Октавиус часть шестая

                БЕРРОУ

« …В 15. 35 по Гринвичу ситуация вышла из-под контроля. В ходе завязавшейся потасовки зачинщик бунта был убит колющим ударом шпаги в горло хозяином судна Ричардом Ониллом…»
Назад, все назад!- крикнул Ситтон, водя перед собой пистолетом: Первого кто сделает шаг вперёд пристрелю! Живыми мы не сдадимся и вы погибните здесь все до единого следом за нами!
Его решимость остановила всю ораву- тяжело дыша, они замерли, глядя в упор на нас. Повисла напряжённая тишина, готовая разразиться в любую секунду неизвестно чем.
Мы наконец-то вышли на открытую воду- сказал Ситтон: Но сильно отстали по времени. И только двигаясь по чистой воде, мы гораздо больше выиграем в скорости, чем потащимся сейчас назад. Впереди у нас осталось не больше трёх тысяч миль, а обратно больше шести. Двигаясь вперёд у нас больше шансов, а поддаться страху сейчас равно смерти. Только дисциплина и чёткое выполнение приказов своего капитана может сейчас спасти нас от смерти. Этот (он указал жалом шпаги на тело кока) Сейчас чуть не погубил нас всех. Теперь главный зачинщик получил своё и на этом закончим. Нам всем нужно выбираться отсюда и чем скорее тем лучше. Но сделать это мы сумеем только двигаясь вперёд. Я не буду наказывать никого из вас за сегодняшнее выступление ибо сейчас мы должны объединить наши усилия для того что бы выйти из этого места, а не поддаваться на слабодушие трусливых паникёров…
Настроение команды резко изменилось после этих слов и мы решили воспользоваться этим.
А если впереди нас так же ждёт затор?- спросил Генри.
Тогда мы попытаемся обойти его. Но если нам не удастся сделать это, то сразу поворачиваем назад- ответил я: Даю слово! Но в таком случае риск возрастёт во много раз.
Хорошо, сэр- сказал Обсон после недолгого молчания: Нам надо посовещаться…
Пусть будет так, ребята- ответил Ситтон: Очень надеюсь на ваше благоразумие…Уберите убитого на палубу…
Сохраняя молчание, мы вышли из кубрика. Оказавшись на палубе, я немедленно закурил трубку, руки у меня подрагивали и я нервно кусал губы, сплёвывая за борт.
Ну, юноша- сзади успокаивающе положил мне руку на плечо Ситтон: С крещением вас.
Я же убил его…- пробормотал я, всё ещё не до конца осознавая свой поступок.
Ваши действия были правомерны- холодно ответил Ситтон: Не подчинение капитану –есть грубейшее нарушение морского устава и может привести к гибели судна и всего экипажа. Я сделаю отметку об этом инциденте в судовом журнале. Не забудьте, что этот человек без колебания выбросил бы за борт и вас и вашу супругу- я хорошо изучил его характер, вот только до сегодняшнего дня он ещё не осмелился открыто выступать против меня…
С этими словами он удалился на ют, оставив меня одного в глубоком раздумье.
 «Октавиус» с зарифленными парусами продолжал медленно дрейфовать вперёд. Постепенно смеркалось- ночи были всё ещё светлые, но быстро опускались полу сумерки, постепенно становившиеся всё темнее и температура по ночам падала практически до +14ь F. На корабле зажглась цепочка фонарей, освещавших палубу, стало холодно, лёгкий пар начал идти изо рта. Я спустился вниз в каюту, где меня встретила не на шутку встревоженная Элизабет. На вопрос что произошло, я успокоил её, что случилось некоторое недоразумение среди членов команды, но теперь вопрос решился. Только чудовищным усилием воли я сумел подавить в себе нервную дрожь, не отпускавшую меня с момента убийства, дабы не испугать жену ещё больше. Ситтон был здесь же, и только быстрые движения его рук выдавали степень крайнего напряжения. Метью неподвижно сидел в кресле, подперев волосатой рукой голову лохматую голову. Берроу продолжал рисовать что-то на карте, но лицо его нервно подёргивалось. Мы были готовы ко всему и испытали даже некоторое облегчение, когда через час постучали в дверь.
«…в 14.43 по Гринвичу пришедший от команды парламентёр в лице боцмана Обсона объявил о прекращении недовольства и полном подчинении команды капитану. Капитан Ситтон объявил полную амнистию участникам мятежа. Судно легло на прежний курс…»
Меня всё ещё трясло, поэтому я зашёл к Ингеру, молчаливо сидевшему в своей каюте и хмуро рассматривавшему анатомический атлас. Кажется из всей команды один только доктор не участвовав в мятеже. Он вообще был в команде словно отшельник и жил будто не судовой жизнью, а словно какой-то особенной своей.
Добрый день- сказал я даже с какой-то робостью: Что-то меня знобит. У вас есть что-нибудь?
Конечно- ответил тот: В Кантоне я не терял времени даром… Жень -Шень, медвежья желчь и Ещё несколько даров кладовой природы. Тайги- так называют это место русские...
С этими словами он встал и наполнив из какой-то тёмной бутылки стакан, протянул его мне: Выпейте. Это старинное китайское снадобье на основе высокогорных трав. В отличие от традиционного средства- алкоголя оно  действительно успокаивает нервную систему,  не затуманивает её. Природа не любит лжи, хотя зачастую именно крепкий алкоголь является единственным спасением после укуса тамошних клещей, могучим быть не менее опасным чем укус ядовитой змеи. Хотя как именно он воздействует на этот факт для меня до сих пор остается загадкой...
Доктор пожал плечами и вновь уселся на свой место.
Я не увидел вас в кают-компании- сказал я через минуту.
Мне там было нечего делать- ответил тот: Я врач и моя задача лечить больных, помогать страдающим и облегчать муки умирающего а не участвовать во всякого рода конфликтах. Я верующий и верю, что Господь не для того направил меня на этот путь, поэтому мне противно всякое убийство равно как и насилие…
Если бы я не пролил сегодня кровь, то неизвестно к каким последствиям бы всё это привело- ответил я после недолгой паузы: Возможно, что все мы были бы скоро мертвы…
Ингер отложил атлас и посмотрел на меня. У него были тёмные, глаза цвета оливкового масла, с выражением глубокой грустной задумчивости- так смотрят истинные мудрецы.
Я плавал с Метью, когда он был капитаном брига «Гроу», и он на моих глазах убил человека. Это было возле острова  Элсмир - тогда мы попали в тяжкие ледовые условия. Один из матросов сошёл с ума и, забравшись на грот, принялся топором крушить снасти. Никакие уговоры и угрозы не могли утихомирить буяна. Сутки, не прерываясь ни на секунду безумец продолжал свою разрушительную деятельность, а Метью оставалось только смотреть на это. Многие из команды имели на него зуб и могли специально  обвинить его потом в умышленном убийстве- его скверный характер на этот раз сыграл с ним злую шутку. Только когда на горизонте появилось наконец другое английское судно, Метью пошёл на сближение с ним и, призвав того капитана в свидетели, точным выстрелом из пистолета снял безумца с мачты…
Что вы этим хотели сказать?- спросил я.
Бог всему судья- ответил тот: Вы поступили сегодня согласно ситуации. На вас и капитане лежит ответственность за жизнь всех тридцати двух человек, в том числе и леди Элизабет…
Несколько успокоенный я вышел наверх. Поднялась ночь- она была ещё не совсем тёмная, но ясно ощущался холод- я задёрнул воротник и надвинул поглубже монмутскую шапку: пар уже ясно шёл изо рта, палуба и ванты сверкали от инея. Было тихо и «Октавиус» неслышно скользил меж рядов молчаливых ледяных полей, возвышавшихся далеко по оба борта. Огни горели по всему периметру судна жёлтым, мертвящим светом. Я посмотрел на термометр, столбик показывал двадцать градусов ниже нуля. Впереди было ещё около трёх тысяч миль безжизненных остров и ледяных проливов, прежде чем мы выйдем к Гренландии. А если впереди очередной затор, или мы упрёмся в глухой залив? Если мы потеряем ход, то шансы вмёрзнуть в лёд и уже никогда не выбраться отсюда были почти сто процентов. Лето кончилось и скоро мороз начнёт наступать на нас с неимоверной силой и скоростью, к тому же  в этих местах есть вечные льды, стоящие круглый год. Успеем ли мы вернуться хотя бы на достаточное расстояние до обитаемого  берега Канады, что бы если нам придётся покинуть судно, суметь добраться до него…
Дорой ночи, сэр Онилл- подошёл сзади Обсон: На борту всё спокойно…
Холодная ночь- сказал я, всматриваясь в окружавшие нас льды, словно пытаясь рассмотреть там какое-либо движение.
Зимой в этих местах температура доходит до минус шестидесяти - сказал  Обсон: Плюнешь под ноги и плевок застывает прямо в воздухе аж с шипением, и твёрдым комком ударяется о землю.
Я когда был на Таймыре, то там местные выливают горячие помои на улицу и собаки- а их там гибель просто, подбегают и вылизывают их пока ещё горячие. И вот если наступит тварь какая случайно, да примёрзнет лапой- всё конец. Так и застывает, стоя на месте и до весны стоит, обледенев. Собак-то не волк, лапу себе не отгрызёт. Раздетый человек, если на улице окажется, то через двадцать минут концы отдаёт.  И это ещё южнее. А тут если к металлу голой рукой притронешься, то привет-  так обожжёт, что кожу до мяса снимет. Не для слабаков места.
И мы пройдём через них- ответил я: Мы не слабаки.
Дай то бог, сэр- ответил Обсон: Зато лучшего места для похорон и не придумаешь- Каммингс будет лежать тут вечно -мерзавцы должны сохраняться в назидание потомкам…
Он хрипло захохотал, выпуская пар изо рта- из его мехового воротника и глубоко надвинутой зюйд- вестки торчал только длинный, покрасневший нос.
« 5 августа 1762 года. Судно продолжает идти по открытой воде. Наблюдается резкое сужение кромок прохода, количество встречного дрейфующего льда существенно увеличилось, и несколько раз приходилось напрямую пробиваться через его покров. Скорость не более десяти узлов, соблюдаем меры повышенной предосторожности. Днём температура + 32ь F; +24ь F., но ночью столбик термометра падает до 0ь F. Общая суточная температура продолжает понижаться. Наблюдается частичное обледенение надводных частей корпуса и рангоута. Погода солнечная, ветер умеренный…»
Утром, часов в пять, я проснулся от грохота, царившего снаружи. Было полное впечатление, что по всей палубе некто- с грохотом катает сотни мушкетных пуль. Я быстро вскочил и, торопливо одевшись, выскочил через люк на палубу. По всему судну от носа до кормы как мне сначала показалось хлестал крупный град, но присмотревшись повнимательнее я понял что ошибаюсь. Это были крупные капли в оболочке из тонкого льда. При ударе о палубу они раскалывались и всё вокруг скоро пропиталось влагой. Я много раз слышал о ледяном дожде, но только теперь воочию увидел это необычное явление, хотя вынужден был прикрыть рукавицами лицо и надвинуть поглубже шапку, так как хлестали эти ледяные глобулы весьма ощутимо. Видимость вокруг упала до нуля- я, стоя возле грот-мачты, едва различал ют. «Октавиус» с промокшими, зарифленными парусами на реях еле продвигался вперёд: целая группа вперёд смотрящих стояла, прикрываясь плащами, на баке, время от времени подавая сигналы дежурившим на шкафуте, те в свою очередь передавали сигналы на ют.
Проклятье!- выругался появившийся возле меня Метью: Промокли насквозь, теперь лёгкий мороз и всё обледенеет…
Бормоча ругательства, он пошёл дальше по шканцам и позже его слова полностью подтвердились. Дождь прекратился довольно скоро, но дело своё он сделал в лучшем виде: через полчаса столбик термометра опустился до отметки + 22ь F и весь рангоут покрылся льдом и сосульками, а по палубе можно было кататься как по замёрзшему пруду. Ситтон приказал скалывать лёд с оснастки, видимость существенно прояснилась, и судно вскоре прибавило ход.
