Aurum Nostrum

   
   
Над бременем иных скитаний,
Презрев и праведность, и грех,
Сквозь стены форм и содержаний,
Звучит шута надрывный смех




                1

    
    Мой дед был единственным представителем учёного меньшинства, которое утверждало превосходство натурфилософии над прочими направлениями матери наук. Это не ново, но занятно то, что методу моего оригинального родственника не приходилось задыхаться от кабинетной пыли.
    Эпатаж не всегда способ привлечь постороннее внимание, иногда кто-то просто слишком увлечён, а вокруг уже решили, что шоу предназначено для них. На мой взгляд, у деда был именно такой случай. Укрощая «синтетических бесов умозрительности» он, в свободное от работы время, бегал в лесу нагишом, нападая на встреченные живые организмы с недвусмысленными намерениями, при одном намёке на которые краснеют и моральные, и развращённые, только в разных местах. Вообще описать всё то, что выделывал мой дедушка в своих радикальных нонконформистских припадках, у меня нет возможности, просто не в курсе – подглядеть было сложно, да и лет мне тогда было мало, а в нашей семье не распространяются о чудачествах предков, некогда, своих хватает…
    Я упомянул натурфилософию, но здесь нужно оговориться. Мои достойные родственники любили и любят всё трактовать на свой лад, в данном случае из термина «натурфилософия», да и вообще из всего наследия этого замечательного, наверное, во всех отношениях периода развития любомудрия  дедушка заимствовал пять букв – «натур». Я могу его понять – пытаться подобрать теорию под тягу к эксгибиционизму и сексуальной анархии в эпоху диктатуры ангелоподобной стерильности непросто, надо брать что дают. Подобные выверты в области фундаментального знания не проходят бесследно, как для экспериментатора, так и для его потомков. Структура нужна, а так баловство всё это, во вред, не к добру… Ну начинать то с чего-то надо, поиск – не догматизм, здесь нужна инициатива, за это деду спасибо. С похоронами его уж вообще было… Психологические травмы нельзя сравнивать по силе, всё от человека зависит, а детские подавно – они в основном в воспоминаниях живы, но я всё-таки рискну и скажу, что такое вряд ли кто переживал в нежном возрасте, ну или, во всяком случае, немногие. Дед завещал нам сценарий своих похорон, который давал фору его образу жизни. И так как последняя воля – закон, даже для нашей анархичной семьи, нам с отцом, матерью и бабкой пришлось попотеть сначала раскапывая руками яму для тела (могилой это было назвать сложно), а затем по собачьему, ногами, повернувшись задом к этой самой яме, забрасывая покойника землёй. После этой процедуры все отходили довольно долго, стараясь даже и не вспоминать. Сама личность деда ещё долгое время ассоциировалась с исполнением его последней воли, а я по сей день с трудом могу отделить одно от другого.
               
                2
    Бабка настрадалась, конечно, с мужем. Расхожее женское мнение о том, что «чем бы ни тешился, лишь бы не водкой» для неё было мало актуально. Разница в том, что алкоголик, как ни крути, бывает трезвым, дед же находился в проблемном  состоянии всё время, его похмелье так и не наступило, также, как и не появилась  у моей бабки возможность насладиться видом мужа, снедаемого чувством вины из-за грехов дня вчерашнего.
    Цепная реакция на философские бесчинства моего не в меру харизматичного предка началась ещё при его жизни. При выдающемся поведении кого-либо невольно появляется желание и себя как-то проявить, часто бывает достаточно члену семьи явится обладателем достижений даже в довольно гротескных и сомнительных сферах, чтобы возбудить у близких и не очень тягу скомпенсировать собственную заурядность. Бабушка не смогла стерпеть свою вопиющую неполноценность по отношению к супругу и предпочла личностному забвению творческий подход к жизни. В то время, когда дедовы изыскания переживали расцвет, она организовала в доме что-то вроде подпольной деятельности. Тем более что глава семьи был человеком занятым, особенно в свободное от работы время. Природа требовала его участия в таинствах своих процессов, и год от года эти требования осеняли его всё настойчивее и чаще. Обычно в подобных случаях, человек, пытающийся самоутвердиться по отношению к кому-то, выбирает направление противоположное избранного конкурентом. Тем самым пытаясь, ко всему прочему, ещё и обесценить идею, вдохновлявшую соперника на подвиги, породившие зависть ближних. В общем, в бабушкином случае так и вышло, но не думаю, что это был её осознанный выбор. Она была далека от того, чтобы начать кампанию мести против, пусть и осточертевшего ей мужа, избравшего дорогу в конце которой, обычно с трудом вспоминают свою половую принадлежность и биологический вид.
     Когда мне было лет семь, бабушку настигли метаморфозы, которые, как показало время, были уже необратимы. Однажды я прибежал с улицы домой для принудительного приёма пищи, во славу кулинарных стараний своих родителей и оторопел от увиденного. Бабка в узком платье и широкополой шляпе с вуалью сидела за накрытым для меня столом. Весь её наряд был чёрного цвета, из-за чего она походила на какого-нибудь кюре. Образ дополняли сигарета с мундштуком и маленький томик в переплёте траурного оттенка, которые пребывали в её руках, как некие священные артефакты. Я осторожно подошёл к столу, не отрывая взгляда от женщины, которую с трудом узнавал. Бабушка, элегантно затянувшись, взглянула на меня с таинственным превосходством Сфинкса:
-Гомункул, твой пространный смысл, тоску и тени навевает…
    Сначала мне показалось, что это какой-то иностранный язык, но скорее всего свою роль сыграл культурный шок. На самом деле все слова из бабушкиной фразы я прекрасно понял, ну за исключением некоторых. Адекватно отреагировать на такое было сложно, поэтому я просто замер в ожидании хоть какого-нибудь намёка на прояснение. Облегчение наступило также неожиданно и скоропостижно:
-Суп остынет - после этих её слов, я словно обрёл ускользающую реальность и с энтузиазмом принялся насыщать плоть. Боясь упустить завоёванную ясность, я старался не смотреть в бабушкину сторону. Приятнее было думать, что суп для неё всё ещё актуален. Но со временем мне пришлось принять тот факт, что в нашем доме теперь два философских радикала. Дед прогрессировал в своих изысканиях, но темпы были не такими интенсивными, как у бабки. Наверное, сказалась задержка. Всё таки,  муж уже серьёзно преуспел и ей приходилось в спешке доводить себя до кондиции адепта истинного знания. Наш дом наполнился томами готических авторов и дымом от дорогих дамских сигарет. Любой бытовой разговор с бабушкой оборачивался стихотворной пьесой, всегда имевшей под собой некий туманный смысл, до конца понятный ей одной, хотя в этом я тоже никогда уверен не был. Уединяясь в своей комнате, она громко декламировала стихи, часто свои собственные, многие из которых, я думаю, рождались за несколько минут до начала выступления. Во время декламаций, да и вообще, её дверь оставалась открытой, и мне часто приходилось наблюдать, как бабушка, похожая, за счёт своих одежд и осанки, на чёрного шахматного ферзя, перетекала из одного конца комнаты в другой, источая высокопарные строфы.
               
