иже еси

Храм рос в саду, где в сезонно обнаженных яблоневых кронах(уверенно держался декабрь) гнездились воробьи. В этом храме Марина никогда не была прежде, но каждое воскресенье здесь молился за двоих Александр. Солнце  ласкало, как в детстве, и казалось, что лучи пробираются через ветки деревьев с одной только целью: нежить и любить…любить и нежить всех и каждого! Марина и Александр трепетали: вот-вот состоится венчание их перед Господом…Вот-вот – уже на пороге.
- Я не исповедалась…- который раз за день призналась Марина, глядя в самые глаза Александра.
- ...Такова твоя воля.
- Мне горько от этого…Не ведаю я так, как ведаешь ты. Ты веруешь и тебе спокойно, а я…Гордыня? Страх? Ах, знать бы наверняка, что есть оно…Царствие…
- Тсс…- прервал Александр. - Ты знаешь доподлинно, что любишь меня и что это неизменно?
- !
- Но это знание не было с рождением дано тебе…Только тут, - Александр еле-еле прикоснулся к груди Марины, - Тут чувство взрастало истиной откровенной…И ты приобрела из неясного ощущения  доподлинность!
Марина улыбалась. В проступивших слезинках отражались тёплые лучики. Красивая, статная, чистая она стояла лицом к храму: с надеждой на веру во имя любви.
Пора.
За тяжелой деревянной дверью разливался золотой свет: робкий, но благодатный.  Знакомые лица, знакомые эмоции. Марина смотрела на выскальзывающий при каждом шаге носочек беленькой туфельки:броское пятнышко играло с тёмно-бордовой ковровой дорожкой. Стыдливо и с боязнью подняла глаза на священника, стоя у алтаря. Александр улыбался от ощущаемой лёгкости и радости. И отец Юрий  подарил честную улыбку  Александру, которого, казалось, совсем ещё недавно учил истинам  в воскресной школе.
А Марина чувствовала истину всем своим существом – сейчас! Вот оно: то, о чем говорил Александр: чувство, подарившее непоколебимое знание.
 «Прав он во всем, в чем тверд словом. Ах, как нужно и мне прийти к вере чистой, непринужденной и… во веке…»- успела просить в мыслях, до того, как отец Юрий начал церемонию:
«Обручается раб Божий …. рабе Божьей …» - слово за словом пропитывалась Марина новыми смыслами.
«Благословенно Царство…»
Короны, свечи, молитвы(которые старательно глотала,но не всегда распознавала Марина, и наизусть знал Александр), - единили.
«Восприми венцы их в Царствии Твоем» - словно в укор Марине прозвенело у алтаря. Свечи пенились, иконы расплывались.
 «Александр…Александр. Александр!» -  у Марина была своя молитва: красивая и близкая.
Чаша вина: глоток его, глоток её…Глоток её-глоток его. Марина не отводя глаз принимала в память жесты, лик, выдохи Александра. Напротив:глаза в глаза!
За руки… Это было величайшее счастие для обоих: взяться за руки!
А руки не могли насквозь сплестись, так, как хотелось – не могли!
«Во веке веков…» - кружилось эхо во всему залу.
Александр ждал этого: ему казалось, что на этих словах Марина ощутит истину и не будет больше сомнений.
- Аминь…- прошептал чуть слышно Александр.Так тихо, что услышала только Марина, и в этот самый момент внутри у неё разразились плачем страсти неясные.
Вокруг аналоя не шли – парили…Один круг.
Предчувствовать времени не было.
Александр не смог завершить второй круг… Пытался опереться на аналой, но тщетно: сперва рухнул аналой - а затем и сам Александр. Замертво.
"Отец и Сын и Дух Святый…!- слышала Марина голос священника за спиной. Отец Юрий не принимал того, что чувствовал в тот момент…миг…мгновение…
………………………………………………………………………………….
Девятого дня.
За круглым кухонным столом собрались Марина, её мать и родители Александра. Свет горел только над плитой-на вытяжке. На столе в серебряных подсвечниках горели три свечи. Вино, омлет и овощи – ужин на скорую руку.
- Любим, сынок…-  дрожащим шепотом объяснился отец Александра – Федор Леонидович.
И каждый пригубил вина в знак согласия.
Лилия Романовна – мать Александра, - женщина верующая и сильная духом, - следила за реакцией Марина.
Никто не видел, чтобы Марина рыдала или рвала на себе волосы, но все понимали: умер муж, который был сыном да другом, а не сын и друг, ставший супругом.
- Видели его во сне, Лилия Романовна? – не выдержала Марина.
- …
- Молчите….Видели, значит…А я нет.
За столом воцарила тишь: горькая и осознанная.
Марина нуждалась в вере как никто другой! Всегда. И разве она не шла навстречу той самой вере? Разве не желала легкости, которую выдыхал её Александр? А чувствовать не чувствовала. Её истиной и святостью был Александр – единственное необъяснимое благолепие, которое, не боясь гордыни, можно было позволить себе назвать – святыней.
Он был во снах матери и отца. Наталье Викторовне, - матери Марины, - тоже виделся.
Марина то ли снисходительно, то ли виновато примерила улыбку и подняла бокал:
- За гениальность таинств, Александр!
Выпила стоя.
Не смотря на явную обиду и непонимание, лицо Марины сегодня было светлее: темные круги под глазами выглядели не столь болезненно, а скулы, выступившие остро и небрежно, - кололи терпимее.
Марина ждала вестей…девятого дня. Она то и дело посматривала на часы, от чего всем присутствующим за столом становилось неловко.
Наталья Викторовна призналась, что очень устала и лучше всего для неё будет вернуться домой. Предложение заночевать благодарно отвергла.
- Я провожу, - предупредила Марина и наспех надела черные длинноносые туфли, в которых её тощие ноги казались размера сорокового-не меньше.
Было около девяти часов вечера и воздух ещё не успел остыть от дневной жары.
- Домой, Маша! – послышалось  из окна то ли пятого то ли шестого этажа. И на этот зов с качелей тут же соскочила малышка, лет шести.
Марина содрогнулась... то ли от удивления, что такая кроха одна во дворе допоздна; то ли от язвительности воспоминаний:эту малышку ещё неделю тому Александр раскачивал на этих самых качелях…
- А может быть, и правда…домой? Когда ты думаешь возвращаться? – волнуясь и надеясь, спросила Наталья у дочери.
Марина снова содрогнулась. Как непросто было ей переехать в дом родителей Александра полгода назад...А потом, как правильно было жить под одной крышей с ним. И как нелепо теперь покидать его дом.
- Мама…Я не могу.
- Но ты должна понимать, что это дом не ваш…то есть…
Наталья Викторовна покраснела от страха неверной формулировки мыслей, но Марина в ответ крепко обняла мать и попросила:
-Тссс…
Таксист обещался без происшествий доставить Наталью до самого подъезда. А Марина медленно, ступенька за ступенькой (да двумя ногами по каждой) тянулась домой…который "не их".
Ни   Лилия Романовна, ни Федор Леонидович не могли предположить свой дом без Марины. Она стала им, как это ни заурядно звучит, - дочерью духовной. Такие вот чувства, однако.
- Марина, - встретила на пороге Лилия Романовна,- ты сняла покрывало с зеркала в своей комнате!
Девушка понимала, что сие утверждение имело последующий негласный вопрос: «Зачем?», и нужно было дать ответ: честный.
- Он обещал мне, что когда-нибудь я пойму – и станет легко.
Марина взяла за руку Лилию Романовну и продолжила уже увереннее:
- "Я однажды помогу тебе найти правду", - обещал он мне,- «Ведь мне –то ты веришь?»…А я обещалась в том же, но он не нуждался…Ничего!
- Марина…- что-то хотел разъяснить Федор Леонидович, но не смог собраться с мыслями.
- Девять дней – это что, милые мои?-маялась Марина, - Он здесь, если предположить, что есть душа?
- Точно не сказано в Библии…- в один голос выдохнули родители Александра.
- А на зеркале покрывало…Мне нужно что-то понять…
Марина поцеловала руку Лилии Романовны и пошла прямиком в свою комнату.
- Иисус воскрес после смерти через девять дней…- словно оправдываясь, прошептал сам себе Фёдор Леонидович, и чувствуя слабость в ногах, принял здравое решение: готовиться ко сну.
В комнате Марины было два зеркала рядом, и оба - не накрыты.
Девушка села так, чтобы отражаться сразу в двух. Настольная лампа светила вызывающе и раздражающе и потому, Марина не долго думая, отключила её от источника питания. В темноте сперва ничего нельзя было разглядеть; постепенно глаза привыкали - и в зеркале стали вырисовываться черта за чертой.
-Изменилось лицо,- шептала Марина, - Ты узнаёшь моё новое лицо? А если нет…Если тебе оно не нравится?..Это не важно, потому что невозможно.
Впилась ногтями в кожу над коленом,  до крови.
- Я говорю и мне стыдно! Зачем так?..Верить в то, что невидимо, неощутимо, немо – как отличить от бреда?..Давай так: я буду ждать, а ты мне скажешь, что я не зазря надеюсь…- ещё тише предложила Марина, выговаривая неотчетливо.
Так она просидела до трёх часов.
Засмеялась.
- Давай тогда иначе: я попробую уснуть, а ты мне во сне всё расскажешь…
И, естественно, не дождавшись согласия , стянула с дивана простынь и, свернувшись калачиком на полу, предприняла удачную попытку уснуть.
………………….
Во сне Марина старалась избавиться от какого-то младенца, якобы её сына. Это был крикливый мальчик, очень тяжелый и совсем неродной. Он вызывал жалость и злость: жалость, потому что никому не был нужен и голосил попусту;а злость – потому что Марина знала, что Александра нет, и младенец этот чужой…Чувствовала себя виновной в предательстве…Девушка пыталась избавиться от ребенка, но убить не могла – жалела.  Незнакомые люди, появляющиеся из неоткуда(так можно: это же сон), советовали ей закопать малыша в горшке, якобы тот будет расти.И Марина закапывала, но голову оставляла, чтобы дышал. Но знала,что нужно с головой – и тогда Марина раскапывала мальчика и искала другие варианты избавления. Накрывала подушкой, но снова страх:может задохнуться. Пыталась отдать, но брать не хотели. Так на руках и проносила всю ночь…И только проснувшись, разочарованно усмехнулась себе: чужому ребенку в глаза-то не посмотрела, лица не разглядела.А почему тогда "чужой"?..
За ночь опустела Марина до дна.
-Как бы я хотела, чтобы твоя вера была не вымыслом…- вместо «доброе утро» сказала девушка портрету Александру. Не Александру, а просто портрету – увы.
На сороковой день в церковь Марина не пошла. Она считала это несправедливым по отношению к самому Александру: он так верил во все эти каноны, заповеди, в Царствие…А оказалось, что нет ничего и связь с жизнью земной попросту исчезает. И как она может идти в церковь с прошением за его душу? С прошением к кому и за что?
Родители Александра заказали панихиду сразу в трех храмах и целый день крестились и молились.
Марина приготовила по просьбе Лилии Романовны кутью и поставила на стол свечи. Запах свеч стал для Марины тошнотворным с самого дня венчания, поэтому она старалась садиться за стол так, чтобы максимально оградить себя от света и запаха восковых недругов.

За столом молчали. Марина старательно глотала кутью, чтобы никто не усомнился: аппетит у неё есть – всё в порядке. Очень неправильно было бы выставлять напоказ всё, что болело внутри. В конце концов, было желание заботиться и поддерживать родителей Александра, а не мучить их.
Лилия Романовна прочла молитву и ей, как будто бы стало легче – она даже улыбнулась.
- Кутья хорошая, спасибо Рина, - скрасил тишину Фёдор Леонидович.
- На здоровье.
- Ты как себя чувствуешь?
- Не молилась.
- Тебя это беспокоит?
- …
- Как чувствуешь, так и поступай…- вступила в беседу Лилия Романовна.
- А как Вы чувствуете?
- А легонько - прилегонько,- ничуть немедля призналась Лилия Романовна, - Я чувствую, что молитву мою он слышит, и что рад ей. Иисус вознесся на небо в сороковой день по Воскресении Своем, и я верую, что сын мой тоже достигнет вечной благодати.
- Ммм…
Марина  начинала злиться и это ей не нравилось. Не лучше ли верить в красивую альтернативу страшащему небытию?..
Фёдор Леонидович внимательно и осторожно смотрел то на супругу, то на Марину. Он вообще был человек беспокойный в вопросах чувствований других: боялся обидеть, неверно изъясниться. Александр походил больше на мать: открыто и в деталях, не лишая суть красноречия, умел он объяснять-рассказывать то, что было для него правдивым.
- Я подала объявление, что возобновляю уроки. Завтра вечером придет ученик,- перевела тему Марина.
Эту новость родители Александра восприняли едва ли не с ликованием. Работа действительно могла стать хорошим успокоительным для Марины, в конце концов, она всегда жила музыкой. С четырёх лет играла на скрипке. Отчетливо в памяти голос матери за спиной:

«До - наш дом, наш милый дом,
Ре - ребячья болтовня.
Ми - микстура перед сном,
Фа - фантазия моя…»

Музыкальная школа, колледж, консерватория - выбрала ремесло музыканта. Александр учился в той же консерватории, на факультете фортепиано. После окончания -  давал частные уроки и преподавал в воскресной школе. Марина в последствии занялась тем же. В воскресной школе дети занимались охотно, и с нетерпением ждали музыкальных вечеров, которые обязательно раз в месяц устраивали Марина и Александр для учеников и их родителей.
У Александра была очередь из желающих взять уроки игры на фортепиано, а у Марии – один-два ученика в месяц.
- Это как объяснить? – и восхищенно и возмущенно вопрошала Марина.
- Есть во мне что-то эдакое…- отшучивался Александр.
И это было действительно так: Марина с восхищением слушала, как «эдакий» педагог обучал своих учеников: открыто, не торопясь, но задавая ритм и пробуждая энтузиазм. Он всегда начинал урок с какой-нибудь интересной истории, а завершал беседами-рассуждениями за чашечкой чая. За этими беседами ученики совсем юные и возраста зрелого, позволяли себе самые смелые предположения и даже откровения; и зачастую ждали ученики не столько уроков музыки, сколько понимания и интереса к своим судьбам-историям.
И каждый  ученик пришёл проститься с Александром.
Марина возобновила уроки в память о нём:  я попробую учить, как он»…- обещала себе. К сожалению, обещать: «попробую, как ты» - уже не могла – не к кому обращаться.
   
