Осёл. Ги де Мопассан

Ни одно дуновение ветерка не проносилось в густом тумане над водой. Он был, словно плотное облако ваты. Берегов было не различить, они исчезли под странной дымкой, похожей на горы. Но день занимался, холм уже можно было рассмотреть. У его подножия, в рождающихся лучах зари появлялись мало-помалу белые пятна домов, обмазанных глиной. Пели петухи.
Там, на другой стороне реки, похороненный под туманом, как раз напротив Фретты слабый звук иногда волновал тишину, повисшую в безветренном небе. Это был то слабый плеск, похожий на звук идущей лодки, то сухой стук, как стук весла о борт, то звук, похожий на падение чего-то мягкого в воду. Затем вновь всё стихало.
Иногда слышались тихие слова, донёсшиеся неизвестно откуда – то ли очень издалека, то ли очень близко, - блуждающие в тумане, рождённые на земле или на реке. Они скользили, робко пролетали, как дикие птицы, заснувшие в камышах, которые улетают, как только небо посветлеет, чтобы лететь далеко, постоянно лететь, и которых замечаешь тогда, когда они пронизывают туман, испуская плачущие крики, которые будят их собратьев вдоль берега.
Внезапно на реке рядом с деревней появилась тень, едва заметная сначала. Затем она выросла, вытянулась, вышла из туманной дымки. Это была плоскодонка, управляемая двумя мужчинами. Она ткнулась о траву.
Тот, кто стоял и грёб, наклонился и взял из глубины лодки ведро, полное рыбы. Затем он забросил на плечо ещё мокрую сеть. Его спутник, не двинувшись, произнёс:
«Возьми ружьё. Подстрелим ещё нескольких зайцев на берегу. А, Майош?»
Тот ответил:
«Идёт. Подожди меня, я тебя догоню».
И удалился, чтобы поставить удочки в укрытие.
Мужчина, оставшийся в лодке, медленно набил трубку и закурил.
Его фамилия была Лабуиз, но все звали его Шико, он работал в паре со своим собратом Майошоном по прозвищу Майош. Они были бродягами.
Моряки низшего ранга, они регулярно ходили в море только в голодные месяцы. В остальное время занимались грабежами. Они день и ночь ходили по реке, подстерегали каждую жертву, живую или мёртвую, были речными браконьерами, ночными охотниками, пиратами сточных канав,  и то подстерегали косуль в Сен-Жерменском лесу, то искали утопленников, чьи карманы опустошали, собирали тряпки, пустые бутылки и куски дерева, которые отнесло течением. Лабуиз и Майошон жили припеваючи.
Иногда они ходили пешком ближе к полудню, обедали на каком-нибудь постоялом дворе у реки и уходили бок о бок. Они отсутствовали день-два, затем однажды утром их снова замечали на посудине, которая служила им лодкой.
Там, в Жоэнвилле, в Ножане одинокие рыбаки искали свою лодку, которая исчезла как-то ночью, без сомнения, украденная, а в 20-30 лье оттуда буржуа-собственник потирал руки, восхищаясь лодкой, которую приобрёл по случаю накануне за 50 франков у двух мужчин, которые продали её ему, проезжая мимо.
Майошон появился с ружьём, завёрнутым в тряпку. Это был человек 40-50 лет, высокий, худой, с тем живым взглядом, который встречается у людей, у которых есть нелады с законом, и у животных, на которых охотятся. Раскрытый ворот рубашки обнажал грудь, поросшую седыми волосами. Но у него не было растительности на лице, кроме усов и пучка волос под нижней губой. Он был лыс от висков.
Когда он поднял грязную шапку, кожа его головы, казалось, была покрыта пухом, тенью волос, словно тело цыплёнка, которого ощипали, прежде чем зажарить.
Напротив, Шико был краснолицым, толстым, приземистым и волосатым, он был похож на бифштекс в щегольской шапочке. Он постоянно держал закрытым левый глаз, словно рассматривал кого-то или что-то, а когда по поводу его тика шутили и кричали ему: «Открой глаз, Лабуиз!» он спокойно отвечал: «Не беспокойся, сестрёнка, при случае - открою». У него была привычка называть всех «сестрёнкой», даже своего спутника по грабежам.