                3
    Мою хрупкую детскую психику пожалело провидение и дискуссий, между моим дедом и бабкой, не случилось. Каждый из них был слишком занят, чтобы отвлекаться на обременительные, пусть и интеллектуальные дрязги. Да и вообще характер их отношений со временем всё сильнее отсутствовал. Дед не отличался разговорчивостью и чем ближе он становился к матери Природе, тем тоньше становилась внутри него та грань, что позволяет нам считать себя существами более высокоорганизованными, чем какие-нибудь жуки-олени или даже бабуины. Обычно, вернувшись из своих странствий по болотам и лесопосадкам, дед выкрикивал с порога какие-нибудь свежепришедшие к нему афористичные фразы с целью продемонстрировать тот неоспоримый для него факт, что путь истинного натуралиста полон философских открытий. Так вот, вечерние афоризмы позднего деда  отчаянно пренебрегали языком, на котором люди привыкли общаться. Они, скорее напоминали какафонию, вмещавшую в себя птичьи голоса, плеск и журчание воды, шелест листьев, в общем, всё то шумовое богатство, которое можно встретить в лесу. Но заканчивалась «фраза» обязательно имитацией волчьего воя, это было, как я понимаю, выражение чувства одиночества, которое испытывал дед, вынужденный пребывать среди таких заблудших как мы, отвернувшихся от корней и предавших истоки.
       В то время как достославный дедуля в одиночку осваивал истинный путь, бабка преумножилась последователями, а точнее – последовательницами. Её стильный образ не остался незамеченным и через некоторое время из бабкиной комнаты уже доносился хор женских голосов, декламирующих готические стихотворные откровения, об авторстве которых думаю говорить излишне. Несколько одиноких соседок подпали под влияние моей харизматичной бабушки и стали верными адептами «нуарного аскетизма» - то, что начиналось как смена имиджа и графоманство приобрело теперь статус учения, с многозначительным названием и раболепными сторонниками.
    По поводу мельчания личности от поколения к поколению в масштабах человечества сказать ничего определённого не могу – моё непростое детство привило мне отвращение к глобальным выводам. Но если говорить о нашей семье, то здесь в этом вопросе царила предельная ясность – родители мои на фоне бабки с дедом выглядели довольно заурядно. И это несмотря на их крайний либерализм и любовь к рок-музыке. Как и разношерстное множество других жертв идеологии хиппи, мои папа и мама громоздким концепциям  предпочитали незамысловатость праздности и распущенности. Из-за своего пренебрежения к уходу за внешностью и прежде всего к стрижке, родители часто были друг от друга неотличимы, особенно сзади. При контакте в анфас ситуацию спасала небритость отца, но этот ориентир далеко не всегда выручал меня в процессе опознания, потому что отец к щетине относился с отвращением, и, к моему большому сожалению, его мизерная дань гигиене, в первую очередь, заключалась в регулярном бритье. Мать не питала привязанности к юбкам, а от постоянного курения сигарет и папирос, содержимое которых не ограничивалось табаком, её голос сильно огрубел, уничтожив тем самым для меня ещё одну возможность легко отличать её от папы.
    Как уже упоминалось, дверь в бабкину комнату была открыта практически всегда, за исключением случаев коллективной декламации стихов. Родители же, напротив, предпочитали закрываться у себя и часто игнорировали мои попытки призвать их к выполнению своих обязанностей по воспитанию. Возможно, отец и мать просто не хотели, чтобы для меня раньше времени открылись подробности состава их сигарет и нетривиальной сексуальной жизни, а может, всё было гораздо проще – им не позволяло заняться мной изменённое состояние сознания. В детстве, да и вообще в жизни бывают моменты, которые не забываются. Эти моменты – ориентиры, по которым движется память во время ностальгических утешений и муссирования прошлых обид. Ещё люди нашего прошлого чем-то обязательно характерны и у этой характерности есть свой символ, почти флаг или опознавательный знак – какой-нибудь случай, связанный с этим человеком. Мои родители – не исключение, но в отличие от бабки с дедом, на их счету был всего один «якорный» случай. Однажды, когда я сидел напротив бабкиной комнаты и завороженно наблюдал за её перетеканием туда-обратно мимо дверного проёма под аккомпанемент готических строф, родительская дверь мощно распахнулась, и из неё вылетел отец. Застыв на миллисекунды, он рванул в комнату к бабке. Двигаясь какими-то невротическими рывками и потрясывая головой, его смазанная фигура пронеслась мимо меня, обдав ветром и запахом изощрённых курительных смесей. Ворвавшись в бабкину келью, он бросился ей в ноги и завыл сквозь слёзы: «Маамааа, сон нехорошыыый! ….» Бабка ни на мгновение, не выходя из образа, который в сущности уже давно перестал им быть, благословляющим жестом возложила руку на патлатую голову, хныкающего сына. Задержав ненадолго на нём высокопарно бесстрастный взгляд, она снова вернулась к чтению томика, который покоился у неё в свободной руке, сопящий, похрюкивающий отец потихоньку успокаивался под снизошедшей на него дланью. К несчастью я не умею рисовать, запечатлеть такой момент на холсте – обеспечить себе бессмертие. На какое-то время я застыл - искусство жизни притягивает, меня разбудил прозаический кашель, ворвался, как скрежет напильника в Лунную Сонату. Я повернулся на звук – из-за края стола, видневшегося в дверном проёме родительской комнаты, торчала нога матери в полуспущенном полосатом носке. Клубы расползавшегося из комнаты дыма создавали ощущение гротескного сна, нога немного подёргалась, очевидно, мать пыталась встать или хотя бы переменить позу – ей это не удалось, во всяком случае, с моей точки обзора так казалось, и она решила подать свой хриплый, неадекватный голос: «Ты куда свалил на хрен?! Там дети, закрой на хрен дверь!». «Дети» в тот день стали богаче на одно великое впечатление и воспоминание.
               
                4
    Пришло время перестать переводить стрелки и направление читательского взгляда, тем более что рассказ про меня скучным не будет. В обывательской среде принято думать, что ребёнок – это, своего рода, мамапап, проще говоря, существо, которое получилось в результате слияния двух других – сумма качеств отца и матери. Считается, что кому-то из родителей повезло больше, если его черты с наибольшей отчётливостью проявились в чаде – конечно попытка, продлить и преувеличить себя, что же ещё, банально, но оригинальничает, в основном в нашем мире, лишь вымысел. Эта точка зрения не лишена смысла, как и любой стереотип, она отчасти верна, но недостаточно верна для ранга истины. Когда я смотрю на себя в зеркало, то вижу что-то неуловимое, что-то такое, что роднит меня с моей семьёй – сходство, которое трудно обозначить – черты напоминающие разом обо всех моих родственниках и ни о ком конкретно. То же можно сказать и о моём внутреннем. Характер – в общем, семейный сплав, но почти до противоположности другой… Но лучше по порядку. Я не был воплощённой проблемой для своей семьи – тихий, замкнутый, но не до такой степени, чтобы не здороваться с соседями, мелкие проказы мои были достаточно безобидны, почти ни одной из моих детских шалостей не осталось у меня в памяти – так размытые картинки, слепленные из любопытства, страха и вины, маленькой, тихой вины, не из числа тех, что оставляют шрамы в душе и на заднице. Хотя можно сказать, что я сейчас немного лукавлю – проблема существовала, но не из тех, которые вписываются в стандартный реестр-список особенностей «трудных детей».
    Как-то раз мать выгуливала шестилетнего меня на дворовой детской площадке. Я ковырялся в песочнице, наслаждаясь тем, что вокруг не суетились другие дети – кроме меня на площадке был только один мальчик, использовавший свою лопатку для охоты за различными насекомыми, которым их отсутствие мозга порекомендовало подползти и подлететь поближе к глупому концу. Уверенный в том, что мальчишка вряд ли меня побеспокоит, поскольку увлечён процессом массового убийства, я сосредоточился на своём ковырянии в замысловатом ландшафте песочницы, воображая, что смотрю сверху на фантастическую пустыню, полную хитрых и зловещих восточных тайн. От фантазий меня разбудил идиотский детский смех из разряда тех, которые предвещают издевательства и грубые насмешки, я поднял голову – «мухобой», ощерившись, стоял надо мной со своим верным оружием, которое, явно зудело у него в руке. В процессе исследования «сказочной пустыни» я прорыл ход в одном из затвердевших «барханов», созерцание крохотной пещерки усиливало ощущение прикосновения к тайнам затерянных земель. Сие археологическое достижение не ускользнуло от моего деструктивно настроенного соседа по площадке, и он плотоядно поглядывал то на прорытый ход, то на меня. Отогнав от себя тревожные прогнозы, я продолжил изыскания, хотя и с меньшей вовлечённостью – настроиться на интимную фантазию нелегко, когда на тебя пялится кто-то с агрессивной лопаткой в руке. Копнув ещё пару раз, я начал разглядывать притягательную темноту песочной пещеры и уже готов был успокоиться, и укорениться в уверенности, что всему миру, всё-таки на меня плевать, как мой песочный, уютный фетиш исчез под неумолимой ногой агрессора. Мгновение я тупо рассматривал ногу в красном кроссовке с белыми полосками по бокам, затем поднял голову и увидел самодовольную рожу, беззубо ухмыляющуюся, в общем, крайне наглую. Маленький подонок смаковал мою утрату и, очевидно ждал реакции в виде надрывных рыданий и бегства под сень родительской заботы. Я помню этот момент очень чётко – всё то, что переживал, маленькую дырку в песке и её значимость для меня, и основное – мне почему-то казалось, что я понял мотивы мелкого Герострата – тупое желание разрушить, чтобы навредить, вызвать реакцию, простереть свою немощную властишку ещё на дюйм и мысленно на себя подрочить. Может, конечно, тогда в моей голове не было подобных выражений и определений, но по смыслу было что-то довольно близкое, это я могу сказать с точностью. Он стал мне понятен и я его ощутил… Как вторую личность, наравне с собственной – вот он идёт гулять, машет лопаткой, сбивая листья с кустов, мать чуть впереди, кошка перебежала дорогу – его чувства обострились, он некоторое время смотрит на то место, где в последний раз видел животное -  «А вдруг она ещё там?», заглядывает под куст – кошки нет, он с досадой бьёт по веткам лопаткой, его внимание опять начинает блуждать по пространству в поисках, новой игрушки, новой, занятной пытки, где живое существо интересно тем, что его свобода воли позволяет ему очень своеобразно реагировать на пинок или булыжник, пущенный в его сторону. В общем, рыдать я не стал и не убежал никуда, хотя нельзя сказать, что во мне не было страха, просто злости было больше – я поднялся, и резко выхватил лопатку из его левой руки, он явно не ожидал такого от тихони-«археолога», ему оставалось только стоять и ждать продолжения, ждать пришлось недолго. В следующую секунду возлюбленное оружие мелкого дебошира вышибло ему два молочных зуба, и оставило фингал во всю щеку, благо форма лопатки позволяет. Обидчик валялся и ревел рядом с моей поруганной фантазией, а я с трофеем в руке, стоял над ним героической статуей. Последующие события, очевидно, не так уж меня тронули и поэтому, несколько размыто припоминаются – разборки с родителями «красного кроссовка», наказание – неделю ложился спать раньше обычного и визит к психологу, который констатировал у меня нарушение коммуникативной сферы. Случай, в общем заурядный для развивающегося мальчишки, но для меня здесь притаился символизм, важный символизм, который раскрывается в полной мере только в моей последующей жизни…
               
