Камера с окном в небо

Утро
Я все не могла проснуться и сидела, не открывая глаз, пока кошка, уже давно толкавшая меня влажным носом, не царапнула руку.
- Встаю, встаю, – сказала я вслух и испуганно оглянулась.
Муж спал, беспомощно закрыв голову руками, и его плечи болезненно вздрагивали.
Первая горькая капля дня.
Я ушла, но даже в ванной, принимая душ и переодеваясь в свежевыстиранную  черную водолазку и брюки, думала и думала о болезни.
- Как много всего случилось,- думала я,  слишком много всего.
 Особенно мыслей, вот они-то разбегаются, как белки по древу. Я успеваю увидеть только их огненные хвосты, повисающие  горящим узором. 
«Мене, текел, фарес».
А по дороге на работу, буксуя  в разрытой строителями яме, я вдруг вспомнила об отце.
Мы брали его на склон даже тогда,  когда он уже стал все забывать.  Правда, судить мы могли только по отсутствию внешней реакции, ведь не избегал же он нас, а спокойно ехал в машине, безразлично глядя в окно.  Общение с ним становилось уже довольно неприятным и, когда он равнодушно окликал меня: «слушай, ээээ….», я все время напоминала себе: он просто забыл имя, просто забыл!
Помню, как он забылся прямо на середине выката. Остановился и растерянно оглядывался вокруг, недоумевая, зачем он здесь. Вокруг сновали лыжники, стремительно проносились, едва не задевая его, как странное препятствие, камень, неожиданно упавший на склон, а сам этот камень, неподвижный и безразличный, стоял, пока кто-то не толкнул его так, что  он сдвинулся, лихо выкатился со склона и остановился, спокойно опершись на палки.
Мы относились к нему, как к неразумному, а он, похоже,  стал буддой.

День
   Сейчас, в больничном коридоре, мы тоже были на грани просветления.
-  А вдруг я все забуду?
-  Ничего, я все помню!
- А вдруг и ты забудешь?  Оба забудем?
- Не волнуйся и говори потише, - шепнула я мужу.

Это был сигнал. Он чувствовал себя здесь неуютно, как на сцене, под перекрестными взглядами таких же растерянных бедолаг, а я старалась свести беседу к обычной болтовне двух людей, занятых своими проблемами.

- Не забудь по дороге домой купить рыбы, сварим вечером финский сливочный суп, попробуем.
Муж повелся, стал задавать вопросы и, пока мы гуглили рецепт, подошла очередь.  Оставшись у дверей кабинета одна, я стала рассматривать посетителей. Воздух коридора был пропитан несчастьем и они стояли в нем, как рыбы в омуте, выпучив глаза, беззвучно открывая рты и не замечая ничего вокруг.
Взоры становились осмысленными только,  когда  мелькал белый халат. Взгляды скрещивались на нем так поспешно, что высекали искру, в каждом на миг возникал смысл, но сразу угасал и снова блуждал вдоль стен, перепрыгивая с одного несчастного лица на другое, воспаряя вверх и падая вниз, в пучину своего личного отчаяния.
Все мы  были здесь безнадежно несчастливы.

- Ну, - подбодрила я мужа, когда мы уже ехали обратно, - видишь, все не так плохо! Положат в больницу, подлечат.
- Да, - устало согласился он, - в камеру с окном в небо.

Вечер
– Ты обиделась?
– Нет, кто же обижается на больных!
– Только на них и обижаются, поймешь, когда поживешь с мое. Заболеешь - узнаешь.
– Пожалуйста, не надо.

     Чтобы не раздражаться и не спорить, я ушла в кабинет и,  открыв ноутбук,  начала читать все медицинские статьи подряд, начав с самого скучного из всех возможных названия. Постепенно я увлеклась и читала их уже долго, с удовольствием, одну за другой. 

Незаметно, я вновь оказалась на том заснеженном горном склоне, где все еще стоял отец,  безучастно глядя по сторонам и не зная, что это его последний в жизни выкат.
     Пошел снег и в сплошной белой пелене вокруг сновали лыжники, обтекая отца, как дельфины севший на мель корабль.
     А я все бежала и бежала к нему по склону, задыхаясь от горя и любви.