Пасхальная хроника времён Алексея Михайловича

   Пасхальная хроника времен Алексея Михайловича
               
«Праздник праздников и Торжество из торжеств», Пасха (от древнееврейского «песах» – прохождение) пришла на Русь вместе с христианством в Х веке и удачно соотнеслась с природными особенностями Восточной Европы. Отмечаемая согласно установлению Первого (Никейского) Вселенского собора 325 года в первое воскресенье после весеннего равноденствия и полнолуния (в православной церкви это период между 4 апреля и 8 мая по новому стилю), она совпадает с началом бурного пробуждения природы от зимней спячки. И празднование Воскресения Христа невольно в нашем сознании ассоциируется с воскрешением природы.

XVII век был последним в русской истории, когда церковь играла едва ли не решающую роль в жизни общества. Второй из династии Романовых русский царь Алексей Михайлович, прозванный Тишайшим, отец Петра Великого, был человеком набожным и свято чтил православные каноны. В отличие от своего непутевого сына.

Иностранцы, в составе посольств побывавшие в Великом Княжестве Московском, оставили прелюбопытнейшие заметки об экзотических для них нравах и обычаях наших далеких предков. В том числе о праздновании православной Пасхи.

                Вход Господень в Иерусалим

Пасхе предшествует Вербное воскресение, или Вход Господень в Иерусалим – один из двунадесятых (двенадцати) наиболее чтимых церковных праздников.
 Выявляя свое расположение к монархам, приславшим в Москву посольства, царь и великий князь Алексей Михайлович иногда дозволял иностранным дипломатам присутствовать при торжественной церемонии у стен Кремля.
А накануне, в Лазареву субботу, названную так в память воскрешения Христом умершего за четыре дня до того и уже погребенного Лазаря, Алексей Михайлович устраивал в своих палатах трапезу для приближенных. «Царь по обычаю угощает своих князей и бояр до полного их опьянения, хотя сам он очень воздержан», - пишет Николаас Витсен (1641-1717), в составе голландского посольства побывавший в Московии в 1664 – 1665 годах. Так же, впрочем, поступал и Сталин: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.

Празднование Вербного воскресенья было по существу театрализованным воспроизведением событий, описанных во всех четырех  Евангелиях: торжественный въезд Иисуса в Иерусалим на молодом осле, «на которого никто из людей никогда не садился».

Зарубежных гостей размещали у кремлевской стены вблизи помоста – центра торжеств – около двух огромных пушек, которые привлекли внимание как Витсена в 1665 году, так и Андрея Роде, секретаря датского посланника, шестью годами раньше. По-видимому, не случайно гости московского государя оказывались в таком соседстве. Пушки были «в рост высокого человека, взятый три раза, причем жерло одной пушки в диаметре было в девять четвертей, другой же – шесть четвертей локтя» (1 локоть = 0,47 м). Гостевая «трибуна», судя по всему, размещалась на месте Мавзолея: «Место это находилось недалеко от дворца, т.е. Кремля, по левую сторону, и было довольно возвышено, так что мы могли все видеть».

С раннего утра Красную площадь заполнили полки стрельцов. «Они были все хорошо одеты». Гражданского люда обоих полов набежало столько, что на площади они не уместились и заняли крыши «ближайших домов и сараев, вследствие чего некоторые крыши от большой тяжести провалились».
Здесь иностранцы могли вблизи наблюдать русских женщин, которые обычно сторонились чужих глаз. Они, свидетельствует Роде, «большею частью красивы. Но все они, как красивые, так и дурные, портят себя румянами, которыми злоупотребляют». Обычай, так и не изжитый за минувшие века…
 Русские дамы XVII века «носят два кафтана: нижний в обтяжку, верхний же пошире, с длинными рукавами до земли. Кафтан этот, смотря по знатности особы, бывает наряднее или проще, причем даже женщины скромного происхождения шьют его из тафты или дамаска и украшают его со всех сторон золотыми или серебряными кружевами».

Выйдя из Кремлевского дворца, царь около получаса молился в храме Василия Блаженного. Из церкви он вышел в сопровождении сонма священнослужителей и вельмож. Митрополиты и епископы двигались перед царем, под руки поддерживаемые, как и монарх, двумя служками, а бояре и другая знать шествовали следом. Процессию сопровождали попы и монахи с покрытыми «барашками» ветками вербы, долженствующими символизировать пальмовые ветви, которыми постилали дорогу входящему в Иерусалим Иисусу. «Царь был в золотой короне, на верху которой – крест из бриллиантов. Вокруг шеи – воротник сплошь из драгоценных камней. В правой руке он держал скипетр, не менее ценный».