                5   
    Дед умер, бабку похоронили через пару лет после него в нуарно-аскетичной манере – чёрный гроб, без религиозных атрибутов и излишеств, на груди – томик её стихов, немногочисленные фанатки, с готичными эпитафиями, часто собственного сочинения, в общем, по эмоциональному накалу всё оставалось на уровне бабкиной философии – тихой, но эпатажной, торжественной, но холодной. Утрата обоих путеводных родственников для меня не была слишком болезненной и дело не в возрасте и инфантилизме – стало проще искать себя и, изредка, находить. Мать с отцом, как всегда были заняты Великим Ничем, благо дед оставил нам после себя порядочно средств и мои родители могли без ущерба для себя презирать работающее большинство. Школьные годы мои прошли довольно нелепо, как и полагается им обычно проходить, из-за того, что человек в этом возрасте, как бы это сказать… фрагментарен. Причём в смысле и физическом и психологическом. Всё в человеке находится в этот период в развитии и часто в неравномерном. Представьте себе, что было бы, если бы зрелость внутреннего мира отображалась в величине и сформированности органов тела. Человек, который тащит за собой непропорционально большую правую ногу, коротко подпрыгивая на левой,  машет руками с мизерными ладонями и здоровущими, короткими пальцами и с трудом разговаривает, поскольку нижняя губа сильно проигрывает по размеру верхней – это подросток.  В сущности, с возрастом мало что меняется в людях - переставая быть школьниками, они не становятся образцами зрелости, рассудительности и гармоничности, но дети и подростки сильнее напоминают шаржи на самих себя, они просто ярче, чем то, что потом из них получается. Несмотря на сказанное о яркости детства я не буду сосредоточиваться здесь на своих школьных годах. Важное для меня в жизни началось во время учёбы в вузе, ну не считая похорон деда и победы над агрессором в песочнице. Дедуля был известен в научных кругах, и это помогло мне без особых усилий поступить в хороший вуз, на факультет экономики. По честности сказать, я не мечтал с детства стать экономистом, я вообще никем не мечтал стать. Мои мечты были достаточно далеки от реальности, чтоб не иметь возможности в ней реализоваться. Но есть два фактора, которые не обойти – необходимость заработка и влияние семьи. Причём семья здесь представляет собой некий опыт, полученный кем-то и когда-то, чьи-то достижения, на которые вам предстоит ориентироваться хотите вы того или нет – это всё работает, как чип у вас в мозгу – вы его не замечаете, но он своё дело знает и никогда не прекращает загаживать вам мозги. Экономика – это мой «выбор вопреки». Как уже стало, я надеюсь, понятно мои ближайшие родственники никогда не отличались особым прагматизмом. Дед достиг многого, конечно, в материальном плане, но этот случай из разряда – «так вышло» - его безумные выверты подпитывали работоспособность, за счёт контраста. На работе он ненавидел всё, но вкалывал до упора, чтобы Природа звала сильнее, и кайф от освобождения из цепей цивилизации пробирал до самых  душевных недр. Так вот, я решил во что бы то ни стало прервать нашу семейную тягу к отвлечённому безумию и презрению к суровым реалиям. Настойчиво и целеустремлённо вытравливал я из себя всё то, что, на мой взгляд, не относилось к необходимым в практической жизни вещам – поэзия и философия стали для меня сначала синонимами безделья и трусости, а потом и инфантильного идиотизма. Учась в университете, я написал множество статей, большинство в стол, изобличающих  многих известных любителей абстрактно мыслить и глубоко рифмовать, как тунеядцев, паразитов и агентов различных спецслужб, пытавшихся подорвать основы здоровых обществ, низвергнув их в пучину анархии и нигилизма. Мне очень нравилось писать подобное в то время. Бывало вечерами, находя особо удачный оборот, или аргумент я начинал самозабвенно хохотать, чувствуя свою железобетонную правоту и непогрешимость. Часто я представлял деда, которому доказывал всю никчёмность и глупость его «натурфилософии», воображал как он осознаёт сермяжную правду практической жизни и погружается в самоуничижение, обхватив руками голову. Я ходил на семинары, на которых учили достигать успеха и правильно вести бизнес-переговоры, там завёл множество знакомств с молодыми, энергичными людьми, полными честолюбивых замыслов в области сколачивания капитала – они мне казались цветом здорового общества и гарантией того, что наступит завтрашний день. Преподаватели меня любили, но иногда казалось, что им не по себе от моего рвения к развенчиванию идеалов «малахольных трутней» и «псевдоинтеллектуальных паразитов» - всего пара из большого числа эпитетов, которые я применял, чтобы обозначать своих ненавистных недругов. Я нравился не только преподавателям – женская половина нашего курса видела перспективу в моей энергичности, поэтому пару себе я нашёл достаточно быстро, после отсеивания менее привлекательных вариантов. Девушка моя, в общем, разделяла мои идеи, хотя, скорее всего, ей было не так важно какие идеи и с кем разделять. Иногда мне становилось немного грустно из-за того, что она не понимает с кем так близко общается, то чем я живу, для неё было, всего лишь импозантным украшением разговоров с подругами и хлипкими, но гарантиями безбедного завтра. Так или иначе, я отгонял эти мысли, как непрактичные и даже старался ей гордиться, как человеком, вполне разумно отсеивающим, ненужный ему балласт из чужих убеждений. Как и полагается радикальному студенту – у меня были странности, точнее одна странность. Раз в неделю, ближе к ночи я раздевался догола, надевал ремень с двумя табличками, закрывающими пикантные органы и места, скрывал лицо под компактным противогазом и отправлялся на пробежку. На обеих табличках красной краской было написано слово - «ПРАВДА». После рассказа, про моего достопочтенного деда, в принципе – чему тут удивляться. Патология семьи растёт и развивается, принимая всё новые формы, и я был тому ярчайшим примером, хотя в то время мне так не казалось. Совершая эти вылазки, я не мучился чувствами вины и стыда и даже не подозревал что здесь хоть что-то не так – я просто делал это и всё, так как делал практически всё остальное. «ПРАВДОЙ» для меня в то время был факт ничтожности человеческих грёз и т.н. «творческих прозрений», я симпатизировал тем, кто считал человека мешком с рефлексами и гормонами – поэтому таблички были на своих местах, а противогаз «защищал» меня от «газов» непрактичных помыслов плебса, онанирующего не несбыточное завтра. Параллели с дедом напрашиваются, естественно, сами собой, но я считал свои акции мощным аргументом в нашем споре. Он бежал от жизни, так я считал, моим кредо было – принимать всё как есть и ещё ухитряться получать от этого удовольствие и прибыль – я «хотел» цивилизацию и воспринимал её, как логичное продолжение природного начала, лучше которого и быть не могло.
    Странности странностями, но без происшествий во время моих ночных пробежек не обошлось. Пару раз я попадал в отделение к органам – меня принимали за террориста-смертника, потом разобравшись, что к чему, долго не могли решить, что же со мной делать. Но полиция, всё же – это далеко не поддатые представители низших слоёв, увидевшие во мне заплутавшего участника гей-парада. Всё это мне казалось вполне естественным препятствием на пути цельной личности в мире посредственности. Люди, конечно же, были не готовы воспринять правду о себе, да ещё в такой нетривиальной форме – я старался примириться с неизбежностью подобных испытаний во имя своей цели. Мои немногочисленные приятели, их было не так уж и много, несмотря на то, что я ревностно развивал у себя коммуникабельность – остальных знакомцев уже можно было записывать в конкуренты, знали про то, как их талантливый визави частенько проводит ночные часы, но у них это не вызывало особенных эмоций – для моего образа абсолютно естественно было бегать ночью голым в противогазе, эксклюзивным людям – эксклюзивные права. Человек с нестандартными способностями может нагадить под себя на званом обеде, где-нибудь в мэрии, и все только снисходительно улыбнутся, а некоторые ещё и сделают вид, что поняли скрытый смысл послания.
   

