Самурай

      Вряд ли современный городской житель, глядя на попавшийся в обеденной тарелке кусочек птичьего мяса, будет горестно размышлять о судьбе некой курицы, чьи вареные останки он намерен съесть для утоления голода.  Люди никогда не задумываются, что употребляемая ими еда, те самые куриные тушки , что так безлики и похожи одна на другую, аппетитно лежащие рядами на полках в продовольственных магазинах, были когда-то живыми существами, двигались и суетились, чего-то хотели и к чему-то, по-своему, куриному, стремились, прежде чем попасть в кастрюлю.

       Жители мегаполисов, с раннего детства, начинающие изучать «братьев наших меньших» по героям незамысловатых сказок типа курочки Рябы, двух веселых гусей, живших у некой бабуси, идущих по доске бычков, вздыхающих на ходу, естественно, не узнают всю эту живность в виде готовых блюд на повседневном обеденном столе. У горожанина, выбравшегося за город, в какой-нибудь райский уголок в сельской местности, не возникает никаких кулинарных фантазий, когда будущее рагу разгуливает по траве прямо под ногами. А в то, что основа будущего бульона может потягаться с человеком за лидерство на дачной территории, поверить просто невозможно.

     В далеком 1981 году я работал в системе строительства метро, специализированной на прокладке новых линий, в основном, военного назначения, и неплохо зарабатывал. На лето наша семья (мы с женой и две дочки шести и четырех лет) смогли снять дачу в Кратово. После кишащего крысами, тараканами и клопами барака, где мы жили в то время, две маленькие комнатки в большом дачном доме на участке, утопавшем в зелени, показались нам сущим раем.

      По соседству с нами снимала жилье молодая московская семья, состоящая из мужа, жены, дочки-первоклассницы и старушки-тещи 1907 года рождения. В этой семье царил могучий социалистический матриархат.

      Всем заправляла старейшая из женщин, боевая, не по возрасту, бабушка, типичная, как будто только что из анекдотов, теща. Единственный мужчина по имени Анатолий (муж, отец, зять и МНС одного столичного НИИ) был так забит, затюкан и запуган солидарной женской частью собственной семьи, что им помыкала даже восьмилетняя дочка. Казалось, что Анатолия специально назначили нести ответственность за мракобесие и домостроевщину, столетиями процветавших в русских патриархальных семьях. Он был лишен не только права голоса и всех прочих прав, но и низвергнут на самое дно семейной иерархии.

      Баба Капа (Капитолина Матвеевна) железной рукой наводила порядок в семье, а порой, когда творила суд и расправу, внушала настоящий ужас. Анатолий сильно недолюбливал и побаивался ее. Он начинал растерянно оглядываться и машинально втягивать голову в плечи, едва в окрестностях раздавался зычный голос тещи: «Толюсик! Поди-ка сюда, любезный!»

      Со мной, впрочем, баба Капа была само обаяние. А когда увидела, что я умею держать в руках инструменты, то даже соизволяла пускаться со мной в воспоминания. А помнила она многое. Я удивлялся обилию исторических событий, происходящих за одну только человеческую жизнь. В Первую мировую войну в Мазурских болотах погиб ее отец. Во время уличных боев с юнкерами в Москве в октябре 1917 года возле Александровского военного училища шальная пуля сразила старшего брата, увязавшегося за красногвардейцами. Она утверждала, что раньше, еще до революции видела самого царя Николая II. Кстати, последнего императора, уж не знаю почему, бабуля люто ненавидела.

      В 1962 году, когда праздновали сорокапятилетие Советской власти, семья  бабы Капы получила ключи от новой квартиры. Сейчас уже трудно поверить, но жильё тогда давали бесплатно. По странному стечению обстоятельств, я вспомнил её короткое и сумбурное интервью по этому поводу, которое она дала корреспонденту радио в преддверие празднования 7 ноября. «Так это вы сказали тогда: «Я, как во сне!..» Суровая матрона всплеснула руками и улыбнулась: «Батюшки! Да, я действительно так сказала!» С этого момента личные симпатии бабы Капы были отданы мне безоговорочно.

