый раз сон прокручивался немного дальше. Порой башня долго не давала о себе знать. Однажды она начала пробираться на свет красного огонька. К тому моменту она знала две вещи: огонек зажжен для нее… и для таких, как она. А еще — безымянная опасность. Опасность в воздухе, в голой холодной земле, в ветках растрепанных ветром кустов — повсюду и нигде.
       Просыпаясь, Пантера подумывала, не записать ли эту историю. Могло любопытно выйти. Но не было нужных слов. Все оставалось в ощущениях, предчувствиях, догадках… до тех пор, пока ее не ударила током случайная фраза в вагоне монорельса. Высокий жлоб в рокерской косухе достал из кармана флэшку и отдал светловолосому пареньку лет восемнадцати со словами: "Закинь в Башню, а то я совсем замотался." Парень кивнул, словно речь шла о само собой разумеющихся вещах. Пантера минуты три приходила в себя после окатившего ее колючего озноба.
       Нет, она не бросилась выспрашивать у незнакомцев, где находится Башня. Не в привычках Пантеры было задавать наводящие вопросы. И конечно, она ни на кончик хвоста не поверила, что это — случайность.
       Пантера завела привычку бродить по улицам города, приглядываясь, прислушиваясь к ним. Она искала свой странный сон наугад, по запаху тьмы и опасности. Она искала красный огонек в верхнем окне. Сперва она не слишком серьезно относилась к увиденному под опущенными веками. Постепенно игра увлекла ее. Тогда-то она и попалась — позволила себе верить, что отыскать Башню для нее действительно важно.
       Город расставлял маяки. Скитаясь по улицам и дворикам, всегда в одиночестве, она натыкалась порой на странные вещи. И узнавала их по тому же ощущению смутного предчувствия, которое, как с Башней, нельзя было выразить связно. Пантера не замечала, как город постепенно меняет ее. Она не замечала, что начинает видеть его другими глазами. Маленькая, хрупкая Пантера ни разу не попадала в неприятности — ее никто не пытался изнасиловать, ограбить, налитые кровью глаза невменяемых искателей приключений скользили мимо нее. Она прогуливалась по подворотням в самые глухие ночные часы и этим снискала себе славу отчаянной девицы. Но ее интересовала не слава. Пантеру преследовало ощущение, что город… это трудно объяснить. Улицы, дома, магистрали, светофоры, телефонные будки… все, вплоть до мусора и старых объявлений на столбах — части единой последовательности. "Видеть систему", говорят об этом проводники. С этого все начинается.
       Как-то она неизвестно зачем поднялась на последний этаж высотного дома по улице Красной Громады и вышла с площадки на лоджию, исписанную граффити. Оттуда было видно половину города. Слегка перегнувшись через перила, Пантера полюбовалась панорамой, потом глянула в сторону и увидела его. Сигнальный огонек. Он плыл в темноте на игле антенны, торчащей на крыше огромного здания. "Эта штука, наверное, самая высокая тут," — подумала тогда Пантера. Небоскреб выглядел иначе, чем башня из ее снов. И все равно, это была она.
       Нельзя сказать, что сердце Пантеры тревожно забилось. Нет. Она почти не удивилась. Прикинув сверху примерное направление, Пантера спустилась на землю и отправилась туда. Ей оставалось вспомнить не так уж и много. Мелочь, всего одну важную мелочь. Чувствуя, как замедляется время, подбираясь к полуночи, она шагала и размышляла, что за мысль так ловко ускользает от нее.
       Была апрельская ночь, на редкость теплая и тихая. Моросил едва заметный дождь, асфальт поблескивал в нереальном свете оранжевых фонарей. На широком проспекте, куда вышла Пантера, не было ни души. Для города с его ночной жизнью — довольно странное дело. Не было даже машин. Можно хоть самолет посадить посреди дороги!
       Пантера так и не вспомнила про ветер. Тот ветер, что нес в себе чувство опасности, дурное и резкое предчувствие. А в городе царил полный штиль.
       Внимание Пантеры привлек странный вид тротуаров и домов по обеим сторонам. Нет, ничего такого, просто оранжевый свет слепил ей глаза — дома, витрины, остановки казались размытыми, призрачными, будто их небрежно нарисовали на гигантском куске полиэтилена. Да, похожи на декорации, решила Пантера. Она шла по проезжей части, и ей не хотелось приближаться к тротуару. Пусть бы дома походили на что угодно, ее интересовала только Башня. Красный маячок, почти невидимый отсюда, нависал сверху, манил ее вперед.