                6
    Студенческие годы прошли, я закончил университет с отличием, что было довольно предсказуемо. Этот период моей жизни был подобен какому-то сну или трансовому состоянию – я был опьянён своей уверенностью и все вокруг меня либо заражались ею, либо пасовали, трусливо убеждая себя в том, что я просто малолетний, избалованный выскочка и жизнь всё расставит по своим местам. Они были, конечно, правы, только их пророчества произрастали не из глубокого понимания ситуации, а из оскорблённого самолюбия посредственности. Но на тот момент меня мало интересовали и те и другие, особенно когда настало время выходить из теоретической тени на поле практической брани. Без особого труда, через пару месяцев после получения диплома, у меня получилось устроиться на работу в небольшую фирму, занимавшуюся реализацией пылесосов. В общем, это было представительство западного пылесосного магната, который продвигал здесь свою продукцию, им нужны были молодые, инициативные и малооплачиваемые – судя по всему, верховный босс решил просто прощупать территорию без критических вложений. Я с энтузиазмом принялся за дело – сидел на работе до девяти вечера, местная корпоративная культура вызывала во мне почти религиозные чувства. Я думал о контрактах всё время, уход мыслей «налево» рассматривал как недопустимый грех, поэтому повернул свой телевизор экраном к стене и почти намеренно разругался с девушкой, окончательно расчистив свой внутренний и внешний мир для цифр и слоганов. Результаты не заставили себя долго ждать – несколько сделок было заключено, начальство впечатлено, зарплата и статус повышены. Я вдохновился успехом и окончательно укоренился в правильности своего психопатичного подхода к работе. Два года прошли под знаком бизнес-аскетизма – я питался исключительно по системе каких-то монахов, ходил в спортзал, мало спал и избегал женщин. Контакты с информационным полем ограничил покупкой утренних газет и сводками с передовой делового мира, во сне ко мне как минимум раз в неделю приходили великие финансисты древности и делились сакральными знаниями. Всё это вполне меня устраивало, тем более что работоспособность росла по часам, стимулируя доход и уверенность в себе. Сослуживцы к концу второго года стали как-то странно на меня смотреть, я относил это на счёт заурядной зависти, тем более в вузе я уже пожинал плоды своих успехов в таком гонораре. Их косые взгляды только прибавляли мне рвения, до тех пор, пока я не стал понимать чем же всё таки привлёк их внимание на самом деле. Однажды в офисе ко мне подошла сотрудница с каким-то вопросом, я остановился и стал рассматривать бумаги, которые она мне протянула. Просмотрев содержание то ли отчёта, то ли каких-то документов, я уже собрался ей ответить, поднял глаза и увидел, что девушка как-то стушевалась. Подчинившись туманному предчувствию я обвёл офис взглядом и увидел, что большинство в комнате делает вид, будто ничего не случилось и слишком очевидно стараются не смотреть в мою сторону. Предчувствие номер два заставило меня проверить ширинку и, к сожалению, не обмануло – я забыл застегнуть брюки, но это лишь меньший недочёт – на мне не было трусов и, очевидно справив недавно нужду, я не только не заметил отсутствие фундаментального элемента одежды, но и халатно обошёлся со своим интимным аппаратом, в результате чего пространство чуть ниже замка было обмочено, а мои первичные половые признаки выставлены на обозрение и оценку окружающих коллег. Ну что тут сказать, стресс я, конечно, получил отменный и полдня просидел в служебном туалете, стараясь забыть кто я есть и зачем здесь нахожусь. Босса к счастью на месте не было, и меня пытались вызволить из кабинки только двое сердобольных сотрудников, которые наверняка, придя домой рассказывали домочадцам до чего довела работа хорошего человека, получив возможность выгодно выглядеть на фоне тронутого трудоголика. После инцидента я взял недельный отпуск, который мне дали без разговоров. Босс ничего не спрашивал и вообще старался на меня не смотреть, а я старался в этот момент сделать свою голову как можно более пустой.  Мой план на неделю был, в общем, предсказуем – прийти в себя и понять причины сбоя в системе, дабы заняться их устранением – верность прагматике не оставляла меня даже в таком критическом положении, я держался за неё, как за спасательный круг, вовсю надеясь на свою панацею. Оказавшись на неделю безработным, я ужесточил и без того суровую диету и добавил к упражнениям медитацию на цифрах текущего биржевого курса валют во время новостей финансового мира по каналу «Бизнес-Тон» (всё-таки я нашёл телеку применение) - это должно было помочь моему затуманенному рассудку, решил я, но пророк из меня оказался никудышный... Однажды во время медитации я погрузился в себя глубже, чем обычно, что меня сильно воодушевило (да, да – я достиг таких успехов, что мог оценивать процесс со стороны во время сеансов), казалось, что решение скоро придёт и продолжит мой путь к успеху – образы были яркими и убедительными – человек без лица протягивал мне дорогую ручку, за спиной у него развивался плащ, расписанный символами денежных знаков различных стран. Но вдруг незнакомец начал стремительно  отдаляться, словно его сдувало ветром прочь от меня или наоборот – я уносился от него с захватывающей дух скоростью – точно сказать было сложно, да это и не так важно – суть в том, что видение распадалось, уходило, а вместе с ним и надежда на торжество моего метода. И вот я возвратился в реальность. Сердце колотилось как звонок старого будильника,  с трудом пытаясь отдышаться, я заметил странную вещь – передо мной не было телевизора, хотя, как уже было сказано выше, мои медитации всегда проходили перед ним, и эта не была исключением. В следующий момент отсутствие телевизора уже не так пугало – я находился в прихожей, где его быть в принципе не могло, мало того - на мне не было одежды, я стоял, согнувшись пополам, прислонившись задом к входной двери, а в моё анальное отверстие впилась дверная ручка…
    Всю следующую ночь я пребывал в состоянии близком к шоку. Паника так и норовила поглотить, несмотря на все попытки разума призвать к дисциплине и спокойствию. В моменты относительного эмоционального затишья вспоминались различные техники из курсов личностной гармонии, которые я даже пытался применить, но дыхательные упражнения перешли в рыдания, а аутотренинг в поток неуклюжего мата. Утро я встретил, свернувшись на полу перед работающим телевизором, который хоть как-то обезболивал моё сознание, что ни на миг не переставало мучиться смысловыми тупиками, вопросами, тяжёлыми, как сизифов булыжник и ответами, рожи которых ржали надо мной с демоническим злорадством. Через какое-то время после восхода Солнца, я всё же решил выйти в мир и попытаться занять себя чем-нибудь тривиальным – к примеру сходить зачем-нибудь в магазин. Сборы заняли гораздо больше времени, чем обычно - голова была настолько загружена, что я с трудом ориентировался в собственной квартире. Наконец, собравшись, я подошёл к двери и застыл… Меня охватил какой-то, в общем, идиотский страх – казалось что все знают о моих сбоях (так я это называл, чтобы не придавать этим случаям характер тотального помешательства) и как только я выйду люди начнут  ржать надо мной, держась за животы и брызгая слюной, упиваясь моим фиаско и своим триумфом. Мне представлялся какой-то обобщённый образ злорадствующей общественности в виде противного толстяка в спортивных штанах и футболке, богато сдобренной следами неосторожного обращения с жирными продуктами, который извергал плотоядный, хрюкающий гогот, заставлявший вибрировать его пузо, и тыкал в мою сторону пальцем, пытаясь сквозь свою истерику произнести фразу «Ну ты и больной хрен!!». Несмотря на то, что общественность обрела в моём воображении такой нелицеприятный символ, её гипотетические насмешки сильно пугали меня и травмировали, до такой степени, что  пришлось приложить немалые усилия, чтобы выйти из квартиры. Но я всё же вышел и немедленно записал это себе в серьёзные достижения и значительные шаги в сторону восстановления. Замок щёлкнул – здравствуй реальность – царство спасительной прагматики!
   

