Мой замок

Когда ночь мягко и бесшумно опускается на землю, я приступаю к делу. Тщательно раскладываю инструменты, материалы. За окном сияют мои вечные помощники: звёзды. Я благодарна им за трепетный, серебристый свет. Каждую ночь они со мной, мы давно стали молчаливыми друзьями, я прекрасно знаю — эти небесные алмазные осколки понимают меня. Даже в дождливые, хмурые ночи я всё равно вижу, как они посылают мне навстречу, сквозь огромные тучи, свой мягкий свет. Они знают, что без него будет сложнее. И ещё музыка. Самая разная: детские песенки, шикарные вальсы, мелодии из фильмов, любимые и не очень, но именно те, которые, хотя бы однажды, мне приходилось слышать. Среди них есть и особенные: те, которые звучали в момент каких-то знаковых событий, оставшихся в моей памяти навсегда. Музыкальная шкатулка, в которой всё это хранится, — во мне самой, но открывается она только в те ночи, когда я работаю. Мне никогда не удавалось вынуть из неё, что-либо по своему желанию, уж слишком она самостоятельна. И хочу я или нет, она сама выбирает мелодии. А я? Я только вслушиваюсь в них, стараясь вспомнить то, что они решили напомнить.
Я жду, когда город уснёт, когда часы пробьют полночь, когда на улице перестанут мчаться автомобили и иссякнет бесконечный, хлопотливый, полный суеты, мыслей, досужих разговоров; тревоги, радости и волнений, людской поток. Именно тогда, когда в мою комнату является синяя тишина, — я приступаю: начинаю строить восхитительный, неповторимый, не похожий ни на какой другой замок. Моя работа трудна. Ведь у меня нет под рукой ни гранитных, ни мраморных, ни других каменных плит или глыб, или хотя бы, небольших осколков. У меня нет даже обычного кирпича. Всё, что я могу пустить в дело – это мои воспоминания, надежды, мечты, планы; где-то подслушанные или прочитанные мысли. Но этого вполне достаточно, а трудности меня не пугают, потому что я знаю, что такого замка не существует нигде в мире, и даже отдалённо похожего, не сыщится на всей планете. Это радует.
Очень давно: тогда, когда впервые появился в моём воображении этот замысел, я встревожилась: какую груду воспоминаний придётся разобрать, дабы тщательно выбрать только хорошие, ибо мой замок должен был состоять только из доброты, счастья, радости и любви. Однако, когда, настороженно и боязливо, я всё-таки начала строительство, — всё оказалось просто.
Решительно, бесповоротно, с закрытыми, от предчувствия боли, глазами, — острым лезвием волшебного кинжала, в считанные минуты, были срезаны все маски; даже те, которые успели, чуть ли не срастись с моим истинным « Я». Душа предстала в своём первозданном состоянии. Тогда, позабыв все страхи, я легко погрузилась в её бесконечность. Что же я увидела, что так рассмешило и обрадовало; что заставило взлететь под небеса и, с победным криком и радостной улыбкой, нырнуть из поднебесья туда, — обратно – в самую глубь, в огромный, многовековой пласт моих воспоминаний?!
Как оказалось, всё плохое, горькое, больное и ранящее, — лежало на самом дне. То же, что когда-то было приятным, принёсшим, хотя бы маленькое, мимолётное счастье — поднималось высокой башней мне навстречу. Ура! Мне не придётся, много ночей подряд, раскладывать, отсоединять плохие от хороших. Мгновенно стало ясным и понятным то, что только смутно угадывалось ранее: вся моя жизнь была прекрасна. Если в ней и случалось, что-то заставлявшее меня плакать, отчаиваться или сожалеть, – потом, когда проходило время, – переходило в хорошее, благое, либо тонуло где-то на дне, не имея возможности выскользнуть, потому что многомерная и тяжелейшая громада доброго и светлого, не позволяла всему этому, высунуть даже кончик носа наружу.
Удобно устроившись на полу, я стала припоминать, что главное — это не стены, не башни, ни высота или ширина, ни даже количество этажей, а фундамент. Он должен быть прочным, надёжным, чтобы вынести не только груз здания, но и все временные и природные явления. Ну что ж, - это в моих силах. И успев переглянуться с, уплывающей в невидимое пространство за окном, яркой звёздочкой, я легко решила эту маленькую задачку: в фундамент не должны попасть мечты или планы, ибо они сделают его тревожным. А от тревоги не так уж далеко и до трещин. Недопустимо. Значит, сюда годятся только воспоминания, но не все подряд, а лишь те, которые могут честно называться вечными и неизгладимыми. Как много их оказалось! Прекрасных, сияющих, сверкающих лучше и ярче всех бриллиантов на свете. Я запускала их ввысь, затем, подобно стае птиц, острым клином бросала на пол и вновь отправляла искрящийся хоровод кружить по комнате, отталкиваться от стен, — я проверяла их на прочность, хотя прекрасно знала, что никогда им не быть ни разбитыми, ни покалеченными, ни поцарапанными. Ибо они из тех: созданных из свершившихся и завершённых событий.
