Поминальщик

    
     Деревню нашу найти непросто, хоть от Москвы она всего десять километров, но всё равно, это надо ехать до станции Силикатная, потом идти от неё до дачных садов имени Арджиникидзе, в них вообще потеряться можно, там шесть линий и всё перегорожено теперь заборами высокими, от ворот в лес ключ надобно иметь. Зачем и от кого люди стали городиться  не знаю, я даже не заметил, как это произошло, будто вчера были всё как на ладони. Потом, либо по лесу к нам дорога идёт, это сначала по ельнику, а после уж по ореховым посадкам, либо с горки к притоку десны и уж по речке, по речке к деревне Девятское. А названа так деревня в честь кладбища Девятского. А оно уж целый град, были раньше три могилки в тихом осиновом лесу, да только люди мрут, как мухи и теперь уж весь Подольск тут, а где и московские лежат. Разрослось кладбище сильно, уж и всё поле в крестах. Отсюда и второй путь, это если от Подольска ехать и через кладбище это идти, но только охотников мало таких, если только на машине. А у меня машины нет, у меня вообще ничего, кроме дома нет. Была у меня когда-то семья, и жена была и дети и профессия, да только я всё это пропил. И не жалею. Не то, чтобы я не скучаю. Конечно, думаю иногда, где мои дети сейчас, кем стали, что делают, но это, кажется, и всё. Иваныч, вот моя семья теперь. Так вместе и живём, как отшельники. Пьём безбожно, а всё потому, что да кладбища рукой подать. Поминальщики мы, тобишь по могилкам ходим и поминаем. Иваныч, тот из бомжей, только сейчас он на бомжа уже вовсе не похож, а так, пьющий на вид.  Прибился ко мне и живёт, помогает. А мне помощь нужна. Поминальщик, это же серьёзно, это одна из самых древних профессий на Руси, древнее нас только путаны. Путаны только грешницы, а мы наоборот, угодные богу люди.  Поминальщик - это больше уж даже не профессия, а состояние души. У нас тут всё цивильно, всё по порядочку. Я ж не просто по могилкам хожу, я всех-всех их знаю, покойничков то наших. Вот захожу не торопясь за оградку и начинаю:

     -Ну здраствуй, Тимофей Ильич, вот и пасха скоро, а пока вербное только вчера было, вижу приезжали, твои то. Видел видел… 

Тимофей Ильич теперь уж прадед, он здесь чуть не вперёд всех лежит. Приезжают к нему раз в год, оставляют и мне помянуть. Был бы он дедом , может хоть обновили бы оградку, а так нет, но это я ему не скажу, я так, посижу помолчу с ним.
А вот и кумушка моя, наглая синица, я её Зимкой зову. Привязалась ко мне и так и перезимовала на кладбище.

     - Зимка, кончилась твоя рябинка? Ай, наглая, не боишься меня, да? Ну, молодец, что полдничать будем?
По русской традиции на могиле усопших оставляют водку и закусить. Ну а у Зимки и вовсе праздник нынче, утром в вербное людей наприезжало тьма, ну и крестов понасыпали на столы то. Так уж заведено, когда уходишь с кладбища, делаешь на столе крест из крошек или корочек. Вот кума моя и весела теперь. Ну да и я не грущу.

Беру стопку:

     -Ну, Тимофей Ильич, пусть земля тебе будет пухом.

Выпиваю. Что там у нас закусить? Сырок, хлебушек, конфетка. Вот и позавтракал. А конфетку кидаю в пакет. Это Иванычу, любит он шоколадные конфеты, ну прямо как дитя.

     -Ну, бывай, Ильич. Стемнеет, не заметишь, а мне ещё тут непочатый край.
Вот так и хожу от могилки к могилке, это ж надо за один день всё умудриться собрать, а то пропадёт. У нас дело не хитрое, да не зевай. Пока вот вербное, полно всего, сегодня пировать будем. До пасхи хватит. Потом куличи пойдут, яички. Кто на пасху на саму приедет к своим покойникам, а кто спустя девять дней, по церковному тобишь. После девяти дней ещё на недельку припасов, а там всё, не до жиру. По выходным если только, да и то мало кто приедет, но всё равно, живём, не тужим. Там-то уж и май и огород. А я огородник страстный. Огурцы свои, помидоры, картошка, да и так, по мелочи. Иваныч помогает, мы с ним встаем рано, выпьем сразу для заряду сил, и работать. Потом только в обед поедим да опять выпьем. И снова в огород. Ну а там уж и вечер. Тут и разговоры пошли и водочка полилась. Хорошо.

Иваныч мне опять будет:
     -Бабу тебе надо.

     - На кой чёрт, мне алкашу, баба-то? – спрашиваю.

     -Ну как, дом за тобой, земля, пенсия капает, мужик ты работящий, а что пьющий, так что, кто не пьёт.

     -Так, ну а баба то нахер мне?

     - А то, дурак, что срам один самому огурцы свои в банки закатывать. А на постели на чистой спать не хочешь?

     - Так их, таких чтоб банки могла, да ещё и постель стирала, где найдёшь. Не, от баб суета одна. То ей то, то ей это. Убью ещё. Ты моя баба.
Иваныч смеется, я наливаю. Свет мы не включаем, за электричество платить больно дорого, а так романтика.

     -Знаю я, кто твоя баба. Нет, это не я. Опять к Оленьке своей ходил?
Я молчу, да и не надо тут ничего рассказывать, ясно, что ходил. И завтра пойду и послезавтра.

     На пасху к ней приедут дети, внуки уж взрослые. А потом и я приду, уж после. Оградка у неё кованная, так только цыгане делают и зеки в Сибири, красоты необыкновенной. Крест пока деревянный, скоро уж и мрамор поставят, будет фото на нём, мне на радость.
 
     - Ну, доброе утро, скажу, Ольга Ивановна, и вам Николай Александрович (муж её). Прошла пасха то? Прошла…

     Восемь лет ходила Ольга к мужу на могилку. Как в девяносто втором схоронили, была тут на все праздники, да и просто так. Была с детьми, с внуками, но чаще одна. Сядет, молчит, смотрит на мужа. Во всей своей жизни не видал я таких опрятных, тихих женщин. Глаза у неё малиновые, как у девы, пресвятой божьей матери.  Толстые линзы тяжелых очков, седые волосы убраны под косынку, одета скромно, не праздно. Восемь лет она высаживала вдоль кованой ограды пионы. Любила возиться в земле.  Знаю я таких, у них дома всё по местам, каждая склянка блестит, салфетки хрустят, детки чистые, сытые…

Она любила говорить с мужем, Рассказывала как да что у живых.

      -Возьми меня, Коленька, к себе. Что не берёшь?

Дети на неё прикрикивали:

     -Мама, грешно так!
Она при них и не плакала потом, а одна придет и всё свою песенку:

     -Забери меня, Коленька к себе…

Вот и забрал.
А мне она будто и ближе стала. С мужем, с Николаем Александровичем у меня никаких конфликтов интереса нет, он там, а я тут. На кладбище, это не как в миру, у нас тут всё по своему: свои законы, свой ход времени. А что там в миру, я и представить боюсь, я с деревни да с кладбища уж как пятнадцать лет ни ногой. Мне жить не надоедает. А Оле, я знаю, почему жить надоело. Это она водки не пила. С водочкой то оно иначе. Всё легче как-то.