Маленькие истории военных лет 1941-1945 г. г

г. Одесса,  Украина
Бывает,  что случайно   разговорившись  с незнакомым человеком,  можно услышать  бесхитростную  историю,  в которой отражается  время.    Откровенный  разговор  иногда  завязывается  в поезде  или в самом неожиданном месте, когда  выявляется тема,   по которой  вы, полностью и безоговорочно,  сходитесь  взглядами. 
 Такой  «разговорчивой» темой послужил предстоящий сентябрьский  концерт   Романа Карцева в Одессе, в 2013 году.   Афишу  я увидел в кассовом зале  Филармонии  на  Бунина, зашел в кассу, и спросил  у кассира – почем билеты. Они оказались от 200 до 700 гривен, что равнозначно от 800 до 2800 российских рублей. 
С  кассиром  мы сошлись на том, что  нас  не  манит смотреть,  тем более  за такие  деньги,  выступление  бывшего одессита и, когда то, наверно, хорошего артиста.

Потом,  незаметно  разговор  повернулся  на войну и оккупацию Одессы.  Женщина рассказала мне, что они жили   в пригороде,    на  Второй   станции Люстдорфской  дороги. Жили в своем домике, с садиком, огородом, коровой.   Моей собеседнице осенью 1941 года было восемь  месяцев отроду.  Тогда  там, оккупанты, приступили к уничтожению евреев – их стали сжигать в бараках.  Мать собеседницы   прятала  одну еврейскую  семью. Но, кто-то из евреев же,  потом донес на нее.    И, наконец,   другая еврейская семья предупредила  об этом доносе: «уходи,  Анна, сегодня за тобой придут».  Анна взяла  дочек, а у моей собеседницы была  сестра, и они  пошли.  Ушли от Одессы  за 90 километров, и там, в деревне,  пробыли всю войну.  Дом их, конечно, сожгли.
Мама собеседницы  прожила  87 лет, и умерла двадцать лет назад.

 Ананьевский  район, Одесской   области
В вагоне  поезда  Одесса – Москва, моим соседом оказался неунывающий и  очень  позитивно настроенный  житель городка  Рени.  Он направлялся  в гости  к дочери в  Тульскую область. По  неторопливым движениям и сильным  рукам,  было видно, что   это труженик.  Долгие  годы  Виталий Семенович, так звали спутника, проработал   диспетчером  в  Ренийском морском порту,  на Дунае. 

А родился мой собеседник   в  селе  Байталы   Ананьевского  района  Одесской  области.  Ему было четыре  года,   когда началась война, но один эпизод ему запомнился, да и  последствия   остались   навсегда. Его с братом и  несколькими соседскими, детьми  спрятали  в погреб, село заняли немцы, и стали   обходит ь  дворы. Один  из немцев  приготовился    бросить  в погреб гранату, к нему  кинулась мама, с криком,  что там находятся  дети, но немец, все равно,  бросил.  Дети получили  увечья, кто то погиб.   У В.С. была вырвана стопа ноги, а брат его всю жизнь прожил с осколком в голове.
Потом, правда, это уже мама рассказывала, кто то из немцев  приносил йод, бинты, шоколад, сахар. «Как,  среди  немцев, так  и среди  наших    были разные: и добрые, и злые»  -    закончил свой рассказ   Виталий Семенович.
Еще он вспомнил, что мама  ловила  ежей, и   готовила  их чтобы было, что кушать,  а детям говорила, что это цыплята.


Запорожская область
Валерий, одесский  мой знакомый,   рассказал, осенью 2014 года,  эпизод из своего детства, который я записал.   

«С началом  войны меня увезли к тетке  в Запорожскую  область, название деревни не помню. Кто - то в деревне, что - то сделал против  немцев. Немцы решили деревню сжечь. Другие  деревни, что были рядом, они не тронули. По деревне проехала машина с громкоговорителем, предупреждая об этом жителей. После этого через час или полчаса  дома стали поджигать, они вспыхивали быстро – крыши то  соломенные.  Но, крыша на доме тетки,   почему то не стала гореть, и тетка, ведром воды, погасила ее.
Немцы уходили из деревни. Немец, поджигавший дом тетки, обернулся и, увидев, что дом не горит – вернулся. Наставил на тетку  автомат, поводил им, сказал – «пуф-пуф», и снова поджег крышу. Сам стоял рядом до тех пор, пока дом не загорелся  полностью».