В каюту принесли кофе и мы как обычно уселись завтракать.
Запасы иссякают- сказал Метью: Уже пришлось урезать рацион. Кофе, кстати тоже осталось на дне. Одно хорошо- рома ещё два бочонка, возможно, что скоро на него вся надежда и будет…
Нам осталось не больше двух с половиной тысяч миль- сказал Берроу: И мы выйдем из зоны риска. Главное успеть добраться до Элсмира- там ещё остались поселенцы и там можно зазимовать. Задержка произошла существенная и вопрос выхода к Гренландии пока не ясен.
Мы еле ползём и лишь изредка поддаём ходу- ответил Метью: Так что возможно, что до Элсмира нам придётся идти пешком. Дай бог, если судно не раздавит во время зимовки.
Груз застрахован- ответил я: Как и всё судно. Так что…
С марса донёсся крик, его подхватили на баке, он пронёсся по палубе, и отозвался на юте.
Ситтон насторожился и положил вилку, как в каюту постучали.
Впереди ледовый затор, сэр- с обычной своей ухмылкой появился Обсон. Мы опрометью вскочили и побежали на бак, одеваясь на ходу. Бушприт корабля словно указывал на появившуюся прямо по курсу плотную ледовую стену, состоящую из непроходимых глухих торосов, громоздящихся друг на друга чудовищными массами. Слева по борту на расстоянии полу километра высилась заснеженная громада одного из островов, справа шёл сплошной лёд.
Убрать паруса!- крикнул Ситтон и «Октавиус» через несколько минут остановился.
Берроу, оледенев, выпученными глазами смотрел на затор.
Этого не может быть- прошептал он растерянно: Здесь не должно было быть льда…Это не возможно, он должен встать здесь только через два месяца…Я не мог так ошибиться…
Спустить шлюпку- приказал я: Высадимся на затор. Возможно там есть проход. Надо это разведать. Думаю, нам удастся пройти вперёд.
Да, да- с какой-то вспыхнувшей надеждой горячо произнёс Берроу: Именно так. Так.
Шлюпки на воду!- крикнул Ситтон: Всем взять оружие!
« …В 12 часов пополудни баковым вперёдсмотрящим  был замечен ледяной затор. С борта направлена разведывательная партия в количестве десяти человек во главе с капитаном Ситтоном и штурманом Томасом Берроу. С ними отправился хозяин судна сэр Онилл. Старшим на борту в отсутствие капитана остался стар пом Дэрак Метью…»
Медленно пробираясь среди ледяного крошева, шлюпка подошла к краю затора. Вперёдсмотрящий проворно выскочил на лёд с канатом в руках и быстрым движением вставил стальную кошку в одну из расщелин. Проворно выскочив из шлюпки, я поскользнулся и если бы не руки подхвативших меня матросов, наверное сверзился бы в воду между шлюпкой и льдом. Поблагодарив их, путаясь в полах толстого шерстяного кафтана, я, увязая в снегу, полез вверх и первым оказался на высоте около семи метров. Следом за мной влез Берроу, за ним Ситтон, за ним остальные, пока внизу в шлюпке не остался только дежурный. Медленно, прикрывая глаза от слепящего солнца полой монмутской шапки, я оглядывал  распростёршуюся передо мной бескрайнюю, мёртвую и неподвижную пустыню скованного льдом огромного пролива с виднеющимися на горизонте серыми горами островов, покрытыми шапками снега. Прохода не было, так же как не было видно никаких признаков открытой воды. Вопреки расчётам Берроу, в этой части прохода лёд так и не вскрылся в этом году. Это был мат- мат поставленный мне судьбой, равно как в прошлом году поставил я в шахматной игре Рональду Блайку в его далёком отсюда особняке под Ливерпулем. Я не мог поверить глазам и словно окаменев, переводил взгляд с места на место, не зная что делать дальше.
Этого не может быть- сдавленным голосом произнёс сзади Берроу: Здесь не должно быть льда. Ведь по последним данным Королевского Географического Общества…
Быстро говоря срывающимся голосом какие-то термины, он начал показывать всем присутствующим  карты, что-то объяснял, тыкал в какие-то точки, как тигр метался по краю обрыва, лихорадочно то вытаскивая подзорную трубу, то складывая её вновь, опять хватался за карты. На него смотрели все как на безумца- он явно винил в провале похода лишь себя одного, казалось ещё секунда и он прыгнет в воду…
Я не слушал его, и как во сне механически двинулся вперёд.
Берроу, прекратите вашу глупую панику!- рявкнул Ситтон: Чёрт бы вас побрал с этим театром!
Спустившись несколько вниз я оказался на равнине, которая через две мили заканчивалась целым лабиринтом непроходимых торосов, и, увязая в снегу, побрёл к видневшемуся неподалёку пологому каменному берегу острова. Во что бы то не стало я хотел подняться по склону на его вершину, чуть не в трое выше гром мачты «Октавиуса» и увидеть оттуда общую панораму. Я был настолько погружён в себя, что не заметил даже как отдалился от своих товарищей, даже не слыша их призывных криков. Примерно через полчаса достигнув острова, я начал подъём по смёрзшейся, безжизненной каменной поверхности на которой были островки снега. Высоко подниматься мне не пришлось- скоро я увидел то, что мне было нужно. Лучше мне было не видеть этого никогда: проходов между островами не было, всё впереди, насколько хватало глаз, было наглухо скованно льдом. Я откинул капюшон с головы, как будто это могло помочь мне увидеть что-то и, застыв на месте неподвижно смотрел на разбившуюся надежду, даже не ощущая ледяного ветерка, бившего прямо в лицо…
Какой-то звук слева вернул меня в реальность: то ли услышал чьи-то грузные шаги, то ли тяжёлое дыхание, или просто чувство опасности колыхнуло меня изнутри, но повернувшись, я наконец увидел её источник.
« При осмотре ледового затора, рулевой шлюпки№ 1 Гарри Вордер оступился, вследствие чего упал в воду. Пострадавшего вытащили на шлюпку через две минуты и срочно доставили на борт «Октавиуса». Хозяин Ричард Онилл во время происшествия в одиночестве удалился по берегу…»

                НАНУК


«…Вблизи места высадки были обнаружены свежие следы медведя, перекрывающего следы сэра Онилла.…»
Глаза  у медведя разумные- так я слышал от многих охотников: И самое страшное даже не то, что перед тобой масса дикого зверя, а то, что смотрит он прямо в глаза, пронизывая и буравя своим взглядом в самую душу…
Это понял и я, когда, обернувшись, увидел совсем недалеко от себя крупного белого медведя, на появление которого в этих безжизненным местах не рассчитывал никак. Зверь стоял на камнях, метрах в двадцати позади, и в упор смотрел на меня. По видимому он следовал за мной по пятам уже давно и теперь, наконец подобрался почти вплотную. Намерения его явно были недружелюбные- весь внешний вид его говорил об этом и по всей видимости он размышлял напасть или нет. По всей видимости ему ещё не приходилось раньше встречаться с человеком и незнакомый вид добычи явно смущал его, однако именно голод заставил его преследовать меня
Как он был не похож на то грациозное создание, которое мы наблюдали плывущим с борта «Октавиуса».  Я не почувствовал леденящего ужаса, но сердце моё забилось как сумасшедшее. Медленно я попятился назад, вытаскивая один из пистолетов, а другую руку положив на эфес шпаги- наличие оружия и явное колебание зверя придало мне силы. Лобная кость у медведя неимоверно крепкая и он очень вынослив к ранам, однако на черепе его есть ни мало слабых мест и на случай промаха у меня был второй пистолет. Я не спускал со зверя глаз, а он, не двигаясь, смотрел на меня- кто из нас сорвётся первым…
Но тут прогремело один за другим несколько мушкетных выстрелов из-за ближайших камней, распоров тишину диким грохотом и наполнив воздух дымом пороха. Зверь взревел судорожно встал на дыбы, завалился на бок, поражённый прямо в голову, несколько раз дёрнул громадными лапами и затих. Из-за камней появились матросы «Октавиуса» с дымящимися мушкетами, среди них был и Ситтон, он тоже стрелял. Люди окружили тушу убитого зверя, возбуждённо переговариваясь и смеясь, радуясь удачной охоте. Ситтон с неудовольствием посмотрел на меня.
Сэр, с вашей стороны это был крайне неосторожный поступок- сказал он: Ваше счастье, что это молодой зверь, ещё не знакомый с человеком. К тому же его явно смутил запах дыма от вашей одежды- он чувствовал от него опасность. Если бы он устроил на вас засаду, он непременно сцапал бы вас, сэр. Прыжок у  белого медведя с места около семи метров…
В полном молчании мы возвращались на «Октавиус»- матросы явно радовались удачной охоте- со зверя сняли шкуру и разделали прямо на льду. Берроу постарел, казалось лет на двадцать- ссутулившись, он сидел на корме, лицо его собралось складками. Угрюмо молчал и Ситтон, я в полной прострации курил трубку. Метью на борту, увидев трофей, искренне сокрушался, что не пошёл с нами. Остальная же команда находилась в приподнятом настроении- все прекрасно понимали, что нам придётся возвращаться.
Итак, господа- сказал я, когда мы собрались в каюте на экстренное совещание ( там же присутствовал и Обсон): Впереди прохода нет. Нам придётся возвращаться. Как мне сейчас не тяжело признавать этот факт, но это на лицо. У нас на исходе провизия, топливо, и нет соответствующего снаряжения для зимовки. Мы проиграли, и нам придётся признать это. Мы вернёмся сюда в следующий раз, но уже соответствующим образом экипированные…
Этими словами я пытался успокоить лишь сам себя- парки было заключено и вряд ли какие-то пусть даже и самые достоверные факты смогут повлиять на его условия. Я поставил в ва-банк и что мне было теперь делать я не знал и сам, и вопрос на этот ответ не мог найти никак.
Мы поворачиваем- сказал я Обсону: Передайте это команде.  Я сохраняю прежнюю заработную плату для каждого её члена. Вы свободны…
 Обсон, козырнув, вышел. Было видно, что он и сам очень доволен этим фактом. Разорение всё рано было неизбежно для меня и сейчас было главное вырваться из стремительно захлопывающийся ловушки в которую зашёл «Октавиус». Не смотря ни на что у меня не было никакого желания окончить жизнь в этом унылом месте…
Надо возвращаться немедленно- произнёс Берроу: Это мой просчёт, я признаю, что даже не думал о возвращении обратно. Мы упустили время и теперь есть большая угроза быть затёртыми льдами. Мы сумеем выбраться из зоны Канадского Арктического Архипелага, сумеем даже выйти в Ледовитый океан, но к тому времени будет уже осень и туда подойдёт большое скопление льда, то самое, которое не позволило пройти в своё время сюда Берингу. Температура уже днём на превышает +32ь F. А ночью она опускается до +14ь F., а в середине сентября, когда мы только-только сумеем выйти в океан, здесь будет уже – 0ь F. У нас есть обратный курс и то существенно сократит дорогу обратно, однако ледовая обстановка ухудшается у нас на глазах и нет гарантий, что теперь за нами свободная вода…
Он весь посерел, мешки скопились под его глазами, ставшими тусклыми и безжизненными. Он как никто другой понимал всю угрозу сложившийся ситуации.