Сложнее оказалось с окнами. В памяти не сохранилось ни одного мгновения, связанного с ожиданием, со сбывшимися надеждами, ибо никогда в жизни мне не приходилось смотреть через оконное стекло в ожидание приезда или прихода чего-то или кого-то долгожданного. Подобные воспоминания были связаны с бумагой, на которой писались письма разлуки с обещаниями встреч; вокзалы, аэропорты; взлетающие, садящиеся, бегущие по взлётной полосе самолёты, либо опустевшие, покинутые провожающими, встречающими, — старые и новые вокзальные перроны городов, станций, полустанков. Да и само стекло не годилось: оно бы закрыло все окна замка наглухо. Разумеется, можно было видеть через них, но как быть с вихрем радости, врывающимся, кружащим всё вокруг, в бесшабашном, ярком веселье; с бурями эмоций, порывами добрых, светлых чувств? Им всем не будет места внутри. Из-за застеклённых окон, им пришлось бы навсегда остаться за стенами замка. Пустое здание, не заполненное ничем, ведь там не бывать, даже тишине. Как же она попадёт внутрь? Звук тишины – особый звук. Его могут слышать все, но мало кто об этом знает. Люди мертвы в своих непознанных истинах: многие убеждены, что у тишины нет звука. Это не так и как просто его услышать. Достаточно со всей силы ударить ладонями по воздуху и прислушаться…, это и есть звук тишины. Он легко добавляется к любым другим звукам: будь то песни птиц, шум ветра, шелест деревьев, дождь и миллионы других звуков, — тишина сопутствует всему. Но она особенная, на земле нет ни одного звука подобного звуку тишины. Это легко уловить, когда ты один в комнате. Почти сразу тишина открывает свои секреты и тайны. Она хранит всё: чьи-то шаги, детский смех, давние ласковые слова, любимые голоса. Там много и иного, — горького, ранящего, заставляющего страдать снова, но она мудра: почти никогда не заставит тебя слушать то, что может причинить боль, если ты сама этого не захочешь. Я – не захочу.
Вот так появилась идея закрыть окна родниковой водой. Из того родника моей юности, мимо которого я проходила каждый летний вечер и ночь, спеша на костёр или же покидая его. О да! Эта вода была чище и прозрачнее горного хрусталя. Набирая её горстью руки, можно было рассмотреть каждую линию на ладони. Чистая холодная вкусная и незабываемая. Однако, и она не подошла. Вода подвижна, не имеет точной формы и слишком плотна . Точно так же как и стекло, она не пропустит внутрь ничего и замок будет пуст и мёртв. Вздохнув, я оставила обычные узкие высокие проёмы такими, какие есть в большинстве замков. Пусть, зато ничто не будет препятствовать тем чувствам, которые пожелают заглянуть в него.
Оставались приятные мелочи: лестницы, взлетающие высоко вверх, по которым можно только подняться и невозможно спуститься, увлекающие вверх, вверх, только вверх, — в поднебесье, туда — в остроконечную башню, с круглым балконом, над которым раскинулся огромный, мерцающий океан-купол. Откуда спускается лунная дорога и перехватывает дыхание от понимания, что ещё один шаг и тебе не захочется возвращаться. Что ты можешь, перелетая со звезды на звезду, под их чарующий, веселый, ласковый смех; горящие, но не жгущие лучи, бежать, чувствуя космический, звёздный ветер в лицо, ты можешь бежать в бесконечность мироздания, навстречу всем мечтам и идеалам; к Свету, к Богу, к самой себе. И эта дорога никогда не оборвётся, ибо на ней нет пропастей, разрывов, впадин, — она совершенство, как и всё в этом подлунном мире, только ты никогда этого не замечаешь на Земле.
В самом первом зале, том, который на первом этаже, откуда ещё нет ни одной лестницы, — я строю камин. Какая же это давняя мечта – дом с камином, где в сырые вечера и ночи поднимается пламя горящего огня. Оно манит, зовёт, завораживает, успокаивает и согревает, но никогда не сожжёт дотла ни тебя, ни те мысли, которые рождаются в тебе, когда ты, невидящим взглядом смотришь на него.
На этом я уже могу завершать работу, ведь мне не нужны картины на стенах; статуи, анфилады, арки, даже канделябры или подсвечники, как и ни к чему красить стены. Откуда мне знать с каким настроением я буду входить в замок?! Если усталость будет преследовать меня, а разочарование, давить на плечи, — я мгновенно окрашу стены в любые пастельные тона; в считанные минуты заставлю всё вокруг цветами: плетьевые розы, дикий виноград, хмель, — изящно обовьют перила лестниц и стены; мраморный, хрустальный, или гранитный пол, покроется пушистым ковром, и непременно, зажгутся свечи, наверное, все, которые будут на тот момент, в мире. Их пламя и свет, сольются воедино с пламенем в камине, и мне станет хорошо и тепло на душе.