       Позже она краем глаза заметила на левой стороне улицы двоих прохожих. Они не походили на запоздалых гуляк. Шли по своим делам, один чуть впереди, как будто знал дорогу. Вот только… Пантера не слышала их. Ни звука шагов, ни голосов. А так не бывает. Ей сделалось не по себе. Накатило ощущение, что прямая линия проспекта, срезанная по обе стороны фонарями, — единственное, что сохранило реальность и твердость. Остальное растворяется под действием неведомой кислоты, тает, пропадает.
       Пантере захотелось кричать. Она и крикнула:
       — Эй, парни, закурить не найдется? — собственный голос показался слишком высоким, почти истеричным. Пантера поморщилась, и это помогло ей собраться.
       Ни один не обернулся. И эха тоже не было. Пантера с ненавистью поглядела на оранжевые фонари, будто они были во всем виноваты. Дорога была по-прежнему пуста. Пантера перешла на другую сторону. И тут окончательно поняла, что не сможет пересечь границу света. Такая простая, привычная вещь! Но для нее сейчас это было столь же немыслимо, как пройти сквозь стену.
       Страх захлестнул ее волной. Иррациональный, как и все остальное, безымянный, слепой страх. Пантера расплакалась бы, но в кармане нашлись сигареты, и это помогло. Проспект гигантской линейкой тянутся от и до, без вариантов. Пантера продолжала идти вперед, пока не придумается что-нибудь получше. Но ничего не придумывалась. Наоборот, в ее душу вползало холодное, тошнотворное понимание: все это происходит на самом деле, и какая же это роскошь — иметь возможность ПРОСЫПАТЬСЯ от кошмаров.
       Огонек Башни плыл наверху, но сделался блеклым, далеким, почти ненужным. Пантера уже забыла о нем. Она брела вперед долго-долго. Настолько долго, что могло бы начаться утро.
       Утро не начиналось, мертвенный оранжевый свет не терял яркости, а за его пеленой реальность почти исчезла в дымке водяной пыли. И вдруг Пантера разглядела перекресток. Среди ночи светофор все еще работал. Три цвета сменяли друг друга в неизменной закономерности. Пантере показалось, что там что-то станет иначе. Она пошла быстрее, почти побежала. Уже привыкнув к пустоте проезжей части, она шла посередине проспекта — подальше от проклятого оранжевого. "Никому не расскажу этой глупости," — отчасти успокоившись, повторяла она себе. Ей хотелось верить в то, что нервы и ночь сыграли с ней жуткую, но безобидную шутку. Белые полосы "зебры" были в пяти шагах. Пантера была уверена — как только она ступит на них, сможет убраться с ненормального проспекта.
       Сзади ее догонял шелестящий шум, похожий на ветер. Пантера задержалась, решая, в какую сторону свернуть. Оглядываться было незачем — едва ли существовали сокровища, за который она согласилась бы идти назад. Но она оглянулась.  Грузовик показался ей огромным и каким-то косматым от разлетающихся брызг. Водителю было наплевать на светофор, он гнал во всю, а Пантеру, наверное, просто не заметил. Он даже не посигналил. Пантера бросилась в сторону с острым ощущением потерянного времени — слишком близко была машина. Она почти поверила, что сейчас умрет.
       Грузовик канул в обманчивый оранжевый свет, будто исчез.
       Пантера лежала на асфальте, глядела вверх и размышляла о том, что машина не может двигаться так тихо. Теперь, когда ей было почти все равно, она услышала, наконец, шаги.
      
       Хворый повернул голову в тот момент, когда девчушка на перекрестке отлетела в сторону, а здоровенный дизель промчался мимо, прочертив по глазам алыми росчерками задних габаритных огней.
       — Твою мать!..
       — Что? — вяло спросил человек, шедший рядом. Его маршрут заканчивался, и сам он измотался до безразличия.
       — Дальнобой сбил девчонку.
       Хворый двинулся на перекресток, не задумываясь, даже не вспомнив, как несколько минут назад клялся себе, что не сунется переходить "линейку" ни за какие коврижки. Ведомый его поотстал, должно быть, решил не мешаться.
       Девчонка лежала на дороге с открытыми глазами. Она дышала, но на всякий случай Хворый проверил пульс на шее.