В любом случае- сказал Ситтон: Нам надо вырываться отсюда. Предлагаю держаться ближе к берегу Канады. В случае если придётся оставить корабль, мы сможем добраться по суше до реки и совершить по ней сплав…
Проделав несколько сотен миль на голодном пайке и температуре – 40- вставил Метью: У берегов Канады в это время скапливается такое количество льда, что не всякая птица даже долетит с одного присеста до свободной воды. Моё предложение продолжать идти по 70 параллели и если дорогу нам перегородят льды, то взять на 75 параллель примерно. Там будет виднее, но могу сказать, что в открытой части океана льдов значительно меньше чем в прибрежной зоне и у нас есть шанс проскочить через них, прежде чем они встанут там наглухо. Во всяком случае пока мы на корабле- у нас больше шансов вернуться назад, чем тащится чёрт знает куда посуху.
Согласен- ответил Ситтон: Но в случае если на затрёт там, у нас уже не будет шанса покинуть корабль даже на шлюпках. До ближайшей береговой точки будет не менее двухсот с лишним миль. А надеяться, что вблизи окажется какое-то китобойное судно или эскимосские племена будет равно
Вы надеетесь встретить эскимосов на побережье Канады? - насмешливо спросил Метью: Я думаю, что в это время они просто кишит ими. И скорее всего нас там встретят волки и медведи, как раз им будет чем поживиться после того как у нас кончатся запасы. А ведь я говорил вам в своё время, что брать с собой нужно не меньше чем на год…
Около часа мы спорили и под конец приняли решение идти до 75 параллели. Сейчас же остро стояла проблема выбраться из этой глухой западни…
« 6 августа 1762 года. В связи с тяжёлой ледовой обстановкой и существенным понижением суточной температуры, капитаном Джоном Ситтоном принято решение о повороте назад. Судно дошло до отметки 70 с.ш. и 98 в.д. Ветер серверный, умеренный. Видимость средняя…»
Итак, сегодня седьмое августа- сказал я, поднимая бокал хереса: Сегодня прошёл ровно год как мы соединили с леди Элизабет Блайк наши сердца и для того случая я приготовил своей жене скромный подарок…
В каюте за праздничным столом сидела Элизабет в восхитительном розовом платье китайского шёлка, Дэнис с зелёном кафтане с белыми манжетами, Ситтон, Метью и Берроу при полном параде. На праздничном столе под колпаком дымилась жареная медвежатина, старательно приготовленная Эрни Литтлом-  нашим новым коком, распространяя аппетитный аромат. Этот праздничный вечер был теперь редким исключением и ради него была открыта последняя бутылка хереса, которую я специально держал для такого случая. Кто бы мог подумать в день нашей свадьбы, что через год  мы будем праздновать его среди бескрайних льдов, угрюмых скал и низких температур,  за тысячи миль от ближайшего оплота цивилизации на борту судна, всеми силами пытающегося вырваться из всё более смыкающихся с каждым днём ледяных тисков.
Диадема, лёгкая, невесомая, заигравшая в свете свечей всеми своими узорчатыми гранями произвела настоящий фурор. Даже Метью полу раскрыв рот уставился на неё с неимоверным изумлением. Берроу только и смог выдохнуть: «Вот это красота!», Ситтон улыбнулся, рассматривая украшение. Элизабет даже привстала и выдохнула: О, Ричард! То мне?! Какая красота! Сколько же она стоила?!
Какая разница- ответил я и подойдя к ней, собственноручно надел диадему ей на роскошные рыжие волосы. Эффект был просто потрясающим- перед нами сидела настоящая императрица с властным и прекрасным лицом при виде которой хотелось опуститься на колени…
Сразу после окончания ужина, мы с Ситтоном спустились вниз в кладовую, куда нас просил зайти Эрни. Здесь было значительнее прохладней чем в моей каюте- всё усиливавшийся холод Арктики проникал сквозь обшивку и сюда и кое-где на стенах уже лежала изморозь. Эрни встретил нас на пороге кладовой, держа в руках фонарь.
Сэр- сказал он, обращаясь прежде всего ко мне: Запасов провизии осталось на месяц. И это при самом лучшем раскладе…
Он посветил вовнутрь помещения: Лук и чеснок вышел практически весь. Сухарей осталось шесть мешков, солонины всего одна бочка и то уже початая. Медвежьей туши хватит нам дня на четыре. Ещё осталось два ящика мороженой рыбы. Две бочки рому. Это всё, что осталось у нас. С хозяйственными кладовыми чуть получше. Угля хватит не более чем на три недели, пороха целых четыре бочонка, масла для ламп- десять пинт. Зимняя одежда и обувь- ещё по паре на каждого. Такой расклад, сэр…
Да, негусто- сказал я, почесав щетину на подбородке: Придётся начать жёстко экономить. Эрни, рассчитайте порцию суточного пайка на каждого человека, включая нас всех. Посоветуйтесь с доктором Ингером по этому поводу.
«19 августа 1762 года. Миновали 120 меридиан. Суточная температура упала до отметки + 14ь F. Скорость судна не больше 5 узлов. Наблюдается постоянное обледенение рангоута и такелажа. Количество шуги на воде существенно возросло, приняты меры повышенной предосторожности. В 13.47 минут по Гринвичу матрос Абнер Пейтти сорвался с мачты и упал на палубу. Пострадавший получил тяжёлые травмы и положен в лазарет под присмотр судового врача Ингера…»
Добрый вечер, доктор- сказал я, заходя в маленькую каюту, срочно переделанную под лазарет: как у нас дела?
Дела плохи, сэр- сказал Ингер устало, вытирая руки полотенцем: Пейтти совсем плох. Он уже сутки не приходит в сознание- у него сотрясение мозга и повреждён позвоночник. Боюсь, что он не дотянет до утра. Вордер весь горит- у него началась пневмония. Я стараюсь сделать что могу, но…- Ингер развёл руками: Положение тяжкое, сэр. Лекарства у меня на исходе. Луку и чесноку практически не осталось- приходиться давать каждому из команды по дольке в день, но скоро закончится и это. Тогда начнётся цинга. Нам срочно, срочно нужно возвращаться…
Мы обязательно вернёмся, Ингер- сказал я: Главное не отчаиваться. Господь милостив к нам,  грешным рабам своим…
Раздался резкий толчок- судно остановилось, словно мягко упершись во что-то. Срочно, накидывая капюшон на голову, я выскочил на палубу. Ночь была очень холодная и кожа моментально стянулась на лице. На палубе горели фонари, освещая скопившуюся на баке кучку возбуждённых людей. Среди них был и Ситтон- двое матросов что-то показывали ему во тьму прямо по курсу. Из центрального люка появился взволнованный Бероу- позабывший одеть шапку и даже не обративший внимание на холод, он ринулся по шканцам на бак. 
Что, что случилось?- появился там и я, когда приблизился к ним.
 Впереди затор, сэр- сказал кто-то из матросов, не знаю кто, указывая на бушприт во тьму. Вокруг нас окружала сплошная колышущаяся масса из шуги и битого льда- именно она и затормозила ход, когда резко убрали паруса, а впереди на расстоянии двух- трёх кабельтовых отчётливо видно было белеющее  в темноте сплошное ледяное поле, прорваться через которое даже с хорошего разгона для «Октавиуса» задачей было невыполнимой, так как оно шло чуть ли не на четверть мили вперёд и выход из пролива в открытый океан был полностью покрыт ей.
Ждём до утра- сказал Ситтон: Там увидим всё как есть.
Мы спустились в каюту, где Берроу достал карту с проложенным курсом, тем самым что помог нам подавить мятеж Каммингса, по которому мы теперь двигались обратно.
Так- сказал Берроу: Хорошая новость, что мы достигли выхода из меж островного пространства. Мы находимся тут- он поставил карандашом точку на карте: От открытого океана нас отделяет около мили. Здесь не было льда, когда мы входили сюда, значит его нанесло после того как мы прошли это место… 
Странное дело- сказал Ситтон: В то время его не должно быть здесь, он должен подходить сюда не раньше ноября. И я специально обратил внимание, что никаких признаков его приближения не было, когда мы подходили к архипелагу. Даже наоборот, всё указывало на полное его отсутствие.
Эти места непредсказуемые, сэр- ответил Метью со своим обычным сарказмом: В одном месте, что южнее в них лёд может только-только вскрыться, как в других, что севернее в то же время встанет намертво. Ранней зимы в этом году никто не предсказывал и вот факт… Однако чёрт меня подери и я сам должен признать, что такая холодина в конце августа даже в этих местах из ряда вон выходящая вещь, да и столько льда в то время здесь неимоверная редкость.
Ночь прошла полная тревожных ожиданий и как только чуть рассвело, мы на шлюпке подошли к неожиданному препятствию.
Да- сказал Ситтон: Даже под полными парусами мы увязнем здесь, не дойдя до середины. К тому же смотрите- здесь явно присутствуют крупные плавучие льдины- мы сможем запросто повредить корпус.
А если пустить впереди шлюпку и отбойниками разгребать проход- предложил я: А корабль пойдёт сзади под зарифленными парусами.
Идея хороша, если бы в этой шуге были бы маленькие льдинки- сказал Метью: Но здесь куски по три тонны весом. Можно разогнать их взрывами- это даст более практичный результат. Однако это может спровоцировать обрушение в воду большой массы нависшего льда с ближайшего острова. Последствия могут быть самыми паршивыми...
Можно попробовать- сказал Берроу: Залив достаточно широк, дабы лёд мог потесниться и нас не выбросило на берег…
Во всяком случае у нас другого выхода нет- ответил Ситтон: Свирт, высадите нас к тому острову. Если мы не вернёмся через три часа, отправляйтесь следом за нами и будьте осторожны. Старшим на борту остаётся Дэрак Метью. Сэр Онилл, вас так же я попрошу не покидать корабль...
Сказано это было тоном категорического приказа и мне пришлось волей- неволей подчиниться.
Высадившись на берег, Ситтон, Берроу в сопровождении пяти матросов пошли по берегу к видневшейся неподалёку заснеженной вершине, а шлюпка пошла обратно к борту «Октавиуса».
Покачиваясь на волнах, я провожал взглядом их маленькие на фоне громадного мрачного берега фигуры, подобно тараканам ползущие по пологому снежному склону наверх.
Все три часа я провёл в мучительном ожидании, сидя в каюте, накинув кафтан- в целях экономии угля каюта уже не отапливалась с такой силой как раньше. Элизабет развлекала меня игрой на фисгармонии, но я никак не мог отвлечься от мрачных мыслей. Я тихонько открыл сейф и вытащив шкатулку с бриллиантом, раскрыл её, любуясь сверкающими гранями. Вот оно- спасение доброго имени Ричарда Онилла! Но это всё будет потом, а сейчас главное вырваться отсюда, остальное уже мелочи.
Это немного приободрило меня и буквально через полчаса вернувшаяся с берега шлюпка доставила на борт Ситтона и Берроу. Последний прибодрился- сразу было видно что с высоты горы, куда они ходили им открылось хорошее зрелище.
Итак- Берроу вновь развернул на столе карту: Льда нагнало действительно очень много и он скапливается у берега материка. Часть его, как мы убедились сами зашла в проливы Канадского Архипелага и одна из них заблокировала нам путь. Однако поспели мы вовремя- свободная воде есть вот тут- он показал на карту: Так что мы, выйдя из зоны островов архипелага, возьмёт на Север и пойдём до 75 параллели, после чего повернём обратно на Восток.  По свободной зоне между скопившемся у берегов Северной Америки прибрежным льдом и дрейфующим Арктическим, сможем проскочить обратно к Берингову проливу, прежде чем там встанет сплошная масса.
