Сферы. На шельфе. Часть первая. гл. 1

                СФЕРЫ

Книга вторая. На шельфе
Часть первая

1.
Лето 1984 г.

   Шоссейная дорога, впереди серая, в зеркальце заднего вида над ветровым стеклом убегала чёрной мокрой лентой. Давно уже были позади Черкизово, Шереметьево и прочие близлежащие подмосковные окрестности. От каравана машин, выехавших из утренней воскресной Москвы, на шоссе остались редкие одинокие попутчики. В Москву, вообще, никто не  стремился.
   Конечной точкой моего пути была маленькая деревенька в Рогачёвском районе, за которой находится пионерлагерь. Попасть в него у меня были три причины. Первая, повидать дочь. Она в этом году отправилась в лагеоь впервые. Вторая, мне давно хотелось посмотреть на те места, в которых я несколько лет подряд проводил две-три смены. Третья причина – поручение администрации, парт- и профкома по случаю приближающейся в следующем году круглой даты, а в тех местах во время войны шли бои, отсеченные братскими могилами, одну из которых рядом с лагерем взялась благоустроить наша организация. Да не просто благоустроить, а даже поставить небольшой памятник классической формы из гранита. Это инициативу требовалось согласовать с местной властью и ближайшим военкоматом.
   Местность, проносившаяся мимо, то казалась совершенно незнакомой, то какой-то отдельный её фрагмент вдруг представлялся до мороза по спине узнаваемым.  С пионерских лет мне доводилась ездить по ленинградке дальше аэродрома и всё, что за ним я мог представить только из детской впечатлений…

                _=_

   Память – вещь хитрая. В начале 50-х годов дядькина семья снимала дачу в 40 километрах от Москвы по Калужскому шоссе, и на лето мать отправляла меня до кучи к моим двоюродным братьям. От тех дачных лет остались в памяти немного. Лес вековых дубов без листьев, съеденных каким-то изворотливым вегетарианцем, обилием грибов, на которые я постоянно натыкался. Река, изобилующая рыбой, ручей с раками и пруд посредине деревни с устроенной на одной из ив тарзанкой, на перекладину которой садились верхом, держась за канат руками. Отойдя от берега жаждущий острвх ощущений разбегался и стремительно проносился над прудом.
   С утра до вечера тарзанкой позволялось пользоваться ребятам. Вечером же она целиком находилась во власти молодёжи, собиравшейся на вытоптанном пятачке. Из ближайшей избы протягивалась времянка, к которой подключался приёмник «Москва» с  самодельным проигрывателем с синей байкой на вертушке, и начинались таны.
   Однажды девушка под звуки паде-катра улетела вместе с обломившейся веткой на середину пруда. Положение девушки осложнилось кромешной темнотой. Выбравшейся на берег девушке было не до танцев, а тарзанку перевесили на другую ветку.
   Пруд как-то спустили в проходивший за деревню овраг, тянувшийся на несколько километров по лесу. Когда вода сошла, на дне оврага показались разнообразнейший сельский инвентарь и утварь, начиная от тазов, корыт и примусов, и кончая какими-то непонятными механизмами, родных братьев которых я видел около колхозных сараев и на картине Яблонской «Хлеб».

                _=_

   Памятен пруд и ещё одним событием.
   Тем летом были частые и сильные грозы. События на небе менялись с кинематографической быстротой: солнце, небольшое облачко, туча, гром и молния, опять солнце… Как только начинало громыхать, дети разбегались по избам, и до окончания светозвукопредставления на улицу их не выпускали.
   Обычным уличным мальчишеским занятием была игра в ножички. Она насчитывала много два десятка позиций метания ножа, последовательность которых была строго определена, а нарушение наказывалось. Каждое упражнение с ножом имела своё название. Были невинные названия, наподобие «солнца» или «чёлочка», при которой особым шиком являлось выполнение упражнения с повёрнутым  на затылок козырьком. Смысл некоторых названий дошёл до меня значительно позже.   Проигравший, то есть выполнивший упражнения последним, в качестве наказания вытаскивал из земли колышки зубами.
   Мы уже готовились начать новый кон,  проигравший отплёвывался от земли и вытирал губы, когда из-за леса послышался гром. От изб послышались голоса: Быстро домой!
   Мы, как стайка воробьёв, напуганная вороной, разлетелись в разные стороны. Подбегая к калитке, я увидел на улице мужика, тянувшего на верёвке корову. Заслышав гром, мужик заторопился к пруду, спустившись по обрывистому берегу которого, встал вместе с коровой под ивой.
   Дождь, предоставив фору мужику, припустился с ещё большей силой и послал в сторону прячущихся широченный поток мутной воды.
   Я сидел у открытого окна в тёмной комнате, когда воздух расчертила первая молния. Затем ещё и ещё одна. Я посмотрел в сторону пруда. Рубаха на мужике потемнела, а кожа на корове, натянутая костями таза, атласно блестела.
  Раздался оглушительный треск. Иву тряхнуло, ярчайшая полоса прошла по стволу, разделив его глубокой бороздой. Корова дёрнулась, колени её подогнулись, и она завалилась на бок. Дождь и гроза, удовлетворившись жертвой, сразу же прекратились. За околицей, над полем, показалась светлая полоса чистого неба.
   Пока я наблюдал за изменениями в природе, мужик  успел перерезать корове горло, и кровь из него, разбавленная грязной водой, потекла в пруд.
   На улицу высыпали сочувствующие мужику бабы, к воде спустились несколько местных мужиков. Оставленные без присмотра ребятишки строили на пути потока запруды, образуя лужи и соединяя их между собой.
   Вручную корову не удалось вытащить. Кто-то побежал за трактором, треск которого скоро послышался с соседней улицы. Трос несколько раз обрывался, и бедное животное плюхалось в воду.
   Корову вытащили и быстро освежевали, плюхнув на траву внутренности,  переливающие всеми цветами радуги.
  Из вымени вытекало молоко, собравшее всех деревенских кошек. 