Он взял вёсла, и лодка вновь поскользила в неподвижный туман на реке, который уже стал белым, как молоко, в небе, освещённом розовыми лучами.
Лабуиз спросил:
«Какие пули взял, Майошон?»
Майошон ответил:
«Маленькие, девятку. Как раз то, что нужно для зайца».
Они приблизились к другому берегу так медленно, так тихо, что не раздался ни один звук. Этот берег принадлежит Сен-Жерменскому лесу и ограничивает участок, где водятся зайцы. Он покрыт норами, спрятанными под корнями деревьев, и животные на заре снуют там повсюду.
Майошон встал на колени, подстерегая, ружьё было спрятано в лодке. Внезапно он схватил его, выстрелил, и звук долго раздавался в спокойной местности.
Лабуиз 2 раза махнул вёслами и пристал к берегу. Его спутник соскочил на землю и подобрал маленького серого зайчонка, который ещё бился.
Затем лодка вновь тронулась в тумане, чтобы пристать к другому берегу и укрыться.
Теперь казалось, что двое мужчин просто прогуливаются по реке. Оружие исчезло под доской, которая служила тайником, а заяц – в широкой рубашке Шико.
Через четверть часа Лабуиз попросил:
«Сестрёнка, давай подстрелим ещё одного».
Майошон ответил:
«Идёт. Трогаемся».
И лодка тронулась снова, живо следуя за течением. Туман, покрывавший реку, начинал подниматься. Теперь, словно через вуаль, можно было различить деревья на берегах. Вскоре разорванный туман растворился над рекой в маленьких облачках.
Когда они приблизились к острову, чья вершина находится перед Эрблей, они замедлили ход и начали подстерегать. Вскоре второй заяц был убит.
Затем они начали спускаться до полпути на Конфлан, остановились, привязали лодку к берегу и, улёгшись на дне, заснули.
Время от времени Лабуиз вставал и рассматривал горизонт открытым глазом. Последний утренний пар улетучился, в голубом небе поднималось большое лучистое летнее солнце.
Там, на другом берегу реки, круглился холм, засаженный виноградом. На его вершине виднелся единственный дом, обсаженный деревьями. Всюду царила тишина.
Но на бечевой что-то тихо двигалось, приближалось. Это была женщина, ведущая осла. Упирающееся животное тащило ноги, уступая усилиям своей спутницы. Оно шло, вытянув шею, опустив уши, шло так медленно, что нельзя было предсказать, когда оно скроется из виду.
Женщина шла, согнувшись напополам, и иногда оборачивалась, чтобы стегнуть животное веткой.
Лабуиз, заметив их, произнес:
«О-йе! Майош!»
Майош отозвался:
«Что там?»
«Ты будешь смеяться».
«Всё равно».
«Пошевелись, сестрёнка, сейчас посмеёмся».
Шико взялся за вёсла.
Когда они пересекли реку и были напротив пары, он закричал:
«Эй, сестрёнка!»
Женщина перестала тащить осла и посмотрела на них. Лабуиз продолжал:
«Идёшь на базар?»
Женщина не ответила. Шико не сдавался:
«О-йе! Да твоей скотине дадут приз за скорость. Куда ты его так быстро ведёшь?»
Женщина ответила, наконец:
«Я иду к Маккару, в Шампиу, чтобы забить осла. Он больше ни на что не годен».
Лабуиз сказал:
«Я тебе верю. И сколько тебе за него даст Маккар?»
Женщина, вытирающая лоб тыльной стороной ладони, неохотно ответила:
«А я почём знаю? Может, 3 франка, может, 4».
Шико воскликнул:
«Я дам тебе за него 100 су, и твоя прогулка закончится. 100 су – это немало».
Женщина после короткого размышления ответила:
«Договорились».
И бродяги вышли из лодки.
Лабуиз схватил вожжи. Удивлённый Майошон спросил:
«Что ты собираешься делать с этой скотиной?»