      Благосклонность Капитолины Матвеевны принесла и расположение хозяйки дачи Раисы Васильевны, которая оказалась давнишней подругой бабы Капы. Размеры дачного участка оказались внушительными даже по сегодняшним меркам – никак не менее 60 соток. Такие участки давали ответственным руководителям авиационных заводов города Жуковского, а покойный муж Раисы Васильевны был известным в авиапромышленности инженером.

      Хозяйка держала на территории небольшой огород, фруктовый сад и дачную живность в виде ободранного старого кота, трех свирепых европейских овчарок и двух десятков породистых леггорнов, обеспечивающих хозяйский стол свежими яйцами. Кот Дымка в этой команде был изгоем. Собаки постоянно гонялись за ним по всему участку, как за зайцем. Неоднократно сердобольная Раиса Васильевна буквально выдирала несчастного из зубов свирепых собак, намеревавшихся его растерзать.

       Собачий прайд состоял из огромного пса Султана и двух его подруг: Пимы и Леи. Вся троица относилась ко всем жителям дачи, кроме хозяйки и бабы Капы, точно так же, как и к бедному коту, то есть воспринимала обитателей в виде объекта для дегустации. И, если Султан - главарь этой шайки ограничивался ленивым ворчанием, то его дамы заходились в истеричном лае в попытке добраться до человеческой шкуры. Хозяйка намеренно впускала собак погулять только рано утром, еще до нашего пробуждения или уже ночью, когда мы укладывались спать.

       Разумеется, жить на даче под вечной угрозой, испытать крепость собачьих зубов на собственной заднице, было не очень приятно. Поэтому я постарался подружиться с собаками с помощью нескольких килограммов сахара.

      Султан благосклонно принял взятку и через некоторое время совсем перестал обращать на меня внимание, как прикормленный чиновник на мелкого нарушителя установленных бюрократами правил ведения дел в бизнесе, но его гарем показал настоящее коварство, присущее исключительно женской половине живых существ. Истребляя угощение в неимоверных количествах, обе зубастые красотки тем не менее выражали явное желание тяпнуть меня за мягкие части тела при всяком удобном случае. Особенно старалась Лея – угрюмая молодая особа, младшая из собак, хотя и старшая иногда неожиданно кидалась без всякой причины, намереваясь в клочья разорвать мои штаны.

       К Лее удалось подлизаться, когда Султана с Пимой увели на ежегодную выставку собак. Встретив меня грозным рычанием, Лея вскоре смекнула, что ей в одиночестве достанется больше лакомства, чем в привычной компании и сменила гнев на милость. Последний кусочек сахара она слизнула прямо с руки и даже благодарно вильнула хвостом. На следующий день эта закормленная накануне сладким стерва вцепилась Пиме прямо в морду, когда та по привычке попыталась броситься на меня. Подруги здорово подрались, причем Лея разорвала Пиме ухо. Однако, с тех пор собаки приняли меня за своего и даже по-своему выражали радость при встрече.

      С котом Дымкой отношения не сложились. На дачном участке, где властвовали собаки, он вел себя, как партизан, обложенный карателями, передвигался короткими перебежками от одного дерева к другому, прятался и старался незаметно для неприятеля проникнуть в дом, где охота на него немедленно пресекалась хозяйкой, и где собаки поневоле соблюдали нейтралитет.

       Застигнутый врагом в коридоре Дымка ложился на пол и терпеливо сносил издевательства, которым его подвергали псы. Они по очереди облизывали его с головы до ног, с трудом сдерживаясь, чтобы не перекусить несчастное животное пополам. Следы собачьих зубов проступали на его изуродованной морде, и в изобилии покрывали потрепанную шкуру.