                _=_

   Много лет спустя меня подбили поехать за грибами. Памятуя дачное место, я отверг 200-300 километровые перегоны за дальними, но обеспеченными грибами. Был, конечно, риск не найти в тех местах и последней засохшей сыроежки, но я так расхваливал грибные способности предложенных мест, что даже заядлый знаток грибов со смешным прозванием Афо согласился поехать  со мной, хотя по его авторитетному мнению в тех местах отродясь никаких грибов не было.
   Доехали мы очень быстро. Оставив машины на придорожной стоянке под присмотром двух специально взятых для этого женщин, мы углубились в лес, прошагав по которому несколько часов и затарив все имеющиеся корзины и вёдра, мы стали искать дорогу назад и по просёлочной дороге вышли к деревне, посредине которой был пруд, окружённый по периметру старыми ивами. Деревенская улица была пустынна и вся залита солнцем. Мы уже собирались зайти в ближайшую избу с расспросами, когда увидели идущую с вёдрами бабку.
   - Бабуля, - обратился к ней Афо, - как нам выйти к Семашко?
   - Деревню пройдёте, а там по оврагу как раз к покойницкой выйдете.
   - Как эта деревня называется?
   - Пыхчево, - ответила бабка и пошла к колодцу.
   Это была та самая деревня, в которой я провёл несколько летних месяцев, но я не узнавал её. Ни этого пруда, границы которого, судя по ивам, не изменились, ни этого ручья, втекающего или вытекающего из пруда. Может дома за это время перестроились, что мешало их узнаваемости? Но дома были старые, цвет брёвен которых образовался под действием ни одного дождя и снега, и был всё тем же – цветом осиного гнезда…
   - Вы кто будете? – старуха, не дойдя до колодца, как будто  что вспомнив, обернулась в нашу сторону.
   - Грибники мы.
   - Бог в помощь, сынки. Доброго пути.

                _=_

   Мы шли по краю оврага, одна сторона которого была ярко освещена солнцем и поэтому контрастно меняющаяся оттенками – от жёлтого до ультрамаринового. Восточный склон оврага был в  тени  и не был столь живописен. Начавшаяся у деревни берёзовая роща сменилась дубравой. В которой стали попадаться странные деревянные конструкции с полусгнившими лестницами.
  Впереди послышался периодически повторяющийся скрип, сопровождаемый голосами и смехом. Тропинка, увлекшая нас в лес, неожиданно вывела нас снова к оврагу, на самом краю которого стоял дуб с изогнутыми временем и древесной подагрой ветвями, направление роста которых определялось наличием или отсутствием шарообразных наростов.
   Под дубом несколько мальчишек оспаривали очередь прокатиться… на тарзанке. Да, то была прежняя тарзанка, вынесенная далеко за деревню, но вместо спасительной воды был крутой склон оврага, изобилующий неровностями и заканчивающийся зарослями чертополоха и крапивы.
   Тарзанка осталась позади, затихли ребячьи голоса. По моим расчётам мы должны были быть около шоссе, но вместо шума машин я услышал шум падающей воды. Я пошёл на шум и вскоре вышел к плотине, справа от которой сверкал серебристой рябью заливчик.
   Оставив корзину на бугре, я подошёл к платине. Бетон покрыт сырой зеленоватой бахромой и ржавчиной. Оглянувшись, я вначале не понял, что собственно произошло. До этого совершенно незнакомый пейзаж вдруг показался настолько виденным когда-то, вплоть до сидящих около плотины людей, пришедших с пользой провезти время возле воды.  Создалось впечатление, что я был здесь утром и вернулся за забытой вещью. Всё было знакомо. И сама плотина и остатки прежней, деревянной. Но когда я мог видеть всё это? Быть может.  в детстве меня водили сюда, и что-то, теперь смутное, отложилось в памяти на всю жизнь, а теперь по какой-то ассоциации вдруг всплыло перед глазами.
    Да, память вещь хитрая.
 