На этот раз Шико открыл второй глаз, чтобы выразить радость. Всё его красное лицо сморщилось от удовольствия. Он хихикнул:
«Не бойся, сестрёнка. Я кое-что придумал».
Он дал 100 су женщине, которая села у дороги, чтобы посмотреть, что будет дальше.
Тогда Лабуиз в очень хорошем настроении сходил за ружьём и протянул его Майошону.
«Каждый выстрелит по разу, старушка. Теперь мы охотимся на крупную дичь, сестрёнка, и ты убьёшь его первым. Надо немного растянуть удовольствие».
Он отвёл своего спутника на 40 шагов от жертвы. Осёл, почувствовав свободу, попытался пощипать траву на берегу, но он был так измучен, что шатался на ногах, и казалось, он вот-вот упадёт.
Майошон медленно прицелился и сказал:
«Один выстрел солью по ушам. Внимание, Шико».
И выстрелил.
Крошечная пуля поцарапала длинные уши осла, который принялся трясти ими, то по очереди, то одновременно, чтобы избавиться от этих уколов.
Мужчины захохотали, согнулись, затопали ногами. Но возмущённая женщина встала, не желая, чтобы мучили её животное, предлагая вернуть 100 су.
Лабуиз пригрозил, что задаст ей трёпку, и сделал вид, будто закатывает рукава. Он заплатил ей, не так ли? Вот чёрт! Он сейчас выстрелит ей по юбкам, чтобы она убедилась, что это не больно.
Она ушла, угрожая вызвать жандармов. Ещё долго слышались ругательства, которые она испускала, и которые стихали по мере того, как она удалялась.
Майошон протянул ружьё приятелю.
«Твоя очередь, Шико».
Лабуиз прицелился и выстрелил. Выстрел пришёлся в ляжку, но пуля была такой мелкой и выпущена с такого далёкого расстояния, что осёл подумал, без сомнения, что его укусил слепень. Он начал с силой бить хвостом по ногам и по спине.
Лабуиз, в свою очередь, присел от смеха, пока Майошон радостно перезаряжал ружьё.
Он приблизился на несколько шагов и, целясь в то же место, что и его приятель, выстрелил снова. На это раз животное подскочило, попыталось зареветь, повернуло голову. Потекла кровь. Пуля задела глубоко, животное испытало острую боль и принялось бежать по берегу медленным галопом, хромая.
Мужчины двинулись вдогонку. Майошон делал большие скачки, Лабуиз семенил и задыхался, как все толстяки.
Но животное, исчерпав силы, остановилось и смотрело с отчаянием, как приближались его мучители.
Внезапно осел вытянул шею и начал реветь.
Задыхающийся Лабуиз взял ружьё. На этот раз он подошёл совсем близко, не желая возобновлять погоню.
Когда осёл закончил жалобно реветь, словно зовя на помощь, человек, которому на ум пришла мысль, закричал: «Майош, о-йе! Сестрёнка, иди сюда, я сейчас заставлю его принять лекарство». И, пока Майошон силой раскрывал рот животного, Шико всунул в рот осла дуло ружья, словно хотел влить ему лекарство. Затем он сказал:
«О-йе! Внимание, сестрёнка, я лью слабительное».
И нажал на гашетку. Осёл отступил на 3 шага, упал назад, попытался подняться и забился на боку, закрыв глаза. Всё его тело вздрагивало, ноги дёргались, словно он хотел бежать. Между зубов показалась кровь. Вскоре он затих. Он был мёртв.
Мужчины не смеялись: веселье закончилось слишком быстро.
Майошон спросил:
«Что будем с ним делать теперь?»
Лабуиз ответил:
«Не бойся, сестрёнка, погрузим его в лодку, ночью посмеёмся».
И они начали искать лодку. Они погрузили труп животного на дно, покрыли его свежей травой и, растянувшись поверх, заснули.
Ближе к полудню Лабуиз достал из тайника литр вина, хлеб, масло и сырые луковицы, и они начали есть.
Когда обед был закончен, они заново легли на мёртвого осла и заснули. Когда сгустилась ночь, Лабуиз проснулся, потряс приятеля, который храпел, как орган, и скомандовал:
«В дорогу, сестрёнка».