       После такой «гигиенической» процедуры Дымка выглядел так, как если бы его только что помыли, намазали парикмахерским бриллиантином и причесали. Кот немедленно после того, как его оставляли в покое, принимался брезгливо приводить себя в порядок и тщательно отмывался языком.

      В руки он не давался и вел одиночный, скрытый от посторонних глаз, образ жизни. Дымка не был паинькой, он разбойничал, таская у кур цыплят, когда их владыка, маленький, но очень злой японский петушок по кличке Самурай, отвлекался от своих обязанностей.

      Коту изрядно доставалось, если петух заставал  его в расположении курятника. Его наскоки были столь яростны и неудержимы, что Дымка предпочитал тут же спасаться бегством от безумной птицы. Впрочем, Самурай наводил ужас почти на всех обитателей дачи, включая собственную хозяйку, но не на собак, которые явно точили на него зубы и только ждали удобного случая, чтобы отведать, какова  драчливая японская птаха на вкус.

      Иногда, в порыве острой неприязни, японец нападал даже на свою хозяйку Раису Васильевну, кормившую отварным пшеном его самого и его рослых подруг. Коварный азиат немедленно вскакивал на спину старушке, едва она наклонялась высыпать корм из большой кастрюли в деревянные корытца для куриной трапезы, бил крыльями и до крови клевал её в шею или затылок. Однажды неблагодарная тварь глубоко распорола шпорами ей кожу на голове от макушки до уха.

        Странно, но на все предложения обезглавить разбойника и сварить из него куриную лапшу Раиса Васильевна отвечала отказом и обидчиво поджимала губы.  «Это память о моем покойном муже…», - объясняла она с дрожью в голосе – «Он его очень любил!.. Я не знаю, что сделаю, если этот петушок погибнет!.. А если вас не устраивает присутствие моего петуха во дворе, можете поискать другую дачу на лето!» Поэтому злобный япошка совсем распоясался и свирепствовал во дворе, как свихнувшийся оккупант времен последней мировой войны в китайской провинции. Он наводил страх и гонял всех, кого только мог увидеть… Жена очень боялась, что японец может поклевать и искалечить детей, но дочки и соседская девочка сами с визгом разбегались со двора, едва ужасная птичка появлялась на огородной тропинке, чтобы навести страх на окружающих.

Однажды к нам на дачу приехала моя теща. Ничего общего с ненавидимым зятьями персонажем многочисленных анекдотов она никогда не имела. Напротив, я всегда уважал свою тещу за образованность и интеллигентность. Она была известным в медицинских кругах акушером. Даже внешне, уже находясь в критическом для женского облика возрасте ближе к 60-ти годам, она ухитрялась оставаться не только по-женски привлекательной, но и по-настоящему красивой. Высокая, стройная, со вкусом  и модно одетая, всегда аккуратно причесанная, с благородной сединой в густых волосах, она выглядела настоящей аристократкой и вела себя соответствующе. Видеть её бегущей в ужасе от свирепой пташки, было, примерно, то же самое, как, видеть королеву, севшую мимо трона на дипломатическом приеме.

     На самого куриного беспредельщика мог воздействовать только старый красно-черный зонтик Раисы Васильевны.  Его петушок откровенно боялся. Стоило только открыть зонтик перед его клювом, как Великий Кошмар дачного двора сам впадал в неописуемую панику и с кудахтаньем метался по двору, как истеричная институтка, которой за шиворот положили живую мышь. Поэтому хозяйка всегда брала с собой этот нехитрый предмет обихода, когда ходила в курятник.

       Поговаривали, что пернатого уроженца Японии принес на дачу покойный муж хозяйки с целью развести бойцовую породу кур.  Дело ограничилось тем, что японец немедленно вступил в конфронтацию с прежним владыкой курятника, огромным белым петухом-леггорном, похожим на благополучного буржуа, и однажды по недосмотру хозяев, заклевал того насмерть.