«Дома и стены греют» - поговаривают, - однако разве не бывает так: подавленный, угнетенный и измученный не находишь себе места в тесном скворечнике, а выйдя на улицу – с первым глубоким вздохом получаешь и свободу от тоски и ясность мыслей?..
Марина не предчувствовала легкости никогда, но всегда подвергалась исцелению свежим воздухом.
Как же тягостно было сейчас натягивать на себя юбку, блузу и сапоги. Особенно сапоги: им должно зашнуровываться чуть ниже колена в бантик, а они совершенно не поддавались манипуляциям, поэтому Марина попросту оторвала завязки.
«Под длинной юбкой не видно» - утешила себя.
Утро было очень пасмурным. Нет, это было не просто серое пасмурное утро, а «очень» пасмурное серое утро: воздух влажный, ветер расхлябанный, недоуменное курлыканье  голубей, - ожидался снег с дождем.
Марине свет показался слишком ярким, и первое время приходилось держать на лице дурацкий прищур.
Обыкновенно в это время во дворе было полно детей и молодых мамочек, но сегодня все имели причину остаться дома: ожидался снег с дождём.
Марина шла в сторону сквера. Высоко поднятая голова, горделивая курносость, строгий взгляд, - не просвечивалось  и намека на страдания.
Пошел дождь. Марина дошла до здания школы, но прятаться под крышу не поспешила. Остановилась напротив ярковыкрашенной лестницы. Слышно было, как звенит звонок - и буквально через пару минут на улицу высыпалась детвора: огромные рюкзаки, яркие шапки,  и полные глаза радости. И снег им не снег, и дождь им не дождь.
Марина погрузилась в ностальгические воспоминания. Память равно любит «вчера» и «давным-давно». А разве это было давно? Давно ли Марина была Риночкой и выбегала со школы с большим рюкзаком и шапкой набекрень, спеша домой? А по вторникам и четвергам допоздна занималась сольфеджио и музыкальной литературой и поэтому, со школы её забирала мама. Мама всегда приходила вовремя, всегда строго одета и всегда красива. Риночка любила, когда мама забирала её со школы: во-первых, в дороге можно было успеть рассказать все подробности дня; а во-вторых, было обычаем заходить в бакалейную лавку напротив дома и покупать к чаю или коврижку или маковые бублики.
Да и без бубликов не было беды: вечерами каждый рассказывал домашним свои новости; ужинали и разбегались по интересам. У Риночки были интересы общественные, так сказать: посмотреть на маму, когда она примеряет наряд на завтрашний день; подсобить папе в пасьянсе; достать слишком яркую закладку из книжки, оставленной на комоде.
И было спокойно, и было единственно верно жить так, а не иначе. Сомнения, тревоги, неприятие, - ничего подобного не имело места быть! Если грустилось, то «почему-то», и стоило только «что-то» исправить, - как тут же всё становилось  на свои места.
Это было совершенное умиротворение, которое на вряд ли можно испытать, будучи взрослым.
Марине было привычно чувствовать ностальгию по детству, где гладкокожая мама, гармония и спокойствие. Сегодня, правда, особенно горько вспомнилось былое.
Марина стояла на месте. К школе стали одна за другой торопиться заботливые мамы и папы с пакетами, сумками, дипломатами. Глаза мам и пап отражали ту же радость, с которой бежали им навстречу рюкзокастые школьники.
Марина понимала, что её тяжесть вполне объяснима: незавершенность…Она помнит счастье, которое испытывала когда-то в детстве, но не завершен круговорот счастьетворения, потому что не отражались в её глазах радость и надежда родного ребенка.
Марине стало неловко от привлеченного внимания - она побрела в сторону дома. Промокла, как пёс, и меховая шубка казалась совсем облыселой. Марина присела на скамейку у подъезда, чтобы не раздражаться хлюпаньем от сапог.
- Вы можете простыть! – истину глаголил голос над головой.
Марина подняла глаза: это была та самая малышка, которую вечером девятого дня звали домой из окна.
- Могу.
- А Вы, почему без зонтика?
- Не люблю зонтики.
Малышка присела рядом на скамейку и продолжила расспрос:
- Вы не боитесь болеть, но Вы грустите…А я думала, кто не боится, тот не грустит…
- Я тоже так думала когда-то…
- Вы много думаете: у Вас морщинки на лбу от мыслей.
Марина улыбнулась и вздохнула.
- Вы устали?
- …Да, малышка, я устала. Знаешь, чего я хочу?
- ?
- Я хочу, чтобы меня тоже из окна звала мама; чтобы не болела голова; чтобы не жалеть…
- Ой!Я тоже когда-то так хотела: скорее вырасти. А потом мама сказала мне, что всему своё время и что я должна ценить свою детство- и я ценю!..И Вы так должны!
- Ладно, спасибо.
Малышка встала. С  рукавов блузы Марины капельки соскакивали на голову девочки и кусались дрожью.
- Вы очень хороши…И имя у Вас красивое…Я знаю Ваше имя.
- А я твоё.
- Маша! -  всё равно представилась малышка, и уже собралась было уходить, но вспомнила ещё кое-что важное, -  А чья Вы мама? Мы недавно сюда переехали и я не успела со всеми познакомиться…Думаю, что Ваши дети умные и мы бы дружили…
Марина покачала головой и жестом подозвала девочку ближе.
Малышка неохотно присела, постеснявшись сказать, что с тёти капает.
- Ты умная девочка, но я дам тебе совет: не задавай таких вопросов незнакомым дамам на улице, ладно?.. А вдруг у них не детей, что тогда?
Малышка покраснела и опустила голову.
- А дружить ты можешь со мной, - предложила Марина, - Как тебе такой вариант?
- Мне очень хотелось бы!
- Вот и решили!
Марина похлопала малышку по плечу:
- Ты тоже иди домой: промокла.

Долго длился день и долго длился вечер. Ученик должен был прийти в семь. Семь, восемь – тишина. В полдевятого позвонил сказать, что нашел учителя ближе к дому.
- «Ближе к дому»! И катись ко всем…! – сорвалась Марина, когда положила трубку.
Лилия Романовна, ставшая свидетелем телефонного разговора, поняла, в чем дело, и не стала задавать лишних вопросов.
Марина металась из угла в угол. В комнате всё было уже подготовлено к приходу ученика: нотный стан, с первой подборкой нотных листов; отполированная скрипка лежала на подушке; на журнальном столике уже стоял заварник и чашки (как у Александра).
 Марина осмотрела всю комнату вдоль и поперёк, - хотела злиться.
- Ну что, сыграем? Сыграем, Александр, напару? А?
Каждый вечер Марина и Александр играли вместе. Играли и польки и сонаты, - в зависимости от настроения.
- Соната для скрипки и фортепиано ми-бемоль мажор! – объявила Марина, стоя около фортепиано.
Сосредоточилась, вдохнула, закрыла глаза, - начала.
Как раньше играла: уверенно и эмоционально. Не изменила звучания. Глаза закрыты, и только знание, что за фоно никого нет…
- Играй! – закричала Марина в никуда.- Играй!..Не можешь? Ааааа!
Марина бросила на пол скрипку и села за фоно. Громко и небрежно стала она вбивать клавиши, пытаясь воспроизвести партию Александра. Не выходило: фальшиво, громко и истерично отзывалось фоно, но Мария этого не замечала. Она смеялась.
- А теперь соло скрипки!
Марина села на колени, взяла скрипку. Соло тоже было фальшивым: ьерзала струны.
- Марина! – испуганно воскликнула Лилия Романовна, ворвавшаяся в комнату, - Что с тобой, дитя?!
Девушка всё слышала, всё понимала, но не могла с собой совладать. Она продолжала рвать струны сонатой, водя смычком по лежащей на коленях скрипке, а другой рукой, не глядя била по клавишам фортепиано.
- Боже правый! – перекрестился Фёдор Леонидович.

…………………….
Чувство жалости, пожалуй, одно из пренеприятнейших.  Александр не любил жалеть, потому как боялся не оставлять надежды, а жалость - это именно признание безнадежности и слабости духа. Марина, конечно, была согласна с этим целиком и полностью.
И каково же ей было питать взгляды, полные сострадания и сочувствия. Она презирала себя за то, что не стала поддержкой родителям Александра, а наоборот – моральной обузой. Наверное, после случившегося срыва, нужно было переехать к матери или, ещё лучше, снять комнату, но нет. Лилия Романовна и Фёдор Леонидович попросили Марию принять помощь психотерапевта. Девушка не позволила себе наглости отказаться. Спорить, убеждать, отрицать  было нельзя.
- Давай попробуем поверить хотя бы в медицину, Марина! – советовала Лилия Романовна.
Частный психотерапевт признал в пациентке невроз. Признал это ещё до знакомства с Мариной, по рассказам Лилии и Фёдора(чувствуется профессионализм, не так ли?;).
- Будем просто беседовать с Вами за жизнь, - будто утешая, обещал Виктор (так звали психотерапевта), - И пропейте курс адаптола.
Марина прекрасно понимала, что ничего нового этот Виктор не скажет, и что понять её может только посредственно и, так  сказать,  по правилам. Врач обещал помочь за полгода, но Марина убедила Лилию Романовну и Фёдора Леонидовича, что уже через месяц приведет себя в полный порядок.

Таблетки не пила – боялась. Чувство стыда и разочарованность в собственном поведении – лучший мотиватор на выздоровление.
К тому же, оплата сеансов обходилась не дешево, и Марина попросту не могла допустить, чтобы их оплачивали родители Александра. Как это ни странно, нашлись двое желающих обучаться игре на скрипке за двадцать долларов в час, дважды в неделю.
В кабинете Виктора стены красовались дипломами и грамотами за достижения в области психотерапии. Сам Виктор казался Марине самовлюбленным нарциссом: при любом возможном случае- поправлял залакированную до глянца шевелюру; усмешка была всегда холодной и скупой; и даже манера говорить предавала суть «доктора» проскальзывающим невниманием и равнодушием.
Виталий решил помогать психоанализом.
- Как Вы полагаете, Марина, что с Вами?
-  ?.. скажу: ничего – поставите диагноз…Поэтому:стресс!
- Это серьёзно?
- ?..После того, что произошло…
-    Стресс — это не то, что с Вами случилось, а то, как Вы это воспринимаете!
- А Вы не перебивайте! – возмутилась Марина, - Вы же «доктор»!
Первый сеанс прошёл весьма дурно. Но Марина попросила прощения у Виктора за грубость и обещала себе проявлять к этому человеку хотя бы уважение.
Раз в неделю Марина приходила к Виктору просто поговорить за жизнь. Рассказывала о своих переживаниях неохотно, скупо и не всё. Но выглядело это, как откровение и Виктор был доволен собой.
Он рассказывал Марии истории из своей практики, историю исследования стрессов и прочую несуразицу. Нет, это были вполне логичные вещи, но не проникновенные, что ли…
«Спасение утопающих – дело рук самих утопающих» - понимала Марина, и потому старалась всё меньше думать о Боге и разочаровании небытием, а всё больше погружаться в ответственность перед матерью, родителями Александра и учениками.
А Александр говорил, что помутнение рассудка – вина тех, кто отвергает Бога. Марина знала и другие теории, которые казались ей более простыми. Но и Марина и Александр сходились во мнении, что самый страшный недуг – лишение здравого понимания.
Виктор о Боге не говорил. Он давал  интересные советы по избавлению от стресса:
- Внимания и заботы к Вам становится всё меньше, но Вы по-прежнему несете тяжесть утраты…- на третьем сеансе Виктор коснулся неприкасаемого, - Как жить дальше? Если Вы пришли за помощью, значит, понимаете, что нужно что-то менять в себе.
-О, Виктор, я прошу Вас! Давайте не касаться Александра!
-  А я его не касаюсь!- заметил Виктор и продолжил, -
Вы копите слезы. Если хочется плакать – плачьте. Вы в этом не виноваты…Вы же реалист?А Слезы – это нормальная физиологическая реакция на боль. Но не разговаривать с умершим, его уже нет!
Марина слышала то, к чему пришла сама, но от Виктора это звучало неприятно и даже зловонно.
- Не обращайтесь к религии, если не желаете, не слушайте всех, кто попытается рассказывать Вам о суевериях, приметах и прочем. Смерть для Вас – конец физического существования, нет смысла совершать суеверные ритуалы.
- Хорошо, Виктор, я заведу дневник! – просила замолчать Марина.
- А это, кстати, неплохо! А через некоторое время перечитайте, и попробуйте проанализировать, что изменилось в чувствовании? - Виктор подошел к Марине так близко, что девушка почувствовала на своем лбе его дыхание: навязчивое.
-Горюющий мышечно зажат, напряжен, не может расслабиться… Как Вы спите? – Виктор присел на колени перед Мариной и заглянул ей в глаза. Его глаза были бледно-зеленого цвета: настолько бледного, что казалось, в них нет ни истории, ни шанса на будущее.
- Мышцы зажаты… Страдает воротниковая зона. Вы имели опыт работы по релаксации тела? Можно начать с помощью специалиста…
 Рука Виктора, словно в замедленном режиме, потянулась к голове Марины. Девушку охватила неадресованная никому ненависть. Стало вдруг противно, словно гнилью окатили и лицо и нутро – не продохнуть. Марина мысленно содрала с себя кожу, даже с лица, и вся ярко-красная и слизкая рыдая и смеясь, тянулась к Виктору за поцелуем: таким же гадким и слизким.
Наклонилась и в действительности и рука Виктора скользнула в волосы Марины, и кожа головы ощутила холод толстых пальцев.
Виктор сам не понял, чего хотел, но почувствовав слабину и управляемость «пациента» напротив- наклонил голову Марины к себе.