 г. Сураж,  Белоруссия
В  феврале  2005 года  я  лежал  в  одной  больничной  палате  с  мужчиной, полковником  в  отставке – Асеевым Александром Ивановичем 
В  разговоре  выяснилось, что  в  70-х  годах   прошлого  века  мы  работали  на  одном  новосибирском  предприятии: заводе  имени  Коминтерна. Он – военным представителем  по  контролю  и  приемке, выпускаемых  изделий, я – инженером   в  отделе  главного  механика.
Воспоминания   о военном детстве  Александра Ивановича я записал.
Особенно  как-то  запечатлелись   две  его     тетушки: молодые, красивые  и  смеющиеся  девушки, расстрелянные  фашистами  за  помощь  партизанам. Я  так  ясно  представил их, когда   Александр  Иванович рассказывал. 

В  1941  году  Асееву  Александру Ивановичу   было  восемь  лет.  На  лето  он  со  своей  мамой  и  маленькой  сестренкой  приехали    в  деревню  Любщина, которая  находилась  недалеко  от  городка   Сураж  в  Витебской  области  Белоруссии.  В  деревне  жила   его  бабушка  Дарья   и  вся   многочисленная  родня  мамы.  Отец, военный  инженер, остался  дома, в  Ленинграде, пообещав  приехать  позднее.
Позднее  не  получилось – началась  война.   Немцы    быстро  продвигались   вперед. И  Асеевым, как  семье  военного,    надо  было  уезжать.  Они  доехали  на  подводе   до  Витебска.  Но  оттуда  выбраться  дальше  не  было  уже  никакой  возможности.   Пришлось  возвращаться  назад  в  деревню, в  которую  одновременно  с  ними  входили  немцы.  Случилось  это  9  июля  1941 года.  Возвращение  было  совсем  иным, чем  когда  они  приехали  из  Ленинграда.  Тогда  они  приехали  как   родственники  из  почти  столичного  города. Сейчас  же  - вернулись   беженцами.
В  начальном  периоде   немецкие   оккупанты  поддерживали  порядок  и  даже  сохранили  колхоз.  Наиболее  нагло  и  угрожающе  вели  себя  полицаи  из  числа  местных  жителей. Так  бывает  всегда – перед  хозяином  надо  выслуживаться.     А  немцы  вначале  даже     опускали  на  волю  наших  военнопленных.  Происходило  это  тогда, когда  деревенские  женщины   находили  за  колючей  проволокой  якобы   своих  близких: братьев, мужей.
Позднее   многие  из  этих  бывших  военнопленных  оказались  в  партизанском  отряде.   
Однажды  у  Саши  так  сильно  заболело  горло, что  он  не  мог  говорить,   и  мама, куда  деваться,    повела  его  в  немецкую  медсанчасть. Доктор – немецкий  офицер   в  кителе, с  закатанными  по  локоть  рукавами  казался  громадным  и  страшным.  Он  что-то  скомандовал,  потом    широко  раскрыл  Саше   рот,    залез  глубоко  в  горло  рукой  и  чем-то  там  смазал. Было  очень  больно  и  щипало, но  потом  горло  перестало  болеть. 

А  перед  этим  мальчик  стал  свидетелем   расстрела  евреев  из  городка  Сураж.   За  деревней  была  вырыта  большая  яма, в  которой  зажгли  костры.  Колонну   бедных  людей: женщин, детей, мужчин, скованных  страхом, охраняли  местные  полицаи.   
Вдруг  одна  из   женщин, увидев   бабушку  Дарью  среди  стоящих    жителей  деревни,     подняла  своего  грудного     ребенка  и  бросила  ей:  «Дарья, сохрани». Бабушка  подхватила  ребенка  и  хотела  уйти.  Но  один  из  полицаев  увидел  и  вырвал  у  нее  из  рук  ребенка.  Ребенок   был  брошен  в  яму, откуда  неслись  ужасные  крики. А  бабушку  расстреляли  позднее.
К    1942-му   году   немецкий  террор  усилился.   В  июле  Веру  Кузьминичну,  маму  Саши,  кто-то  предупредил  о  предстоящем  аресте.  Сестры  Веры  Кузьминичны,  связные  партизанского  отряда,  в  ту  же  ночь, привели  ее  с  детьми   в  отряд.  А, спустя  какое-то  время   там  собрали    обоз  из  нескольких  подвод  с  ранеными.  Лесными  дорогами  двинулся  обоз   в  сторону  линии  фронта. 
Чтобы   добраться  до  линии   фронта  пришлось  пройти  почти  250  километров. Линия  фронта  в  месте  перехода  проходила   по  болотам.    За  ночь  соорудили    настил  из  бревен  и  веток  - гать. Первые  подводы  прошли  нормально, а  последняя       съехала  в  болото. И  ее  пришлось  вытаскивать   под  немецким  огнем.  Чудо, что  ее  вытащили,   и  никто  не  погиб.  В  Торопце – городке  за  линией  фронта, вышедших  из  оккупационной  зоны  проверяли  разведывательные  органы.    В  городке  формировался  эшелон – военный  передвижной  госпиталь, направляющийся  в  Башкирию,     и  Саша  с  мамой  и  сестренкой  поехали  на  нем. Только  отъехали,   и  началась  бомбежка.  Хотя  на  вагонах  состава  были   изображены  красные  кресты. Эшелон  был  разбомблен  и  все  раненные, кто  не  смог  выбраться  из  вагонов  погибли.