       — Ты цела? Болит что-нибудь? — спросил он. Никакой крови и торчащих костей он не обнаружил.
       — Голова, — ответила девчонка после паузы.
       — А все остальное?
       Она медленно начала подниматься. Взгляд у нее был остекленевший, скользил мимо Хворого, не задерживаясь. Он сидел на корточках, наблюдая за ее попытками встать, и думал, как это глупо, нелепо — угодить под грузовик на совершенно пустой дороге. Хворый глянул на проспект. Ему сильно не нравился вид этих оранжевых фонарей.
       Мгновение врезалось в память до мельчайших подробностей. Запах холодного, мокрого асфальта, перекрещенные тени на белых полосах "зебры", ощущение глубокой ночи, зависшей в точке полуночи. Тот, кто привык мерить время по тяжести, с которой оно давит на плечи, знает это чувство. Звякнуло что-то в кармане пятнистой ветровки. "Наверное, ключи," — подумал Хворый. Тонкие, белые пальцы оттолкнулись от блестящей шкуры асфальта, девчонка встала. Попробовала шагнуть, и ее повело, словно пьяную. Неужели? Нет, ерунда, он бы учуял. А вот на сотрясение очень похоже. Хворый встал, поймал ее за воротник, удержав от падения.
       — Тошнит? — уточнил он.
       — Кажется, да, — вяло промычала она.
       — Еще бы не тошнило…
       Он подхватил ее на руки, унес с дороги. Надо быть или очень везучим, чтобы отыскать в центре города охреневшего дальнобойщика, или… Черт знает. Рыжий думал не об этом. Он размышлял, куда двигаться дальше. Она, конечно, легкая, но тащить ее с собой представлялось сомнительной затеей. Ей бы прийти в себя, отдышаться — осмысленности в серых глазищах пока ни следа… Хворый мысленно прикинул варианты ближайших знакомых, до кого можно добраться отсюда в блокаду. То есть, пешком. Ага, да ведь Малыш F живет совсем рядом! Адреса Хворый не помнил, но можно попробовать угадать.
       Он кивнул ведомому и свернул во дворы.
       Респектабельный район… Элитные квартиры. Малыш живет на тринадцатом этаже. Лифт работает всегда, даже ночью. На двери подъезда кодовый замок и переговорник. Прежде Хворый как-то заходил к нему, уже не вспомнить, зачем. Но тогда он проскользнул внутрь вслед за старой черепахой лет восьмидесяти и позвонил в дверь квартиры. Малыш, открыв ему, ничего не сказал, но в холодных голубых глазах читалось предупреждение: "Больше тебе появляться тут не стоит". Малыша до странности беспокоил вопрос поддержания имиджа. Малыш был стильный блондин, и задрипанные гости портили ему если не репутацию, то настроение уж точно. Хворому было в известной степени насрать на настроение куратора. Он больше не приходил туда, ибо было не нужно — Деки избавил его от этого вида дипломатии, взяв дела с Малышом на себя. А теперь рыжий мучился, пытаясь припомнить номер квартиры.
       На вызов долго никто не откликался. Потом послышался шорох и заспанный голос:
       — Кто там?
       — Гости, — не удержался от иронии Хворый.
       — Валите…
       — Да, конечно, разбежался… — пробормотал Хворый сквозь зубы, и терпеливо объяснил: — Малыш, это Хворый. Открой, мне срочно нужна твоя помощь.
       Он предположил, что про "помощь" Малышу будет приятно послушать.
       Последовала пауза.
       — Ты, что, позвонить не мог? — спросил Малыш уже более осознанно.
       — Вот, звоню.
       — Твою мать… — обронил Малыш.
       Замок щелкнул.
       Малыш был немало удивлен, когда Хворый с порога вручил ему незнакомую девицу.
       — Это подарок?.. — попробовал пошутить он.
       — Это сотрясение, — напористо ответил Хворый. — У меня на шее висит ведомый, возиться некогда. Присмотри за ней. Вызови неотложку… разберешься.
       Он смерил Малыша откровенно предупреждающим взглядом.
       — Твоя сестренка, а? — ядовито усмехнулся Малыш. Он терпеть не мог, когда ему объясняли, что нужно делать.
       — Я хорошо ее знаю, так что будь осторожен, — вместо ответа предупредил Хворый.