       Самурай остался на даче единственным представителем бойцовского племени и быстро приспособился ухаживать за овдовевшими куриными дамами-леггорнами, бывшими крупнее его почти в два раза. Впрочем, одной из причин, почему пожелание владельца развести настоящую японскую бойцовскую породу кур оказалось нереализованным, было отсутствие представительниц женской части этой самой породы. Единственная японская курочка, планируемая как подруга для Самурая и продолжательница родовых традиций, выпала с балкона 17-го этажа многоэтажного дома еще цыпленком, но не разбилась, упав с такой высоты, а сильно покалечилась. Правая нога курочки оказалась вывернута почти на 180 градусов.

        Сердобольная Раиса Васильевна не позволила свернуть шею калеке и взяла её на дачу. Смотреть без слез на существование инвалидки-японки было совершенно невозможно. Ходить она не могла, а как бы ползала по земле, загребая сломанной ногой, как веслом. Другие куры нещадно клевали её, едва она оказывалась поблизости и, вероятно, заклевали бы её насмерть, но хозяйка упорно оберегала жизнь этой курочки-изгоя. Сам Самурай совершенно не обращал внимания на физические кондиции своей невесты и мчался к ней со всем петушиным пылом сразу же, едва покидал пределы куриного загона. После чего японку нужно было срочно спасать, так как дамы-леггорны тоже мчались к ней, и, обступив со всех сторон, начинали беспощадно клевать.

      Поначалу хозяйка ради любопытства позволяла курам высиживать интернациональных цыплят, но они получались такими несуразными и мелкими, что даже сердобольная Раиса Васильевна смотрела сквозь пальцы, как кот Дымка разбойничает и таскает их из курятника одного за другим.
 
     Итак, несостоявшийся основатель бойцовской породы кур демонстрировал свой несносный характер всем обитателям дачи, кроме собак и меня. Не знаю, чем объяснить, но этот забияка, обходил меня стороной. Предполагаю, что с толку его сбивали широкие красные лампасы на моей спортивной форме (я тогда сильно увлекался спортом и щеголял в спортивных костюмах всевозможной расцветки, что считалась тогда особым шиком). Видимо, по японской куриной табели о рангах я носил знаки различия если и не самого куриного императора, то уж начальника императорской гвардии непременно. Как бы то ни было, меня Самурай не трогал. При моем появлении он только беспокойно бегал по двору, нервно поглядывая в мою сторону, но никогда не делал никаких попыток напасть или даже просто продемонстрировать какие-то агрессивные намерения. Худой мир лучше доброй ссоры. Меня это вполне устраивало. Если женщинам или детям нужно было попасть в сарай, где хранилась всякая дачная всячина или же просто пройти в туалет, стоявший на задворках уже во владениях агрессивного куриного владыки, звали меня, и я, как охрана, сопровождал до нужного места всех желающих. Самурай никого не трогал, если потенциальных жертв сопровождал я.

      Так длилось довольно долго. Я уже привык к роли миротворца и относился к петуху, как мрачный наставник моей беспутной юности участковый уполномоченный капитан Метельков к своим молодым подопечным - потенциальным правонарушителям: «Меня не обманешь, хотя вы и прикидываетесь овечками! Но рано или поздно я вас всех выведу на чистую воду! Сидеть будете все! Это говорю вам я – капитан милиции Метельков!»

      Постепенно я уверовал, что установившаяся ситуация так и сохранится в нерушимом равновесии, но, как показывает печальный жизненный опыт, ничто не вечно под луной, а хрупкий призрачный мир тем более.
 
     Первую пробную попытку нарушить субординацию Самурай сделал где-то в конце июня. Пернатый японец решил, как когда-то его воинственные земляки на Халхин-Голе, «перейти границу у реки». Дело кончилось примерно тем же, что и в 1939 году. Случайно я поймал его прямо за шею, когда, внезапно выскочив из кустов, росших по краям тропинки, петушок вскочил мне на спину, едва я наклонился сорвать несколько поспевающих ягод с куста смородины. Он даже не успел меня клюнуть, только слегка расцарапал корявыми, как засохший бурелом, лапами левое плечо.