Молодые  тетушки  Саши, которые  выводили  его  с  мамой  и  сестренкой   из  деревни, а  потом  и  партизанский  обоз  к  линии  фронта  были  убиты.  Кто-то  выдал  их, когда  они  возвращались  в  очередной  раз  из  леса  в  деревню. До  самой  зимы, их  тела  валялись  на  опушке  леса – немцы  запретили  их  хоронить.


поселок Биокомбината, Московской области
Я  гулял по лесу  в окрестностях  поселка  Биокомбината, был октябрь, 2013 года. Навстречу   по тропинке  шла  пожилая женщина, и мы разговорились. Она сказала, что идет из деревни Старая  Слобода,  что всю жизнь живет здесь.  И рассказала  про Биофабрику,  на которой,  когда-то,    проработала  двенадцать  лет.   Впервые узнал, что  раньше при фабрике существовал колбасный  цех.  Мясо животных: свиней, лошадей, коров, тщательно обрабатывалось, и   шло на колбасу. Она стоила очень недорого и продавалась  здесь,  в поселке, среди работников фабрики. Но, это было давно.
Женщина  рассказала один эпизод из своего военного детства, который  тронул  меня, и пересказываю  максимально точно.

« Мы много натерпелись  во время  войны. Немцы  бомбили очень сильно, ведь рядом же был Чкаловский  аэродром.   Мама работала на биофабрике, и жили мы в бараке под номером  восемь.  Он стоял на месте где сейчас   здание   поселкового  ЖЭКа. Весь поселок состоял из бараков,  и было еще два двухэтажных дома, в котором жили  врачи ветеринарные и другие  специалисты.
Зима  1941-1942 года была  очень холодная, и я обморозила   руки, а потом дома, над  огнем печки грела их.  После этого обе кисти руки  вспухли и раздулись.   Из   Щелково  приехал доктор, посмотрел  руки, и сказал, что надо их ампутировать иначе  будет гангрена,   и я умру.  Мама плакала сильно, но сказала, что руки отрезать она не даст.
Однажды вечером к нам в барак привели на ночлег солдат. Их распределили  на ночь по баракам, замерзших, плохо одетых.  Спать было негде, и они сидели на полу, облокотившись  на винтовки.  Утром пришел командир и спросил их как спалось. Они ответили – какой сон,  когда девчонка  умирает, а мать ее плачет.  Командир  спросил у мамы - в чем дело, пожалел меня, потом солдаты ушли.  А вечером пришел  военный врач, не молодой.  Он осмотрел мои руки и сказал маме достать гусиного жира.  Мама собрала в доме, что можно продать или обменять. Ходила в Райки и в Улиткино.  Откуда - то принесла  гусиного жира, хозяин при ней  убил гуся.  Военный  врач  приходил и мазал мне руки. Спустя какое то время  они начали чесаться, и постепенно стала спадать опухоль.  Однажды врач пришел, и сказал, что  часть отправляется на фронт. Дал советы маме, как и что дальше делать  с моими руками. Мама не знала чем отблагодарить, а  он   попросил написать письмо в Ленинград, где у него осталась жена и двое детей, и о судьбе их  он ничего не знает, хотя пишет им.  Может и обо мне он такую заботу проявил, что думал и переживал за своих детей.    Он  оставил адрес своей  полевой  почты.  Чтобы мама сообщила ему, что узнает о его семье. 
Мы долго  писали  письма и в Ленинград  и  этому врачу  на фронт, но ответов не было.  Наверно, все погибли».