Под песнопения Алексей Михайлович поднялся на помост, устланный коврами, три раза перекрестился перед Евангелием «в переплете, отделанном золотом, и с золотой застежкой», отдал скипетр и корону, которую положили на золотое блюдо, и после благословения получил из рук патриарха освященную веточку вербы. Такие же пушистые веточки розданы были придворной знати, ближайшим к помосту стрельцам, а остальные разбросаны толпе.

«Я заметил, что царь несколько раз почесывал лицо и голову, что является привычкой многих русских», - отметил Витсен. Побывал бы он на заседании нынешней Государственной думы…

После того, как «пальмовые» ветви были все розданы, двое юношей подошли к столбу, к которому был привязан конь, весь укрытый белым холстом – только глаза темнели сквозь прорези. Коня дрессировали целый месяц, приучая ходить медленно, а в течение последних трех дней почти не кормили, чтоб он ненароком не испортил торжества исправлением естественной надобности. И берегли пуще глаза. Ведь кары за недолжное исполнение служебных обязанностей, а паче за неуважительное отношение к царю и церкви следовали незамедлительно и были суровы. Монаха, обокравшего свой монастырь, сожгли заживо в срубе, обложенном соломой. За описку в длинном титуле государя у писца отрубали руку (эффективное средство борьбы за чистоту государственного языка, чем сейчас так озабочена Государственная дума РФ). За выстрел по вороне, сидящей на кресте храма, били кнутом. А человек, спьяну выстреливший вблизи покоев царя, лишился правой руки и левой ступни.

Сообщив «хозяину» коня, что «он надобен Господу» (Евангелие от Луки), юноши подвели животное к помосту. Царь с него сошел и взял в руки шелковую узду. По приставной лесенке на коня, дополнительно укрытого несколькими разноцветными попонами, поднялся патриарх и сел боком, держа в левой руке Евангелие, а правой с крестом благословляя честной народ. Стрельцы пали наземь и оставались в таком положении, пока процессия не скрылась за воротами Кремля, долженствующего имитировать Иерусалим. «Это было странное зрелище: видеть, как целые полки лежали ниц, покрывая своими телами базарную площадь», каковою в те времена была главная площадь страны.

Перед процессией двигалась, влекомая четверкой лошадей, большая телега со стоящим на ней деревом. Дерево было украшено лентами и увешано яблоками, а на нем и подле разместились дети наиболее знатных бояр, которые раздавали срываемые яблоки зрителям.

За исполнение обязанностей поводыря евангельского «осла» патриарх платил царю что-то около 100 рублей – целое состояние по тем временам. «Если бы его святейшество ежедневно давал мне такое жалованье, то я бы охотно стал ему служить», -  ехидно заметил Самуэль Коллинс, англичанин, который девять лет был придворным врачом Алексея Михайловича.

По окончании празднества государь жаловал послов «кормом с царского стола». В Вербное воскресенье 29 марта 1665 года «корм» состоял из 64 блюд и соответствующего количества напитков. «Теперь, - пишет Витсен, - была рыба, а именно: осетр, очень крупная семга, щука, красная и черная икра, стерлядь, морской язык (рыба косорот) размером, наверное два фута в квадрате, все с разными приправами. Были паштеты, пироги с икрой, другие начинены чесноком и луком, большие пироги и печенье из толченой рыбы, которые сильно пахли, грибы в масле, печень, жаркое из осетра». Как никак, великий пост, скоромное под запретом…

                Светлое Христово Воскресение

Москва; три с половиной века назад.
«Я верхом объехал вокруг всего города; притом что лошадь шла быстрым шагом, это заняло целых три часа», - с нескрываемым удивлением записал в 1665 году в своем дневнике Николаас Витсен. Москва была тогда одним из крупнейших городов Европы. А барон Августин Мейерберг, австрийский дипломат, такой увидел русскую столицу в 1661 году: «При большинстве домов находятся обширные пустыри и дворы, к очень многим домам примыкают еще огороды, плодовитые сады, да, кроме того, разделяют их друг от друга довольно обширные луга, вперемежку с ними бесчисленные, можно сказать, церкви и часовни». Другие авторы говорят о двух и трех тысячах московских храмов. При двухстах тысячах жителей.
И вот эти «несколько тысяч церквей, почти все из камня», со звонницами, оснащенными от нескольких до десятков колоколов, с наступлением пасхальной ночи взрывались многоголосым трезвоном. Нам теперь невозможно представить все величие звучания этого могучего оркестра, разместившегося на пространстве в пределах современного Садового кольца.