                _=_

     Самым интересным по нашим, ребячьим, понятиям участок пути в лагерь начинался у автобусной остановки. После съезда с шоссе начинались деревенские ухабы, к которым мы готовились, садясь на задний диван автобуса.  Ухабы были частью экскурсионного обслуживания. Без них вся дорога в лагерь была бессмысленным занятием. Ухабы нас встречали, они же нас и провожали. Только в одно лето, очень дождливое, автобусы не смогли пробиться к лагерным воротам, без риска застрять посредине деревни. Все три смены нам пришлось нести свои чемоданы самим и туда и обратно.
   Именно около остановки я назначил встречу для побега из лагеря.

                _=_

      Летом 57-ого года Москва готовилась к встрече участников всемирного
фестиваля. Ввиду предполагаемого наплыва гостей столицу решили разгрузить от лишней публики и в том числе от детей. Событие это отразилось и на регламенте нашего лагеря.
   Подходила к концу вторая смена, когда по лагерю пошли слухи, что пересменка не будет – автобусы привезут третью смену и заберут тех, кто на неё не остаётся. Таких по предположению осведомленных источников либо вообще не будет или будет крайне мало. Меня эти слухи мало волновали. Ещё весной мать обещала отвезти меня к морю, которого я никогда не видел.
   Мы гоняли мяч на стадионе, когда прибежала Светка и, выдернув меня, сообщила, что ко мне приехала мать и ждёт меня у хозблока.
    Футбол футболом, но приезд матери тогда считался событием, которое не приветствовалось администрацией, а с другой стороны, буквально на днях меня к матери должны были привезти и так. Что-то было не так.
   Хозблок, баня плюс котельная, задвинут в самый дальний угол лагеря, за эстраду и живой уголок. Дальше только забор и поле.
   Выбежав к эстраде, я увидел много женщин, расположившихся на скамейках и тёрших в тазах какие-то тряпки. Рядом с каждой женщины распахнутые зевы чемоданов с наклейками фамилий и номера отряда. В крайнем ряду сидела мать. Я бросился к ней, но радость моя была сразу же погашена. Целью приезда матерей, и в том числе и моей, было обстирать бельё остающихся на третью смену.  И сколько я не говорил, что уговор дороже денег и давши слово и пр., приговор был окончательный и обжалованию не подлежащий: меня оставляют на третью смену. После недолгих споров я поплёлся в кладовку за своим чемоданом.
   Обида было нестерпимая. Две смены я хвастался, что в августе я снова поеду к морю, на котором был не один раз. Рассказывал фантастические истории из своей жизни у моря. О резиновых китах чуть ли не в натуральную величину. А тут – третья смена. Я уже слышал ехидные усмешки моего лагерного недоброжелателя – Славки Гордона. Уж он в себе не оставит, у него не задержится. Неделька предстоит тяжёлая.
   Дня два я бродил по лагерю в поисках уединения. В поисках места, где меня никто не найдёт. Накануне приезда третьей смены я не пошёл даже на ужин, а направился на спортплощадку, чтобы залезть в одну из судейских башенок на волейбольной площадке.  Вышки были обшиты фанерой и внутри имели полость. Я просунул голову в лаз и упёрся во что-то мягкое. В вышке уже кто-то сидел. Просунув руку и ухватившись за одежду, я вытащил своего приятеля – Витьку Зайцева.
    - Витька, ты что тут делаешь?
    - Ничего.
    - А почему на ужин не пошёл?
   - Не хочется. А ты?
    - Вот и мне не хочется. Ты завтра уезжаешь?
    - Нет. А ты?
    - Тоже нет.
    -  Ты же, вроде, к морю собирался. Моряк с печки бряк. Врал как сивый мерин. Врунгель несчастный.
     - Витька, что я тебе сделал? Почему ты такой злой? Я ведь не смеялся, когда ты за белкой с одной ёлки на другую сиганул. Все смеялись, а я нет.
     - Ладно, не обижайся. Я больше не буду.
    - Чего ты сюда залез?
   - Видеть никого не могу. Домой хочу.
   - Что поделаешь? Не берут нас.
   - Может самим до Москвы податься.
   - Чего захотел! До Москвы километров 100 будет. А может и больше. Да там ещё до дома надо добраться.
   - Может попробуем, а? Представь – пешком до Москвы. Дня за два дойдём.
   - А есть что будем?
   - На кухне хлеба наклянчим. С обеда что-нибудь завтра оставим. По дороге нарвём. Ничего, если и поголодаем. Дома оторвёмся.
   К вечерней линейке план побега был разработан в деталях. Предусмотрены были и меры конспирации и место встречи за лагерем.  Оставалось меньше суток до часа Х.