       Он врал. На самом деле он еле вызнал прозвище "Пантера", еще удивился про себя: "Мелковата вроде для крупного хищника?.." Вряд ли ему светило досмотреть эту историю до конца — девчонка отлежится и свалит, пока он будет заканчивать маршрут и законно отсыпаться на Стэе.
       Спускаясь вниз, Хворый все еще думал о ней. Нести ее на  руках было все равно, что нести ребенка. Это задело его, зацепило за сердце, он не ожидал, что так выйдет. Был момент, совсем короткий, когда он улыбнулся сам себе и подумал: жаль, что сестры у него никогда не было. Такой беспутной маленькой сестренки… Кто ей дал это глупое прозвище?
       Хворый пожалел, что оставил ее у Малыша. Но другого выхода не было. Эта мысль вернула его назад, на землю. Под нее он вышел из подъезда. Теплые чувства откочевали в архив.
       Тогда он был почти уверен, что больше…
       Но Пантера не канула в лету. Вместо этого у них с Малышом F разгорелся бурный роман, о котором судачила вся тусовка поголовно. Хворый, помнится, еще задумался — действительно, любовь или маленькая месть со стороны стильного блондина? Хотя ему должно быть "около птички", что там у них такое.
       Роман затянулся аж на три месяца. Все было вэлл, пока Малыш не проболтался о том, кто НА САМОМ ДЕЛЕ вытащил Пантеру. Неизвестно, что он наплел ей в самом начале, но можно предположить, что сработала его больная тема — и Малыш ловко выдал себя за спасителя страждущих. Пантера запомнила свое спасение обрывочно, поэтому объяснения Малыша поначалу выглядели правдоподобно. Он мог прямо и не называть себя проводником. Но как-то так делалось понятно, что он, конечно, тоже… Но она продолжала задавать вопросы про Башню, про заморочки и странности города, и, видимо, Малыш в конце концов раскололся о том, как оно есть.
       Он недооценил память и сообразительность Пантеры. А ей вдруг стало понятно, как складывается этот паззл.
       Пантера высказала Малышу все, что думала о нем, не выбирая выражений. Казнь состоялась на Стэе, благодарная публика аплодировала. Мало кто из этой ветреной тусовки по-настоящему ненавидел Малыша. Но и любили не особо… А шоу стоило оваций.
       Через полгода оба остыли. Пантера не могла жить, как ни в чем не бывало. Город расставил акценты. Кончился сезон водяного перемирия, она отыскала Малыша и прохладно сообщила, что хотела бы в команду. Малыш прохладно согласился.
       Когда она снова встретилась с Хворым, она знала, кто он. Но благодарить было глупо. Слишком много времени прошло.
      
       Рыжий вынырнул из темной подворотни так неожиданно, что Пантера дернулась, заметив его. Зацепив плечом угол, Хворый направился прямиком к ней.
       — Красавец! — прошипела она сквозь зубы.
       Кроссовки, отяжелевшие от влаги джинсы, линялая черная футболка с принтом раскидистого дерева и распахнутая куртка — вот и все, что на нем было этой дождливой сентябрьской ночью. Но Хворый не мерз. Он был пьян.
       — Пантера! Господи, как давно я тебя не видел! — выдал он, вцепившись в нее.
       — Давно — это десять дней назад? — прохладно поинтересовалась она, высвобождаясь из его когтей.
       — Целую вечность! — мотнул головой Хворый.
       Пантера лишь плечом пожала. С его регулярными психоделическими отъездами он за неделю мог и пару месяцев намотать.
       — Хорошо, что ты одна.
       — В смысле?
       Они пошли рядом в ту сторону, куда двигалась Пантера прежде.
       — Не на маршруте.
       Мокрая челка залепила Хворому один глаз. Свет фонарей дробился на ресницах, будто их посыпали блестками. На кончике носа повисла капля. Он небрежно смахнул ее тыльной стороной кисти.
       — Пойдем куда-нибудь?
       — Отличная идея! Пойдем по домам, мне не улыбается возиться с пьяным и уделанным отморозком.
       Хворый споткнулся о какую-то одному ему доступную выбоину в асфальте.
       — С чего ты решила, что я уделан? — первого утверждения он отрицать не стал.
       — А разве нет?.. — фыркнула Пантера.
       Хворый посмотрел на свои мокрые ладони.
       — У меня проблемы с реальностью. Надо же их как-то решать… Слушай, я тут подумал — возьми меня к себе?
       Неправильно построенная фраза, едва уловимая неточность. Что он хотел сказать?