Если же я явлюсь сюда, окрылённая и обласканная, полная свежих, радостных впечатлений, тогда я расставлю кресла с высокими спинками и подлокотниками; поставлю на пол одинокую свечу, на стены брошу утренние краски: лазурь морской волны, розово-золотистый, солнечный ореол восхода. Развешу картины Гогена, Моне, Сезана, Ванн Гога, и Тулуза Лотрека, прикрыв их предрассветными сумерками, дабы удобно устроившись в красивом кресле, с наслаждением вглядываться в синее солнце на полотне из Таити; волнистые поля, дома, деревья провинциальных французских городов; слушать и подпевать такую дерзкую музыку из старенького кабаре «Мулен Руж».
Никогда мне не хватало времени достроить свой замок. И не важно, были ли это зимние или летние ночи. Время – не абсолютная величина, а та, которая всегда соответствует тому, что ты делаешь и тому, что ты хочешь сделать.
Каждый раз оставались не доделанными разные детали. Это мог быть мост, переброшенный через глубокий ров или сам ров-река, которую необходимо было заполнить слезами радости, восторга, счастья. Порой их просто не оказывалось на месте. Случалось, что пол, чуть ли не ускользал из-под ног, готовый подняться над фундаментом. Это было исключено, – подвалы! Грязные, с тёмными углами, затянутыми паутиной, хранящие в своём таинственном мраке самые жуткие воспоминания о монстрах, чудовищах, привидениях, страшных детских сказках и видениях. Очень часто я не успевала выбрать флюгер или прикрепить его к золотому тонкому шпилю над звёздной башней.
Первыми, когда солнце ещё только готовилось выплыть из-за горизонта, начинали прощаться мои вечные подруги – звёзды. Обычным взглядом почти невозможно рассмотреть их на дневном небе. Далеко не всегда такое получалось и у меня, ибо мирская, дневная суета повседневности, плотно закрывала память. Только в редкие моменты, скорее тогда, когда, по неведомым велениям души, сознание вырывалось, — и я, не отдавая себе отчёта, глядя вверх, с удивлением находила их на месте, такими же яркими и манящими в свою бесконечность и ясность, как это случалось всегда.
Начинали нарастать звуки города: шаги, голоса; бормотание, просыпающихся деревьев; скрип, открывающихся окон, грохот входных дверей, рёв автомобилей. Да, день начинал заявлять свои права на мир и всё, что было, происходило до него и без него, должно было отступить. Таковы правила земной игры. Нет, – это никогда меня не печалило. Я знала: пусть не сегодня, пусть через день или два, но я вновь вернусь к своему замку. Снова и снова буду возводить его в чудесные ночные часы, заново. Конечно, заново, потому что при первом же, едва уловимом, просветлении небосвода, мой недостроенный дворец таял у меня на глазах.
Но в то утро, что-то было не так. Внутри меня поднималось нечто мерзкое, тёмное, больное. Сияющее за окном солнце никак не отражалось и никак не действовало ни вне меня, ни во мне. Из зеркала , глаза-в-глаза, смотрело усталое , не выспавшееся лицо. Под покрасневшими, от бессонной ночи глазами, залегли коричнево-синеватые круги; над переносицей, втягивая в себя кожу, поднималась стрелой резкая, глубокая морщина. Мне было трудно понять, – что это я. Но следующая мысль оказалась ещё более худшим открытием. Рано или поздно, настанет утро, когда мой замок не растает под лучами восходящего солнца, даже если он и не будет достроен. А если будет – подавно, ибо такое станет возможным, когда все мечты, все планы сбудутся, осуществятся. Те же, которые придут после, уже не подойдут ни для какого строительства. Из них я не смогу построить не только замок, но и жалкую лачугу или монашеский скит. Если же, как несколько дней назад , случиться невозможное или подобное, когда, вопреки всем мерам, законам всех миров, я начну видеть иной берег, оставаясь на этом, где моё горло как будто будет сдавлено немыслимо несправедливым кольцом живой, знакомой руки, а в глазах начнёт плыть, как в горячем мареве всё что окружает; когда придёт тот час, тот миг, который установлен судьбой и мирозданием, как час ухода из этого мира в тот, — другой и повинуясь неизбежному, я перейду или переплыву грань или реку , или рубеж, отделяющие нас всех от иного мира, — я не смогу забрать свой замок туда: с собой. Он останется здесь. Будет ли он достроен или нет – не столь важно, потому что стоять ему веками или космическими эонами, только увидеть, войти, заглянуть в него, сможет лишь тот или те, кто по-настоящему: всем сердцем, всей душой любил меня здесь. Были ли? Есть ли, будут ли такие? Отныне, мне это не ведомо. Печальная мысль, как чайка, пронеслась надо мной и исчезла вдали, – она искала своё и своих, я же стояла у окна и смотрела на загорающийся новый день, наконец, осознав: мой замок, – на самом деле, просто памятник всему тому, чем я являюсь на земле. И нужен он был и будет, вероятно, только мне одной.