Почти, но нет. Марина, всё ещё с закрытыми глазами, успела признать, что на земле лежит не сброшенная кожа, а венчальная фата.

Марина впилась ногтями в руку Виктора и отвернулась. Не оскорбляла, не проклинала: ни слова. Слёзы, нехватка кислорода, головокружение.
……………………………………

С сеансами было покончено. Об этом промежду прочим заявила сама Марина, и признаться, Лилия Романовна грешным делом заподозрила, что девушка «бунтует», но успокоил «доктор», уверив, что Марина действительно больше не нуждается в помощи психотерапевта.

Виктор долго ещё боялся, что эта история может где-то «выстрелить» и очернить его безукоризненную репутацию, но нет: Марине это было не нужно. Она не думала о Викторе, не думала о произошедшем. Память защищалась, и скоро девушка не могла даже примерно представить черты лица «доктора».

Свои дети есть свои дети. Как бы ни любили, как бы ни сопереживали Лилия и Фёдор ставшей им своей Марине, не видели они хвори её. Марина очень боялась казаться нездоровой, как-то беспокоить родителей Александра, и поэтому была натянута, как струнка. Иногда, правда, девушке казалось, что она переигрывает, но никто не замечал, и становилось легче.

Со своей матерью Марина пока видеться отказывалась, потому как мать видит и чувствует всё: каждую, ещё не успевшую толком заболеть, ранку; каждую обиду и горесть. Мать чувствует всё!