      Предсказуемо осерчав от петушиного коварства и неожиданности нападения, я сунул суматошно бьющую крыльями птицу прямо в бочку с водой, стоявшую возле сарая, напротив огородных грядок. Отчетливо помню сильное искушение подержать его голову под водой подольше. То, что я отпустил его тогда, было настоящим насилием над самим собой. Как бы то ни было, встрепанный петушок вынырнул из бочки и пустился наутек, предварительно обдав меня целым каскадом несвежей воды с намоченных перьев.

      Казалось, что после такого урока Самурай угомонился. Он почтительно уступал мне дорогу и едва ли не раскланивался при встрече, как будто приговаривая при этом: «Ошибочка-с вышла! Обознался! Тысячу извинений, сенсей!»   
    
      Но вот однажды уже в середине августа, когда после обильных дождей пошли первые грибы, обитатели дачи, включая и меня, отправились за грибами. Все встали чуть свет и отправились в лес, обутые в резиновые сапоги и в непромокаемых плащах с капюшонами, вооруженные для грибной охоты лукошками, ведрами и корзинками.

      Уже за забором спохватились, что у соседской девочки нет лукошка. Её отец Анатолий пытался было пройти в сарай за корзинкой, но быстро вернулся сконфуженный: «Хозяйка уже выпустила кур…», - сказал он смущенно – «Там этот чертов петух не дает проходу, не пускает…» Все засмеялись. «Сходи ты, будь другом!» - попросил он меня. Я снисходительно усмехнулся и отправился за корзинкой небрежной походкой профессионального укротителя пернатых.

      Самурай, казалось, уже ждал меня. Он стоял неподвижно, как готовый к смертельной битве воин, широко расставив ноги посреди тропинки, ведущей к сараю. Крылья слегка приподняты, голова чуть повернута набок, глаза горят яростью и временами подергиваются мутной пленкой, клюв приоткрыт, перья на шее взъерошены и топорщатся во все стороны. Мерзавец то ли не узнал меня в плаще и резиновых сапогах, то ли был уже таком боевом настрое, что решил опять померяться со мной силой. Как бы то ни было, отступать он не собирался и явно намеревался поднять свой авторитет перед пасущимися неподалеку курами. Вел он себя, как заправский обитатель городских трущоб перед решающим боем, свято соблюдающий все правила блатного этикета, соответствующие такого рода событию (я вырос в рабочем районе, в заводском поселке, который после войны просто кишел шпаной, поэтому нравы рабочих послевоенных окраин мне хорошо известны).

      «Не хватает только изжеванной папироски в клюве!» - машинально подумал я, отмечая, что его вид сильно напоминает одного из предводителей уличного хулиганья по кличке «Ржавый», с каковым мне, обычному семикласснику, впервые пришлось когда-то в юности вступить в настоящую, уже совсем не детскую драку. Тогда, много лет назад я легкомысленно появился в чужом районе однажды вечером один, без своей компании, за что и был жестоко и беспощадно бит.
 
    Говорят, что бойцовые петухи тоже, как хулиганствующие маргиналы с городских окраин, следуют определенному боевому ритуалу перед дракой. Может быть, не знаю. Со мной бешеная птичка не стала разводить церемонии.

      Самурай слегка качнулся на своих жилистых ногах и вдруг, будто подброшенный тугой пружиной, оказался на полметра прямо над моей головой. Его мощные крылья прошлись по моей физиономии с силой двух хороших затрещин. Пожалуй, он мог бы и выклевать у меня глаз, если бы я вовремя не отдернул голову. Ещё через мгновение петушок повернулся на 90 градусов в воздухе и стал падать, хвостом вперед, выставив параллельно земле толстые лапы с огромными шпорами, направленными остриями вниз.