                7
     Но щёлкнул не только мой замок – из соседней квартиры вышла соседка – одинокая женщина лет тридцати-сорока, я даже когда-то знал, как её зовут, но подобные подробности давно позабылись. Я поздоровался и уже собирался пройти мимо, когда она остановила меня фразой «Извините», что было довольно неожиданно и пугающе. Люди, с которыми у вас нет никаких общих дел, обращаются к вам, в основном, с вопросами, касающимися каких-то формальных обременительных обязательств, или для того, чтобы сообщить новость, которая вряд ли обрадует – так говорил мой опыт, и он был, на сей раз, прав. «К Вам приходила женщина, не застала Вас дома и позвонила мне. Сказала, что хозяйка квартиры Вашей, – соседка нервничала,  теребила ключи и боялась смотреть мне в глаза, в общем, демонстрировала синдром одинокой и не совсем молодой, близкой к тому, чтобы потерять надежду на замужество -  просила передать, что Вы задолжали за три месяца, а она не может дозвониться до Вас». Ступор стал для меня, за последнее время заурядным состоянием, пришёл черёд в очередной раз в него войти – задолжал за три месяца? Что за ерунда… С оплатой счетов было всегда всё в порядке, я не мог себе позволить быть непоследовательным в этом вопросе… Может какая-то ошибка? Нужно выяснить… «Эээ – соседка устала созерцать мой ступор – с Вами всё хорошо?» «Да – я опомнился – Извините, просто навалилось всего что-то» – подкрепив свои слова озабоченным почёсыванием головы, я поблагодарил женщину и направился к лифту – жизнь продолжается…
    В магазин я не пошёл, какие уж тут бытовые заботы, когда происходит подобное – почва уходила из-под ног, пространство грозило либо сжаться и придушить, либо разлететься и разорвать меня на мириады кричащих от безумия ничтожных неудачников. Дом за домом, переулок за переулком я удалялся в никуда, прокручивая снова и снова то, что произошло со мной за последнее время и меня почему-то больше всего беспокоили долги по квартплате. Не в плане грозящих трат, в этом не было никаких проблем – я просто был уверен, что платил за квартиру… Память рисовала отчётливые картинки со мной в главной роли, переводящим через банкомат деньги на карту хозяйки. Что же случилось? Да, и там был такой отвратный старикашка, стоял передо мной в очереди, мусолил какие-то свои убогие бумажонки с записями… Вечно перед банкоматами по полчаса торчат недоумки, для которых идти в ногу со временем, всё равно, что бежать наравне со скорым поездом. Надо позвонить хозяйке… В любом случае мысли эти меня не оставят до внесения ясности в вопрос. Я стал искать место где бы присесть – такой важный разговор не должен сорваться из-за банального волнения и перевозбуждения, нужно успокоиться, сидячее положение в этом первый помощник. Осмотревшись вокруг, я с удивлением осознал, что довольно далеко ушёл от дома, но  местность, к счастью, была знакомая и дорогу назад можно было найти без труда. Это меня ещё сильнее убедило поискать лавочку или что-то подобное – в таком состоянии не помешает немного расслабиться. В  доме мимо которого я проходил, была арка, я направился к ней, надеясь, что во дворах с лавками получше, чем со стороны улицы. Чутьё меня не подвело. В замкнутом дворе старого дома располагалась ветхая детская площадка с архаичными артефактами советской эпохи, очень поверхностно относившейся к эстетике оформления мест для детских игр – железная черепаха, голова которой представляла из себя шар с двумя вкрученными в него болтами на месте где должны быть глаза, панцирь - несколько металлических обручей, соединённых трубками, конструкция лап, также была бесхитростна – четыре трубки, торчащие из последнего панцирного обруча и на конце каждой – по половине от шаров-близнецов черепашьей головы. Рядом накренилось облезлое подобие маленькой шведской стенки, а над раздолбанной песочницей возвышался декадансом «гриб» со шляпкой, пострадавшей от коррозии и повзрослевших детей, хлебнувших лишнего. Живописно, конечно всё это и достойно внимания камеры Тарковского, но меня гораздо больше интересовали лавки – они здесь были, точнее она – на площадке, в паре метров от черепахи времён соцреализма. Лавкам положено быть занятыми, особенно тем, которые нужны, так было и в этот раз – двое лоботрясов сидели, воплощая праздность непростой и бесперспективной юности, своими анархичными позами и глазами полными заурядного «ничто». Когда встречаешь подобных всегда где-то по ту строну тихо звонит звонок, предупреждающий о возможном мордобое или ещё о чём похуже, но какие уж тут звонки. Я приближался, дворовый планктон, потихоньку начинал осознавать, что в реальности происходят какие-то перемены – чужак прямо по курсу. Об этом говорили вялые эпизодические взгляды и движения, в которых сквозила традиционная агрессия простейших организмов при встрече с чем-то новым. Эта лавка была мне очень нужна, ну просто так нужна, как бывает нужен туалет, когда позывы к опорожнению престают быть терпимыми. Необходимо было освободиться от сомнений прямо сейчас и здесь, либо моя прагматичная башка грозила лопнуть от нарастающей тревоги. И вот, наконец, я стою прямо перед  сонным любопытством двоих, в котором притаилось первобытное желание проломить череп любому, кто не похож на твоих корешей: «Ребят… Мне надо позвонить, срочно, ээ, присесть хочу, устал очень» -,говоря это рука с телефоном, как-то сама тянулась вперёд, словно я протягивал билет контролёру, типа «Вот посмотрите – телефон у меня, позвонить надо на самом деле». Ближайший ко мне, по всей видимости авторитетный для второго осклабился «Да ты чё, дядь? Мы тут сидим, бля – он развёл руками и посмотрел на дружбана, ища поддержки – А те, типа, надо позвонить с лавки нашей. Мошт те ещё чё нужно?» - он заржал и снова посмотрел на своего соседа, который тоже решил немного потрястись в осторожном гоготе, стараясь, одновременно, не потерять бдительность. Нельзя сказать, что я этого не предвидел, но всё равно опешил – некоторое время в голове было также пусто, как и в глазах моих собеседников. К жизни меня вернуло выражение лица «авторитета» - оно радикально поменялось – дворовая нечисть, из сонного моллюска превратилась в хищника, учуявшего добычу, которому тупость отнюдь не мешала быть опасным. «Дядь, ты оглох што-ль?» - его рот был приоткрыт, как у классического олигофрена, что означало невербальную угрозу, я, к своему удивлению не собирался отступать. «Ребят, ну я понимаю, это как-то звучит…», «Какая у тя труба?» - прервал он мою исповедь. «Что?» - я не был дворовым ребёнком и не привык пользоваться сленгом, хотя, может быть просто волновался… «Телефон покажи, «Чо»» - да, слишком занят проблемами с головой, чтобы реагировать на жизнь, но всё же до меня дошёл скрытый смысл послания… «Зачем это? Ребят, просто позвонить надо ж…», «Давай телефон, бля, ты в моём районе, мудак. Понял-не?» - стандартная сцена… Хотя не совсем, конечно – люди не каждый день и уж точно не везде сходят с ума по скамейкам, чтобы позвонить и узнать о возможных провалах в памяти, но в целом в ситуации было что-то классическое – незлобивый представитель культурных и образованных в согбенной, просящей позе, а напротив тупые и недружелюбные, грозящие поиметь его собственность… Несмотря на предсказуемый исход моей попытки здесь присесть, я всё же был шокирован… Нет, не так – я потихоньку начинал беситься, гнев окатил меня сразу после того, как гопник потребовал телефон и продолжал нарастать, вроде бы ничего в такой реакции не было необычного или ненормального – но я почему-то ощутил некую чужеродность этого гнева, словно злился не я, а кто-то кто может заставить меня что-то совершить помимо воли. Двое с лавки ожидали моего ответа, напряжение пухло, как нарыв, а я пытался остановить зверя, рвущегося вовне, который в последний раз приходил ко мне лет двадцать назад, чтобы покарать агрессора на детской площадке. «Ты, бля, оглох?» - после этих слов «авторитетного» подонка всё переменилось окончательно, в полном смысле слова. Чаша переполнилась, мысли закончились – начались поступки. Я выхватил из правого кармана брюк телефон, предварительно покрепче сжав его в кулаке, и саданул им парню по уху. Он охнул, отшатнулся, но не упал, попытался прикрыть рукой потерпевшее место, видно был в частичном шоке. Я не дал ему посмаковать первую боль - схватил обеими руками за волосы на затылке и силой рванул на себя и вниз, а там его нос встретился с моим коленом. Хныча и хрюкая, он повалился на землю, закрывая руками окровавленное лицо, видно нос был сломан и про ухо поганец позабыл, хотя оно тоже порядочно кровоточило. Внезапно вспомнив про второго я резко собрался, готовясь отражать атаку, но того даже не было на прежнем месте. Увлёкшись основным, я упустил момент бегства «шестёрки», он был уже шагах в десяти по направлению к арке, через которую я сам вошёл во двор – придурок бежал, нервно оглядываясь, его дешёвая ветровка болталась из стороны в сторону, парень видно напортачил с размером. «Псих ****ый! Ссука, ёб!» - орал он, борясь с одышкой обосравшегося курильщика. Пронаблюдав за тем как приятель, булькающего у меня под ногами «пахана» скрылся за углом арки, я огляделся вокруг, как будто только что здесь очутился – всё действительно казалось каким-то обновлённым, словно я снял очки с матовыми стёклами или чем-то волшебным промыл глаза. Только мир не предстал чудом в своей чёткости, реальность открылась мне, я открылся себе и ещё до конца не понимал всего, что произошло, но уже знал, что преображение, хоть и чудесное, не гарантировало, что тыква станет каретой, а скорее наоборот… Я присел на отвоёванную скамейку, и начал разглядывать поверженного противника – он лежал спиной ко мне, всё также закрывая руками разбитое лицо. То ли страх его сковал, то ли боль – он лежал, не пытаясь встать, грязный, тупой, в дешёвых китайских шмотках. У меня не было жалости к нему, я его всё также ненавидел, как ненавидели с детства представителей враждебного племени – мразей по другую сторону, рождающихся и живущих в вонючем подобии ада, для того чтобы гадить, жрать и портить тебе жизнь. Я сильно пнул его ногой по почкам и после того как он закончил матерно выть, предложил ему ретироваться: «Пошёл вон отсюда!». Поворочавшись несколько секунд, отморозок начал осторожно подниматься, всё ещё опасаясь – его роль поменялась в очередной раз, теперь передо мной ковырялась в пыли поджавшая хвост гиена, готовая лизать мне ботинки, жалостливо заглядывая в глаза, лишь бы не получить ещё. «Пошёл вон, сказал!» - для убедительности я отвесил ему лёгкий пинок под зад, он понял намёк и заторопился. Поднявшись поруганный «авторитет» суетливо заковылял по направлению к арке, он был жалок в грязных штанах и куртке, которые даже не пробовал отряхнуть. Я проводил его взглядом, как и первого, спасшегося бегством, потом откинулся на спинку лавочки, чтобы немного побыть в пустоте – в такие периоды, как раз её очень часто не хватает.
    Дом нависал надо мной саркофагом без крышки. Нельзя сказать, что это был двор-колодец, ну если и колодец то очень широкий – размером где-то в половину футбольного поля, в нём не было того уюта, какой мне внушали те дворы-колодцы в которых я бывал – маленькие казематики, тёмные и сырые с обязательной помойкой в углу. Здесь вместо уюта была безжизненность и угрюмость с примесью чьей-то мегаломании, которая свойственна большим зданиям советской эпохи. Небо манило к себе, казалось стены серой громадины ему противоречат, нужно было в них вгрызаться заскорузлыми  ногтями, потеть и кровоточить, чтобы добраться до верха, до света… Окна чернели, как бойницы для вертухаев, которые положили свои нелепые жизни на заточку стрел, предназначенных нам – тем, кто внизу живёт и подыхает с мыслью о том, чего никогда не знал и, может быть, узнать даже  не пытался…
     Я вспомнил про первоначальную цель моего прихода сюда, пощупал карман в поисках телефона, ухмыльнулся – конечно, он же использовался, как кастет, где-то валяется. Поискал глазами вокруг – вот он, похоже, его переехал автобус или поезд… «И откуда взялось столько силы в руках?» - да… Валяется в песке кучка микросхем, хозяйке не позвонить – парню нос сломал, скамейку захватил, теперь можно уходить, хе-хе. Железная черепаха, олицетворяя постсоветский стимпанк, тупо, пялилась на меня своими болтами.  Людям, которые проведут ранние годы в играх на таких психоделических площадках, не странно будет гонять тараканов на ободранных стенах муниципальных больниц и спать по очереди в камерах загаженных тюрем. Детская площадка… Опять она, как много лет назад – традиционное место торжества моего демона, место телесного и морального триумфа – покруче бонусов на работе и угаданных биржевых сводок. Только в тот раз ничего особенно не поменялось – просто утвердил себя, вызвал немного опасений у родителей, сходил к «специалисту»… Сегодня всё не так, детство позади…
    День не задался, вроде бы и сил-то остаться не должно было, но домой я зашагал в бодром, почти задорном темпе. Оставив позади мёртвый дом и кровавые сопли дворового дегенерата, я возвращался по тому же пути, но уже не был прежним. Пружинил от асфальта, пахнущего городом, пыльными, усталыми жизнями, глупую рекламу разглядывал и веселился, усмехался её цветам и кислотным шуткам. Машины коптили и шумели, люди протекали, пробегали мимо, не оставляя и следа во мне, только фон для моего портрета, всё в этом… Всё в этих серых, одинаковых домах с маленькими окнами, где ткут надежды, как на мануфактурах, а потом просаживают всё что нажили и тускло так, никчемно… В этом красота – эстетика ущербности, зло – трамплин для художника, чтобы в пропасть нырять, для деда моего… Деда голого, необузданного, одержимого так, что голова болела и между ног зуд перманентный… Дед – гроза разума и белок… А я – герой песочниц…
   

