Глава 2. За науку в Сибири, или PhD подворотни

Всё окружающее суть число.
Математика –– страсть познания всего, что нас окружает.
Страсть суть волна; игра –– дифракция и интерференция волн, отчего всё окружающее открывается нам в ходе игры, чьи правила могут быть определены математически. Но это не означает причинно-следственной предопределённости самой игры: как известно, игра на то и игра, чтобы, следуя некоторым правилам, оставаться непредсказуемой в своём исходе и перипетиях. К тому же полагаться на море страстей и соблазнов, порождающих страсть, куда с рождения погружается человек, –– занятие неблагодарное. Это начало, как и всё человеческое, всегда в становлении и непременно требует энергического восполнения всё в той же страсти, кроящей и перекраивающей мир.
Доброе и злое, хорошее и плохое разнятся соблазном, порождающим страсть. Если соблазн ограничен нравственно, страсть вписывается в понятные и эстетически завершённые формы, как правильные многоугольники в круг, и, оставаясь иррациональной по своей природе, допускает известное оперирование, как с числом, равным отношению длины окружности к диаметру. Если соблазн ничем не ограничен, страсть принимает уродливые формы, как всё «уходящее на бесконечность». Настоятельность её исчерпывает силы социального организма. Так исчерпали себя древние цивилизации –– сгорел в огне языческих соблазнов христианский Рим и пал Константинополь. Так день за днём убивала себя несчастная Анна в романе Толстого –– проклятый Эрос чугунным молотом страсти стучал по кованым парапетам её рассудка. Так изводит себя всякая тварь, уверенная, что имеет право на свободу другого –– там, где, собственно, её свобода кончается.
В истории с докторской диссертацией и последующего изживания не то что меня, но даже духа моего с кафедры философии НГУЭУ встречаются преимущественно персонажи последнего типа –– люди, не скажу, что плохие, но совокупно поступающие как злодеи. Это именно та ситуация, которую Валентин Распутин определил в формулировке: «до чего же мы все добрые по отдельности люди и до чего же безрассудно и много, как нарочно, все вместе творим зла». Все вместе творим, поскольку ни за что не желаем видеть, как все эти волны, дробясь и слагаясь, кругами своими возвращаются в тот ад, который сами же и творим. Если кто не умеет или не желает творить, его учат и заставляют. Если кто и после этого не принимает участие в коллективном безумии уходящей в лета нации, не прогибается под куматоид, его побивают камнями, изгоняя или уничтожая по образцу, как это делали римляне и византийцы, пока не были сметены ордами варваров и вандалов. Таково свойство пагубных соблазнов и порождаемых ими страстей.
«Нам чудится, что мы живём, а нас, может, давно похоронили, но мы ничего не помним. Мы суетимся тут, хлещемся… Как перевёртыши. И не понимаем, что нас нет, что это кто-то собрал наши грехи и страсти, чтобы посмотреть, какими мы были» (В.Г.Распутин. “Век живи –– век люби”).
В моей истории все персонажи заслуживают друг друга, но это отнюдь не те зловредные монахи, какие не давали Абеляру исполнять обязанности аббата. Все они –– от ректора Гусева до профессора Фигуровской, от секретаря учёного совета с комиссарской фамилией Фурманова до лаборанта кафедры с пролетарской фамилией Женибекова –– все они по отдельности добрые люди, хотя и невольники химеры страстей, удовлетворяя которые изо дня в день, безрассудно и много, как бы по инерции, творят зло.
Наиболее преуспевающим на ниве имитации народного образования и политического участия в общем деле деградации, вне всякого сомнения, выступает филолог Донских. Это история его далеко не кафкианского, но оттого не менее отвратительного превращения из человека какой-никакой науки в имитатора, из гражданина в перевёртыша, из профессора Донских в «доцента Кубанских».