      Если бы я не увернулся, проклятый японец воткнул бы шпоры мне в лицо и располосовал бы ими обе щеки. Но мне и без того досталось. Петушок распорол шпорами плащ-болонью, рубашку, майку и оставил несколько глубоких царапин на груди и животе. В ярости от испуга и боли я ухитрился по-футбольному подцепить противника подъемом правой ноги в тот момент, когда он уже опускался на землю. Я ударил его ногой, что было силы, так, что пернатый агрессор мигом взлетел, кувыркаясь, как лопнувший мяч, ударился бесформенным комком о стреху сарая и рухнул грудой поломанных перьев на смородиновый куст, в трех метрах от меня.

      Раскоряченный Самурай свисал с веток смородины вниз головой и из его раскрытого клюва торчал непривычно длинный вывалившийся язык. Глаза его были затянуты желто-голубой пленкой. «Черт подери! Да я же его убил!» - эта мысль обрушилась на меня, как приговор – «Что я теперь скажу Раисе Васильевне?!»

      В такие минуты эмоции у мужчин обычно сопровождаются соответствующим словесным оформлением. Кажется, я тоже некоторое время выражался несколько менее возвышенно, чем принято в приличном обществе, причем вслух.

      Я стащил бездыханного Самурая с куста и потряс, надеясь обнаружить какие-то признаки жизни. Тщетно! В этот момент начинаешь понимать, что чувствует убийца, когда понимая неотвратимость наказания, второпях пытается спрятать труп и изобличающие совершенное им преступление улики. Несколько мгновений я метался по двору, сжимая в руке погибшего японца, потом покорился судьбе и просто бросил петушка под скамейку возле крыльца. Будь, что будет! Я решил не торопить события и, захватив в сарае корзинку, вернулся к грибникам.
 
      Из лесу мы вернулись уже к обеду. Еще издали я заметил возле дачной калитки сухонькую фигурку хозяйки, вероятно, ожидающую именно нас. К даче я подходил не без внутреннего трепета, ожидая самого худшего. Однако, Раиса Васильевна вела себя совершенно спокойно и не собиралась, по всей видимости, устраивать никакого скандала. Она с любопытством заглянула в каждую емкость и предложила пожарить грибы с молодой картошкой. И все?!

      В недоумении я зашел во двор и замер, как вкопанный. В курином загоне, за проволочной сеткой важно вышагивал японский петушок в компании своих рослых наседок. Ух, ты! Живой, зараза! В этом не могло быть никаких сомнений! К явному облегчению примешивалось еще одно чувство, испытываемое мной, - ненависть. Оно не обмануло меня. С этого времени Самурай набрасывался на меня с такой же яростью, как и на всех прочих, не упуская случая клюнуть или полоснуть шпорами. Даже в загоне за рабицей, увидев меня, он бесновался, пытаясь прорваться через проволоку, и глаза японца горели свирепой жаждой мщения. Я не стал испытывать судьбу и до самого отъезда с дачи обходил стороной азиатского вояку.

     Уже под Новый год в метро я случайно встретил Анатолия, своего летнего соседа по кратовской даче. Мы поболтали немного.

- А помнишь того японского петушка на даче, по кличке Самурай? - спросил он меня.

- Конечно! - ответил я, сгорая от любопытства.

- Бедняга! - вздохнул Анатолий – Он плохо кончил!

- А что такое? Попал, наконец, в щи?

- Да нет! Залетел в собачий вольер и напал на овчарок! Во как! Они мигом разодрали его вдребезги. Ничего не осталось, кроме кучки перьев…

- А как же Раиса Васильевна перенесла утрату? Она, кажется, очень дорожила этой птицей?

- Да нормально! Сказала только, что надо было давно сварить бульон из этой бестии, а так пропал Самурай без всякой пользы. Как, впрочем, и жил, ни дна ему, ни покрышки!

      То, что я почувствовал при этом известии было больше, чем злорадство. Говорят, что испытывать подобные чувства – грех. Очень может быть. Только я до сих пор думаю (да что там – совершенно уверен!),  что Бог меня давно простил за это.