Порядочный крюк- сказал Метью: И опять на лезвии ножа. Однако это наш единственный шанс. Правда от берега мы не меньше чем за двести миль. Капитан тут прав…
Надо готовить бомбы- сказал Ситтон: Сейчас дорог каждый час. Шуга становиться всё плотнее, и зона свободной воды уменьшается с каждым днём. Днём будет фордевинд, и это наш шанс... Делаем подрыв…
«20 августа 1762 года. От полученных травм  в 7.00 утра по Гринвичу скончался матрос Абнер Пейтти. Команда судна готовится к разгону ледяного затора с помощью самодельных бомб…»



                ДОКТОР  ИНГЕР


«21 августа 1762 года. На плавучий лёд установлены пороховые заряды, команда готовиться к подрыву затора. Приняты меры для предотвращения аварийной ситуации…»
Спустить шлюпку №1- крикнул Ситтон и с удивлением вытаращился на меня: Сэр…
Я был облачён в тёплую матросскую куртку и штаны, на голове традиционная монмутская шапка.
Капитан- сказал я: Сейчас моё место среди команды, каждый человек на данный момент должен прилагать максимум усилий, дабы вырваться с этого места. Вы должны руководить судном, Берроу занимается расчётами, а я, как человек здоровый, но малоопытный в навигационных делах должен подчиняться вашим приказам…
Да, сэр- растерялся Ситтон: Конечно, сэр…
Отставить!- приказал я: Капитан, я хочу помогать в установке бомб на лёд. И зовите меня просто Ричард.
Займите своё место в шлюпке, Ричард- сказал Ситтон: Вами будет командовать Метью…
Берроу, приложив все свои познания в математике,  рассчитал количество пороха в каждой бомбе и расстояние между гнёздами их укладки. Всего вышло пятнадцать небольших, просмоленных, наглухо закупоренных бочонков, набитых порохом, на поверхность каждого из которых на длинной палке был примотан красный флажок. Бомбы были погружены в шлюпку, которая отвалив от борта «Октавиуса», пошла к плавучей ледяной массе. Не только я один заметил, что судно за это время  довольно сильно отнесло назад от точки нашей остановки. 
Вскоре мы вклинились между льдинами, которые с высокого борта шхуны казались небольшими, однако сидя в шлюпке мы оказались словно среди айсбергов. Вся эта огромная масса находилась в беспрестанном движении: колыхалась, поднимаясь то вверх, то вниз, перемещалась то влево то вправо, скрипела, трещала, издавала громкое хлюпанье, глухое бульканье. Шлюпке приходилось просто протискиваться сквозь неё, отыскивая проходы и рискуя ежесекундно быть опрокинутой или затёртой. Одни гребли, другие, в том числи и я баграми и палками, а то просто и руками в рукавицах отпихивали льдины или протаскивали мимо них шлюпку вперёд. Метью сидел, уставившись в бумаги Берроу и держал в руке хронометр.
Первая!- крикнул он и тяжёлый бочонок вывалился за борт- красный флажок высоко взметнулся вверх. Я весь взмок от пота, но продолжал отталкивать льдины, хотя снег изрядно попадал мне за рукавицы и руки основательно закоченели. Воздух спёкся от сдавленной ругани
Вторя!- и очередной бочонок полетел за борт: Навались! И-р-р-раз!
Третья!- мы продолжали движение. Я уже потерял счёт времени и мне казалось, что этому ледяному хаосу конца- края нет, когда льдины неожиданно расступились и мы вырвались на открытую воду. Я с облегчением перевёл дух- мы с превеликим трудом, но прошли сквозь затор, потратив на это дело не меньше четырёх часов. Без сил я свалился на банку- перед глазами мелькали разноцветные круги. Метью с усмешкой протянул мне флягу с ромом и глоток огненной жидкости придал мне сил.
Эй, дамочки- весело крикнул он матросам: Чего приуныли? Вас ожидает на борту ром и веселье! А ну-ка старю добрую песню запевай!
И, задрав голову к верху, противно за гнусавил старинную разбойничью песню:
«Пятнадцать человек на сундук мертвеца!»
«Ио-хо-хо-хо! И бутылка рому!»- грянула команда, разом навалившись на вёсла. Шлюпка шла максимальным ходом к небольшому мыску. Метью вытащил пистолет и в такт песне размахивал им в воздухе. Слово «Рому» он умышлено коверкал, произнося «Рёмю!», отчего от песни у меня пробегали мурашки, хотя я уже слышал её не раз в Ливерпульских кабаках.
«Они пожирали своих мертвецов!
   Ио-хо-хо-хо и бутылка рому!
   Жевали мослы их, пили их кровь!».
Действительно ледяной фронт стоял слева и тянулся к невидимому отсюда берегу Канады, часть его, которую мы только что преодолели, занесло дрейфом в пролив (хотя не исключено что там было какое-то течение), а справа была действительно чистая вода по которой подобно парусам кораблей, спешащих в гавань, до самого горизонта двигалась армада бесчисленных льдин.
«Глазами сверкал как лесная сова!
  Ио-хо-хо-хо и бутылка рома!
  И в хохоте страшном тряслась голова!»- Раздавалось в холодном воздухе.
Вовремя вышли- подумал я про себя, озираясь по сторонам.
«Пей, и дьявол тебя доведёт до конца!
  Ио-хо-хо и бутылка рома!».
Табань!- заорал Метью, после чего вскинул пистолет и нажал на курок. Выстрел прогремел в воздухе, эхом шарахнул по расщелинам, гулко отдался от выступов и скал. Это был сигнал- в ответ до нас донёсся глухой взрыв, через минуту ещё один и ещё. Вскоре из-за мыска показался идущий под брифоком «Октавиус» на палубе которого передвигались человеческие фигуры. На баке сверкнули красные вспышки и донёсся треск мушкетных выстрелов, в тот же момент льдины по ходу движения судна взбучились и прогремел взрыв, поднявший вверх целый столб воды. Всё было очень просто: С бака стреляли из мушкетов, целясь в красные флажки, в то время как судно аккуратно двигалось вперёд по освобождавшемуся от льдин, разогнанных очередным взрывом пространству, которое вновь быстро смыкалось за кормой судна. Тут нельзя было зевать ибо малейшая задержка могла остановить продвижение, нельзя было и торопиться, что бы не попасть самим под свой же взрыв- так что от Ситтона, стоявшего на баке требовалось максимум его капитанского умения и опыта в руководстве манёврами. Отбрасывая заиндевевшим форштевнем попадавшиеся на пути редкие льдины, судно шло вперёд, команда стояла по обеим бортам, баграми и крючьями отталкивая  вершины вновь подступавших льдин, от стрелков на баке требовалась железная выдержка, дабы сохранять меткость на качающемся корабле. Дэнис, Эрни и ещё один из матросов перезаряжали их мушкеты. Несколько человек стояло на реях, Берроу что-то кричал с марса, показывая рукой вперёд.
Через несколько минут корабль уже поворачивал на чистую воду и на его реях развернулись все паруса. «Октавиус» вырвался из ледяной мешанины и теперь под попутным ветром быстро двинулся в нашу сторону.
Вёсла на воду!- крикнул Метью и повернул румпель на румб к востоку. Шлюпка по касательной быстро пошла на сближение с кораблём, который, отойдя кабельтовых на три от кромки плавучего льда, зарифил паруса, ожидая нас. Через тридцать минут мы были уже на борту. Я промёрз до костей и еле держался на ногах, но не смотря на это долго ещё стоял на юте, пристально смотря на уходящие угрюмые берега островов Канадского Арктического Архипелага за дикой природной стихией которого осталась победа над всем математическим гением человеческого разума. Обед, приготовленный руками Элизабет, заменивший на камбузе во время манёвров кока придал мне силы, но душевного упадка не подняла даже изрядная порция рома и похвала Метью, от которого по час доброго слова невозможно было вытянуть и клещами. Обед в каюте, состоявший из маленького куска варёной медвежатины и небольшой порции каши прошёл в полном молчании.
У нас практически не осталось пороха- сказал Метью: Всё извели на бомбы. Охотится придётся теперь крайне аккуратно…
Если что попробуем поставить ловушки на птиц или ловить рыбу- сказал Берроу: Но нам нельзя останавливаться. Если только не заметим медведя на льдине- тогда нужно бить наверняка…
Вырвавшийся из ледяной ловушки «Октавиус» стремительно шёл на Северо- Восток.
«12 сентября 1762 года. Идём во льдах. В три часа ночи от пневмонии скончался матрос Вордер. Отмечено существенно понижение температуры. Днём столбик термометра не поднимается выше 0, ночью температура опускается до – 20 ь F. Наблюдается постоянное обледенение корпуса и такелажа. Команде приходиться постоянно сбивать ледяные наросты. Количество дрейфующих льдов увеличилось в трое. Вынуждены отклониться от первоначального курса до 72 параллели с.ш. Ветер северный, умеренный, временами идёт сильный снег. Видимость плохая…»
Снег крупными хлопьями падал из темноты морозной ночи на поверхность воды и не сразу таял, продолжая некоторое время держаться на ней, напоминая миниатюрную каравеллу с причудливо распущенными белыми парусами. «Октавиус» был весь белый от него и высоко на реях он лежал в темноте как на ветках какого-то диковинного дерева в лесу. Со снастей свешивались сосульки, железо блоков заиндевело, палуба и надстройки в свете единственного фонаря на шкафуте сверкали от инея. Было чрезвычайно холодно- не смотря на длиннополую, меховую шубу, покрывавшую меня с головы до пят и уэльский парик, мороз ощутимо кусал меня за нос и щёки, а борода с усами покрылись сосульками. Нас окружали угрюмые льды и многочисленные айсберги, между которыми мы шли уже больше недели. На палубе не было ни души- только на юте виднелась заснеженная фигура рулевого с головы до ног покрытого шубой из глубины капюшона которой шёл лёгкий пар от дыхания, да на баке неподвижно стояли два силуэта вперёд смотрящих… Запасы провизии и угля катастрофически сокращались- в продуктовой кладовой осталось только несколько мешков с сухарями, да несколько кусков вяленой медвежатины, а так же полупустой бочонок рома. Я приказал распечатывать мешки с чаем и пить команде крепкий чай, но эффект от того был незначительный. Холод пронизывал судно насквозь и все спали практически в полной в одежде: огонь горел только в моей каюте и печке кубрика. На камбузе уже давно погасли плиты, и в бывшем царстве Каммингса теперь был иней и холод. Берроу стал бледным, измождённым, у него ввалились глаза, и он выглядел неимоверно постаревшим. Метью зарос всклокоченной гривой волос и длинной бородой, неимоверно исхудал и словно скрючился от мороза. Он часто кашлял и дышал со свистом, хватаясь за грудь, словно ему не хватало воздуха. Ситтон так же резко осунулся, но держался с прежней выправкой, однако раскрасневшиеся, слезящиеся от бессонных ночей глаза его выдавали чудовищное внутренне напряжение. Элизабет заболела ещё неделю назад, а три дня тому назад и вовсе слегла и с тех пор не поднималась с постели. С каждым днём ей становилось всё хуже и хуже и Ингер высказывал серьёзные опасения. Я утешал и развлекал её как мог и изредка на её посеревшем, лице с впалыми щеками появлялась слабая, усталая улыбка. Команда выглядела как призраки, безмолвно передвигающиеся по всему кораблю: не было ни прежнего задора, ни шуток, ни смеха. Дэннис резко ослаб от недоедания и холода, и вскоре его пришлось поместить в лазарет.
На встречу нам не только не попалось ни одного судна, но даже белые медведи, казалось стороной оплывали «Октавиус»- за всё время с момента как мы покинули Канадский Архипелаг, мы так и не встретили ни одного из них. Несколько раз видели лежащих на льду тюленей, но ещё за долго до приближения к ним на расстояния выстыла с палубы, эти осторожные животные, обладающие неимоверно острым слухом и зрением, ныряли в воду. В двух из них нам удалось таки попасть, но смертельно раненые, истекающие кровью они всё рано сползали в воду, и исчезали в родной стихии, прежде чем мы успевали поймать их.  С рыбой дела обстояли несколько лучше, однако это мало спасало нас от всё обостряющегося с каждым днём голода. И частенько я ловил себе в спину ненавидящий взгляд от какого- ни будь матроса. Несомненно, что виноватым во всех своих злоключениях они считали непосредственно меня и судя по всему многие из них уже искренне жалели, что не выбросили нас с корабля в тот день, когда я убил Каммингса. Они уже не скрывая говорили дерзости Ситтону, грубили Берроу, и несколько раз между Метью и кем либо из членов команды вспыхивала ссора,  иной раз перераставшая в потасовку. Однако корабль шёл вперёд, и никто не терял надежды, поэтому, не смотря ни на что бунта не следовало, ибо каждый прекрасно понимал, что в данной ситуации это гораздо усугубило бы положение…
Мои мрачные размышления прервал матрос Поттс в своей заснеженной шинели и глубоко надвинутом уэльском парике напоминавший какого-то диковинного зверя , влезшего из темноты арктической ночи на палубу.