«Торжественные шествия, или церковные ходы бывают по всему городу, весьма пышные, причем и сам царь принимает в них участие», - делится своими впечатлениями о пребывании в Москве в 1670 – 1673 годах уроженец Курляндии (Западной Латвии) Яков Рейтенфельс.
«В день Пасхи, до полудня, я снова видел царя, роскошно одетого, который с большим благоговением вышел из собора в Кремле», - записывает в своем дневнике Николаас Витсен 5 апреля 1665 года. В процессии шли сначала бояре, за ними, с главным митрополитом во главе (патриарх Никон был в опале и уединился в им же построенном Новоиерусалимском монастыре), духовенство с иконами и хоругвями, группа мальчиков-служек с зажженными свечами, а на некотором расстоянии от них – государь в сопровождении наиболее близких бояр. «Он был одет в кафтан из золотой парчи, держал скипетр в руке и шел с непокрытой головой». Чуть позади царя шествовал босой юродивый, на плечи которого была лишь наброшена хламида, да короткие штаны прикрывали срамные места.

Юродивые на Руси всегда были почитаемы; считалось, что им, отрекшимся от мирских забот и мирских же удовольствий, уединившимся в себе, открываются высшие истины и посещает их дар чудотворства. «Им оказывают большой почет; их часто сажают среди знати на почетное место за столом, а хозяйке дома велят подавать им водку и целовать их». Наиболее знаменитый из русских юродивых – Василий Блаженный, причисленный к лику святых. При его погребении в 1552 году присутствовал сам Иван Грозный со всеми боярами, и под его именем известен в народе храм Покрова Богородицы на Красной площади.

После процессии царь предстал народу верхом на коне в обществе столь же блистательно одетых всадников. «Некоторые лошади были накрыты попонами из золотой парчи, другие – из серебряной, у третьих попоны были расшиты камнями, жемчугом и бриллиантами; стремена из серебра или великолепно позолочены, узда и сбруя из кованого позолоченного серебра, седла да и сами лошади были не менее великолепны».

Но всех иностранцев, оказавшихся в Московии в пасхальные дни, особенно поражал обычай обмениваться крашеными яйцами, здравствуя друг друга возгласами «Христос воскресе! – Воистину воскресе!», и при этом лобызая даже незнакомых людей. «Каждый здесь так делает, и в поцелуе не откажет ни одна, какая бы ни была знатная дама, хотя бы и на улице. Мне тоже случилось целовать многих важных дам: и иноземных и русских девушек», - не без гордости констатирует Витсен. Ему 24 года, и его можно понять. Он еще послужит Петру I, когда тот будет проходить университеты в Голландии в 1697 – 1698 годах.

«Такими подарочками, яйцами, щедро также оделяет и царь своих служащих и гостей, - пишет Яков Рейтенфельс. - Для того чтобы наравне с другими получить этот знак царской милости, и мы, сняв предварительно с себя, согласно обычаю, перчатки, шляпы, плащи и шпаги, приветствовали царя, сидящего на великолепном престоле и окруженного длинным рядом приближенных». Иноземцы трижды низко кланялись русскому государю, касаясь пола пальцами рук, целовали, преклонив колени, его руку, и получали каждый по два красных яйца, зажатых царем в ладонях.

А Мейерберг свидетельствует, что в первые три дня пасхальной недели царь был занят «приемом к целованию своей руки вельмож и прочих придворных». Царедворцы подносили Алексею Михайловичу в качестве подарков по нескольку собольих мехов и хлеб-соль. Хлеб-соль государь принимал, а подарки возвращал дарителям с благодарностью.

Второй на троне Романов был «красивым мужчиной, около 6 футов ростом (1 фут = 0,3048 м), хорошо сложен, больше дороден, нежели худощав, здорового сложения, волосы светловатые, а лоб немного низкий. Его вид суров, и он строг в наказаниях, хотя очень заботится о любви своих подданных. Народу он никогда не является иначе, как в блеске, а на празднествах с удивительным великолепием драгоценных каменьев и прислуги», - таким запомнился Алексей Михайлович англичанину Коллинсу. А Витсен записывает в дневнике: «Говорят, что он никогда не бывал пьян, живет очень целомудренно и, кроме того что не признает других женщин, он и от собственной жены вовсе воздерживается во время поста. Да говорят еще, что и с ней он редко встречается, не более 4 – 5 раз в году, однако обычно ежегодно получает ребенка».
 Полная противоположность сыну Петру Алексеевичу, который и выпить был не дурак, и женщин не чурался, а поставил Россию на дыбы.
«Царь Алексей Михайлович был добрейший человек, славная русская душа», - писал известный историк Василий Ключевский. «Русские его почти обожествляют, а иноземцы хвалят и любят», - подтверждает Витсен. А секретарь датского посольства Андрей Роде свидетельствует: «Полковник (датчанин на русской службе Николай Бауман. – Л.Б.) нам показал чертеж пушки, которую изобрел сам великий князь».

