Король и шут

      Коронованные персоны в старину пользовались неограниченной властью. Подданные и мечтать не смели разговаривать с монархом, как с равным, это было немыслимо, а уж говорить ему правду в лицо было и вовсе опасно. Впрочем, при королевских особах иногда находились люди, зачастую состоявшие с ними в панибратских отношениях, до известного предела, разумеется.  Шут при троне часто выполнял роль надёжного хранителя королевских секретов и альковных тайн, а также советчика и друга. Его положение при дворе вынуждало даже представителей высшей знати заводить с ним знакомства и поддерживать хорошие отношения. За это королевский шут мог при случае замолвить словечко или ходатайствовать за них перед сюзереном. Шут же был и единственным, кто мог сказать царственной особе в глаза горькую правду под видом обычной глупости, которая только и могла слететь с языка дурака.

      При дворе Людовика ХIII был шут из незнатных и небогатых дворян. Звали его Огюст де Маар Атрасси. Природа по своему непонятному капризу наградила его неказистой (если не сказать уродливой) внешностью и очень маленьким ростом. Но зато не поскупилась на таланты. Уродец искусно владел игрой на мандолине, обладал приятным тенором и прекрасно пел. Его на редкость некрасивое лицо было отмечено печатью незаурядного ума, а меткие сентенции шута (иногда довольно фривольного содержания) расходились среди придворных и создавали автору славу остроумца и знатока придворных нравов.

      Людовик ХIII души не чаял в своём любимце. Близость к королю позволяла карлику совершать такие выходки, за которые любой другой подданный немедленно лишился бы головы. Королевский шут Огюст де Маар Атрасси понимал, что он балансирует на лезвии бритвы, и малейший промах грозит ему, мягко говоря, серьёзными неприятностями. Но он был так уверен в благорасположении своего коронованного друга, что, наконец, совсем потерял осторожность.
 
     Однажды шут, в голове которого под влиянием выпитого за ужином излишнего количества вина проснулась не сдерживаемая разумом удаль, слонялся по дворцовым коридорам  в поисках приключений. Вскоре он нашёл их прямо возле королевских покоев. Как на грех, в это самое время, Людовик в ночном колпаке и халате направлявшийся в будуар собственной супруги, выронил из рук лорнет. Шут застал венценосца в тот самый момент, когда король нагнулся, чтобы поднять его с пола. Специфическая пикантная поза царственного друга навела карлика на опрометчивую мысль воспользоваться ситуацией, что он и сделал под воздействием бурно веселящих разум винных паров.

      От могучего пинка в зад Людовик ХIII  с воплем растянулся на паркете и принялся голосить, так как подумал, что это покушение на его жизнь. Немедленно явилась мрачная дворцовая стража, которая подняла короля на ноги и арестовала не в меру расшалившегося шута. Сбежались придворные. Король бушевал, его ярости не было предела - напрочь отбитый филей взывал к немедленному отмщению. Бедняга Огюст понял, что его шутка зашла, пожалуй, уж слишком далеко, только тогда, когда Людовик приказал немедленно казнить недавнего любимца.

      Желание монарха – закон, и шута поволокли на расправу. Быть бы бедолаге вскоре без головы, если бы не сердобольные приближённые короля, вступившиеся за незадачливого отпрыска захудалого дворянского рода де Маар Атрасси. Они умоляли короля сменить гнев на милость и пощадить дурачка. Людовик ХIII был суров, но отходчив. Просьбы свитской знати тронули его. Почесывая саднящий зад, он окинул связанного шута гневным взглядом и задумался.  «Хорошо!» - наконец изрёк монарх: «Если дурак сумеет извиниться таким образом, что при этом нанесёт мне еще большее оскорбление, чем то, которое он уже нанёс, то я прощу его!»
 
      «Простите меня, сир!» - немедленно обратился к нему шут, выказывая глубокое раскаяние: «Я не хотел оскорбить Вас, Ваше Величество, я обознался! Простите меня, я не думал, что это Вы! Я думал, что это Ваша жена, королева Франции, сир!»

У монарха исказилось и позеленело лицо. Он открывал и закрывал рот, как рыба, выброшенная на берег, и явно пытался что-то сказать, но не мог вымолвить ни слова. Потом голос все же вернулся к нему и Людовик разразился такой отборной бранью, какой постеснялись бы выражаться даже унтер-офицеры королевской инфантерии. Наконец у короля перехватило дыхание, он схватился одной рукой за грудь, а второй бессильно махнул стражникам и просипел: "Отпустите дурака!"