Запись третья

Через день я всё-таки решила не затягивать и дать своим родителям знать, что я всё ещё здесь. Во мне взыграл прижизненный материализм: многие вещи я купила на свои собственные деньги, и хотя толку от них мне теперь не было, не хотелось, чтобы их отправили на помойку раньше времени.

Раньше какого времени? Этот вопрос только что возник в моей голове. Наверное, когда я появилась в своей комнате, в которой все осталось точно так же, как было до похорон, это время обтекаемо называлось «пока я не привыкну».

Мне не хочется уходить. То, что я всё ещё здесь – просто удивительно. Я хочу остаться на земле как можно дольше. Ведь почти ничего не изменилось! В моей комнате всё те же вещи, родные всё так же рядом, только в школу больше ходить не надо, и я никогда не пойду в институт, и не устроюсь на работу…

Но я отвлеклась. Стоило мне того очень захотеть, как  я появилась в своей комнате, где ровным счетом ничего не изменилось. На полках хлам, стол завален бумагами, гитара всё так же собирает пыль на шкафу… Всё как и было, за исключением одной маленькой детали: фото в рамке, на котором запечатлено настороженно глядящее в объектив девичье лицо, пересекала пугающая траурная черная лента.

Я слышала, как мама плачет в соседней комнате. Мне хотелось обнять и утешить её, но скорее потому, что мне невыносимо смотреть на чужие страдания, нежели от большой любви. Родители давали мне всё, что могли: деньги, вещи, некоторую степень свободы, но самого главного – родительской поддержки и заботы – мне всегда недоставало. Её в куда большем объеме получает мой брат, равно как и всех остальных пунктов всего того, что подростки считают необходимым в своей жизни. Моему брату до подросткового возраста, правда, ещё далеко.

Я ложусь на свою кровать и сворачиваюсь в позу эмбриона. Ни подушка, ни матрас не проминаются. Сколько во мне веса? Двадцать один грамм? Говорят, что человеческая душа весит двадцать один грамм. Невыносимо щиплет, и я чувствую, как горячие капли катятся по щеке. Я провожу пальцами, но кожа сухая и я понимаю, что даже заплакать не могу. Глупости это всё, ничего она не весит, и я не вешу ничего. Я закрываю глаза. Мне хотелось бы сейчас уснуть и проснуться снова, но уже под одеялом, слыша скрип пружин при движении тела, ощущая свою собственную материальность. И я слышу скрип. Я поднимаю голову, на кровати сидит мама. Её взгляд ничего не выражает, на лице остались красные пятна, глаза тоже красные и влажные. Она просто смотрит перед собой. Я слежу за её взглядом и вижу, что он направлен на рамку с траурной лентой. Мне невыносимо захотелось сделать хоть что-то, чтобы дать ей понять, что я всё ещё здесь, я рядом!

Но я остановила себя. Когда умерла моя подруга, мне тоже было плохо. Боль от потери ребенка намного страшнее, но и её надо пережить, чтобы двинуться дальше.  В этом вся суть жизни, мы переступаем через себя, чтобы стать сильнее, чтобы стать смелее, и после каждого падения заново учимся радоваться. Негативные воспоминания – это раны, которые со временем шрамируются и не болят. Мысли о гибели подруги поначалу заставляли меня закусывать пальцы и губы, что не закричать вслух, стоило мне наткнуться хоть на малейшее воспоминание или ассоциацию. На смену истерикам пришла тихая грусть, а потом и грусть сменилась простой пометкой в блокноте памяти: да, она была, её не стало, мы были близки, и больше никогда не будем. Я знаю, что мама тоже будет думать о том, какой я бы стала, проживи я дольше, но рано или поздно это тоже перестанет приносить ей столько боли, сколько сейчас. А мое присутствие будет только портить всё, давать ложные надежды. Этого нельзя делать.

Я поднимаюсь с кровати и в последний раз прохожусь по своей комнате, запоминая расположение каждой вещи, каждой мелочи. Я касаюсь рамки, в которой стоит фотография меня и Уолтера: мы смотрим в камеру, и я целую его в щеку. Оба счастливы и пребываем в полнейшем неведении того, что смерть разлучит нас намного раньше, чем мы дадим клятву. От моего прикосновения, должно быть, слишком сильного, рамка падает. Мама вскидывает голову, на её лице испуг:

-Сан?..

Я застываю, в груди противно ноет. Я едва сдерживаю себя, напоминая, что ей нужно это перетерпеть, что так будет лучше для нас обеих. Она выжидает пару секунд и уходит, видимо, решила выпить успокоительного. Пока её нет в комнате я делаю ещё одну вещь. Я гляжу на свой ноутбук лежащий на полке и представляю себе, как распадаюсь на молекулы и превращаюсь в ветер. Я проникаю внутрь через вентиляционные отверстия, нахожу жесткий диск ноутбука и заставляю его включиться. Я разгоняю его, увеличивая количество оборотов в секунду, и продолжаю его ускорять, пока не убеждаюсь в том, что магнитные диски с информацией окончательно повреждены. Я знаю, что ноутбук рано или поздно продадут, или отдадут, и скорее всего не озаботятся тем, чтобы снять пароль и удалить мои данные. Я сделаю это сама, грубо но эффективно. Я возвращаюсь в свое нормальное, псевдоматериальное воплощение, и навсегда покидаю свой дом.