А Марине было, что скрывать и с чем бороться.
Вполне трезвая, но очерствевшая она помогала себе не потерять рассудок.
Старалась говорить на тон тише обычного, улыбаться, когда должно быть смешно.  Очень зудела кожа головы, словно волосы стали чужими. Это ощущение появилось в тот самый момент, когда Виктор прикоснулся к её волосам, и с тех пор  не покидало девушку. Марина с трудом могла и десять минут не теребя голову держать себя на людях. Стоило остаться наедине с собой, как девушка  тут же начинала грубо расчесывать волосы. В конце концов, Марина сбрила наголо шоколадные кудри, - как гора с плеч.
Такой вот насыщенный месяц декабря.
……………………
Предрождественская суматоха всегда забавляла Марину. В детстве действительно казалось, что вот-вот случится нечто тако-о-е! Волшебное… Не зря ведь прохожие становятся улыбчивее, доброжелательнее; не зря ведь мама так украшает и окошки и столики? В детстве время ожиданий казалось непорядочно долгим! Хотелось всё и сейчас, хотелось суматохи, чтобы не оставалось времени на «ничегонеделание». Вот бы так: только успела мама приготовит вкусности, -как папа уже накрывает на стол, и гости собираются быстренько-быстренько, обмениваясь подарками и обязательно громко смеясь! ..
 Этой зимой Мария впервые почувствовала, как снег тает на шее, - кудряшки прежде надежно защищали от таких ощущений.
На кану Рождества, в сочельник, Марина меньше всего желала быть дома, сидеть за праздничным столом и ожидать восхода первой звезды…Так было всегда в семье Александра, и Марина искренне полюбила эту традицию (традиция-то добрая), но теперь всё имело совершенно иные оттенки и смыслы. Что пугало – так это отвращение! Отвращение к религии как таковой;к тем, кто верит; и, собственно, к тому, в кого верят.Это очень отчетливо ощущалось Мариной: стоило услышать что-то, касаемое Бога, как каждая клеточка плоти наливалась как-будто отравленной кровью;кровь била пульсирующими импульсами в самый мозг – краснели щеки, и хотелось говорить:громко, уверенно, жестоко. Говорить хотелось непременно что-то гадкое, чтобы ощутить, как плюются меж собой внутри каноническая мораль и несмиренный опыт. И чем больше кололись слова, тем было слаще.
Марина попросила родителей Александра не ждать её к ужину и встречать Рождество вдвоём. Она солгала, что поедет к друзьям, и даже надела для убедительности красное вечернее платье.
Чем ближе к земле склонялся вечер, тем меньше людей оставалось на улице. И машины не выстраивались в пробки: город опустошался…
Марина открыла окна в машине настолько, насколько это было возможно, но дышать всё равно было нечем. Волновалась, потому как понимала абсурдность своих намерений: она ехала за город, где год тому назад они с Александром купили участок под строительство собственного дома с большими окнами, бальным залом на первом этаже,и четырьмя комнатами для детишек- на втором. Тогда казалось, что всё это – просто вопрос времени.
Марина пообещала себе, что эта поездка будет трезвой и подотчетной рассудку: скоротает время да посмотрит, что сделалось с участком за время "неработ" на нём.
Марина нашептывала что-то сама себе, вцепившись в руль обеими руками.
- Не дай мне, Бог, сойти с ума! – эхо влетело в окно машины и впилось в грудь Марины, - Не то, чтоб разумом моим. Я дорожил; не то, чтоб с ним…
Это кричал на остановке обезумевший от алкоголя молодой человек, по всей видимости – студент, и быть может даже театрального факультета, ибо, не смотря на явное «перебрал» - читал внушительно и отчаянно. Небрежно наматывались эти строки на катушку памяти Марины, а расплетались уже внутри – страхом!
«Не дай мне….сойти с ума…» - всю оставшуюся дорогу вторила Марина. Окна на всякий случай закрыла.
А за городом будто другое измерение: темень да тишь…тишь да темень. Купленный участок находился на самом краю деревни: на границе с полем, где летом шуршала золотом пшеница, раскачиваемая лесными вдохами-выдохами. Марина медленно ехала по деревенским улочкам, вглядываясь в окна скромных домиков, окна которых светились желтыми огоньками. Остановилась, не доезжая до места, за два дома. Сердце колотилось, словно молило развернуть машину и уехать в противоположную сторону.Марина вышла из машины. По скрипу снега было ясно, что взялся сильный мороз, но было душно, не хватало кислорода. Замело участок, запорошило: не видать ни фундамента, ни границы с полем…Но с каждым шагом становилось всё легче и легче.
- Где-то здесь?..-вслух спросила сама у себя Марина, стоя посреди заснеженного участка, огороженного с одной стороны серым бетонным забором, - Здесь!
Марина усмехнулась:
- Здесь будет камин…Здесь…, - резким жестом указала в сторону дороги, - окна огромные…до потолка! А здесь, - Марина небрежно сняла ботинки, которые мешали свободно расхаживать по сугробам, - Здесь, собственно, зал! Неуверенные гости могут сидеть вооон там, а мы будем танцевать! И кружиться-кружиться-кружиться…
Марина закрыла глаза. Как наяву предстала перед ней заученная в мечтах излюбленная картина:камин; на камине -подсвечники;светлый зал с кремовыми кожаными диванами;безликие люди,весело трепещущие о чем-то своём; и…Марина нервно содрогнулась, прежде, чем положить руки на плечи Александру. Погруженная в видения, благодарно принимая капризы воображения, она всё понимала, но не боролась. Смеялась, рыдая навсхлип, и перекрикивала музыку, которой очевидно не звучало:
-Не дай же мне сойти с ума!
……………
- Мне определенно не нравится такая активность со стороны родственников Марины…- главврач подсмотрел в карточку, и добавил: - Марины Сергеевны!..То: «помогите ей, ради всего святого!»; то : «я её забираю под свою ответственность!» - что это за…
Доктор не скрывал раздражения. Марина сидела молча и не вмешивалась в процесс определения её дальнейшей судьбы. Девушка смотрела в пол, потому что стыдно было зацепиться взглядом хоть за кого-нибудь.
«Если он православный…», - рассуждала Марина, вдыхая разгуливающий по всему кабинету перегар, исходящий от доктора, - «…ох, и крепка ж была его радость Рождественской ночкой…Наверняка считает себя «добрым христианином!» - Скулы Марины опустились чуть ниже, ведясь за подбородком, и казалось, что девушку вот-вот стошнит, но мысли скакали дальше- «А если католик, то плевать он хотел на православное Рождество:его пост и торжество позади, а значит можно в разгул! И конечно, он «добрый христианин»!».
- Ну неужели Вы не боитесь, что она может нанести себе серьёзные увечья? Вон, ноги чудом не отморозила! – убеждал доктор Наталью Викторовну, которая то краснела, то вдруг становилась совсем бледной, и ровным счетом ничего не хотела слышать.
Марина пошевелила красными пальцами на ногах, и почувствовала неприятное жжение: «действительно, чудом не отморозила».
Если бы не сосед, который подошел к окошку, чтобы встретить первую звезду, - Марина точно осталась бы без ног. Увидев танцующую в красном лёгеньком платьице девушку, сосед тут же вызвал скорую. Вызвал тут же – приехали полчаса спустя. Но приехали! Марина послушно села в машину с выцветшим красным крестом, и тут же уснула.
Под утро в больницу приехали родители Александра, и сочувственно, даже страдальчески кололи взглядом и без того болящие ноги Марины.
- Для твоего же блага, родная! – будто оправдываясь, объясняла Лилия Романовна, когда совместно с врачами было принято решение: «подлечиться».
Марина и не спорила, слишком стыдно было, слишком глупо, слишком…
В больнице для душевно больных (так вот красиво можно назвать сие заведение), Марина, как это ни странно, пришла в себя: стало трезво и прохладно, мысли выстроились в логический ряд, что-то вроде совести скрипело внутри: «приплыли!»
Верила ли Марина, что нуждается в помощи? Да. Верила ли, что что-то поможет? Нет.
«Мать жаль…Как жаль маму!»- Не покидала горечь. Смотреть на Наталью Викторовну было действительно невыносимо трудно не то что дочери, - всякому чужому: глаза впали и стали серыми, щеки впали и кожа нездорово пятнилась красными кляксами, дрожал голос.
-Во имя всего Святого! -Наталья вымолила-таки  дочь у главврача, который стоит отметить, не смотря на жажду похмелья, пытался ещё настаивать на лечении.
- Вы православный или… - благодарно поклонившись врачу, осмелилась спросить Мария, но доктор видимо очень торопился и поэтом резко и наотрез бросил:
- Убежденный атеист!
Было жутко неприятно идти по коридорам, где кричали, стонали, смеялись на вид самые обыкновенные люди…И, что самое страшное, в основном лет 20-ти – 30-ти!
- Алло, мама? Мама, я в дурдоме! – голосила в трубку,  как в рупор, и рыдая и смеясь, молоденькая девушка, по всей видимости – студентка.
Наталья Викторовна крепко схватила за руку Марину, и это было очень кстати.
- Мы с тобой здесь ненадолго расстанемся, мама… - нежно, очень ласково выронила Марина, остановившись за воротами больницы.
- Милая…- Наталья Викторовна не могла держать слёз, и не могла говорить...а договорить нужно было: «пойдем домой!»
Но Марина умела слышать мать и без слов и потому говорила верно:
-Родненькая моя, милая моя мама…Я обещаю тебе, что не попаду в беду. Я не контролирую себя в повседневности, и мне нужно ненадолго уйти от всего.
Наталья Викторовна качала головой, отрицая всё, что слышала и, что то,что предстояло услышать.
Марина крепко обняла мать и стала целовать ей голову, глаза, скулы, губы.
- Я пойду в монастырь, мама…
Наталья Викторовна замерла. Замерла и Марина.
-…..?
-…..!
………………
Впервые Марина выстояла всю службу от начала и до конца. Не вслушивалась, а просто ждала отца Юрия – того самого батюшку, которому так и не удалось завершить обряд венчания Александра и Марины.После службы отец Юрий сам подошел к горюющей и присел рядом на одном из высоких деревянных табуретов, что стояли около стены.
-Доброе утро, Марина.
-…
- Ты пришла говорить со мной?
Начать говорить о том, чего не понимаешь, было трудно. Марина долго собиралась с мыслями.
- Кардинальные перемены помогут мне…Монастырь внушит веру!
- Нет.
Марина достала из черного целлофанового пакета старый альбом с детскими фотографиями Александра и открыла посредине, будто желая напомнить батюшке, на чем они прервали просмотр намедни:
- Он мне  не помог…Но что-то же он чувствовал во всем этом? -Марина мельком обвела взглядом нутро церкви и продолжила, - А я –нет. Но монастырь мне станет убежищем от …
Отец Юрий не перебивал – Марина сама потеряла мысль.
- Неверующей…зачем тебе монастырь?
- Так просто!
- На кого ты злишься? На себя?
- На себя,на Вас. На всех!
- Чего ждешь от меня?
- Устройте меня в монастырь!
Отец Юрий покачал головой в ответ на абсурдность услышанного, но игнорировать не смел:
- Устроить? Ну неужели ты думаешь, что в монастыри «устраиваются»? Я не могу распределять женщин по монастырям!
- Да я знаю! – не сдержалась Марина и очень испугалась своей несдержанности, - Я в этих вопросах не осведомлена. Подскажите, как и что?
- Ты готова молиться, креститься? Ты желаешь спасения и веры?
-Я иду от безысходности.
- Уходить в монастырь, не понимая зачем, —чревато тяжелыми разочарованиями. .. Будешь трудиться во славу Божию?
 … Марина кивнула головой в знак согласия. Молчали. Молчали долго и Марина и батюшка……Было очень тихо. Пахло воском и хлебом.
- Моё благословение с тобой, дитя…Благословение найти праведную истину в Господе.
Марина благодарно улыбнулась, но улыбка её была натянутой и тяжелой.
…….
Вышла на конечной остановке. Савдеповский автобус  только к концу пути прогрелся, и когда Марина начала чувствовать, как оттаивают ноги,- нужно было уже выходить. Мороз стоял крепкий. На остановке серым пятном грустил кирпичный сельский магазинчик с названием «Магазин». Марина спрятала руки в рукава (варежки она не взяла, да и вообще одета была очень легко). Вверх к монастырским воротам вела широкая дорога, которую окаймляли замерзшие березы.
«Далеко от города», - заметила Марина, и это было определенно хорошо.
Предстояло найти дорогу к дому игуменьи. Этот монастырь посоветовал Марине отец Юрий, признавшись, что Матушка-игуменья монастыря – его кровная сестра.
Марина вышла к трем похожим меж собой домикам, что напротив входа в храм. Розовощекая встречная монахиня подсказала Марине, что дом матушки – тот, который посредине.
Марина долго не осмеливалась войти:сомневалась, нервничала, успокаивалась – и снова по кругу.
- Ну не мерзните. Проходите! – Радушно предложила та самая розовощекая встречная,   осторожно положив руку на плечо Марины.
Марина почувствовала себя неловко, но вошла в дом вслед за новой знакомой.
- Сестра Ефимия, - представилась розовощекая.
- Марина…
В доме Марина приметила, что сестре Ефимии не больше тридцати. Руки и шея были гладкими и дышали здоровьем. Также Марина смогла определить, что фигура у молодой сестры точеная, но женственно округлая.
- Мороз кусается, да? – суетилась Ефимия в прихожей, - Вы паломницей?..Матушка  Александра на подворье…Будет вечером…Вы как раз к обедне приехали, так что сейчас Вас накормят – и отогреетесь.
Марина не чувствовала голода, но отказаться  не посмела.
Трапезная оказалась гораздо просторнее, чем предполагала Марина. Светлые стены и потолки были расписаны на библейский сюжет. Тишина. Марина скромно присел за стол, рядом с сестрами. В трапезной было не меньше тридцати женщин, но Марина не чувствовала себя белой вороной, потому как на неё никто не смотрел: каждая была сосредоточена и серьезна. Молитва. Марина не знала молитв и потому, наверное, когда все приступили к приему пищи, - долго не могла поднести ко рту ложку: казалось, что оскорбила своим отрицанием всех и каждого.
Хлеб, гречневая каша с тушеными овощами, похлебка из гороха и зелени, печеная картошка с квашеной капустой, свежие огурцы, квас – скудным стол не был. Марина удивилась, потому как всегда считала, что монашеская пища – хлеб и вода. В каждой алюминиевой миске с капустой лежало верхушкой моченое яблоко. Марина давно не ела сидя за столом (на ходу, на бегу -перекусами), давно не чувствовала вкус пищи, но в трапезной почувствовала благодарность от вкушаемого.
Трапеза была завершена молитвой.
Сестра Ефимия проводила Марину в келью. Комнатка оказалась невелика, но в ней было всё необходимое: письменный стол, платяной шкаф, две тумбочки, две кровати.
Марина бросила вопрошающий взгляд на Ефимию, и та, прочла вопрос:
- Это келья на двоих, но Вы пока здесь одна разместитесь – Пока...
В углу грустили иконы, а на столе были разложены книги: Слово Божие, книги о грехах курения и сквернословия, да псалтырь.
Вопросов сестра Ефимия не задавала, что очень удивило Марину, почти готовую рассказывать-вещать да оправдываться.
После обеда в монастыре свободное время. Марина взяла в руки псалтырь и занялась чтением. А через три часа в келью постучала Ефимия и радостно объявила, что сейчас будет крестный ход. Марина спустилась во двор, где собирались все служительницы монастыря и игуменья Александра. Благородная, пышная, легкая, светлая матушка выглядела царственно.
- Эта церемония Пресвятой Богородице – заступнице и покровительнице. – шепотом объяснила Ефимия.
Во главе с матушкой служительницы обошли с песнопением вокруг храма; затем славили Деву в храме. Марина распознала в песне молитв слова благодарности за прожитый день, - почувствовала отрицание.
После церемонии матушку-игуменью окружили послушницы, и каждая восторженно рассказывала о своем послушании  и постижении. Матушка улыбалась неявно, то есть улыбаться улыбалась, но, не размыкая губ – глазами. Марина подождала, пока послушницы разбегутся, и несмело подошла к матушке Александре. То ли кивнула, то ли поклонилась (слов приветствия не подобрала). Беседу начала сама матушка:
- Марина, верно?
- Верно.
- Как твой день в монастыре?
- Спасибо…
Матушка слегка прищурилась, словно пыталась сосредоточиться на чем-то, что внутри Марины.
- Ты хочешь побеседовать?
- А Вы?
Матушка улыбнулась и указала Марине на резную скамейку около книжного стенда.
Марина послушно присела.
- Я ознакомилась с правилами монастыря и обещаю соблюдать их…
- Благодарю.
- Как долго мне можно здесь находится?
- Как будет угодно…
-Кому? Мне или…- Марина указала на потолок, - или «Ему»?
Матушка строго посмотрела на Марину, и девушка почувствовала себя непослушным ребенком. Стало стыдно, но хотелось говорить о своей обиде.
- Вы не спрашиваете, зачем я пришла…
- И не спрошу, насколько крепка твоя вера: пришла, значит, душа просит.
- Я ищу веру! Это всё так замечательно, что проповедуется и о чем говорится, да вот только не чувствуется…а как мне понять, что я не строю замки из песка?..Я не отрицала, но верить слепо не смею – это разве правильно? Я знаю, что нужно отвечать на мой же вопрос, но знать и чувствовать - разное.
Матушка слушала Марину и кивала, словно была согласна с каждым словом, но будто знала что-то самое важное, то самое «но», которое объясняет всё.
- А чего боишься?Ошибиться?
- Я не могу смириться с тем, что уже ошиблась…
-В чем?
- …Для меня самым важным, самым мучительным вопросом всегда был вопрос вечности. Я хотела жить, зная, что нет конца счастью и любви. Мой муж…Александр…он знал это, был уверен, а я нуждалась в чувствовании истины…И…он не мог меня обмануть…Он просто исчез и это крах…Крах всего и всему!
Нет. Марина хотела говорить не об этом, но растеряла все мысли и вопросы. Она замахала руками перед лицом, словно пыталась отогнать, стереть все слова, сказанные минуту назад, и опустила голову.
Матушка Александра как-будто случайно отвлеклась на вой ветра, бушевавшего за большим толстостекольным окном, тем самым позволив Марине незаметно стереть слезы и привести себя в относительный порядок.
- Я верую в твоё утешение…А чем ты занималась вне монастыря?
- Я музыкант…Скрипка…Частные уроки детям и взрослым, - улыбнулась Марина почти искренне.
- Это прекрасно! У нас при монастыре есть воскресная школа для детей, и ты можешь продолжать заниматься любимым делом…
- О нет…позже…Если это, конечно, не необходимость…
- К детям по принуждению не нужно…
- Я хочу и я готова работать, матушка, не сочтите меня бездельницей!
- Не стоит подозревать меня в таких мыслях, Марина…А работать ты будешь, никуда не денешься, - матушка подмигнула живо и несколько озорно.- У нас работы много: сам Храм в порядке должен быть со всеми убранствами; кухня, прачка, хоздвор…ещё канцелярская работа…- трудиться нужно над всем…
- Это хорошо. Я готова.
- Завтра потрудишься во дворе.
-…
Матушка встала и открыто улыбнулась Марине. Звон колокола созывал к ужину: соленья, каша и медовая выпечка. Марина то и дело порывалась оставить на столе деньги, ибо чувствовала себя паршиво должной. А кругом молитвы…Пока шла трапеза, худощавая сестра с большими серыми глазами навыкате, читала вслух «Жития Святых», и Марине хотелось усадить беднягу рядом и накормить кашей с булками. И от этих мыслей нужно было бежать прочь, потому как эти мысли были предательскими: будучи в доме, где тебя приняли и тебе рады, можно ли не чтить законы этого дома?
А после ужина была вечерняя молитва…В трапезной читали из Молитвослова «на сон грядущий». Недоумение и стыд – все чувства Марины. Казалось правильным уйти и не унижать своим присутствием ни стены, ни жителей в этих стенах; но что-то держало… А после, все сестры просили друг у друга прощение, трижды целовались и прощали. И Марина буквально выталкивая слова, просила прощения у каждой за то, что знала только она, и если бы хоть кто-нибудь узнал её мысли – тотчас же сгорела бы от стыда и провалилась сквозь землю прахом! Марина вообще боялась просить прощение: это коверкало её гордыню. Александр об этом знал и потому, всякие ситуации, где Марина была очевидно неправа, крыл легкой улыбкой и оставлял в забытьи.
….
- Господи помилуй…- от этих слов Марина проснулась в полшестого утра.
В келью вошла женщина лет сорока и замерла.
- Доброе утро, - отозвалась Марина и присела на кровати.
Просыпаться ни свет ни заря для Марины никогда не было трудно, а теперь, когда бессонница – тем паче.
-Вы проходите, не стесняйтесь, - разрешила Марина, почувствовав перед этой женщиной явное превосходство, - Как Ваше имя?
- Катерина…
- Марина. Вы моя соседка по келье?
- Да…Чтения скоро начнутся? Часы сломаны…
- ?
Катерина снисходительно улыбнулась, глядя на недоумение растрепанной ото сна Марины, и пояснила:
- Утром в монастыре чтения, а потом- завтрак…а потом-послушание…Вы первый день?
Марина встала с кровати, отягощенная упреком гордыни: "не всё знаешь!"
- Да. Первый день.
- А я из больницы…Год в монастыре…С Вами теперь будем соседничать.
-…Вы в этой комнате год?
- Нет.Я периодически…У меня хворь, прости Господи, - женщина перекрестилась, -  Бывают приступы шизофрении – наследственное от бабушки…Но Вы не беспокойтесь, я в больнице была по удалению аппендицита.От душевной хвори исцеляет молитва… Я здесь навсегда хочу…
Марина тяжело вздохнула и пристально посмотрела на Катерину. Женщина была некрасива несимметричными скулами, чрезмерно узкими губами, наивностью взгляда.
- А Вы не хотите детей, семью?- хотела уколоть Марина, но Катерина ответила спокойно, хоть и не скоро:
- Это не мой путь…Бог  избрал меня для служения.
- Бог избрал…А ВЫ не хотите детей и семью?
Женщина поняла непонимание Марины и так же спокойно добавила:
-Я счастлива в послушании: хворь отступает, благодатно и мирно на душе. Путь, уготованный Господом – единственно верный.
-…!
Марина обещала себе сегодня слушать молитвы и попробовать перекреститься. Когда-то она могла наложить крест на грудь, не тяготясь и не боясь обмана. Всё это было во имя Александра, чтобы постичь то, что делает он, потому как он не мог ошибаться ни в чем. Марина даже чувствовала радость, выходя из храма в день Пасхальный или Рождественский, но, как оказалось, радость эта была навязана и питалась эмоциями масс и верой любимого.  А сегодня, раз уж Марина дала себе последний шанс понять и постичь истину Александра, она зареклась не чураться того, что было для него верой. Он крестился – она перекрестится; он молился – она хотя бы выслушает молитву; он знал таинство, а  она -…дальше пусто…
«Святый Боже, Святый Крепкий,Святый Бессмертный, помилуй нас» - Марина знала только эти слова из напеваемых-проговариваемых молитв. В воскресной школе Александр разучивал с детьми эту молитву…Марина не помнила слов теперь, но некогда знала их наизусть.
Было не спокойно, а равнодушно. То ли от голода, то ли от того, что мало понимала, - хотелось упасть замертво на месте. Марина знала, что Александр чувствовал бы себя здесь утешенным и спокойным, и не одобрил бы мыслей о чем-то постороннем, бытовом, материальном. От этого Марине становилось стыдно.
Трижды наложила крест на грудь, после слов, которые понимала и с которыми хотела бы согласиться. Неприятно было только сначала, когда поднимала руку, а потом открестилась от стыда и даже почувствовала себя в своей тарелке, мол: «смотрите, я тоже так могу... теперь!».
После завтрака Марина утеплилась, чтобы нести послушание:чистить дорожки от снега. Мороз за ночь укрепился пуще прежнего, и стоило только показать нос на улице,- тут же пробирало холодом всё тело. Марина принялась за работу незамедлительно, с порога. Территория Монастыря была довольно большой, и работы предстояло много.
Марина, не разгибая спины, напористо шагала вперед, отбрасывая снег то вправо, то влево. Скоро стало жарко, и Марина остановилась, чтобы снять варежки и немного охладить руки. Только сейчас она заметила, что совсем неподалеку от неё ещё кто-то трудится на том же поприще. Этот «кто-то» по всей видимости почувствовал на себе взгляд Марины и посему тоже выпрямился.
- Бог в помощь! – весело пожелала «кто-то», в ком Марина тут же признала Катерину.
- Вы тоже тут? Вместе трудимся!
Катерина ничего не ответила, вдохнула полной грудью морозный воздух и принялась за работу.
Время прошло незаметно. Марине нравилось, что мысли её ничем не были заняты, кроме: «раз – лопата в снег; два - подгребаем; три- отбрасываем», а за спиной  оставались виляющие чистые дорожки «гуляй-не хочу!»
На обед Марина не пошла: не было аппетита,  и не было  желания заставить себя есть. В келье Марина принялась за чтение молитвослова: нужно было найти некую тайну, некий смысл. Азарт захватил, детский, как в школе с алгеброй: не понимаешь, смотришь на одну и ту же теорему, и так и эдак к ней – а она не постигается...А потом: оп, - да постигнешь, и окажется, что легче не бывает. То же Марина предчувствовала и с таинством молитвы, потому, вчитывалась в каждое слово. На «Господи, помилуй» Катерины, вошедшей в келью после обеда, Марина ничего не ответила(не хотела отвлекаться), но собраться с мыслями всё-таки не удалось. Отложила молитвослов.
Катерина сидела с непокрытой головой, и Марина только сейчас увидела, какие роскошные рыжие кудри красили голову этой женщины, и все недостатки лица стали не в счет.
-Вы не были на ужине, Марина…Почему?
-Ответ прост.
Катерина как-то обиженно поджала нижнюю губу, и Марина снова почувствовала себя зверем. Извиняться, конечно, не стала, но начала разговор во искупление вины:
- Не замерзли на послушании?Мороз такой…
- Работа в радость. Да и с молитвой не замерзнешь.
Марина была недовольна ответом и бросила на Катерину прищур подозрения-презрения. Снова появилось ощущение, что всё здесь задурманено, и все здесь зомбированы.
-Вы это серьезно? Вот Вы правда чувствуете то, что говорите? Это как на духу?
Катерина не скрывала удивления, которое вызвал заданный вопрос. Бровки её поднялись выше обычного уровня, и глаза стали шире, а голос словно окреп:
- Бог со мной, и я благодарна ему…
Катерина пересела ближе к краю кровати, и, тихо-тихо, словно по секрету, продолжила:
- За меня молились все родные и близкие…Я пришла к вере много позже – уныние не давало дышать и чувствовать праведно… Помнится, как матушка впервые подошла ко мне и посмотрела ласково-приласково... Я приехала Великим постом…на три дня. Я  часто виделась с матушкой, и мы много общались. Эти беседы помогли мне  определиться в дальнейшем. Не смотря на мою душевную хворь, уныние и даже…равнодушие, матушка  смогла  узреть то доброе, что во мне не погублено…Я молилась…И только молитвой и крестом изгоняю недуг и искушение.Я это чувствую!
Марина исказила губы в ироничной усмешке, но поверила. Ей тоже хотелось такого чувства, и у неё были на то свои причины…
Катерина подошла к окошку и, слегка отодвинув кружевную шторку, захлопала в ладоши:
-Прибыли, детишки!
Марина тоже подскочила с кровати, будто знала, о ком и о чем идет речь, и подошла к окну. За воротами монастыря стоял серый автобус, из которого гурьбой высыпались дети разного возраста: от шести до лет четырнадцати-пятнадцати(так определила Марина).
- К нам в монастырь приезжают детишки со всех уголков страны…на экскурсию… Хочешь, попроси благословения матушки и познакомься с ними поближе…
Марина улыбнулась в ответ и незамедлительно выбежала из кельи.
Матушка Александра и три сестры, среди которых Марина узнала Ефимию, встречали детей на пороге храма. Мороз был серьезный, и детишки торопились по монастырским тропкам, как мотыльки спешат на огонек.
Марине не пришлось просить благословения: матушка Александра прочла вопрос по глазам и одобрительно кивнула.
А дети есть дети, и, не смотря на январскую, монастырскую и монашескую строгость, изнутри светились задором и энергией.
И храм будто ликовал, целуя теплом румяные ребяческие щёчки. Нарядные и счастливые: девочки все как одна – в беленьких колготах с рисунком и без, да в юбочках чуть ниже колена; а мальчишки – в теплых брючках с четко выглаженными стрелками. Малыши (те, которым едва исполнилось шесть), восторженно оглядывались по сторонам, и Марина видела, как зрачки их расширялись-сужались с каждым поворотом туда или сюда.
- Это Стародобрушский приход организовал детишкам встречу с монастырем, - шепотом объяснила Марине Ефимия, - Большинство здесь не впервые. Сегодня для ребят особый день – день причастия.
Марина была так удивлена, что развернувшись к Ефимии всем корпусом, довольно громко вопросила:
- Причастие? У детей?
Ефимия приложила палец к губам, напоминая Марине, что шуметь негоже, и всё так же шепотом пояснила:
- Это очень важно и очень полезно для детской души: помогает не утратить ориентир, чистоту, истину. На душе ещё не прижился грех, и света много…но это нужно укреплять и поддерживать. Исповедь и молитва дарует духу крепость. Ты сама увидишь, как будут искриться благодатью их глазки после причастия! Пойдём!
Матушка Александра, окруженная детворой, рассказывала об истории храма и монастыря. Рассказывала как сказку, на языке понятном для детей. Да и Марина слушала не с меньшим интересом, отличаясь от стоящего рядом «самого младшенького» только тем, что не раскрывала рта от удивления.
Да, дети действительно были в храме не впервые и точно знали, чего ожидать: после прослушанного экскурсионного монолога матушки-игуменьи, все без лишних слов, строем по два направились в зал храма, где начиналась служба.
В зале у алтаря радушно улыбался батюшка мужского монастыря(что неподалеку отсель)- отец Пётр, который, поприветствовав детей, начал рассказывать из Евангелия главу «Аврам: человек, который отозвался на зов Божий»:
-После того, как Господь Бог смешал языки, люди разошлись во все стороны из Вавилона…
Марина слушала и улыбалась, признавая: сказка хороша; и даже мимолетно порадовалась, что запомнила притчу и сможет достоверно пересказать её своим детям…Но скоро горький ком подступил к горлу, напоминая: а детишек-то не будет.
- Извините, - обратился к Марине тонкий сиплый голосок откуда-то из-за спины. Марина повернулась и не сразу увидела совсем рядышком со своей длинной темной юбкой костлявого мальчугана с перемотанными скотчем дужками очков, - Извините…Я боюсь! Можете меня не причащать? Я лучше пол вымою, хотите?
Марина взяла мальчика за руку и тихо вывела из зала, в котором дети и сестры распевали молитву. За дверью зала было свежо и прохладно. Марина присела на корточки перед малышом и вопросительно заглянула в его серые, мельтешащие зрачками, глазки. Мальчик опустил голову и начал еле внятно объясняться:
- Я плохой и мне нельзя говорить…батюшке…Хорошим детям радостно, а мне лучше в тюрьму!
- Боже, упаси! – воскликнула Марина, сама не ожидая от себя таких слов, - Откуда ты вообще знаешь про тюрьму, и почему думаешь, что тебе там место?
- А Вы ещё не знаете?Все знают! – руки мальчика задрожали в руках Марины, - Я преступник, каких свет не видывал! Я бросил девочке в голову камень, чтобы забрать у неё деньги…Что было сил бросил!И забрал!
Испуг и желание не верить в услышанное отразились на лице Марины болезненной бледностью. Молчала долго. Мальчик заплакал и отвернулся.
- Как имя твоё?
- Коля.
- Зачем тебе были нужны эти деньги, Коленька?
Прежде, чем ответить, мальчик проглотил немало всхлипов. Заговорил четко, но всё ещё не поворачиваясь к собеседнице:
- Чтобы купить плетенку…Я купил плетенку и даже съел её! А девочка в больнице, и мама её плачет…Я не могу к батюшке!Мне в тюрьму нужно!
Марина мягко, но уверенно развернула мальчика и снова увидела два серых глаза. На сей раз зрачок не мельтешил: его со всех сторон ограничивали в движении серые прозрачные слезинки.
- Испытывал ли ты голод, или попросту выплеснул гнев – твой поступок страшен!Но!...Но! – подчеркнула Марина,-  Ты имеешь шанс идти верным путем, раскаявшись. Что ты чувствуешь?
- Страх…
-Почему?
-Мне страшно, что я навсегда буду для всех злодеем.
- Тебе жаль девочку? Ты жалеешь о содеянном?
-Очень!- Крикнул мальчик и снова всхлипнул, - Я хочу, чтобы как в сказке время перемоталось назад…и тогда…тогда я бы ни за что так не поступил! Я хочу, чтобы у этой девочки не болела голова, чтобы мама её не плакала…Я хочу вырезать у себя из живота эту плетенку и сжечь!Или сжечь себя!
- Это не поможет…Раскаянием и молитвой поможешь. Слезами не поможешь…Вытирай слезки и послушай меня…
Марина протянула мальчику хлопковый синий платочек. Молчала, пока от слез остались только следы-дорожки.
- Я тоже имею в своей истории поступки, за которые мне стыдно…и страшно…У каждого есть такие поступки: у кого-то – больше, у кого-то-поменьше.Но не каждый признается себе в них. Ты же знаешь, что есть Бог…Он всё видит. И он очень хочет, чтобы ты был счастлмвым, чтобы не злился и не грустил, чтобы легко тебе было. Он тоже хочет, чтобы у девочки не болела голова и чтобы мама её не страдала…И он просит тебя всё исправить…внутри себя!
Марина и Коля вернулись в зал, крепко держась за руки: это было нужно обоим. Сестра Ефимия как-то по-хозяйски развела руками, мол: «а мы вас заждались!». Дети, что постарше, один за другим подходили к батюшке и, теребя листочек с не грехами, а скорее погрешностями,  смело признавались во всем, что не давало покоя совести. На каждого уходило не больше двух минут и скоро очередь дошла до Коли. Марина отпустила его ручку из своей руки и взглядом указала в сторону батюшки. Мальчишка чуть отошел назад, смущенно посмотрел на Марину, чтобы ещё раз удостоверится, что всё идет правильно, и мелкими шажочками, склонив голову, поторопился к алтарю. Батюшка принял мальчика радушно, но было видно, как с каждым словом исповедания «грешника», глаза батюшки тяжелеют.
- Господи, помилуй…- услышала за своей спиной Марина, и скоро боковым зрением  увидела рядом с собой профиль женщины,сопровождающей детишек от прихода,- Сердце болит за него…
- Нужно было ему сюда с родителями... – прошептала Марина, не отводя взгляда от Коли.
- Родители пьют. Он с бабушкой живёт…
Марина все так же смотрела на Николая, исповедь которого затянулась уже на минут десять – не меньше. А потом говорить стал батюшка: говорил сосредоточенно, строго – наставлял. Марина чувствовала жжение в области груди, кружилась голова. Осуждала…Осуждала тяготы бытия: «Должно ли ему исповедоваться? Каяться нужно родителям, озлобившим дитя…Совсем один…За плетенку?..Нет! Он мстит за свою боль…Как же ему тяжело!»
Вдохновение для надежды, прощение себя, кусочек булки, смоченной в вине, - и ритуал причастия был завершен. Дети действительно светились радостью изнутри. Долго молчали (даже самые малыши, причастили которых без исповеди); и только на входе в трапезную оживились и залепетали, делясь друг с дружкой и с сестрами своими чувствами по поводу всего, что произошло с ними в храме.
«И стало так легко! Так светло стало!» - наперебой щебетали детишки, подпрыгивая на месте.
Ефимия подошла к Коле и спросила о его чувствах, но мальчик только благодарно улыбнулся и опустил голову. С расспросами к нему больше никто не приставал.
А в трапезной детишек ожидало чудное чаепитие. Столы красовались чашками-блюдцами и разнообразием лакомств.  Самые младшенькие не держали восторга и хлопали в ладоши, склоняясь то над одним, то над другим блюдом. Марина и сама была поражена изобилием и изяществом монастырской чайной кулинарии: печеные яблоки; рисовые блины с медом; кубики творожной запеканки с орехами и изюмом; постные, но изумительные на вкус трюфели; яблочный штрудель… Марина почувствовала урчание в желудке. Дети, не смотря на искушение лакомствами, прочли сперва молитву «Отче наш»(Марина не знала слов-стало неловко). Чаепитие было домашним: дети засыпали сестер вопросами на библейскую тематику, что-то рассказывали про себя, негромко смеялись и не забывали угощаться то тем, то этим. Марине пришелся по нраву чай: нотки шиповника, винограда и меда. Не любительница сладкого, Марина с удовольствием(впервые за долгое время) отведала пирожок с капустой, и, допивая чай, стала взглядом искать Николая. Он сидел с самого края стола, отстраненный и испуганный. Чашка его была полна чаю, а в блюдце – пусто. Марина понимала, в чем дело, и снова горечь подступила к горлу.
Прощаясь с детишками у автобуса, Марина держала в поле зрения своего друга-«грешника». Он улыбался, вежливо благодарил сестер за любезность, то и дело придерживая очки, которые вот-вот рассыплются.
- Не можешь позволить себе лакомиться? – понимающе спросила Марина, отведя мальчика в сторонку.
- Не могу. Мне страшно и я не заслужил…Это для хороших детей.
- Ты думаешь, что Бог не простил тебя? Он хочет, чтобы ты всё осознал и жил счастливо, даруя счастье другим!
Коля покачал головой, пожал плечами, и снова увлажнились серые глазки.
- Не знаю, - выдохнул мальчишка, - Бог мне этого не говорил. А я чувствую себя нехорошо…До свидания, сестра Марина…
«Сестра» - повторила про себя Марина. Она видела в этом мальчике себя. Разве не то же чувствует она сама? И по какому праву она позволяет себе наставления, не имея веры и правды в себе самой?