       — Зачем это? — поинтересовалась Пантера, идеально спрятав за насмешкой недоумение.
       Хворый улыбнулся. Половину лица в этот момент скрыла тень, и была ли эта улыбка такой уж веселой и пьяной, Пантера сказать не могла.
       — Холодно… — провалился в паузу, почти сразу очнулся и сгладил: — Холодно сегодня.
       "Уж это точно!" — подумала Пантера, глядя, как вода стекает по его волосам за воротник куртки. Она терпеть не могла, когда ей давили на жалость, но отлично понимала, что отказать ему не сможет. Навязываться он не станет, но черт знает, куда занесет его в обдолбанном хмелю. Крепкая простуда в его случае самый невинный вариант.
       — Хорошо. Тогда пошли быстрее.
       Они прибавили шагу. Хворый шел довольно уверенно для его состояния. Он был из породы тех людей, которые кажутся трезвыми до тех пор, пока не отрубаются на середине фразы.
       — Возьми меня за руку, — попросил он.
       На лице Пантеры с новой силой проступил вопрос: "Что бы это значило?" Но он этого даже не заметил.
       — Трудно курс держать.
       Она обхватила его угловатую холодную ладонь, почувствовав ответное движение.
       Они могли бы говорить, но молчали. Разменивали минуты на знакомый метраж ночного пути. Асфальт на проезжей части серебрился мелкими бликами, похожий на шкуру морского чудовища. Фонари оделись призрачными нимбами. Город был красив в эту ночь холодной красотой, не приносящей ни облегчения ни надежды. Редкие желтые окна плакали потеками дождя. Хворый шел не так уж ровно — теперь она это чувствовала. Его изрядно качало, к тому же, он постоянно сбивался с шага. Но их руки были сцеплены крепко.
       Очередной раз взглянув на него ради проверки, Пантера обнаружила задумчивую усмешку.
       — Чего смеешься? — небрежно поинтересовалась она.
       Коротко глянул в ответ, промолчал.
       Она, пожалуй, догадывалась. Не будь они слишком взрослыми, прогулки "за ручку" под дождем тянули бы на матерую ванильную романтику... а может, вспомнил что-то свое наш загадочный рыжий.
       Пантера вздохнула и стала думать, что из вещей можно подсунуть Хворому взамен мокрых шмоток. В последнее время она жила одна, и с мужской одеждой была напряженка. Лукас, правда, оставил несколько рубашек, но Хворому они будут коротки. Может, отдать ему свой махровый халат? Впрочем, обойдется и одеялом. Все равно нужно побыстрее утолочь его спать…
       — Пантера… — Хворый резко остановился. Их руки едва не разжались.
       — Что? — устало спросила она.
       — Давай потанцуем…
       Увы, на его физиономии царила полная серьезность.
       — Ты спятил. Пойдем.
       — Нет. Так надо.
       — У тебя что-то приход запоздал…
       — Дело не в приходе. Такие вещи не отложишь на потом. Завтра маршруты, заморочки, вся прочая херня…
       — Что, опять "корпус смертников" покатил? — ехидно хмыкнула Пантера. Она очень хорошо его знала.
       Рыжий поморщился, но стерпел.
       — Да брось, Пантера, в самом деле!.. — голос был шершавый и навылет искренний. — Давай!
       Пантера оторвала укоризненный взгляд от его лица и невольно посмотрела на перекресток, где ровно мигали желтые светофоры. Хворый сделал полшага вперед и стоял почти вплотную. Со стороны они, наверное, напоминали детей, увидевших яркое диво.
       Что-то, действительно, было в этих лужах, в этом мигании, в этой темноте… завораживающее, похожее на музыку. Пантера с некоторой досадой подумала, что первым почему-то разглядел это Хворый.
       — Ты простынешь, — пробормотала она.
       — Фигня.
       — Я не умею танцевать.
       — Я тоже.
       Он мягко опустил ладони на ее плечи и покачивался, передавая движения ее телу, то ли баюкая, то ли затягивая ее в ритм одному ему слышной мелодии. В этом прикосновении было что-то ошеломляюще интимное, Пантера хотела привычно отстраниться. Потом сказала себе: "Не выдумывай! Он просто хочет потанцевать, ну и… почему бы нет, действительно?" Еще не признавшись себе, что ей нравится эта затея, Пантера повернулась к Хворому и вложила руку в подставленную ладонь.