                8
    Вот и дом приближается мой, неумолимо ползёт навстречу. Эйфория понемногу начала спадать, наступает время последующих решений и мне, как никогда, хочется броситься под колёса и пинки завтрашнего дня. Жил я тут довольно давно и не помню точно сколько, только в тот день надо мной нависала другая многоэтажка, и вернулся я в другую квартиру, которая даже пахла не так как утром. Вошёл, закрыл за собой дверь и остановился в прихожей. Включил свет – да, так и есть – холод чужого жилища, впереди коридор тёмный и незнакомый, свет из окон комнаты и кухни манил совершить экскурсию в жизнь этого некто. Я – посетитель музея-квартиры заурядного дельца с амбициями – вот его кухня аскетичная до нищеты, комната, которую не назовёшь обжитой, с её голыми стенами, односпальной кроватью и громадным телевизором, который царствовал здесь, напоминая техногенного ослепшего циклопа. Присел на кровать – жёсткая. Ну да, она тоже была частью проекта по закалке здравого смысла, в нём не было места человеческим кроватям и домашнему уюту. Хотя это не значит, что появилась потребность во всём этом, просто мне стало жаль себя, как бывает жаль того, кто всю жизнь провёл в фантастическом мире, где никогда не кончается зима, и снимал тяжёлую шубу, только вернувшись в убогую халупу из чёрного леса, в котором деревья трещат от холода, вымаливая тепло у безразличных богов.
    Надо было позвонить, хотя первоначальные цели уже были неактуальны – не было для меня теперь секретов, не было тумана и страха неизвестности. Всё почти как на ладони, почти… Хотя бы ради того, чтобы разбитая харя гопника не была напрасно разбита я искал телефон в холодной, чужой квартире и к тому же движение-жизнь, нужно продолжать иначе придёт скука и проест дыру в мозгах, а это, знаете ли, грустно.
- Алло – я нашёл телефон
– Да, здравствуйте – по ту сторону звучал заурядный голос некой женщины, которая, судя по тону, давно дожидалась возможности высказать мне претензии - Вы знаете – продрожала она, не хотела видно потерять стабильного, обеспеченного постояльца – Всему есть предел. Я пыталась до Вас дозвониться, приходила даже, хотя не беспокоить всегда старалась – сглотнула – трудно даётся бытовой риск – Вы за три месяца задолжали…
-А… - я поковырял в носу, она ждала – Я знаю. И что? – вообще люди привыкли считать, что живут в обществе разумных существ, где не задают подобных вопросов в таких ситуациях. Этим мы слабы, в этом глупость и самоуверенность и, в общем, незрелость.
-Что значит «что»?! – ну вот, когда край тут и правда – Мне мои деньги нужны. Знаете, я о Вас другого мнения была, перестаньте мне голову морочить и верните то, что должны. И прошу Вас освободить площадь…
-Заткнись – я сказал это спокойно, но подействовало безотказно – её как будто поддых ударили – Денег не получишь – тут я вспомнил, что в кармане брюк есть пачка сигарет,  и зажигалка – купил только что, хотя никогда не курил – самое время начать, устроился поудобнее и затянулся от души, пока хозяйка старалась привести в чувство отвисшую челюсть – И квартирка твоя, в общем мне подходит. Знаешь, сейчас с доступным жильём не так всё хорошо… У тебя ж нет наследников прямых? – в ответ прерывистое дыхание и какие-то междометия – Перестань квакать – хороша сигаретка! – Я тут подумал – грохну тебя, а там глядишь по нужным каналам, и квартирка ко мне прикатится. Жди гостей, в общем – я круто положил трубку, выпустил облако дыма и затрясся в злодейском смехе. Тётка, наверняка в себя сейчас прийти не может – вдруг респектабельный и положительный почти во всех отношениях ведёт себя, как оторванный от общественных моралей криминальный элемент.
    Походив ещё немного по квартире, подышав запахом прошлого, которое, впрочем, кроме эстетического чувства ничего во мне не пробуждало, я начал готовиться к приходу гостей, ведь именно мне придётся их принимать, а не напуганной хозяйке. В одном из непопулярных ящиков письменного стола лежал пистолет – ПМ с обоймой, набитой холостыми, прикупил его недавно через знакомого по институту, с деньгами всё оказалось довольно просто, тем более, я был не особенно разборчив и скорее всего, этот аппарат уже где-то использовали. Взвесил его в руке, рассмотрел – власть и сила в маленьком куске железа, такие вещи без внимания не остаются, без внимания тех, чьего прихода мне теперь не избежать. Я пригнулся, словно мне грозило обнаружение противником, перебежал к ближайшему дверному проёму, прислонился спиной к стене, держа пистолет на уровне плеча стволом вверх. Теперь предстояло выглянуть в коридор, хе-хе, непростая задача, там недалеко наверняка проходит маршрут патруля. Ну, выбор невелик, придётся рисковать. Оп! Выглянул и сразу назад. Вроде бы в пределах видимости никого… Так, надо выдвигаться, моя цель – спальня, а до неё не так близко, как хотелось бы. Коридор – единственный вариант, обход невозможен, это всё усложняет. Во-первых, могут засечь, во-вторых, могут засечь, потому что середина коридора освещена – там другой дверной проём, ведущий в гостиную. Да проштрафился, надо было закрыть жалюзи и избавить себя от проблем, теперь поздно, времени не осталось – каждая секунда дорога. Переместился к границе освещённого участка – вот он – Рубикон! Нужно осторожнее, но в то же время не переборщить – стремительно и тихо, как мангуст! Ха! Вот и всё – я на другой стороне, слева мелькнул квадрат окна, момент – и триумф! Теперь осталось что попроще, но нельзя позволить самонадеянности похоронить успех, всегда сохранять бдительность – рецепт на все времена. Пистолет слегка наклонил вперёд, нужно быть готовым применить силу на последнем рубеже, дожать, если потребуется, методом Рэмбо. Как же всё-таки приятно быть вооружённым! Настоящий мужик должен быть вооружён, должен быть опасен – потенциальный насильник и убийца вдвойне, да что там – втройне мужественнее этих бесхребетных пацифистов. Вот дед мой, скажете, без оружия был? Нееет. Его ствол всегда при нём находился взведённый, готовый к атаке, готовый расстрелять ханжество и заблуждение, причём не фригидным теоретизированием, а показательным актом жизни! Струёй первозданности! Я явно достоин своего деда! Во всяком случае, в данный момент. Вот я крадусь, проскальзываю, просачиваюсь, минуя полосы света от прожекторов и пытливые взгляды патрульных, приоткрываю дверь в спальню, предвкушая завершение важного этапа операции, триумфальное завершение. В комнате светло, но опасаться уже нечего – здесь мне ничего не грозит, можно расслабиться. Прислонился к стене, перевёл дух, попутно ощущая гордость за себя – всё же потенциал частично раскрыл! Не дал ложному «Я» зарыть в землю таланты и достоинства, не прогнулся под диктатом конвейерных истин!  Даже позволил себе тихо торжествующе рассмеяться, может не совсем разумное решение, ну что ж… Такие уж мы – неординары!  Так, теперь за дело. Открываю шкаф – и вот то самое, зачем я здесь, точнее тот самый, а именно - белый плюшевый медведь, довольно большой, но вид жалкий у него какой-то, как всё равно обделался. Понял он, что час его пробил! Пробил! Направив ствол медведю в морду, я схватил его за торчащее, мягкое ухо и потащил наружу. «Молчи, уродец!» - припугнуть надо, чтоб не расслаблялся, всё-таки ситуация стрессовая, может и заорать. Вытащил, придушил его сзади левой рукой, пистолет к виску – «Не дёргайся, а то ватные мозги свои придётся по всей комнате собирать». Вроде немного обмяк, варианты с сопротивлением пресечены, главное показать силу, испугать, раздавить личность, а уж где нет личности, там всё как надо. Мягко подкрался к двери с заложником, теперь так просто не возьмёте! Выглянул – ожидаемо – патрули исчезли! Я это предполагал! Передислокация, понижен уровень боеготовности – гораздо проще, когда враг тебя недооценивает, когда думает, что ты слаб и неопасен. Теперь отход облегчён, противник сам создал мне пути к отступлению, расчистил их, осталось только не разбазарить его подарки, использовать их как можно эффективнее! Света из гостиной можно не опасаться – патрули сняты, но всё же перемещаюсь пригнувшись, прижимая медведя к груди и иногда потыкивая его пистолетом в бок. Передохнул перед прихожей – для последнего, решающего рывка нужно быть готовым основательно. Главное не допустить пораженческих мыслей, малодушия, ведь уже столько пройдено, хаос отступает перед неумолимым порядком – шаг за шагом я приближаюсь к тайным дверям, которые раскрою настежь, как никто другой до меня, даже дед. Куда там бабке с её малахольной эстетикой – встречайте внука! Встречайте, дети канабиса, Let it Be!  И… Звонок! Звонок в дверь… Пришли, решили взять меня на выходе. Коварство! Но! Медведь у меня… У меня! Я всё предусмотрел, иначе, зачем мне заложник? Ещё звонок. Длинный, как сирена, пронзительный. Надо узнать сколько их и какие войска, оценить угрозу - хорошая разведка не помешает. Подкрался к двери, стараясь не шуметь, медведя пихаю дулом в бок. Так, в глазок посмотрел – двое в синем, эм, полиция. Не особо крупные… Может переодеты? А за спиной штурмовые винтовки и на поясе гранаты с газом? Всё в руках моего профессионализма, выучки и интуиции. Один размахнулся и начал долбить в дверь, я отшатнулся – нервишки шалят. «Мы знаем что Вы здесь, открывайте!» - и опять долбит. Очевидно, случился прокол, вот что значит долгое время не был в «поле». Посмотрел в глазок – они заметили. Не особо выдающееся достижение, но быть может это всё-таки спецназ в форме полицейских? Ладно… прислонился спиной к двери, потихоньку сполз. Пока дело не дошло до гранатомётов, можно себе позволить здесь находиться, тем более, лучше слышать, о чём они говорят и нет ли подкрепления. Однообразие закончилось почти сразу после того, как я засел на позиции - «Господин N, мы будем вынуждены выбить дверь, если Вы не откроете!» - тут медведь зашевелился, я буркнул на него и несильно приложил рукоятью пистолета по голове. Подолбив ещё немного, полицейские начали о чём-то переговариваться, потом заскрежетала рация. Я толком не расслышал содержания сеанса связи, но ясно было, что отчаявшись до меня достучаться, они решили вызвать подмогу, которая, наверняка способна на большее в плане выкуривания затворников из чужих квартир. Что и требовалось доказать… :
    - Эй, там за дверью! – надо форсировать – У меня тут заложник – я дёрнул медведя – Так что либо я выйду и спокойно уеду, либо, на хрен, пришью его у вас на глазах! За дверью зашевелились.
- Ээ, Вы не нервничайте… - молодой мент мандражировал, вдруг придётся отвечать за невинные кишки, висящие на стенах – Мы сейчас свяжемся с командованием и обо всём договоримся.
- Давай связывайся, но время - нервы, понятно?! Машину мне к выходу и чемодан денег! Давай докладывай! – рация снова заскрежетала, но уже явно была дальше от двери, чем в прошлый раз – пошёл подальше, чтобы я не слышал, второй наверняка остался здесь.
- Машину и чемодан, он слышал требования?!