Сэр- хрипло сказал он: Вас просит к себе доктор Ингер…
Сейчас-ответил я и быстро спустился в люк, плотно прикрыв за собой его крышку, после чего ощупью- огни не горели теперь даже в коридоре, добрался до лазарета.
Вызывали, доктор?- спросил я, зайдя в лазарет и откидывая с головы капюшон.
Да, сэр- Ингер сидел за столом при свете маленького масляного фонаря- единственного освещения в лазарете, освещавшего лишь маленький участок из тьмы вокруг. Он был в шерстяной куртке, уэльском парике и рукавицах. В лазарете было холодно, пар шёл изо рта и на стенах кое-где посверкивал иней- помещения где не было огня выстуживались моментально.
Пройдёмте со мной, сэр- сказал доктор, поднимаясь со своего места: Вам нужно увидеть это.
Я проследовал за ним и скоро остановился у шконки матроса Генри, того самого, что принимал активное участие в мятеже. За последнее время слегло пятеро человек из команды, и Генри был одним из первых.
Генри- аккуратно потряс его за плечо Ингер: Можно тебя на секунду…
Из-под целого вороха шерстяных одеял показалось заострившаяся восковая маска неподвижного, лишённого всяких красок и эмоций лица, уставившегося на нас мутными расширенными глазами.
Открой рот, Генри- сказал Ингер: Смотрите на его дёсны. Что вы видите?
Какие-то кровяные мешки меж зубов, а тут язва и тут и здесь, словно прикус…- внимательно рассматривая десна матроса: И синеватые какие-то.
Это цинга, сэр, точнее её начальная стадия. У него уже распухли и кровоточат межзубные сосочки, а на слизистой полости рта появились язвы. У остальных похожие признаки, у всех на ногах сухая кожа в виде тёрки и видны кровоизлияния вокруг волосяных луковиц.- сказал Ингер: Чапмена вчера рвало кровью. По видимому он заболел раньше всех.
На борту же был лук и чеснок - растерянно сказал я: А прошло не больше трёх месяцев, как включили режим жесткой экономии.
Скрытый период цинги идёт от 4 до 6 месяцев- ответил Ингер: Свежей зелени и так было мало, но теперь её нет вовсе, и сейчас заболевание прогрессирует стремительно. К тому же все люди разные и по разному противостоят как этому так и другим заболеваниям… Это всё, что я хотел показать вам, сэр, вы как и капитан должны быть в курсе всего, что происходит на борту.
Спасибо, Ингер- ответил я: Как Элизабет?
Очень плоха- ответил Ингер: У меня почти не осталось никаких лекарств, я всё израсходовал…
Она дотянет до Чукотки?- спросил я.
Дай то Бог, сэр дотянуть нам всем.- ответил Ингер: Мы все теперь в его власти.
В полном молчании я зашёл в свою каюту- там было несколько теплее чем на остальном корабле и теперь там жили мы все: Берроу, Ситтон и Метью. Пройдя за перегородку к Элизабет, я несколько минут молчал, смотря на неё- она опять лежала в забытье тяжкого сна под целым ворохом одеял. Не мывшаяся много месяцев, исхудавшая до костей, с растрёпанными поредевшими волосами, она потеряла всю свою былую красу и теперь выглядела совершенной старухой.  Впрочем, не думаю, что я смотрелся чем-то лучше неё…
«18 сентября 1762 года. Вокруг скопилось огромное количество льда. Свободной воды практически нет. Запасы топлива и пищи на исходе. Экипаж страдает от сильного холода. В ночь с 17 на 18 сентября скончались матросы Даймон Глен и Френсис Чампмен. Судно продвигается вперёд со скоростью не более семи узлов. Наблюдается сильное обледенение всего рангоута и корпуса. Дневная температура – 20ь F., ночью температура опускается до – 40ь F. Ветер слабый, северный видимость плохая, над водой почти круглосуточно висит плотная дымка…»



                ПЛОТНИК  ГОББС

«24 сентября 1762 года. Температура воздуха днём +14 градусов, ночью опускается до 0.
Льды покрывают восемьдесят процентов воды вокруг. Судно еле продвигается вперёд, скорость не больше пяти узлов. Наблюдается полное обледенение надводной части корпуса и частичное обледенение такелажа. В 14 часов по Гринвичу обнаружили таинственное исчезновение матроса Гарриса Бриггса. Скорее всего он упал за борт, поскользнувшись на обледеневшей палубе, однако свидетелей этого происшествия не обнаружилось…»
Судно резко качнуло, снаружи раздался негромкий стук, словно что-то тяжёлое прокатилось по правому борту, нас ещё пару раз мотнуло и, хрипло заскрипев всем корпусом, корабль остановился. Я моментально вышел из тяжкого чугунного сна, лишённого всяких сновидений, не приносящего ничего, даже временного облегчения, которым  я уже неделю не спал, а выключался, так как измотанный организм
С трудом отодвинув с себя ворох тяжёлых одеял, я, застонав, вылез из шконки и полу ощупью- в камине еле тлела кучка углей, пробрался к выходу из каюты. Засветив фонарь, я прошёл по коридору и поднялся на шкафут. Ночь была неимоверно тёмная и чудовищно холодная: на палубе не горело уже ни одного огня, на небе не было видно ни луны, ни звёзд, только за бортом совсем рядом маячили как бесчисленные призраки белые, бесформенные пятна льдин. Снаружи всё промёрзло уже насквозь и покрылось плотной ледяной коркой, сбивать которую ни у кого не было уже сил, за исключением подвижных блоков и кнехтов за которые цепляли канаты. Во внутренних помещениях господствовала  сырость: из-за отсутствия топлива судно не отапливалось как следует и потому где ещё оставалось тепло скапливался конденсат, пропитавший всё вокруг и прежде всего матерчатые вещи. Шелка и мешки с чаем в трюме заледенели и превратились в твёрдые куски наста, с родне кирпичам. Бороться с этим было невозможно и сырость была для нас даже страшнее холода: при выходе на мороз, она мгновенно превращалась в лёд, а в помещении опять превращалась во влагу, медленно сохнущую на наших телах и безжалостно забирающую и без того скудные остатки тепла у измотанного недоеданием организма. Следом за мной ковылял Берроу: у него от сырости страшно опухло лицо и  болели суставы, каждое движение давалось ему с большими мучениями…
Наверху, на шканцах у правого борта скопилась небольшая кучка народа, смотревших куда-то за борт. Сверху из тёмной бездны неба шёл мелкий, колючий снег, запорошивший всё вокруг и от него было немного светлее. В сгорбленном старике, на котором теперь свободно болталась шуба, с перемотанным лицом шарфом и головой, ушедший в уэльский парик теперь с трудом можно было узнать прежнего энергичного и хладнокровного Ситтона. В руке он держал тускло чадивший фонарь, которым, наклонив над бортом, светил вниз.
Что случилось?- спросил я, подойдя к ним.
Нас затёрло льдами, сэр- ответил он: Корпус судна цел, но мы остановились. Придётся ждать утра, сейчас ничего не видно.
«25 сентября 1762 года. Нас затёрло льдами, судно остановилось в точке 72  с.ш. и 145 в.д. и его продвижение на данный момент не представляется возможным. Провизия на исходе, уголь закончился. Капитан Ситтон приказал рубить на растопку мебель и внутренние переборки судна, но из-за сырости дрова практически не загораются, приходится использовать остатки пороха для поддержания огня. Температура днём не превышает отметки 0, ночью опускается до – 27ь F. В ночь с 24 на 25 сентября на посту замёрз вахтенный Билл Джонсон. Той же ночью в лазарете скончались матросы Генри Баллорт и Саймон  Свирт. Ожидаем рассвета, что бы предпринять меры по освобождению корабля изо льда…»
Всю ночь на «Октавиусе» никто не спал и утром, как только на горизонте забрезжил рассвет, я, Метью, Ситтон и Берроу, прихватив с собой боцмана, спустились вниз на лёд, и с трудом, проваливаясь в плотный наст, обошли всё судно вокруг…
Весь корпус корабля по самую ватер-линию был плотно схвачен льдом, будто врос в него. С трудом, по обледеневшим выбленкам я поднялся на марс и оттуда, обдуваемый ледяным ветерком, шедшим с севера, в подзорную трубу осматривал всё вокруг. На многие мили от корабля сплошным лесом шло беспорядочное нагромождение льда, образуя торосы в ином месте высотой с небольшой холм. Однако то тут то там проглядывали небольшие оконца свободной воды- не более пары десятков метров. Это говорило о том, что лёд схватился ещё не плотно и хороший шторм мог взломать тот покров. Спустившись вниз, мы немедленно собрались в моей каюте. На столе дымились стаканы с крепким, но уже потерявшим из-за сырости весь свой вкус и аромат чаем без сахара и отдававшем жухлой соломой. Это было уже единственное наше спасение от холода, так как единственный приём пищи, приходившийся на обед, и состоявший из крохотного куска застывшей вяленой медвежатины и нескольких под плесневелых сухарей служил только лишь спасением от голодной смерти.
Ночью будет шторм- сказал Берроу, откинув капюшон с мертвецки бледного лица с ввалившимися щеками и тусклыми, погасшими как у глубокого старика глазами, заросшими седой, беспорядочной щетиной: Барометр стремительно падает. Мне кажется, что ветер взломает ледяной покров и нам удастся вырваться отсюда.
Да- ответил Метью: Это наш единственный шанс . В своё время я подобным образом вырывал своё судно изо льда. Кроме последнего, когда его во время такого шторма просто раздавило.
Лёд ещё слабый, его толщина не более двух дюймов.- сказал Ситтон: Поэтому предлагаю сейчас подрубить его вдоль бортов, где только будет возможно, и завести якорь за ближайший торос, что бы когда ледяной покров придёт в движение, сорвать судно с места. Риск большой, но другого выхода у нас нет. Хозяин, судно придётся облегчать…
Да- да- ответил я: Делайте всё, что нужно для этого. Освобождайте трюмы…
Через полчаса часть команды, выстроившись в живую цепочку от трюмных люков к фальшборту, уже выбрасывала из трюмов их содержимое. Без какого-то чувства смотрел я как летят вниз, стукаясь об лёд и рассыпаясь от ударов мешки с чаем и специями; как с грохотом и звоном падают, разбиваясь, ящики с фарфором; как шлёпаются тюки с шёлком. Весь лёд вокруг корабля за чернел от рассыпавшегося из мешков чая, покрылся щепками, осколками, тряпьём и прочим мусором в который превратилось всё моё состояние. Другая часть команды, подгоняемая почерневшим от холода, высохшим Метью с монотонным стуком ломами и топорами обкалывала обхвативший киль лёд. Через два часа всё было кончено: трюмы были почти полностью пусты, Ситтон приказал так же выбросить часть оснастки, запасные паруса и почти все канаты, дабы максимально облегчить «Октавиус». По приказанию Ситтона корабельный плотник Гоббс из запасных частей рангоута сделал волокушу, на которой был оттащен якорь до ближайшего тороса, канат от которого туго натянули на кабестан. К вечеру всё было готово и нам оставалось только терпеливо ждать. Шторм начался ночью. В кромешной тьме яростно завывал ветер, кружа и завивая между мачтами «Октавиуса» миллиарды снежинок; тучами поднимал снег с ледяного поля, в бешенстве швыряя его в борта и на палубу, стучал в окна, грозя выбить стёкла.  Ледяное поле вокруг и в самом деле пришло в движение:  с пушечным грохотом и лязгом громадные льдины сталкивались между собой; скакали во тьме, запрыгивая одна на другую; переворачивались; раскалывались от ударов.