                _=_

     Местом встречи за территорией лагеря было выбрано у остановки на развилке просёлка и Рогачёвского шоссе.  Время – после приезда третьей смены, когда в неразберихе нас не сразу не хватятся.
   Перед вечерней линейкой мы отправились к фанерной столовой. За столовой начинался спуск через сад  к усадебному пруду. Воды в пруду не было видно. Вся водная гладь заросла ряской. Когда-то территория лагеря была помещечьей  усадьбой со всеми полагающимися для неё атрибутами. До постройки корпусов все отряды и администрация помещались в барском  доме.
   У окна кухни ошивался Сашка Налётов, после которого рассчитывать на дополнительную пайку хлеба не имело смысла.  Путёвку  в лагерь Сашкиной матери выдавали бесплатно в виду их малоимущего положения и наличие у Сашки двух малолетних братьев.
  Но мы не стали огорчаться провалом надежд на вечернюю пайку. Впереди у нас был целый день,  а с ним завтрак и обед.
   На следующий день мы не знали куда себя деть, хотя и скучать особенно не пришлось. Весь лагерь бросили на подготовку е приезду третьей смены. В спальни вносились дополнительные кровати и приклад к ним.
   Часов около 12  группу ребят, в том числе и нас с Витькой, направили встречать автобусы. Нас построили в две шеренги у ворот, где мы весёлыми криками встретили приехавших. Автобусы сразу же поехали к столовой и вновь прибывших усадили за столы. Мы с Витькой умудрились пообедать дважды, так сказать на дорожку.
    Подходил час побега. Лагерь мы решили покидать поодиночке. Мой маршрут пролегал за столовой, по берегу пруда за изолятор и далее к тому месту, где течёт  ручей, являющийся естественной преградой для лагерного забора. Свёрток с провизией я припрятал в перерыве между двумя обедами за картофелечисткой. Витькин маршрут был несколько сложнее: через стадион, по краю пшеничного поля в обход всего лагеря и огородами деревни.
   В повседневной лагерной жизни мы редко спускались к пруду, путь к которому преграждали заросли барского сада, заросший крапивой и прочими острыми сорняками.  Все деревья в саду одичали, и то, что росло на них даже нас, мальчишек не привлекало. Единственной приманкой в саду была черёмуха, которой мы объедались всю вторую смену.
   Тропинок в саду не было и мне пришлось пробираться через заросли лопухов, которые уже выпустили свои фиолетово-серые головы, глядевшие на меня и желавшие вцепиться  в одежду. Им тоже хотелось немного попутешествовать.
   Относительно пруда среди ребят ходили  разные слухи. Говорили, что где-то в его центре имеется остров, на котором сохранились остатки ротонды, в кладке которой бывшие хозяева перед отъездом в Париж спрятали свои драгоценности. Помимо этого где-то территории усадьбы зарыт сундук   с деньгами и золотом.
   Самые отчаянные из ребят утверждали, что под толстым слоем ила дно пруда покрыто кафельной плиткой. Да мало ли ещё каких рассказов  о пруде было выдумано и повторялось от смены к смене, от бывалых к новеньким.
У меня с прудом ассоциировались кадры старого фильма, в которых по водной глади медленно двигалась лодка.  Женщина с белым зонтом и мужчина в соломенной шляпе. Вот и сейчас я мысленно очистив пруд от ряски,  представил остров с ротондой и лодку.
   Выйдя из лагеря, я прошёл мимо одинокой могилы, огороженной низкой загородкой. Над почти стёршимся холмиком фанерная пирамида с белорозовой звездой и выцветшей еле различимой надписью. Каждый год 22 июня лагерное руководство устраивает около могилы подобие вечного огня с применением газового баллона, спрятанного в кустах. Наиболее отлившихся пионеров ставят в почётный караул.
   Когда я подошёл к остановке, Витьки ещё не было, и вообще около остановки никого не было. Внутри деревянного павильона было сумрачно и пыльно. Сквозь щели пробивались лучи солнца, в которых плавали пылинки. Я лёг на скамейку. Выработанная за две смены привычка к дневному сну взяла своё – я моментально заснул.