- Ээ, да, конечно, всё в порядке – второй ещё трусливее первого, ждёт не дождётся, наверное, пока ответственность перейдёт к тем, кому больше платят. Через минуту послышались шаги – один человек, пока ещё не взвод.
- Сейчас с Вами свяжется уполномоченный, эм, представитель – это вернулся первый.
- На телефон пусть не звонит, я на балкон выйду, понял меня?
- Дда, я сейчас поставлю в известность – в этот раз рация заскрежетала за дверью - знает, придурок, что время дорого, некогда за угол бегать, папе названивать.
- Подозреваемый выйдет на балкон для переговоров… Так точно… Эм, через пару минут прибудет уполномоченный, я сообщу Вам. – ну вот, пара минут… Я откинул голову, закрыл глаза, пара минут… Минут… А потом вторжение и неравное противостояние… Обыденное сборище в серых мундирах, которому не привыкать к самому себе и этому дню, от которого несёт бензином и почти укрощённым потом маленьких, но многочисленных трудящихся. 
    А где-то небо наверное синее такое, что глаза режет, сливается с морем на горизонте. А море шумит, искрится и пахнет пиратами в красных банданах… Абордажами и залпами пушечными, криками звериными «Чшёрт подери, каррамба!!» - и абордажную саблю в пузо  «Нна!!» -  брызги пота и крови, осколки судеб и душ, любви и горя в разные стороны. А потом «Ррррома на палубу!!!» - посреди тел искорёженных, волчья победа, волчья жизнь… В охапку друзей и ****ей, лица которых и не вспомнишь через пару недель, а может они останутся в памяти твоей растерявшими головы и конечности, жизни свои, в игре заведомо обречённой – глотаешь кувшинами, жрёшь руками потными с которых кровь уже не смоешь никогда. За бортом море – колосс, чуждая среда, там в недрах ад, который тебя ждёт, как настоящий дом, черти уже вокруг сковороды твоей хороводы водят. А в глазах страсть… Аж до бешенства, до жил толстых на шее, до хруста костей – страсть к жизни. Каждый день как половой акт с ней самой, о которой крысы сухопутные только по книжкам знают, а в конце оргазм – вой волчий от ножа уже в твоём брюхе, хриплый, надрывный от табака дешёвого и пойла из портовых кабаков. И в вое этом отчаяние и счастье, безысходность и надежда – никакая шлюха не подарит тебе такой оргазм, какой может подарить смерть – она порочнее и искуснее всех. Сижу, думаю обо всём этом у двери с медведем плюшевым на руках, в подъезде два трусливых мента шуршат, нервно перебирают скучные варианты развития событий в своих девственных хранилищах лобных и прочих долей и вдруг смех меня пробрал. Сначала хехекал отрывисто, а потом как накатило – ржу во весь голос и даже не собираюсь причину понять. Полицейские насторожились, притихли сначала, а потом видно стали судорожно ворочать своим скудным потенциалом, чтобы решить, как им на всё это реагировать – переговариваются, волнуются. Я представил их неуставные растерянные рожи и меня ещё сильнее разобрало. Смех перешёл в припадок – я катался по полу с медведем и пистолетом, разбрызгивая слюни и сопли, голова болела, было такое ощущение, что задохнусь, но остановиться не мог. Под конец приступа я мог только лежать и блеять, как ишак, немного покачиваясь из стороны в сторону, нежно обнимая плюшевую жертву.
                9
    Выйдя на балкон, я пригнулся, прокрался к парапету и стал прислушиваться. Во дворе суетились – говор возбуждённый, шелест шагов, щёлкнула пара автомобильных дверей, наверняка зеваки собрались и полицейских пару нарядов. Небо постепенно приобретало томный вид – вечерело.  Днём было довольно жарко, а я вообще-то жару не очень как-то, сейчас – то, что надо. Подходящее время дня для кульминации операции – голова работает в рациональном ключе, без ослабляющих хватку лучей навязчивого светила – надо форсировать… Передохнул минуту и вперёд…
- Эй там внизу! Без глупостей и ментовских финтов! У меня заложник! – я осторожно высунул полголовы медведя из-за парапета и чуть-чуть потряс им, чтобы был виден испуг жертвы, и у противника не появилось сомнений в нашей искренности. Ждать ответа долго не пришлось – мегафон загромыхал, как только стало понятно, что настала его очередь:
- С Вами говорит NNN. Предлагаю сложить оружие и сдаться! Отпустите заложника и выходите с поднятыми руками, сотрудничество зачтётся Вам, как смягчающее! От негодования я даже чуть-чуть приподнялся – «смягчающее»! Это ж надо! Но вовремя остановился, вспомнив о долге и, в во-вторую очередь об опасности:
- Да ты, мент, глухой?! У меня заложник говорю тебе!! Убью его, если требования не выполните! Требования, понятно?! Убью! – приходилось стараться кричать как можно громче, всё-таки пятый этаж не первый и мегафон я не приготовил (надо бы в следующий раз повнимательней быть), от нервного напряжения крик давался ещё труднее, казалось связки порвутся или расплавятся. Следующая реплика с той стороны последовала не так быстро, совещались, очевидно:
-Выдвигайте требования! – хе-хе, обосрались пешки заурядные!
-Мешок денег и машину - это второе! А первое… Эээ… Хочу чтобы приехал, ммм, начальник милиции этого района! Понятно?! Начальник ваш хренов!! Поговорить с ним надо мне! – последняя «е» получилась как-то по куриному, дал петуха со стресса, надо реабилитироваться. Отдышался немного – Если в течение получаса не приедет, мозги будете собирать по двору!! – вот это побрутальнее! Снова пауза:
-Покажите заложника для начала, мы хотим удостовериться, что с ним всё в порядке!
-Ты и слепой ещё??! Только что показывал, хватит с вас, профи доморощенные!
    Видно что-то у них не срасталось в голове, боялись что-ли проколоться – затихли, пауза длилась дольше обычного. Я чувствовал себя увереннее, казалось, почти всё удалось, ещё чуть-чуть и противник будет посрамлён, мой профессионализм восторжествует. Но ликовать рано, слишком многое пройдено и провалиться сейчас вдвое обидно будет, как тогда перед дверью в спальню.
-Ну что притихли?! Где начальник?! Время тикает!
-Я здесь, ээ, я – начальник районного отделения! Слушаю Ваши требования и прошу показать заложника ещё раз!
    Начальник? Здесь? Может такой тактический ход? Хотя с другой стороны… Надо рассмотреть их… Но чтобы незаметно, ведь снайперы могут на крышах сидеть, ждать пока я потеряю бдительность, на мгновение выйду из пазов системы, выверенной, как атомные часы. Так… Балкон… Под парапетом щель, если прилечь, то обзор гарантирован. Интересно, зачем щель здесь? Вентиляция? Да тут и так герметичности маловато. Щель, щель… По длине всего балкона щель эта… А! Экономия! Да, экономия средств для помощи больным и обездоленным, обездоленно-больным, ну, в общем, тем, кто слаб и нищ – пролетариям, заложившим в фундамент будущей счастливой жизни свои конечности, лёгкие и конечно же сердца – куда ж без них.
 Так, вот они… Стоят – две машины патрульные, старые какие-то, облезлые. А! Очевидно танковый взвод в засаде, также, как и спецподразделения, интуиция в нашем деле не последняя вещь! Один с мегафоном, который громыхал тут со мной. Таак… Похож на начальника – пузатый. Наверное, с самого начала раскрываться не хотел, чтобы народ не пугать. Хотели меня обставить! Тумана напустили! Типа, здесь только пешки рядовые! Но я-то не тот, кого так просто и можно! Вот он ты, главарь местных оккупантов!
-Эй, начальник! Слышишь меня?
-Слушаю.
-Первое требование моё… Второе начали выполнять? Машина где с мешком?
-Уже в пути. Покажите заложника!
-Он в шоке, понял меня?! В шоке он! – в горле пересохло, вечер уже не вдохновлял, казалось будущая ночь для меня, наказание, кара. Люди внизу – посланники низших миров, пришли сюда, чтобы утащить меня к себе в помойную яму – их родину. Через мегафон он далеко вонял, пах, как труп, как кульминация вони, как моё предназначение – Первое требование слушай! Снимай штаны с трусами, отклячь задницу и квакай, понял меня?! – в шоке был теперь не только медведь – Что молчишь?! Это моё требование и знай, я всё вижу, не пытайся мухлевать! Задницей повернись к подчинённым, а не ко мне, ошибёшься – пристрелю потерпевшего!
-Эмм, покажите заложника, мы должны убедиться…
-Щас убедишься!! Щас в его кишках убедишься!! Выполняй! – толстый мент в который раз посмотрел на своих сотрудников, хотя знал, что штаны должен снять именно он, он, а не кто-то из них –они ещё до этого не дослужились.
-Второе требование… - начальник явно тянул время, не спешил обнажаться, видно рассчитывает отделаться бумажками и дешёвой тачкой.
-Терпение испытываешь?! Достал ты меня!! – я чувствовал, что выхожу из себя, голова пылала, ярость возилась в мышцах, и уже почти было плевать на успех миссии, прислонившись спиной к парапету, предпринял попытку расслабиться. Но что-то внутри, очевидно, было против отдыха. Медведь трясся в руке, я поковырял ему глаз стволом, потом второй, инерция взяла своё – с балкона полетела оторванная медвежья рука – Получи, твоя работа!! – во двор въехал ещё один автомобиль, очевидно большой, так показалось по звуку двигателя, посмотрел – начали выскакивать бойцы в шлемах. А! К штурму готовятся и не стесняются – Ну что, я думаю, всё и всем понятно?! Жопа твоя важнее чьей-то жизни! – приставив пистолет к виску медведя, я последний раз взглянул ему в глаза – вот так и погибают случайные жертвы разборок, между основными действующими лицами. Бах! Медведь с холостой пулей в виске полетел с балкона вслед за своей рукой. Теперь козырей нет, скоро вломятся и всему конец, надо приготовиться встретить врага лицом к лицу в подобающей форме.
    Перебравшись на корточках с балкона в комнату, я быстро прокрутил в голове последовательность необходимых действий – всё должно получиться, должен всё успеть, если не совсем ещё спёкся. В одном из верхних шкафов стенки лежала моя экипировка для ночных пробежек – противогаз и таблички. Взял! Теперь быстро переодеться – вот, а тебе ж слабо с голой жопой, толстый прихлебатель системы! Противогаз чуть непривычно надевать было, времени прошло немало, но в то же время приятно – так наверное, надевали шлемы наши предки перед решающим боем! Священнодействие – облачение воина в доспехи! И ещё… Ещё преемственность, наследие прошлого во мне, прошлого великого и малого… Дед сквозь кусты, через бурелом навстречу биологии и судьбе! Бабка в исступлении – «И тёмный образ твой в тенях, ночную песню шепчет морю!». Отец с матерью, источающие детскую свободу и запах разномастных растаманских достижений! А за ними полчища предков, ветрами не согнутых, огнём не сожжённых, неразличимых, но ярких, основательных, как монумент – строем, но не толпой, вместе, но каждый по-своему, идут, шагают, но не маршируют. А вот и вы! Термиты несчастные! Шум, грохот, топот, команды. Получи вражина, получи! Куда вам до меня, куда?! Миссия невыполнима, была всегда и останется, но жму на курок, жму-бах! Бах! Вот он гангстерс парадайз, мать его туда-сюда! Прячьтесь, покуда маслину не словили! Укрытие сменил, патроны надо беречь, но для себя оставлять не буду, не бу…