«Октавиус» мотало из стороны в сторону, корпус трещал и стонал и вот-вот, казалось, казалось, корабль вырвется из ледяного плена. Льдины били в его борта многотонными ударами, сотрясая «Октавиус» от носа до кормы и обрушивая всё внутри его кают.
Навались!- орал Метью, перекрывая рёв бури: Все вместе! Взяли! Р-р-р-раз!
Команда яростно навалилась на рукоятки кабестана- судно дёрнулось и действительно двинулась вперёд. Его начало шатать сильнее, и на обледенелой палубе еле возможно было уже удержаться. Последовал ещё один толчок, на этот раз гораздо сильнее первого, судно на этот раз уже ощутимо продвинулось.
«26  сентября 1762 года. Попытка вырвать судно из льда успехом не увенчалась. Ледяной массив вокруг встал неподвижно. Признаков открытой воды вблизи корабля не наблюдается…»
К пяти утра ветер утих окончательно, лишь изредка его злобные порывы налетали на «Октавиус», осыпая колким снегом палубу и надстройки. Все снасти были покрыты плотным слоем льда, свешивающимся сосульками с рей, вант и стеньг. За ночь судно замело снегом почти по самые борта и лёд громоздился вокруг выше мидела, было полное впечатление, что корабль словно приподнялся  над окружающей ледяной пустыне, словно под ним вырос холм. Вчерашняя компания была проиграна полностью- судно не только на вышло из ледяного затора но и наоборот мороз, уже не поднимавшийся даже днём выше отметки - 20ь F, плотно схватил всё вокруг. Шторм, на который мы так рассчитывали, взломал лёд, но в действительности не только не помог нам освободиться от его тисков, а даже наоборот даже усугубил положение, с новой силой потом заковав корабль в ещё большие оковы. Вырваться из плена надежды больше не было. Это я понимал, стоя на баке обречённого судна. Да, оно было застраховано, как и весь уничтоженный нами в этой тщетной попытке освободиться груз, но какой теперь был в этом во всём смысл…
«…Приказом капитана Ситтона корабельный конопатчик Хью Уиглз при помощи помощника Перси Коллинза плотно законопатил все щели и герметизировал большинство люков  во избежание продувания судна…».
В еле тёплой, насквозь про сыревшей моей некогда шикарной каюте, установилось тягостное молчание. Я нервно сжимал зубами потрескавшийся от холода чубук своей трубки - вместо табака, запас которого израсходовался уже месяц назад, и в ней тлел сырой китайский чай. От этого курева у меня не проходили животные боли, но не смотря на все увещевания Ингера, я не мог никак без курения. Доктор сам заболел и еле держался на ногах. Но продолжал при этом из последних сил ухаживать за заболевшими, количество которых теперь росло с каждым днём.  Прошедшая ночь унесла ещё одну жертву: в лазарете скончались матросы Гарри Вордер и Джек Коу.
Нам надо покидать корабль- сказал Ситтон: Скоро наступит зима и температура может понизится до – 50. На мне продержаться будет тут, и я предлагаю покинуть корабль, пока у нас ещё есть шанс на это.
Мы находимся в двухстах сорок семи милях о берега Аляски- сказал Берроу: И пока не установились сверхнизкие температуры, у нас ещё есть шанс добраться до него. Нужно сделать волокуши и тащить шлюпки волоком по льду, на тот случай если мы встретим открытую воду.
Я согласен с вами- сказал я: Судно придётся бросать. Но на борту по крайне мере семь обессиленных человек, которые не смогут идти. Среди них и моя жена. Что нам делать с ними?
Леди возьмём с собой- сказал Метью:А остальных избавим от мучений…
Что вы говорите?!- закричал я: Это бесчеловечно…
Вы говорите о человечности?- спросил со злой усмешкой Метью: Когда я с самого начала пытался вбить вам всем в головы, что запастись нужно как минимум на год… Не все мы, даже самые здоровые из нас сможем дойти до берега.
Мы можем погрузить неспособных идти в шлюпки- ответил Берроу и между на и Метью вновь вспыхнул яростный спор, только на этот раз он вели его сиплыми, едва слышными голосами. Хватит!- оборвал я их полемику: Мы возьмём с собой всех и баста!
В ответ Метью хрипло расхохотался: Вы обрадуйте этим решением команду и посмотрим, что вам ответят на это!
В дверь постучали, и на пороге каюты возник доктор Ингер. Он глухо, булькающие откашлялся и снял с головы свою зюйд- вестку, покрытую сверху уэльским париком.
Вызывали сэр?- спросил он не своим, хриплым, глухим голосом. Доктор заболел уже несколько дней, но продолжал упорно заботиться о своих подопечных и, казалось, твёрдо внушил себе, что не имел права слечь сам.
Да- ответил Ситтон: Ингер, мы вынуждены покинуть корабль.
На борту около  семи человек, которые не смогут уже идти сами, включая леди Блайк и Дэнниса Оннила.-сказал доктор: Что нам делать?
Возьмём их с собой- ответил Ситтон: Положим в шлюпки, и более здоровые будут тянуть их по льду на волокушах, пока мы не встретим свободную воду.
Доктор на секунду задумался и тени складками легли в его и без того исхудавшем лице.
Картина, нарисованная самыми мрачными красками, была понятна ему и без лишних слов.
По крайней мере мы не поддадимся малодушию, как не было безнадёжно их положение- ответил он: Дай Господь всем нам сил суметь преодолеть всё это…
Готовьте больных- ответил Ситтон и я краем глаза увидел как на лице Метью промелькнуло выражение злобной досады. В критической ситуации этот эгоист до мозга костей  начинал жить волчьими законами, и я готов был поручиться, что не колеблясь бросил бы нас всех, если ему только выпал бы шанс спастись одному.
В кубрике было темно, лишь еле теплился огонь в печке, неясно освещая очертания висящих гамаков и лежащих в них в полной одежде, покрытых   и какими-то тряпками людей. Там стоял удушливый запах какой-то сырой гнили и немытых человеческих тел, настолько плотный, что, казалось его можно было резать ножами. При виде капитана лежащие в гамаках разом приподнялись- пятнадцать пар острых глаз внимательно смотрели на нас из полутьмы. Я видел бледные, с заострившимися чертами, смотрящие на нас из провалов капюшонов, костлявые кисти рук, держащиеся за края гамаков, впалые глазницы- казалось, что мы находимся в преисподней, среди обречённых на вечное мучение душ.
Ребята- по простому обратился к ним Ситтон: У нас почти не осталось продовольствия, и мы не сможем зазимовать здесь. Я пришёл вам сказать, что мы вынуждены покинуть корабль.
Ситтон поставил на стол посреди  кубрика последний масляный фонарь, зажигаемый уже только в самых крайних случаях, и расстелили карту. Мгновенно практически все вскочили из своих гамаков и сгрудились вокруг стола, уставясь на нас.
Мы находимся здесь- Ситтон показал пальцем на отмеченную точку: Это 72 градуса северной широты и 146 восточной долготы. По всей вероятности льды продолжают дрейфовать, и нас потихоньку сносит на запад. Мы находимся в двустах пятидесяти милях от побережья Аляски, которое я планирую достигнуть по льду, прежде чем суточная температура опуститься здесь до -50. Мы возьмём с собой шлюпки, на тот случай если встретим открытую воду. В них разместятся все те, кто ослаб и не может идти…
Он замолчал, пристально вглядываясь в окружающие лица. На удивление никакой реакции не последовало, только Обсон сказал: Это вполне хорошая идея. И я думаю, что она и в самом деле осуществима. Только, право мертвецов нужно оставить здесь…
Если в человеке пусть даже и еле теплиться жизнь, то он не мертвец- ответил Ситтон и к моему неимоверному удивлению никаких возражений на эти слова не последовало.
Гоббс- сказал Ситтон: Приступайте к изготовлению двух волокуш и поставьте на них шлюпки. Возьмите себе в помощники всех, кого не пожелаете нужным и можете расходовать любой материал. Корабль всё рано обречён. Сколько времени вам на это понадобиться?
Если учесть, что придётся ломать часть рангоута , то к завтрашнему полудню шлюпки уже должны стоять на полозьях- ответил Гоббс: да, сэр. Где-то так, если не возникнет никаких осложнений. Хотя вряд ли, сэр они смогут у нас возникнуть.
В таком случае приступайте немедленно- сказал Ситтон.
Слушаюсь,сэр- ответил Гоббс и, козырнув, и, повернувшись к команде, произнёс: Баллори, Поттс, и Стьюдент пойдёте со мной. Возьмите топоры, ломы и крючья.
Отлично- сказал Ситтон: Гоббс, вы остаётесь за старшего. Доложите лично мне как только закончите работу…
Слушаюсь, сэр- ответил Обсон. Все мы были неимоверно удивлены такой совершенно лишённой эмоций  краткостью. В полном молчании мы поднялись в мою каюту.
Не нравиться мне это спокойствие- сказал Метью: Чересчур покорны стали, не находите?
Сверху раздался грохот ударов и треск отдираемых досок, сопровождаемый глухой руганью и криками Обсона. Доски и брёвна падали вниз на ослепительно сверкавший под солнцем снег, где Гоббс с двумя помощниками стучал топорами, подгоняя их одна к другой.
Мы все втроём присоединились к работе. Я помогал ломом выворачивать из палубы доски, указанные Гоббсом и не испытывал при этом никаких эмоции к своему кораблю, который и вправду уже стал частью меня самого. Дело было даже не в страховке- мне просто хотелось жить и спасти жену и брата от лютого холода вскоре воцарявшегося тут.
К концу дня обе шлюпки уже стояли на волокушах и в них уже были сложены необходимые вещи. Команда работала с неимоверным рвением и нигде не проскользнула даже нотки недовольства. Всем хотелось поскорее выбраться из этого ледяного плена и все понимали, что только сообща можно будет сделать это. Как только на последней шлюпке был натянут сверху брезент, дабы её не занесло снегом, к нам подошёл Гоббс.
Всё готово, сэр- сказал он, утирая лицо своей зюйд- весткой: Однако ночью будет буря, так что команда хочет переночевать на «Октавиусе», что бы рано утром идти в путь.
Это вполне грамотное решение- сказал Ситтон: Саймон, Логинс и Менсон на вахту до утра.
Ночью будет сильная буря- сказал Берроу (обе ноги его распухли так, что он с трудом передвигал ими): Барометр упал, так, что я вполне согласен с ними. Остаёмся тут до утра…
Сюрприза стоит ожидать утром- сказал Метью: Когда будем грузить ослабевших. Хотя,сэр, сдаётся мне, что никто из них не доживёт до утра…
С этими словами н задвинул за пояс свой пистолет, заряженный последним оставшимся зарядом. Такой пистолет был у каждого из нас троих. И ночевали мы всегда держа их наготове.
Я подошёл к койке Элизабет и ласково прикоснулся к её впалой щеке. Она едва вздрогнула, открыла помутившиеся глаза и, увидев меня с усилием улыбнулась.