- Могу я просить Вас позволить мне завтра провести урок музыки с детьми в воскресной школе? – попросила Марина матушку Александру, как только автобус скрылся из виду за поворотом.
И было получено благословение.
………..
Утром Марина не безучастно пребывала на утренней молитве - читала со всеми(не наизусть, но всё же). По ощущениям всё то же: «Я тоже могу. Я – как все». Пока читала молитву, думала о том, что вот-вот произойдет то самое долгожданное чудо: почувствую. Ждала знака какого-то, намёка. Но ничего. Ни-че-го.
Как и было оговорено с вечера: послушанием на утро стала работа с детьми в воскресной школе при монастыре. Классы для обучения находились в отдельном маленьком здании темно-зеленого цвета. Марина ждала ребят в музыкальной гостиной. Кружок песнопения по расписанию был после Истории православной церкви. В гостиной стояло новое фортепиано, а рядом - цимбалы и барабанная установка.  Скрипка была старенькой, но звучала хорошо и чисто. Марина с трепетом взяла в руки любимый инструмент, провела по струнам тонким указательным пальцем и закрыла глаза: и тут же вспомнила руки Александра на фортепиано; вспомнила свой нервный срыв, который видели родители Александра…и венчание вспомнила…
- Здравствуйте…- многоголосно поприветствовали ученики, и Марина пришла в себя.
Дети расселись за длинным прямоугольным столом и не без интереса рассматривали нового учителя. Марина представилась детям и попросила каждого назвать своё имя. Оказалось, что прежде уроков музыки у ребят не было:
- Только круВки по исаванию, и бисеапетению! – объяснила самая смелая малышка – София. Марина растаяла.
Ознакомление детей со скрипкой, переросло в  сольный концерт Марины. Ученики просили: «Ещё!», - и «ещё» было исполнено. Марину поразила открытость детей, желание общаться и делиться своими историями. Открылась информация, что у Машиной бабушки уже три зеленые «кофтатьки»; у Игореши аллергия на мясо, молоко и суп; а у Ксюши выпал третий по счету зуб.
Прежде Марина не испытывала такого тепла от общения с детьми. «Дети – это хорошо. Да, они маленькие и требуют внимания и заботы. Дети чисты». – всё это было прежде сформулировано пониманием Марины, но никаких эмоций и чувств умиления не было. А сегодня Марина чувствовала именно умиление, утешение, что ли…
После обеда Марина осталась на послушание по кухне.  Сестра Надежда ознакомила с кухней, на которой вот уж семь лет готовит изо дня в день. И, как это ни странно, второй помощницей по кухне на сегодня была назначена Катерина.
Марине и Катерине предстояло накрутить фарш из 20-ти килограмм рыбы. Работы не испугался никто. Трудились молча и каждая думала о чем-то своем, правда Марине были интересны мысли Катерины, которая завораживала некой отчужденностью. Сделав небольшой перерыв, Марина восторженно следила за тем, как сестра Надежда шинкует  капусту: ровненькие, словно под линеечку, полосочки отскакивали от ножа и сами укладывались в ровненькую пирамидку; затем слегка подсолила и окропила постным маслицем, украсила клюквой и петрушкой  - и словно картинка на тарелке вырисовалось легкое блюдо.
Марина попросила Надежду вслух рассказывать о блюдах, которые она готовит. Так, Марина крутила фарш, а Надежда вещала рецепты грибного сыра, грибной икры (год был богат на грибы). Готовила салат из отварной свеклы, тертого хрена и яичных желтков.
- А на первое будет калья – суп на огуречном рассоле с рыбой, - объявила Надежда, когда Марина стала принюхиваться к пряному аромату, бегущему из темно-коричневого котелка.
После работы с рыбой, Марина отправилась на помощь Надежде в приготовлении гречневых голубцов и жареной фасоли. А выпечкой занималась Катерина и невесть откуда взявшаяся на кухне сестра Клавдия. Они пекли пирожки с маком и мёдом(тесто без добавления масла вышло пышным и сливочным). Правда Катерина работала с тестом не долго.
- Я не могу…-призналась она и сняла передник, - Я нечистотой мыслей оскверняю пищу, которую готовлю…
Расплакалась.
Сестра Клавдия перекрестилась и, вымыв руки от липкой маковой начинки, усадила Катерину на двухместную скамью у стены. Сама села рядом и прижала Катерину к груди.
- Я всё ещё чувствую жалость к себе…Мне тяжело без неё…Уныние во мне…
- Сходи к матушке…поговори, помолитесь вместе – отпустит.
Катерина всхлипывая, закивала головой:
-Да!Да…я помолюсь…за неё…да…
Марина понимала только одно: не только ей болит…О чем болит Катерине- не посмела расспрашивать.
На ужин Катерина не пришла.
Марина тихо вошла в келью, пробубнев что-то невнятное.
Катерина смотрела в окно и время от времени крестилась. Марина замерла на пороге, боясь помешать.
- Проходите, Марина…И…я прошу прощения за то, что позволила себе на кухне…
- …
- Моя дочь прошлой зимой… Январь не был таким морозным как теперь…Погибла в проруби…на речке местной…А я почуяла беду сразу, да только сделать ничего не смогла. Как ошалелая на реку кинулась…Опоздала…А мы в тот день с ней поссорились…Она обиду на меня держала глубокую…
Катерина прервала рассказ невнятным шепотом и снова перекрестилась. Марина, выронив стон отчаяния, припала к ногам Катерины и уткнулась лицом в её колени.
- Тише…Тише, милая. Встань. Бог с нами…Господи, помилуй...