И Майошон начал грести. Они тихо поднялись по Сене. Они плыли вдоль цветущих берегов, ароматный боярышник склонял над водой свои белые головки, и тяжёлая лодка скользила по большим плоским листьям кувшинок, цветущих бледными цветками, круглыми, как бубенчики.
Когда они были у Эперона, где лес Сен-Жермэн отделяется от парка Мэзон-Лаффит, Лабуиз остановил своего приятеля и объяснил ему свой план, от которого Майошон засмеялся долгим беззвучным смехом.
Они сбросили в воду траву, покрывавшую труп, взяли осла за ноги, выгрузили его и спрятали в чаще.
Затем они вновь сели в лодку и доплыли до Мэзон-Лаффит.
Была кромешная ночь, когда они пришли к папаше Жюлю, трактирщику и продавцу вина. Как только они пришли, торговец приблизился, пожал им руки и пригласил к столу.
К 11 часам последний посетитель ушёл, и папаша Жюль, подмигивая, сказал Лабуизу:
«Ну что, есть?»
Лабуиз сделал движение головой и произнёс:
«Может быть, есть, а может быть, и нет».
Торговец настаивал:
«Только мусор, и больше ничего?»
Тогда Шико погрузил руки в шерстяную рубашку, вытащил уши зайца и заявил:
«По три франка за пару».
Начался долгий торг. Сторговались на 2,65, и двое зайцев были отданы.
Когда мародёры поднимались, папаша Жюль, внимательно смотревший на них, сказал:
«У вас есть что-то ещё, но вы не признаётесь».
Лабуиз ответил:
«Может, и есть, да не про тебя, каналья».
Трактирщик возбудился:
«Э, скажи-ка, давай! Договоримся».
Лабуиз, который казался растерянным, подмигнул Майошону своим открытым глазом, затем медленно ответил:
«Вот в чём дело. Я кое-что спрятал в Эпероне в первом кусте справа, у стены. Майош подстрелил это с одного выстрела, это упало. И мы спрятали это из-за сторожей. Я не могу сказать тебе, что это, потому что не знаю. По размеру – большое. Но что? Если бы я тебе сказал, ты бы ошибся, а ты же знаешь, сестрёнка, что между нами всё честно».
Мужчина спросил:
«Это не косуля?»
Лабуиз ответил:
«Может быть, может быть. Косуля?... Да… Косуля большая? Олениха? О! Я не говорю, что это олениха, потому что не знаю, но всё может быть!»
Трактирщик настаивал:
«Может быть, это олень?»
Лабуиз вытянул руку:
«Нет! Это точно не олень, я тебя не обманываю, это не олень. Я это видел. Нет, это не олень».
«Почему вы это не принесли?» - спросил мужчина.
«Потому, сестрёнка, что я продаю на месте. Я сразу беру. Понимаешь, надо послоняться, найти вещь, схватить её. Чтобы без риска. Вот так».
Трактирщик недоверчиво произнёс:
«Может быть, этого уже там нет».
Но Лабуиз опять поднял руку:
«Есть, я тебе обещаю, я тебе клянусь. В первом кусте справа. Я не знаю, что это. Я знаю только, что это не олень, в этом я уверен. Что касается всего остального, сходи и посмотри. С тебя 20 франков, и иди. Ну как?»
Мужчина всё ещё колебался:
«А ты меня не дуришь?»
Тут заговорил Майошон:
«Хватит игр. Если это косуля – 50 франков, если олениха – 70. Вот наша цена».
Трактирщик решился:
«Пусть будет 20 франков. Договорились». И они ударили по рукам.
Затем он вынул из кассы 4 большие монеты по 100 су, которые перекочевали в карманы двух друзей.
Лабуиз встал, опустошил свой стакан и вышел. Когда он входил в тень, он обернулся, чтобы уточнить:
«Это точно не олень. Но что?... Это точно там лежит. Я верну тебе деньги, если ты ничего не найдешь».
И он ушёл в ночь.
Майошон, который шёл за ним, бил его по спине кулаком, чтобы выразить своё веселье.

15 июля 1883
(Переведено 25 апреля 2015)