                10
    Голова… Как тысячи комаров пищат, уже в гул превратился писк, в гул навязчивый, тяжёлый, таким можно с ума свести. С ума… Усталого, вялого. Тянется он, липкий, чем дальше, тем длиннее, мягче, уже почти в слизь превратился. Я весь в уме своём – пытаюсь оторвать, да не выходит. Так один раз в детстве тесто пристало, аж взбесило меня…   Круги, пятна разноцветные, глаза открыты или нет, не пойму. Яблоки какие-то или мячи… Смазано… Пытался открыть, но вот получилось ли… Сверло в висок вставил кто-то и вибрации по всему черепу, скоро просверлят, хоть дырка будет – проветрить мозги, а то затухли там небось уже, вспотели и не раз… Руками не могу двигать – силы есть, вроде, а двигать не могу – вязки… На вязки положили, двигаться пытаюсь – казённая кровать скрипит и руками трубки металлические схватить могу. Подо мной простыня, жёсткая как наждак, чужая, холодная, хоть пролежи год на ней теплее не станет. Звуки пытаюсь издать – вот голос какой-то. Мой или нет? Отдаётся, эхо больничное от пустых стен мёртвых и коек железных – прелюдия к моргу. Хоть дохло тут, а стерильно – халаты белые, стены в один тон, бельё меняют. На койке моей историй, наверное много побывало – психи тут качались из стороны в сторону метрономами живыми. У-у, у-у… «Кресла бетонные прокрались водой» - бормотали что-нибудь такое, а потом как долбанёт и – «Спички уберите!! Уберите!! Ссуки, вашу мать!! Горим на хер!!» - как-то так, наверное…
    Скоро придут лечить, а мне вот сон снился сейчас. Сны бывают такие, будто всё реальнее, чем когда идёшь на работу с утра, а потом планируешь отпуск, чтобы отвлечься, бумажки перекладывая на столе… Ветер там был, недружелюбный такой, хоть и не сильный – не гладил, а жалил, жалил меня. Стоял перед лесом… Ну правильно – деревья ветру не давали усилиться… Лес тёмный, смотришь на него и словно кашалот пасть свою раскрыл и тебя в неё тянет, как в воронку. Всё что вокруг, всё это ерунда, декорации, а вот лес настоящий, живой… Чёрный лес – листья от ветра не шелестят, только скрип и ветки кое-где ломаются – треск-щёлк. Из пасти его дух холодный, могильный, но так и хочется туда зайти, помню даже ощущение в голове ноющее от желания. И вижу вдруг фигура – кто-то в лес забежал, замелькал между стволов, вроде мужик какой-то. Это подстегнуло, всё-таки не один. Я сначала медленно потрусил, потом скорость стал набирать, чтобы не потерять фигуру эту из вида и чем ближе был к лесу, тем страшнее становилось упустить незнакомца, оставаться одному в склепе этом природном не особенно хотелось. Бегу всё быстрее, хоть и по лесу. Под ногами ветки хрустят, стало холоднее – воздух почти ледяной, изо рта пар. Мужик петляет, уворачивается от набегающих деревьев, я не отстаю, всё ближе к нему, всё ближе… Бам! Упал я, споткнулся. Лежу, ветки впились повсюду, но мне не до этого – думаю – корни тут везде, как старческие пальцы в чёрную почву вгрызлись… И нога болит сильно, во сне нога болит… Переворачиваюсь на спину, надо мной куски неба серого, сучья рвут его кривые, прорастают в него, на вены похожи, вены больного… На что же я наткнулся-то всё-таки? Приподнимаюсь – чуть позади дерево, немного в стороне, а на нём висельник качается. Всё задрожало во мне, мёртвый лес, да и труп ещё на суку висит, про мужика забыл даже. В первый раз осмотрелся вокруг себя – они были везде… Мёртвые висели на каждом дереве, на каждом… По одному, одно дерево – один труп. Как же я раньше не видел? Бежал долго довольно и не видел их, следил взглядом за бегуном и не заметил между чем он петляет… Запаха нет –  окоченели все давно… Кто же это так их и за что? Кто они все? Поднялся на ноги, смотрю, а мужик-то стоит на месте и на меня смотрит – ждёт. Поглядели мы так друг на друга, и я взгляд перевёл на висельника чуть впереди меня. Одет в рубаху простую белую и кальсоны – всё рваное, старое, на ветру колышется. Голова опущена, естественно, но что-то… Ветер усилился, мертвецы ещё сильнее закачались, скрип стоит невыносимый – деревья стонут или трупы… На другого взглянул – также одет, грязный, словно перед тем как вешать тащили по земле, да они все здесь такие с чёрными ногтями, пыльными лицами. Знакомы они мне, вот что… И этот впереди который, усы его… А тот что сбоку, тоже видел когда-то, только не помню где. Даже те, что вдалеке, кажется, встречались. Лица их и всё вокруг, как картина или фотография постановочная – сюжет есть здесь, фабула места. Снова посмотрел на бегуна, он также стоит, не двигается, застыл. Ждёт что-ли чего-то от меня? Ветер бороду его теребит… Да он голый! Голый, без одежды совсем… Только борода на нём. Смотрит внимательно, ожидает. Может повести меня куда-то хочет? А тот, что впереди висит… Я его читал! Читал точно!  Помню, он так слова впечатывал и верил… Кулаки сбил свои, а мне нравилось – только так! Чтоб кровь из глаз! А! А вот этого слушал, он музыку писал – ноты, ноты, как пули у него были. Только таких не боишься, даже если очередями в тебя, обоймами – начинаешь дышать, как услышишь, как сердце твоё продырявят.
    Узнал почти всех, кроме тех, кто слишком далеко – бреду, разглядываю одного за одним. Вроде бы место жуткое, а страха нет – словно всё так и должно быть – мы и этот лес. Стволы мёртвые с мертвецами истории шепчут, истории крови на листах, судеб моих закрученных, истомлённых, по райским местам, где на чёртовых шампурах ангелы с бесами молодильные яблоки топят и травят скабрёзные анекдоты про небесную канцелярию, в ответ на которые откуда-то сверху раздаётся глубокий громоподобный клокочущий смех. А неподалёку тот, что с усами, первый, которого разглядел, на пианино жарит, аж вибрации по земле вокруг и девки из нимф, или кого там, в пляс пустились под ритмы его оскаленные, словно там-тамы гремят, сейчас племя во все тяжкие вырвется!... Бородатый с соседнего дерева, ещё тот трагик, а тут декламирует по книжке что-то, пародирует, посмеивается, то вдруг лицо сделает хмурое, тяжёлое, те, что слушают затихнут сразу, а он как разгрохочется и они следом за ним, по плечам друг друга долбят, раскраснеются, того гляди по траве кататься начнут. А небо там такое… Небо… Хочется пить его взахлёб, руками в охапки собирать, наполнить им себя и никогда не забывать про биржевые сводки по телевизору. Чтоб болело прошлое, болело, как шрамы от проказы какой-нибудь, от чумы, которая въедалась в мясо солью, кожу ведь давно содрал, чтоб легче дышалось…
     Бородач-бегун стоит и смотрит, наблюдает, как я между висельников брожу. Попытался я глаза его разглядеть, хоть далеко конечно – ничего кроме дыр чёрных не увидел, но хоть и дыры, а живыми кажутся – не пустота в них - ветер. Живыми кажутся твои глаза, дед… Погоди, сейчас одежду долой и за тобой побегу, погоди…
   
   
               
   
 

   


Рецензии
))... улыбнуло и пронашатырило одним флаконом

Кровлер Скай   28.04.2015 09:19     Заявить о нарушении
Спасибо)Постараюсь нашатырь в серийное производство запустить)

Дмитрий Борисович Романов   28.04.2015 12:45   Заявить о нарушении
Удачи! ...только разбивку сделайте, некоторые привыкли капельками а не гранёными стаканами ))

Кровлер Скай   28.04.2015 13:26   Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.