История с мальчиком из прихода очень тронула Марину, и с тех пор она постоянно думала о причастии и исповеди. Стало совершенно очевидно, что она должна сама испытать на своей шкуре суть таинства причастия, ибо это будет просто несправедливо по отношению к несчастному мальчонке. В то же время, хотелось исповедаться по-настоящему, следуя всем правилам: трехдневный духовный пост, чтение и понимание молитв, осмысление своих грехов. Но была и смута: «Перед кем исповедаться? Во имя чего? Услышит ли кто?..Или снова обманусь?»
Весь следующий день Манина была сосредоточена на чтении канонов.Держать в порядке мысли удавалось труднее, нежели соблюдать пост.Хотелось и уйти прочь из монастыря, но останавливало: «А вдруг что-то есть?»; хотелось кричать матом от боли, ругая Александра и его веру, и тут же удушающий трепет просыпался в груди, и хотелось ласкать в воспоминаниях образ любимого; бросала чтение канонов, подозревая себя в податливости абсурду, но потом снова бралась за чтение, ожидая просветления и чуда. После утреннего послушания матушка-игуменья сама подошла к Марине с целью поговорить. И Марина начала с признания в желании исповедаться.
- Ты на верном пути…Чувствуешь потребу? – заботливо поинтересовалась матушка.
- Я знаю, что делала плохо, и за что мне стыдно перед собой. Я хочу простить себя за это…А исповедь Богу…Ему это нужно?
-Так прости себя и зачем исповедь? Есть ты, что ещё нужно?
-А если нет? Александр…мой муж…наверняка знал, что …Он…есть…Как?Ошибался?
-А ты? Говоришь, что не веришь, не чувствуешь, но здесь…Почему? Что привело тебя сюда? Ты могла податься куда угодно,но…
-Потому что Александру это было близко.
- Ты не верила и прежде, так?..Тебя привела жажда истины:для себя, во имя мужа…Но почему ты не доказываешь себе, что нет Бога, а ищешь его? Почему не убеждаешь мужа в неправоте, а идешь по его следам?
-…
-Из Священного Писания известно, что Адам, как бы не видя Бога, как бы никакого Бога вовсе и нет, скрывался. Господь, обращаясь к Адаму, говорит: «Адам, где ты?» …Не так уж важно, что ты в Бога не веришь. Замечательно то, что Бог в тебя верит. В какой момент тебе оказалось нужным, чтобы Бога не было?
Марина нахмурила брови, явно отрицая вышесказанное:
- Я понимаю, к чему Вы, матушка, но я не скрываюсь от своей совести…от грехов и ошибок. Я бы с радостью раскаялась в них не только перед собой…здесь вопрос в другом… «Мы не знаем многих людей, живущих на Земле, но значит ли это, что их нет?» - во всех этих Сократовских дилеммах противоречие на противоречии…В доводах «за» не меньше здравого смысла и логики, нежели в доводах «против», но такими рассуждениями можно прийти к чему угодно!
- Но тебя волнует именно этот вопрос! Ты не озадачена поисками чего-то другого…И каждый живущий задает себе один и тот же вопрос. Каждый ищет в себе именно Его слово! Почему?
- Потому что это касается слишком личного. Смерть страшна – и мы ищем бессмертие, и тогда нужно во что-то верить, а тут уже сформулированы такие красивые мудрые идеи…Мы стыдимся своих поступков и не можем простить себя,  - и тогда нам нужен кто-то чистый, непогрешимый, кто отпустит нам грех, чтобы облегчить дальнейшую жизнь, и снова: дарует надежду на вечное счастие…Мы не нашли Царства Райского, не нашли Земель, где благодать вечная, но нам настолько трудно смириться с забытьем, что мы готовы искать ответ в незримом, уповая на чудо. И это здорово! Я вижу столько счастливцев, убедивших себя верить и искренне ликующих день ото дня. И как бы то ни было: это прекрасно. Люди следуют добродетельным законам, берегут мораль и ценности общества и своей души, перестают бояться смерти, ибо веруют в вечное, - это самая гениальная…политика?
- Душа? Ты говоришь о душе…А как ты поверила в то, что она есть, если её не видно?
- Да мне проще верить в сгусток энергии…а назвать можно как угодно.
- А чудо тебе зачем? Если ты считаешь себя умнее, сильнее тех, кто нашел утешение в вере, а не в удобном для себя логическом объяснении, - зачем тебе искания? Чего не хватает?..Не хватает Бога…Всё может быть хорошо, но до поры до времени, нам всегда не хватает общения с Богом, и это объясняет депрессии, беспричинную тоску и уныние. И ты, убеждая себя в том, что нет Бога, отягощаешься…Ведь это гораздо тяжелее: быть одной, понимать свою невечность…И в то же время, ты превозносишь себя: «Я не ищу утешение в вере. Я знаю, что всё тленно, и я сильнее других, я выше их, потому что я живу сама, безо всякой помощи и надежды»…Так?
- Так…Ошибок столько ворочу изо дня в день…И на пустом месте! А здесь…Как я могу узнать, что безо всякого подтверждения, просто голой верой в неподтвержденное, не ошибусь?
- Чем больше знаешь об электричестве, тем больше в него веришь. А что ты знаешь о Боге? Читай, Марина…Изучай, задавайся вопросами – и придёшь к тому…к чему придёшь… Хотеть можно многое, но нужно и делать многое. Ты действуешь. Без раздумий и поисков ответа не найдёшь, и это хорошо - вера должна быть сознательной. И я прошу: ищи!
Марина поклонилась матушке, в знак благодарности за уделенное время и попытку наставления на путь светлый. Не смотря на то, что все эти вопросы-ответы не раз были сформулированы самой Мариной во внутреннем монологе, она смогла зацепиться за некоторые новые мысли, имеющие в себе непознанную прежде надежду. Исповедаться захотелось тут же. И за укрепление желания исповедаться Марина чувствовала благодарность больше всего, потому как это желание до разговора с матушкой было очень непостоянным, слабым.
Легла спать с полной головой мыслей, но тяжесть неведения давила на грудь гораздо снисходительнее. Даже улыбнулась, немо пожелав доброй ночи матери и, заодно, всем живущим.
Только ночь была неспокойной. Никакого полнолуния, и на улице вроде метель не бушевала, но… В три часа (минутой раньше-минутой позже), Марина  проснулась от боли в области сердца. И руки онемели как будто.  Страшно было шевелиться, потому что казалось, что от любого движения сердце просто разорвется. И Марина не двигалась, и не сразу сообразила, что рядом с ней кто-то сидит. Точнее – что-то. Это была просто голова мужчины, светящаяся серебристой прозрачностью: длинное лицо, мощные острые скулы, ровный длинный нос, смеющиеся глаза. Он улыбался, ожидая внимания Марины и испуга. И он получил это. Марина начала качать из стороны в сторону головой, подозревая, что всё это сонный паралич, но лицо склонялось всё ближе над ней и даже ощущалось дыхание. Марина закрыла глаза и ущипнула себя за кисть руки, дабы прекратить кошмарный сон, но оказалось, что это не сон. А лицо смеялось и говорило, не раскрывая рта. Говорило о чем-то страшном, о смерти. И просил спросить: кто ты? Не спросила- знала ответ.
Марина отворачивалась, закрывала глаза – всё одно: смеется и говорит.
- Хватит, пожалуйста, - тихо попросила Марина, - Мне так страшно, что я вот-вот умру…сердце не выдержит ужаса…
- Так тебе и надо! – ответил «некто» и приблизился к лицу Марины так близко, что, казалось, вот-вот коснется её  - и тогда точно смерть. Марина закричала. Дрожало тело, спина и ноги были мокрыми от пота, взахлеб рыдая, не могла выронить ни слова. Задыхалась от ужаса и слабости.
- Тише, милая…Тише…Всё хорошо! Господь с тобою! Тише…- приговаривала Катерина, склонившись у изголовья кровати Марины, целуя соседку в лоб.
Успокоилась Марина нескоро. Закрыла глаза, чтобы Катерина не беспокоилась и пошла спать, а сама уже уснуть не смогла. Смотрела в потолок, по сторонам. Каждая деталь в комнате казалась подозрительной, живой, пугающей.