Девочка моя- сказал я, с горячностью упав перед ней на колени и, обхватив ставшее почти невесомым её тело: Завтра мы покидаем корабль. Скоро мы вернёмся в Англию к нашим родителям. Твой пони Луарвик совсем заскучал без тебя и ждёт тебя с нетерпением. А это всё мы будем вспоминать как кошмарный сон…
Она слабо погладила меня по руке, и я увидел, как из глаз её показались медленные слёзы…
Всю ночь буря завывала снаружи с одушевлённой яростью. Миллиарды колючих вихрей стучали в окна и стены нашего корабля, змеями завивались вокруг мачт, неслись потоками по палубе и надстройкам. Почти всю ночь провел я без сна, прислушиваясь к доносившимся снаружи звукам, и только под самое утро забылся тревожным сном…
 «27 сентября. Капитан Ситтон отдал приказ покинуть корабль. Наши координаты 72 с. Ш. и 146 в.д. Корабельным плотником Гоббсом сделаны волокуши, на которые поставлены шлюпки...»



                МЕНСОН

« 28 сентября 1762 года. Второй день как мы зажаты во льдах. Ночью с судна дезертировали восемь человек, захватив с собой всё продовольствие и запасы топлива. Стоявшие на вахте матросы Герберт Саймон, Адам Логинс и Стен Менсон присоеденились к дезертирам. Судно так же покинули плотник Алан Гоббс, кок Эрни Литтел, Абрахам Стьюдент, Вильям Поттс,  Уитни Баллори…»
Проснулся я от того, что кто-то яростно тряс меня за плечо. Я замотал головой, высвобождая лицо из меховых глубин капюшона, и увидел перед собой искажённое лицо Ситтона.
Вставайте, сэр!- крикнул он: Ночью случилась беда! Эти проклятые изменники удрали!
Опрометью вскочив, кинулся я наверх. Снаружи был необычайный мороз, яркое солнце нестерпимо резало глаза, отражаясь от снежных полей вокруг, в бездонном небе не было ни одного облака. Внизу на снегу, усеянном щепками и стружкой, стояла на волокушах одна из шлюпок, но даже отсюда было видно, что борт её сплошь был разбит киркой…
Они сбежали ночью, когда была буря, дабы мы не услышали их!- кричал Ситтон: Они выгребли всё из кладовых до крошки! Они убили Ингера, они бросили здесь нас и всех, кто не мог идти самостоятельно! Вот почему они вели себя так тихо, дабы не вызывать подозрение. А я сам им показал куда надо идти, и теперь они даже разбили вторую шлюпку, дабы лишить нас последней надежды!
С проклятьями и криком он метался возле шлюпки, грозя кому-то невидимому кулаками, и только наше вмешательство не позволило ему кинуться по следу за беглецами.
Они ушли не меньше чем пять часов назад!- крикнул Метью: Мы уже не догоним их- замело все следы.
Но Ситтон не слушал никого, он явно не ожидал, что его сможет так ловко провести собственная же команда с которой он вчера, наплевав на всё своё капитанское звание, как простой матрос работал под командой судового плотника. С трудом удалось увести его обратно в каюту, где он долгое время ходил из угла в угол, словно загнанный зверь, потом молча сел и бесцельно уставился перед собой в переборку (благо Метью заблаговременно отобрал у него пистолет).
Я медленно, увязая в покрывшем палубу снегу, прошёл на корму, где мятежники тайком спускали провиант. Там, возле свисающего вниз шторм- трапа, ничком лежало присыпанное уже снегом тело доктора Ингера. Голову его со стороны затылка проткнул тонкий, кованный крюк, убийца нанёс ему удар сзади, и снег вокруг был буро-красным от крови.
По-видимому он попытался помешать им- сказал подошедший сзади Обсон: Поэтому они и убили его. Я спал и ничего не слышал. Они так же бросили меня тут, сэр, вместе со всеми кто не смог встать. Я ничего не знал…
Я перевёл взгляд от тела доктора, а потом спросил: Вы бы тоже ушли, если они позвали бы вас?
Нет, сэр- ответил он, почему-то отведя глаза: Как можно так поступить. Мы же англичане, а не какие-нибудь дикари. Наверняка это всё Гоббс. Вы убили его друга Каммингса, он не простил вам этого и решил отомстить при первой же возможности…
 « …Корабельный врач Стивен Ингер был убит мятежниками. На судне осталось тринадцать  человек. Среди них могут ходить только помощник капитана Дэрак Метью, штурман Том Берроу, хозяин судна Ричард Онилл и боцман Джеральд Обсон. Капитан Ситтон после обнаружения дезертирства помутился рассудком и за ним установлен присмотр. Командование кораблём возложена на помощника капитана Дэрака Метью…»
Итак- сказал Метью, сидя за столом в каюте: У нас остался один выход. Нам надо самим покидать судно. Эти мерзавцы разбили ялик, но мы попытаемся его отремонтировать. Сами понимаете, что шлюпку нам будет не дотащить. Я втайне поставил ловушки на птиц, и сегодня в них, впервые за все эти дни, попалась одна кайра. Птиц мало в этих местах- они мигрируют к открытой воде и нам надо двигаться туда же.
Элизабет мы возьмём с собой- сказал я: Без неё я не пойду никуда.
Допускаю- ответил Метью: Остальных мы оставим здесь. Теперь, сэр вы подчиняетесь мне и я не потерплю всякого слюнявого человеколюбия. Те, кто не сможет идти, все останутся здесь. Вашу леди, если она, конечно сможет выдержать путь, мы сможем дотащить в отличие от остальных. Ситтона, если он не придёт в себя в ближайшее время, ждёт та же судьба. Не хватало ещё тащить с собой сумасшедшего, что бы он в пути перерезал нам всем глотки, если что вдруг взбредёт ему в голову. А Обсона я предлагаю пристрелить прямо сейчас- мне не нравиться его поведение. Голову на отсечение даю, что не просто так его оставили тут, он что-то задумал…
Я промолчал- поведение Обсона мне и в самом деле начало не нравиться, что именно, я сказать не мог, во всяком случае в его неведении относительно планов команды я не верил…
Весь последующий день мы занимались починкой ялика, но отремонтировать его так и не сумели- Гоббс знал своё дело и нанеся несколько сильных и точных ударов чунь не разломил его надвое. Однако вопреки прогнозам Метью все лежачие в кубрике были живы- негодяи просто бросили обречённых на произвол судьбы, отобрав у них последнюю надежду на спасение...
 «1 октября 1762 года. Пятый день как мы зажаты во льдах. Скончался конопатчик Хью Уиглз и матрос Джим Флетчер. На корабле осталось десять человек. Столбик термометра опустился до – 25ь F.  Господи, дай  нам сил пережить эту ночь…»
Той ночью было необычайно тихо. За стенами корабля стоял страшный мороз, столбик термометра опустился до - 30 ь F и холод проник даже сюда, ледяными узорами покрыв стёкла и инеем стены. Я, Метью и Берроу несли вахту по очереди, не допуская до неё Обсона, и сегодня дежурить была моя очередь. Но, кажется, я задремал, сидя за столом и теперь, внезапно проснувшись, судорожно оглядывался по сторонам. Выдохнув парок изо рта, я подкинул в еле державшийся огонь полусырое полено  и облегчённо вздохнул. Слава богу, не погас! Все спали, даже безумец Ситтон лежал в забытье возле своей переборки. За последние дни ему стало значительно хуже- помутившимся взглядом смотрел он в переборку, ничего не ел, не говорил и только по временам неожиданно начинал кричать какую-то мешанину из морских терминов, перемешанную с отборной бранью и уже ничего не осталось в нём от прежнего спокойного и хладнокровного человека. Берроу еле передвигался- ноги уже отказывались повиноваться ему, но он продолжал передвигаться из последних сил, хотя каждый шаг давался ему с величайшими мучениями. Дэнис был совсем плох- болезнь его усилилась, он уже не вставал, тяжело и со свистом дыша, и редко приходил в сознание. Отвратительный кашель мучил меня и особенно по ночам. Мне казалось, что лёгкие мои полные огня, и я скоро буду выплёвывать их по кускам. Единственно, что радовало меня так это Элизабет- хотя она по-прежнему не вставала, ей стало немного лучше, но когда ей дали кусочек птичьего мяса, то её сильно стошнило. Один только Метью, казалось, не реагировал ни на что- почерневший и ссохшийся до костей он упорно продолжал цепляться за жизнь. Скоро мы отлежимся и когда чуть- чуть наберёмся сил, то попробуем добраться до берега… Обсон ведь тоже сначала сильно заболел, но теперь словно по мгновению ему стало значительно лучше. Значит включился какой- то скрытый резерв организма- об этом я много слышал и именно это помогало человеку выжить в экстремальных условиях…  От этих мыслей мне становилось спокойнее, я вновь закрыл глаза и дремота начала вновь подкрадываться к сознанию. Внезапно до меня донеслись какие-то странные звуки, идущие явно из лазарета, где теперь находилась мертвецкая. Это была какая-то тихая возня и царапанье. Осторожно взведя курок пистолета, и держа оружие наготове, а другой держа фонарь, я мускул за мускулом двинулся по коридору вперёд. Сначала я думал, что туда с палубы проник какой-то зверь и ни мало поразился тому как он смог проникнуть через закрытый люк, но подойдя вплотную, увидел что дверь была закрыта. Аккуратно, не дыша я неслышно растворил дверь мертвецкой и застыл на пороге, поражённый той картиной, что увидел внутри.
Обсон!- сказал я негромко: Что вы тут делаете?!
Боцман, стоял на коленях возле одной из шконок, где лежал чей-то труп. Глаза его алчно сверкали в свете фонаря, и он с каким-то наслаждением пытался отрезать ножом от торчавшей из-под простыни смёрзшейся ноги икру. Лезвие скользило, и он временами рычал в бешенстве от этого. Снятый с мертвеца разрезанный сапог валялся тут же на полу возле него.
При звуках моего голоса боцман поднял свою плешивую голову и у меня мурашки по коже прошли от его взгляда. Уставившись мне прямо в глаза, он сжал рукоять ножа и на лице его заиграла слащавая, змеиная улыбка.
Сэр Онилл- сказал он, приподнимаясь и поднимая нож: Эти идиоты сами ушли отсюда на погибель во льдах! Они предлагали идти с ними и мне, но я отказался! Они взяли с собой всю провизию, что бы мы померли тут с голоду и не сообразили сколько оставили тут мяса! Здесь есть огонь и здесь полно мяса! Тут можно провести не одну зиму!
Обсон хрипло расхохотался, и закинув голову вверх, раскинул руки в стороны…
Я с бешенством захлопнул дверь и задвинул её снаружи на засов. С диким грохотом Обсон начал ломиться изнутри, так что засов лязгал в пазах. Но сил вышибить эту дверь ему уже явно не доставало. Я немного постоял, а затем развернулся и пошёл прочь.
Что случилось?- спросил Метью, которого разбудил шум. Я вкратце расскзал ему о случившимся.
Мороз сделает за нас эту работу. В Обсоне я не сомневался. Но он был осторожен и вот, наконец попался с поличным…- сказал Метью и вновь зарылся лицом в глубину одежд.
Обсон долго продолжал ломиться в дверь. Сначала он проклинал нас, сопровождая это ужасной бранью и угрозами, потом умолял выпустить его, плакал и выл. К утру он затих, и на корабле вновь воцарилась зловещая тишина. Никто так и не пришёл к нему на помощь...