С Пасхой заканчивается Великий пост. «Ну какая теперь снова началась пьянка! – восхищается Витсен. - Улицы были заполнены пьяными: многие лежали в грязи, как свиньи, без сознания. Другие вплоть до рубахи все пропили. Да, мы встречали сани, полные пьяных женщин. Бояре тоже не зевали: они шатались по городу, а многие с трудом удерживались на конях. Мы встретили группы священников, которые, вместо церковных, пели пьяные песни». Ему вторит Мейерберг: «В неделю Пасхи все без разбору, как знатные и незнатные, так и простой народ обоего пола, так славно веселят свой дух, что подумаешь, не с ума ли сошли они. Потому что все ничего не делают; лавки и мастерские на запоре, кабаки и харчевни настежь. В воздухе раздаются буйные крики. А все попы и прочие церковники, взявши для облегчения себя какого-нибудь мальчика носить за ними святую икону либо крест, в лучшей одежде ходят по перекресткам городов и деревень, посещают всех прихожан и упиваются с ними до совершенного опьянения. На больших улицах так много увидишь лежащих мужчин и женщин, мертвецки пьяных».

Воистину, прав был великий князь Владимир Красное Солнышко: «Руси есть веселие пить, не можем без того быть». И до сих пор без того не можем.
«Напитки у них разные, - свидетельствует Мейерберг, - вино, пиво, которое пьют редко, всякие меда в более частом употреблении, и водка, составляющая начало и конец обеда. Для этих напитков назначены и разные, особенные для каждого сосуды: братины, кубки, кружки, чаши, стопы, рюмки, чарки, стаканы, все большею частию оловянные или деревянные, редко серебряные».

Всю пасхальную неделю над Москвой висел нестройный колокольный звон. «Звонят не одни сторожа в назначенные часы для призывания народа к псалмопению или для возбуждения набожности, - отмечает Мейерберг с неприкрытым высокомерием, - а пьяные и всякие прохожие, из суеверного убеждения, якобы таким звоном они доставляют самое приятное удовольствие теням своих родных и знакомых».
Менее предубежденный против московитов Витсен находит другое обоснование обычаю свободного доступа мирян к колоколам в эти дни: «В пасхальную неделю непрерывно звонят колокола; звонить разрешается всем, сколько хотят, в знак радости и ликования».

К колоколам на Руси исстари относились с благоговением, наиболее крупным давали имена собственные. Не случайно именно русские мастера отливали самые большие в мире колокола. Все иностранцы, кому довелось побывать в Кремле во второй половине XVII века, с нескрываемым удивлением писали о Царь-колоколе, предшественнике нынешнего, вылитом в 1654 году, в первые годы тридцатилетнего правления Алексея Михайловича. Весил этот музыкальный инструмент 8 тысяч пудов. «Измерять его не разрешается, боятся, что его заколдуют. Одному прапорщику за нарушение этого запрета пришлось очень плохо. Я же с помощью добрых друзей узнал тайком, из чего он состоит и его размеры, - хвастается Витсен. - Высота его изнутри – шесть русских локтей (1 локоть = 0,47 м), ширина от края до края тоже изнутри – около восьми, язык весит 300 пудов. На нем вылиты изображения царя, царицы и патриарха, последний – над другими».

Даже высокомерный Мейерберг вынужден признать: «В Кремле мы видели лежащий на земле медный колокол удивительной величины, да и произведение русского художника, что еще удивительнее. Этот колокол по своей величине выше эрфуртского и даже пекинского в Китайском царстве. Он лежит еще на земле и ждет художника, который бы поднял его, для возбуждения его звоном в праздничные дни набожности москвитян, потому что этот народ не желает оставаться без колокольного звона».
Колокол подняли на специально построенные деревянные подмостки, и он своим звоном «возбуждал набожность москвитян», но в 1701 году во время очередного пожара рухнул на землю и раскололся на несколько частей.

В конце пасхальной недели Алексей Михайлович жаловал иностранных послов двойным количеством «корма». «Пища состояла из мяса и выпечки, разных напитков, соусов и супов, жареной дичи, кусков лося и оленя, лебедей, гусей и журавлей. У них нет вертелов, все приготовляют в духовых печах, так же и хлеб, выпеченный в различных формах. Вносили пищу и напитки 110 человек. Привезли много пустых серебряных чарок, кувшинов и обычные ковши, их поставили напоказ у стен комнаты, пока мимо проносили пищу».

Но всему приходит конец. «В эту неделю остановилась вся торговля, каждый только веселился. Теперь все должны снова очищаться от грехов», - заключает Витсен.