- ? – вопросительно посмотрела на Марину матушка Александра, когда Марина закончила рассказ о случившемся с ней ночью.
- Это страшно…- добавила Марина, чтобы поставить точку в своем монологе и услышать какие-то важные объяснения.
Матушка Александра долго смотрела на Марину, будто ждала, что та придет к некоему умозаключению самостоятельно, но не дождавшись никакого просвета в глазах собеседницы, начала:
- Хочешь услышать, что это был «Он»? – Матушка перекрестилась, - Ты же сама чувствуешь…Крест не помог?
- Я не крестилась…У меня, к тому же, ещё и сердце схватило – страшно было пошевелиться…
- «К тому же»? А как иначе. За тебя идет борьба, Марина! «Он» больше всего боится креста, и потому не дал тебе возможности сопротивляться. Но!Думала ли ты о том, что нужно перекреститься?
- Нет. Это не пришло мне в голову.
- Ты испугалась нечистого, и веришь, что он есть. Но в Бога по-прежнему не веришь.Почему? Разве это не абсурд? Проще верить, что это были судороги…Отлежала руку – зажала нерв…Надумалась на ночь …А?
- Я так и думала до последнего! И щипала себя, и глаза закрывала…Но это было реально?..
- И что?Что с того, Марина? "Если мы чего-то не знаем – просим помощи в постижении. Нам объясняют, говорят, как исцелиться, но мы даже не пробуем…Почему? Если отчаялся, не знаешь пути выхода, а кто-то говорит: «Да вот же он!Просто открой дверь!», но мы не подходим к двери, отворачиваемся, - как быть?
- Я Вас понимаю…И мне стыдно перед Вами, потому как вера Ваша сильна.
-  Марина, - словно наставление произнесла матушка, - Ты проснулась и хочешь встать, а отдел мозга отвечающий за торможение мышц во время сна, еще не отдал приказ о поднятии тонуса мышц, - и ты испытала сонный паралич.Сознание находится в пограничном состоянии между сном и бодрствованием. На образы реальности накладываются образы снов и галлюцинаций. И ты не просто чувствуешь приближение или присутствие некой сущности, но и видишь ее, слышишь. Это связано с регулярным недосыпанием или нарушением естественного графика сна…" -Я тоже знаю объяснения медицины…Ты стремишься верить, и ты же губишь в себе надежду… Нет таких людей, которые никогда не испытывали внутренней тяги к духовному, которые никогда не нуждались бы в Боге. Ты осталась наедине со своей скорбью. Душа, став наконец сама собой, прозревает. Что же она прозревает? То, что существует духовный мир и что ты –не центр мироздания, что у тебя есть Небесный Отец.Перед тобой  пали обломки земного счастья, которое ты  пыталась сберечь. Осталась наедине с собой- и в тебе может пробудиться вера Богу.Кто долго находится сумраке, тот отвыкает от света,становится неспособным смотреть вдаль. Так и вера для тебя кажется далекой… «Ты, Боже, создал нас для Себя, и беспокойно наше сердце, пока не успокоится в Тебе»…
-Красиво…
- В четверг к нам прибудут из соседних монастырей – настоятель архимандрит и батюшка-из мужского монастыря; и настоятельница да паломницы-из  женского…Будет служба…и будет постриг в монахини…Я советую тебе причаститься в четверг…Ты знаешь свои грехи,но это не есть покаяние, ибо покаяние – изменение жизни. Как чувствуешь?
Марина кивнула, то ли в знак согласия, то ли в знак того, что услышала матушку.
На вечернем послушании Марина перегладила внушительную гору платков, косынок, пастельного белья и скатертей, а потом  уединилась в кельи для  чтения Евангелия: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог»…
Кошмары не мучили этой ночью. Да и перед сном Марина перекрестилась, как некогда её учил Александр…Вот только  при жизни не  смог этого дождаться. Молилась, читала, думала, говорила с собой и в себе весь последующий день. И четверг встретила с оживлением и неким трепетом.
Утром Марина попросила себе послушанием помощь по храму, и Катерина вызвалась подсобить. Робко взглянув на иконостас, женщины разбрелись в разные стороны: Марина стала мыть окошки над входной дверью, а Катерина полировала мраморный пол. Трудились молча и, то ли от воздействия особой  атмосферы, то ли по какой другой причине, - с каждой минутой сил становилось всё больше и больше. Солнечные лучики свободно пробирались в зал и скользили по свежевымытым стеклам да плитам. Скоро стали улыбаться: сперва каждая сама себе, а потом оглядывались, чтобы поделиться радостью друг с другом.
Время дошло и до иконостаса. Катерина перекрестилась, достала из огромного черного пакета мягкую щетку и нежно, словно поглаживая по щеке ребенка, стала снимать едва заметную пыль. Марина подошла к Царским воротам иконостаса, и знакомые мысли снова зашумели в голове: «Лики…красивые лики…рукотворные. Чувствую себя обманутой ими? Кому-то нужно моё смирение, но смирение перед историческим невежеством – не то, что мне нужно». Марина перекрестилась, закрыв глаза. Крест для духа, в который хотелось веровать…Дух добра, дух жизни- Бог? Марина подозревала, что не может смириться не  столько с тем, что есть что-то выше её, нежели с тем, что культивировано и носит имя «Бог». Как маленький ребенок: как хочу, так и зову! А кто-то против?
Марина протирала завитушки на Царских воротах, в отличие от Катерины, смело и уверенно, не испытывая ровным счетом ничего, кроме уважения к мастерству иконописцев.
- Я не раз задавала себе вопрос: зачем нужны иконы?..- вслух поведала Катерина, когда послушание было исполнено и женщины вышли из зала.
Марина встрепенулась, словно уличенная в неверных мыслях, но молчала. Говорила Катерина:
- «Не сотвори себе кумира и никакого изображения того, что на небе, и на земле, и в воде. Не поклоняйся и не служи им», - это было моим главным аргументом «против», когда «за» я ещё не знала…Тогда матушка спросила меня: «Ты столь открыта перед Богом, что можешь видеть его? Вы говорите на одном языке? Или нам, грешным, нужно нечто более простое для привычного нам восприятия, ибо мы не видим Царствие воочию?».. Отца Иисуса не видели люди и потому писать его лик не смеют…А лик сына Его был написан, потому как воплотился сын… «Настанет время, когда истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине, ибо таких поклонников Отец ищет Себе. Бог есть дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине»..Но нам нужны ещё ориентиры, чтобы держать себя…не поддаваться смятению…Духовное зрение ещё не дано.
- На всё можно найти ответ в монастыре.У Вас красивая правда, - призналась Марина, - Может я её и приму?
- …
Скоро приехали и гости: матушка-игуменья из другого женского монастыря; с ней – монахиня на постриг и ещё шесть послушниц…А за ними приехал и отец Петр. До церемонии пострига батюшка слушал исповеди…Сестры очень скоро исповедовались и Марина испугалась этой скорости. Когда настал черед Марины, она подошла к батюшке и попросила:
- Могу я с Вами поговорить после?..Я не готова.
На то было получено согласие.
Вся в черном, с сияющим крестом на груди матушка соседнего монастыря торжествующе держала осанку и голову.Через зал была постелена белая дорожка и монахиня, одетая в белую сорочку, лежа(на манер распятия)продвигалась к алтарю. Вокруг неё за руки взялись матушки. Марина была больше напугана, нежели удивлена. Ритуал страшил её, отталкивал, оскорблял. Казалось всё нехорошей игрой. «Секта!» - зло подумала Марина и почувствовала себя в тот момент праведницей. Архимандрит попросил монахиню встать и стал читать над ней молитву. Марины хотела выйти из зала вон, но Катерина остановила её взглядом. Дальше всё прошло скоренько:распели молитвы, срезали по пучку волос с каждой стороны головы, одели монахиню в  мантию; батюшка сказал напутственное слово и, собственно, всё. Все ликовали и светились от счастья, а Марина не могла найти себе ни утешения, ни места. Она испытывала отвращение, чувствовала стыд за всех, кто играл в эту игру. Чувство горечи не позволило сразу понять, что горчит в горле ещё и кровь. Марина запрокинула голову кверху и проскользнула к выходу. Кровь буквально лилась из носу, обволакивая горло и наполняя рот. Платочек пропитался насквозь. Марину охватил страх, сродни параноидальному: что-то не так…нечисто?..
Катерина, которая была свидетелем случившегося, растревоженная и заботливая уже стояла около соседки по кельи и протягивала новый платочек. Марина промочила насквозь и его. Кровь остановилась нескоро: только Марине казалось, что всё нормально, как алая соленая жидкость новым потоком выбрасывало наружу. Катерина сидела рядом, подавая салфетку за салфеткой и непрестанно молилась.
- Спасибо, Катерина, - поблагодарила Марина, когда всё прекратилось.
- Это часто с тобой?
- Нет. Переволновалась.
- Ты бледная и ешь мало…Попроси благословение у матушки на лечение. Молитва поможет тебе разобраться в причине болезни.
- Катерина. Мои переживания и есть причина. Я уже молюсь…о чем-то…А в монастыре есть больница? Я думала вы лечитесь только молитвой…
- О, Марина! Среди монахов много хороших врачей! При нашем монастыре нет больницы, но есть медсанчасть…стационар небольшой, но Мария…монахиня нашего монастыря, - мудрая и сильная врачеванием…И матушка Александра –тоже врач по образованию…
Марина была удивлена. С детства мать говорила ей о том, что среди врачей верующих не много, потому как врачи ищут ответы в рациональном, изучают, действуют…Легче всего обвинить во всем нечистого и уповать на Бога. Поэтому то, что рассказала Катерина, привело Марину в легкое недоумение. В любом случае, обращаться к врачу она не собиралась.  Марина встрепенулась, вспомнив про свою отложенную исповедь, и поторопилась обратно в зал храма, который был уже пуст (Марина не заметила, как все вышли), и только отец Петр стоял у алтаря и перебирал длинные коричневые четки. Марина застыла у двери, боясь помешать чему-то важному, фундаментальному. Отец Петр был в небогатом, но благородном облачении, и на лице лежала печать всепонимания и всезнания.
-Теперь готовы? – едва слышно, но отчетливо поинтересовался отец.
Марина подошла ближе. Стоя лицом к алтарю и лицом к батюшке, почувствовала себя маленькой девочкой.
- Моя первая исповедь, - предупредила дрожащим голосом, - Но мне тяжело…Я не писала на бумажке своих грехов…Не хватит бумажек…
- Чего Вы боитесь?
- Себя…Я не могу утешится в вере. Не могу получить ответ на самый главный вопрос. Я не чувствую истины…О вечном…На венчании умер мой муж. Он был верующим…Он желал веры и мне, просил поверить ему, что Господь есть. Но я не чувствовала…
- Ваша боль велика. И без Бога тяжесть неподъемна… «По образу и подобию»- поэтому смерть для человека –противоестественна, ибо мы помним нетленность своей сути. У христиан нет смерти – есть успение – сон...Ваш муж веровал…Тогда вверьте его во власть Господа.Не чувствуете…А что Вы делали  для того, чтобы чувствовать?
- ?..Но для того, чтобы чувствовать любовь к мужу, матери, разве я что-то делала? На то оно и чувство, чтобы служить ориентиром и быть выше всего!Иначе, навязать себе можно всё, что угодно!
- Я видел много смертей: десять лет работал врачом и пять из них – на войне. Потом пятнадцать лет прожил священником…Смертей видел много…Верят не дураки и не слабаки, Марина. Вы ведь этого боитесь?..Читали Евангелие?
- Только начала.
- Когда Вы хотите говорить с иностранцем, - учите его язык и говорите к нему. Бог услышит Вас, даже если не будете говорить к нему молитвой, но если его не желают слышать, зачем ему говорить?
- Я бы слушала…Но нет ничего…Я всегда ждала какого-то знака, какого-то проявления Божественного…Я просила мужа помочь мне поверить, и я знаю, что будь Царствие Всевышнее, он бы подал мне знак…Он не явился мне во сне ни разу! Ни разу!
- Ждете от Бога чуда? Но разве чудом может стать то, что Вы сами предписали? Дайте слово Богу! Позвольте ему самому решить, как помочь Вам, как и когда вершить чудеса! Говорите: «Если Бог есть – он подаст мне знак и он позволит моему мужу говорить со мной после смерти». Но разве Вы не ставите себя выше Бога в эти минуты?Почему он должен делать так? «Как ты не знаешь путей ветра и того, как образуются кости во чреве беременной, так не можешь знать дело Бога, Который делает все»