«4 октября 1762 года. Восьмой день как мы зажаты во льдах. Сегодня скончался помощник конопатчика Перси Коллинз. Огня в кубике больше нет, и всех оставшихся в живых перевели в каюту капитана. Ялик до сих пор починить не удалось, вчера в ловушку попалось две чайки. Провизии больше не осталось…»
Утром следующего дня  в двухстах метрах от корабля мы нашли полузасыпанное снегом тело человека. Быстро спустившись вместе с Метью вниз, мы подошли к нему и тогда узнали в мертвеце одного из покинувших нас дезертиров. Это был двадцатичетырёхлетний матрос Стенли Менсон- без шапки и рукавиц он ничком лежал, уткнувшись лицом в сугроб.  По всей видимости он пытался вернуться к кораблю, и последние мили полз уже на четвереньках- так он обессилил, но подняться на борт сил у него уже не хватило. Метью перевернул его и обнаружил, что Менсон ещё дышит. В карманах его куртки мы нашли моток верёвки, нож и крохотный кусок варёной медвежатины. Мы подняли его и оттащили на корабль, положив в кубрик, там где в койках так и остались лежать семеро тех, которые уже никогда не позовут на помощь. Руки и ноги у Менсона были отморожены и стали совершенно белого цвета, а смёрзшиеся волосы  покрывал толстый слой льда. Он уже был не жилец, но через пару часов всё же пришёл в себя и Метью сразу присел возле него.
Привет, Стен- сказал он недобро ухмыляясь: Какими судьбами?
Здравствуйте, сэр…- еле прошептал Менсон, посмотрев на меня мутным взглядом.
Почему вы ушли, бросив нас?- спросил я.
Простите меня, сэр…- пробормотал он: Это Гоббс…Он ненавидел вас… за Каммингса… Простите, сэр… Простите…
Зачем вы убили Ингера?- снова спросил я.
- Мы хотели взять с собой его… Доктор… Нам нужен был доктор…  Но он отказался идти… Он хотел закричать… Гоббс ударил его сзади крюком…
Почему ты вернулся и где остальные?- спросил Метью.
Шлюпка… застряла в торосах… и мы бросили её вместе с Стьюдентом… он не мог больше идти… Ночью замёрз Поттс…  Потом они решили съесть меня… но мне удалось скрыться от них… Свободной воды нет… Это конец им… Всем…
Менсон замолчал. Мы оставили его в холодном кубрике- в каюте мясо начало бы отрываться с поражённых конечностей кусками.  Никто из предателей не смог воспользоваться плодами своего гнусного плана, и возмездие настигло их всех. Ни один из нас, в том числе и я больше не подходил к Менсону. Весь день он жутко и протяжно стонал- обмороженные конечности вызывали у него страшные боли и его звуки его мучений разносились по всему кораблю. К вечеру он наконец-то скончался, и тело его так и осталось лежать в кубрике с остальными погибшими...
« 6 октября 1762 года. Сегодня умер брат хозяина судна. Капитан Ситтон потерял рассудок и целыми днями сидит, уставившись в переборку, не реагируя ни на что. Нас осталось семь человек, и все мы жестоко страдаем от холода. Столбик термометра опустился до – 40 ь F.».



                ДЕДУШКА   МО.

«…Наши координаты примерно 75° с. ш. 160° з. д. Точнее определить не удаётся…»
Не разгорается, проклятье!- выругался Метью и вновь с яростью принялся чиркать огнивом. Он сидел прямо на заиндевевшем полу каюты- пред ним лежала кучка второпях срезанных стружек с более или менее сухих досок и маленькая горстка пакли.  Берроу уже несколько часов без устали скоблил пороховую бочку, пытаясь выскрести е её дна остатки пороха - он уже в кровь изрезал руки ножом, но не обращал на это никакого внимания, упорством маньяка совершая своё дело. Последний порох с полки пистолета мы сожги вчера, дабы поддержать еле теплящиеся языки огня.
Сейчас, сейчас - повторял он без конца: Метью! Вот ещё. Есть горстка, есть!
С этими словами он протянул бешено скалящимуся Метью горстку почерневших мелких стружек и сыпанул ему прямо под огниво. Метью вновь чиркнул огнивом, но результата опять не последовало. Ситтон, сгорбившись, по прежнему сидел на полу, смотря в переборку и уже совершенно безучастный ко всему. Вчерашний день снова унёс одного матроса и остальных, ещё подававших признаки жизни,  мы перенесли к нам в каюту, уложив возле перегородки Элизабет. После чего плотно задраили все щели в окнах и двери каюты, так как ужасный, ни с чем не сравнимый холод вымораживал всё судно насквозь, и не было никакого спасения от леденящего дыхания ночи.  Этой ночью погас огонь- как это произошло я не знал, так как лежал в это время сражённый жуткой усталостью, мучивший в последнее время меня постоянно- даже после обхода судна мне приходилось долго лежать. Меня пробудил отчаянный крик Берроу и потом всё сорвалось. Несколько часов мы пытались его развести любыми знакомыми нам способами, но всё оставалось тщетным. В итоге мы, сменяясь по очереди, пытались разжечь его с помощью огнива, судорожно ища всё, что могло легко вспыхнуть…
«…Жена  хозяина судна сказала, что больше не чувствует ужасного холода. После полудня она скончалась. Остальным из нас, кажется, не суждено никакого облегчения страданий…».
Я не испытывал больше никаких эмоций, только молча накрыл её с головой простынёй, моментально ставшей твёрдой от холода, как только стало остывать её тело. Её мучениям пришёл конец и я только вздохнул с облегчением, так же когда затих Дэнис. В последние часы он беспрестанно жаловался на холод, плакал, вздрагивая всем телом. Всеми средствами мы пытались помочь ему, но всё было тщетно... Ночью, в кромешной тьме, он, завернувшись в куртку, стучал зубами как кастаньетами и трясся будто в лихорадке. К утру он затих, скорчившись на пороге каюты. С ним всё было кончено, и мы так и оставили его лежать возле трапа. Никто из нас уже не ел двое суток- провизии не осталось ни крошки, однако я не испытывал уже того жуткого, леденящего изнутри чувства голода, терзавшего меня уже несколько дней...
Короткий день подходил снова к концу и в окнах каюты снова темнело. Через час здесь воцарится непроглядная тьма и в каюте наступили сумерки. Постепенно в них исчезало всё вокруг: перегородка, за которой лежала Элизабет- больше я туда не заходил ни разу; скорчившийся у порога Дэнис, накрытый курткой; Берроу, на секунду прислонившийся к краю бочке. Скоро я не мог уже различить собственной руки, и ощупью добравшись до шконки, с усилием завалился на неё. Только время от времени тьму разрезали искры от огнива, которое продолжал терзать неугомонный Метью и я словно издалека слышал доносящиеся его чертыханья.
Метью!- сказал я.
Да, сэр- с трудом переведя дух, ответил он из темноты.
Через час разбуди меня- сказал я: Я посплю немного. У меня будет больше сил. И мы, наконец, разведём этот огонь.
Слушаюсь, сэр - ответил он и вновь темноту рассекли искры…
С трудом разлепил я смёрзшиеся веки и высвободил лицо из-под одеяла. В окна каюты сквозь заиндевевшие стёкла еле просачивался мутный свет дня, тускло освещая царившую вокруг тишину. Со стоном, разминая закостеневшие конечности, я приподнялся со своего ложа. В груди у меня словно находились два свинцовых куска, какая-то неимоверная тяжесть давила со всех сторон. Внезапно удушающий приступ кашля снова напал на меня, сотрясаясь всем телом, я долго, до дикой боли в груди выхаркивал из себя булькающую вязкую жидкость. Потом утёрся и, выпрямившись, медленно оглянулся вокруг. Метью так и не разбудил меня. Он по-прежнему сидел в своём углу, откинувшись на стену, и смотрел прямо перед собой. Разметавшиеся вокруг его головы волосы накрепко примёрзли к дереву, возле него на полу по -прежнему возвышалась крохотная кучка стружек, перемешанная с чёрной трухой из пороховой бочки. В правой руке он всё ещё держал кремень. Ему так и не удалось разжечь огонь…
Берроу, подогнув под себя одну ногу, обнимал руками ту самую бочку, что столь тщательно выскребал изнутри, приникнув к ней как к любимой женщине. Другая нога его была вытянута по полу, штанина на ней задралась, обнажая посиневшую, распухшую голень. Голова, заросшая копной спутанных седых волос, выбивавшихся из-под капюшона, опущена, и лица не было видно. Всё вокруг него было перепачкано застывшей кровью. Ситтон лежал на спине, кисти его рук с судорожно скрюченными пальцами подняты вверх, ноги согнуты в коленях, будто он упал, сорвавшись с высоты. Белое лицо его заострилось, и рот искривлен в какой-то гримасе, словно корчился в приступе дикого хохота. Его меховая шапка с раскиданными в разные стороны ушами валялась на полу рядом с ним  вверх дном, как у просящего милостыню. Тела матросов у перегородки вытянулись и став какими-то плоскими, будто вросли в пол. Торчавшая из-под закрывавших их тряпок окостеневшая рука одного из них  словно впилась посиневшими ногтями в замёрзшие доски. Дэнис неподвижно лежал под своей курткой, и она уже покрылась слоем инея…
Добравшись до стола, я сел в своё кресло и взяв ссохшееся от мороза перо, ткнул его в чернильницу и с трудом вытащил наружу. Проклятые чернила замёрзли. Я взял чернильницу со стола и долго дышал на неё, периодически пряча под шубу, пока, наконец, мне не удалось их несколько отогреть. Смахнув с журнала толстый слой инея, я с трудом удерживая перо в негнущихся, словно ставших резиновыми пальцах, вывел следующие слова:
«…17 дней как мы зажаты во льдах. Вчера погас огонь, и помощник капитана безуспешно пытается разжечь его...». 
Я бросил взгляд на Метью, он продолжал без отрыва смотреть на меня. Теперь уже он не пытается больше ничего.
Я посмотрел на чудесную диадему, играющую золотым блеском сквозь иней. Элизабет до самой последней минуты не хотела расставаться с этим подарком, и вот теперь он лежал передо мной на столе. Я открыл стоявшую предо мной на столе шкатулку. Ту, самую маленькую, из ларцов Мулан, где содержался бриллиант и вытащил драгоценность оттуда. Что-то изменилось в шкатулке, и я сразу увидел это. Вся крышка её была однотонного коричневого цвета, так вот теперь, вероятно под влиянием мороза, эта краска начала пузыриться и отставать от её поверхности. Я медленно стёр её, и она легко поддалась мне, открывая закрашенный кем-то портрет на её крышке. Несколько секунд я смотрел на открывшееся мне лицо и почувствовал как у меня сжалось всё внутри..
Это была Мулан- я сразу узнал её. Внезапно страшная догадка мелькнула у меня в голове. Взяв из шкатулки бриллиант, я с усилием вставил его в диадему, и он встал туда как влитой. Я уже говорил, что с первого взгляда мне показалось, будто чего-то не хватает в этой вещи до полной её безупречности. Так вот теперь всё было на своих местах- передо мной лежало настоящее произведение искусств, красивее и изящнее которому в мире не было ничего.
Так вот кто на самом деле был этот чудной старик из лавки в Гуанчжоу- это был Мо! Вот почему он по такой дешёвке продал мне эту вещь. Он всё знал и поджидал меня там, специально заманив в эту лавку! Он угостил меня точно таким же яблоком, каким я угостил тогда Мулан! Он специально подал Элизабет в день свадьбы то украшение, которое хотел подарить на свадьбу своей внучке! Вот зачем она так долго хранила у себя этот камень- она должна была вставить его в диадему в день своей свадьбы! Вот какова была извращённая месть старого колдуна!
Схватив со стола, я швырнул прочь шкатулку с изображением Шень-Мун, и услышал, как в темноте от неё с грохотом отлетела крышка. Это забрало у меня остаток сил – короткий день стремительно угасал за стенами корабля и я, в наступающей темноте с трудом вывел в дневнике последние слова:
«…Это кара Господня за наши грехи… Спасенья нет…»
И когда уже каюта окончательно погрузилась во тьму, и я уже не мог различить больше ничего, то именно тогда вдруг подобно молнии в голове сверкнула одна мысль, от которой меня охватил приступ хохота. Я сам загадал желание, что бы мой корабль первым прошёл этот проход, и оно будет выполнено. Старик не солгал мне... Но я совсем забыл упомянуть лишь об одной малости- о самом себе…