       Они кружили по краю тротуара, то отдаляясь, то сближаясь, расцепляя ладони и снова соединяя их, наступая в лужи, разбивая отражения. Пантера глядела на фонари и верхние этажи домов, тихонько мурлыкала под нос. Казалось, земная гравитация ослабила свой директивный захват, позволила прийти нежданной легкости. А скорее всего, просто ушел на время груз повседневности. Осталось чувство, что вот они, как есть, он и она. Настоящие.
       Хворый — старая развалина, проторчавший несколько лучших своих лет и просравший любые виды на благополучие, ее давний друг, настолько близкий, что она могла бы обсуждать с ним качество прокладок… Иногда он бывал невыносим, чаще с ним было спокойно, надежно, и одного у него было не отнять — рыжий умел создавать незабываемые моменты. Из ничего, из бытовых мелочей. Как сейчас или как в тот раз, когда он принес ей охапку цветов, неизвестно на каких клумбах вырванных, а Пантера от этого немудреного подарка вдруг ощутила себя настоящей… женщиной. Этого чувства не приносили ей ни тряпки ни украшения от всех прочих ее респектабельных мужиков. Может, вся суть в том, что рыжий сделал это бескорыстно, а не за "переспать". Пантера принимала его дары, как должное. И платила за них безоговорочным доверием да неизменной верностью в любой драке.
       Он курил чересчур крепкие на ее вкус сигареты, выглядел как бродяга, порой у него беспощадно текла крыша, и трудно было представить кого-то другого, столь же родного, нелепого, замечательного. И все-таки они не были вместе. Так уж вышло.
       В какой-то момент они оказались лицом к лицу. Тонкие бледные пальцы Пантеры были сцеплены на шее Хворого, его крепкие ладони обнимали ее за талию. Танец кончился. Они глядели друг на друга. Пантера ловила его запах, смешанный с дождевой свежестью, напоминающий чем-то запах залитого водой костра. Это был настоящий интим, настоящая близость.
       — Плевать на реальность… ты сейчас реальна, я знаю, — хрипловато признался рыжий, как будто сдался, как будто опустил на мгновение вечную свою защиту. Склонился к ней, опутал руками, дохнул в шею хмельным выхлопом. Прижал к себе накрепко, так, что у Пантеры на мгновение захватило дух.
       Если бы он когда-нибудь попросил о помощи, Пантера сказала бы "да", не задумываясь. Может, поэтому и не просил.
       Она тоже обняла его, привстав на цыпочки. Если не помощь, пусть хотя бы тепло. Минуту они делили мир на двоих, ни о чем не думая, сосредоточенно ощущая друг друга. Пантера доверчиво умостила на его плече подбородок, к уху липли его мокрые волосы. Однако моменты проходят, и этот прошел, затих эхом в коридорах времени. Рыжий неохотно ослабил хватку. Пантера мягко отстранилась.
       — Теперь мы можем идти?
       Хворый кивнул.
       Они пошли дальше. Хворый выудил откуда-то сигареты, закурил. Говорить о чем-то стало и вовсе бессмысленно. Они свернули во дворы. Пантера разглядела темный прямоугольник собственного подъезда, и только тогда почувствовала, как окоченели промокшие ноги.
       Придя к Пантере, рыжий уснул долгим, праведным сном, отрубившись на сутки.
       И опять все было как всегда.
      
       — Почему ты не заберешь его себе? — спросил Стеф. Внезапно и очень по-взрослому. Некоторые фишки между ней и Хворым парень просекал на раз.
       Это было в ту ночь, когда они коротали блокаду в безымянной комнате. Она, Деки, Стефан. И где-то за дверью — Хворый, взявший отпуск в другую галактику. Пантера старалась не подавать виду, но предпочла бы сейчас сидеть на грязном полу в общажном коридоре, быть рядом с рыжим, не важно, адекватен тот или в хлам. Просто чтоб убедиться, что его не вынесет на очередную опасную глупость.
       Деки подмечал ее беглые взгляды на дверь, старательно скрывая ревнивую гримасу. Рыжий есть рыжий. Ревность там или нет, его все любили по-своему. Деки — в том числе.
       — Он взрослый конь, сам решает, с кем ему быть, — прохладно отмазалась Пантера.
       На самом деле она боялась: однажды он сгинет, спятит, схватит овердоз — вариантов у него больше, чем у всех них вместе взятых. Однажды его не будет. И тогда всё станет незачем.