-…
- Верить-значит доверять себя всецело Христу. Чем Вы рискуете? Может Вам стать хуже? Радость, чувство исцеления – ускоряют «чудо»…Этому помогает вера. Обмануться нельзя, если благодать наполняет естество. Чего Вы боитесь?  «По вере вашей будет вам» -говорил Господь… Эти слова:  «ничего нет», «пустота» – их кто придумал. Почему они стали существовать в мыслях о жизни после смерти? Почему эти слова появились как термины, абсолютно доказывающие что-то, что сам человек не видит? Бога тяжело любить. Он не отвечает на вопросы прямым ответом. Он нас  оставляет, и  становится страшно, когда не чувствуешь Его присутствия. Проще Его не любить.
- Да…Я не думала, что сама предписала сценарий Богу. Я не оставила ему выбора…Или он дает мне то, чего я жду, или я попросту не верю ему…Это ужасно…Я верила в любовь, в добро, в праведность мыслей…По сути, если обобщить всё это  - я верила в Бога. Но после смерти Александра…Я хочу хулить Бога так, чтобы он слышал. А если его нет, то хулить всю свою жизнь!
- Мы принимаем благодать как должное. Но есть и попущения Господа. Я часто слышу: «Что же это за Бог, если Он хочет, чтобы мы погибали?». Это не желание Бога делать нам больно. Это попущение. Тогда меня спрашивают: «Неужели Бог не мог предотвратить это?». Да, Он мог. Но здесь нам следует остановиться. Дальше мы не можем ничего объяснять, потому что не можем понять, что «думает» Бог. Мы не можем постичь Его тайн. Он знает, что делает…
- Это слишком равнодушно…
- Это говорит боль. Если хотите, подумайте об этом…Вы имеете право не понимать – никто не упрекает. Но через некоторое время, пусть долгое, Ваше сердце смягчится, станет более чувствительным. Поубавится высокомерия, эгоизма, претензий и грубости.
- То есть смерть Александра могла случится для того, чтобы усмирить меня? Чтобы научить прощать и понимать?Тогда мне не будет покоя никогда!
- Мы не можем знать умысла Божьего! Но теперь, Вас тревожит больше всего страх оказаться виноватой, осужденной?
- Эгоизм?..Ооо…- Марина застонала и слезы проступили на её глазах.

-Вы позволили своим чувствам – боли, отчаянию, безнадежности – властвовать над Вами, позволили неверию задушить Вас. Что теряете, если попробуете услышать Бога и говорить к нему? Что?
- Я не знаю…
- Когда буря затихает, волны исчезают,можно хорошо разглядеть дно. Старец Паисий так говорил нам: «Когда на море волны, мы не отправляемся ловить рыбу, а ждем, пока море успокоится, и потом уже думаем, что делать».Так и с вами: горе душит  и не дает уверовать. Вы молитесь?
- Я стараюсь…ради мужа.Я виню себя, что не молилась за него.Я поступала так, как было угодно мне одной!
- Важно, чтобы Ваша молитва была к Богу, а не как одолжение: я тебе молитву, ты мне – предписанное мной чудо. Где наше сокровище, там и сердце наше.
- Я боюсь, что ничего не происходит…Чувствую противостояние молитве, кресту, ничего не хочу…
- За что Вы отталкиваете Бога от себя? Вы хотите верить, и поэтому в Вас эта борьба. Но Вы на верном пути!
Когда беда, мы оказываемся очень плохими учениками, хоть и ходим в церковь. Наша душа созревает очень медленно. И то, что нам нужно так много времени для возрастания, показывает, насколько мы далеки от Бога.
- Я не ищу успокоения в своем будущем, потому как нет смысла в нем. И даже уверовав, мне останется только ждать своей смерти, чтобы быть счастливой. Я говорю это совершенно беспристрастно, ибо иначе и быть не может, если разъединены любящие. У нас не будет детей…а Александр видел высшую благодать в деторождении!Разве без этого жизнь может полнится абсолютным счастьем?..Я не покончу с собой, я просто доживу: никому не мешая, помогая, не сетуя…Как-то так…
- Позвольте Богу помочь Вам…Позвольте ему свершить чудо, которое уготовано Вам. Самая большая Ваша тяжесть – это непрощение себе того, что не молились за мужа. Боитесь, что не просили для любимого вечного покоя и благодати…Но Вы можете молиться теперь!Если есть хоть малейшая вероятность вечной жизни в раю, и если можно молитвой просить об этой жизни за любимого – как можно молчать?..Но Бог милостив, и никогда не поздно открыть ему свою душу.
- …Благодарю Вас, - на выдохе прошептала Марина, - И плачу и смеюсь, и каюсь и прошу…Не свяжу слова для исповеди, но истиной сейчас выбираю веру! И больно…Едва терпимо… И надежда, что ли?..Да, точно…

- Пока Вы окрылены верой и не впали в искушение подозревать небытие Бога, благословляю Вас на чтение Евангелия…Читайте…ищите истину!
Марина пошла на вечернюю службу. Молилась и внимала молитвам сосредоточенно и глубоко…Поистине глубоко. Вечерняя служба была посвящена чтению Евангелия. Три часа пролетели как одна минута. В храме собралось много народу и было душно. Марина чувствовала слабость в ногах, но небывалую силу в груди. Крестилась отчетливо, и с каждым разом всё более твердо.Слезы сочились из глаз, когда нараспев читал батюшка, и когда распевал монастырский хор из семи сестер во главе с матушкой Александрой.
И смогла произнести…пусть шепотом, но смогла произнести то, что недавно казалось страшнейшим изречением; что недавно казалось роковым проклятием: «Во имя Отца,и Сына, и Святаго Духа. Аминь». Закрыла глаза: Александр упал на аналой, крик, слезы, боль в груди – всё всплыло в воспоминании, но не душило безысходностью.
«Нужно дожить ради него. Я верую в вечность его. Если есть хоть малейший шанс помочь, поддержать, облегчить – я исполню всё!»
На ужин колокол созывал аж в десять вечера. И когда Марина вышла из храма во дворе монастыря, стояла непроглядная темень, и только дорожки и островки под фонарями спасительно светились желтизной просвета. Аромат воска проводил до полпути, и растворился в морозном воздухе.
«Если есть хоть малейший шанс…» - вторила Марина и улыбалась своей надежде, -«Господи, прости…»
Марина остановилась, чтобы вдохнуть всей грудью свежесть январской ночи. Вдохнула, а с дерева прямо под ноги  пала замертво большая черная ворона.  Марина видела всё, как в замедленной съемке, понимала происходящее и как будто совсем не испытывала страх, но на выдохе забылась…
…….
Марина пришла  в себя только под утро. Осмотрелась: белые стены, потолки; в белой рамке – икона Божьей Матери. Рядом с кроватью сидела Катерина и шептала молитву, а глаза её буквально слипались.
- Спасибо, милая…- прошептала Марина, - Мне так стыдно.
Катерина встретила слова Марины искренней открытой улыбкой глаз и губ. Трепетно, нежно, тепло смотрела Катерина…и говорила так же:
- Ты крепко спала. Мы все молимся за тебя!
- Спасибо…Надо же…так испугаться вороны! Стыдно-то как…
Катерина качала головой, мол: всё, что говорит Марина – полная несуразица.
- Не ругай себя! Не страх стал причиной обморока, и кровь из носу, и потеря аппетита…Господь милостивый…В тебе жизнь, Марина!
Марина побледнела, затем стала растерянно смотреть по сторонам, словно просила помощи сама не зная в чём. В комнату вошла матушка Александра, а с ней – худощавая женщина в белоснежном халате поверх черного монашеского одеяния. Матушка Александра присела рядом с кроватью Марины и тихонько заговорила:
- Я благословляю тебя исповедаться! – торжественно и как-то по-матерински объявила матушка, - И как можно чаще прошу тебя причащаться Святых Христовых Тайн, готовясь к Причащению покаянием и посильной молитвой. А вот от поста тебя освобождаю:бледненькая, худенькая.
Марина все ещё не принимала реальности происходящего и дышала через раз.
- Малыш уже воспринимает все, что происходит с мамой и вокруг нее. До него доходят отзвуки нашего разговора… он способен улавливать тревогу или покой, - делилась Катерина, - Не пугайся и проси Бога о силе: малыш чувствует твое настроение и знает твои мысли…Доверь Господу воздействовать Своей благодатью на дитя.


Марина чувствовала, как по щекам бегут слезы, как сердце жжется, раскаленное чувствами. Говорить не могла, только звуки слетали с уст и тут же таяли.

- Первая беременность – животика не видно…- своё приземленнок слово сказала врач сестра Мария, - Предположительно пятый месяц уже. Плод ближе к позвоночнику расположен – скромный малыш.
- Ну что же ты плачешь, милая, - обняла Марину Катерина, - Чудо какое! Счастье какое!

Марина так и не выронила ни слова. Чувства… Чувствовать так прежде она не могла: воздух не вдыхала – он сам вселялся в грудь щедрыми порывами; любовь и совершенно сказочный свет наполняли всю суть; чудотворная благодать отзывалась благодарностью и слезой раскаяния…и молитва! Молитва непрестанно звучала в мыслях и в душе.
Узнав о случившемся, отец Петр остался в монастыре, чтобы исповедовать Марину…После завтрака Марина поспешила в храм.
И свет казался чище и воздух. И каждую сестру Марина впервые одарила улыбкой и поклоном…Зачем кланялась, чему – всем и всему!
- Батюшка!..- воскликнула Марина, войдя в зал храма, и у порога наложила крест на грудь, ибо за спиной батюшки ликовали иконы.
- Я поздравляю вас! Божьей волей уготовано Вам счастье…и чудо ожидаемое…"Вот наследие от Господа: дети; награда от Него - плод чрева. Что стрелы в руке сильного, то сыновья молодые. Блажен человек, который наполнил ими колчан свой! Не останутся они в стыде, когда будут говорить с врагами в воротах"…
- Вечность с нами! Александр…
- Помните слова о муже и жене?"…И будут два – одна плоть».Ваш муж был верующим человеком, и потому, его "ревнование о Боге" не будет  меньшим, а станет даже большим, так как он – глава семьи, глава "малой церкви", ее главный молитвенник…Помните слова из Ветхого Завета? "Я, Господь, Бог твой, Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого колена, ненавидящих Меня». Нерожденный ребенок уже имеет свои отношения с Богом и чувствует отношения матери и Бога!Вы чувствуете нужду молиться?
- Я не могу иначе! Это не страх о возможности несчастной судьбы ребенка, не страх не родить…Я чувствую благодарность, надежду. Если есть хоть малейший шанс осветить путь нашей вечности, как его не использовать? Я преисполнена чудом, благодатью…Господи! – Марина припала на колени перед алтарем и отец Петр отошел в сторону: это был разговор Бога и его дочери.
А после этого разговора, Марина исповедалась и впервые в жизни причастилась.
Марина попросила благословения матушки остаться в монастыре ещё на месяц: укрепиться в вере, благодарить посильным послушанием Бога. Марина сообщила о радости матери и родителям Александра, и не смотря на взаимное желание встретиться, обняться и быть вместе, попросила выдержать месяц во благо всем. Так и было. Токсикоза не было, и Марина чувствовала себя комфортно. Катерина помогала молитвой, и сама с каждым днем становилась всё светлее и светлее лицом и взглядом: тоска и боль сходили на нет.
- Тебе уготован благодатный путь – быть матерью! – прощалась Катерина, - Я буду молиться о вас…
- И твой путь благодатный!-не утешала, а радовалась Марина, ибо теперь понимала, что счастливы здесь в Боге, и что путь монашеский – красив правдой. Сюда приходят от нестерпимой боли и находят утешение. Сюда идут и не имея за спиной потерь – по зову сердца. Второе  понять сложнее, но отрицать не стоит: у каждого свой дар, своё духовное зрение, своя история.

Марина покинула монастырь рано утром. Прощание было достойным и нежным. Матушка Александра благословила Марину на еженедельное посещение монастыря для молитвы и причастия, а также на преподавание уроков музыки в воскресной школе.

А мороз все не спадал и колючим февральским утром у ворот монастыря ждали Марину с цветами и открытыми сердцами любимые…
- Мама, милая моя! Всё хорошо! , -шептала Марина, целуя руки матери, и глаза, и щеки, - Такое счастье!
Лилия Романовна и Федор Леонидович, не таили слез и непрестанно крестились, глядя на храм монастыря.
 
Вера и неверие…Каждому воздаётся по силам, каждому-по вере. «Иже еси?», - кажется, что получив ответ на этот вопрос, стало бы легче…Кто-то чувствует, кто-то ищет, кто –то отчаивается и отрицает. А верить-то хочется! И без чудес верить хочется. В любовь, в отсутствие смерти, в доброе начало всего. Это есть хорошо, и самое ли страшное оказаться в дураках, если чувствовал благодать?  В конце концов, что мы теряем?


Рецензии