М. Ф. Ростовская. Из Императорского прошлого

Мария Ростовская

ЖИВЫЕ КАРТИНКИ ИЗ ИМПЕРАТОРСКОГО ПРОШЛОГО

В последние десятилетия наша национально-мыслящая общественность, русские интеллектуалы, всё пристальнее стали изучать Императорское прошлое своей страны, более сознательно рассматривать отдельные факты внутренней жизни минувшей эпохи. И в этой связи в новом свете предстают факты нашей истории, восприятие их современниками.
Предлагаем вниманию читателей очерки Марии Ростовской, написанные по свежим впечатлениям очевидца некоторых важных  событий 60-х годов XIX века, небезынтересных и для людей нынешних поколений.
Мария Фёдоровна Ростовская, урождённая Львова (1815 – 1872) – писательница даровитая, предприимчивая: это она долгое время издавала влиятельный журнал «Семейные Вечера», предназначенный для юношества, и к тому же создала ряд ярких художественных произведений, любимых в народе. Ныне её имя всё чаще вспоминается людьми, способными живо воспринимать талантливую словесность. Очерки М.Ф. Ростовской разысканы и подготовлены к публикации историками литературы Маргаритой Бирюковой и Александром Стрижевым.

СОДЕРЖАНИЕ:
1. Встреча Принцессы Марии-Дагмары, Высоконареченной невесты Государя Цесаревича Великого Князя Александра Александровича.
2. По случаю события 4-го апреля 1866 года.
3. Исторические анекдоты:
- Несколько случаев из частной жизни Императрицы Екатерины II. (Записано со слов Николая Петровича Румянцева Марией Алексеевной Львовой, урожденной Дьяковой).
- Несколько случаев из жизни Императрицы Екатерины II.
- Несколько случаев из частной жизни Императора Николая. (Записано со слов Петра Михайловича Волконского).

ВСТРЕЧА ПРИНЦЕССЫ МАРИИ-ДАГМАРЫ,
Высоконареченной невесты Государя Цесаревича Великого Князя Александра Александровича

Петербург,
20-го сентября 1866 года

Петербург наш успокоился: жизнь его постоянных жителей пошла опять своим обыденным трудовым порядком после веселых, блестящих дней 14, 17 и 18-го сентября; а сердца еще так переполнены отрадными впечатлениями, что невольно хочется поделиться ими с милыми нашими отсутствующими читателями. Несмотря на то, что они дети, и находятся в разных отдаленных краях России, вероятно, и они принимают равное с нами участие во всем, что касается обожаемого нашего Царского Семейства. Поэтому я постараюсь описать верно и со всевозможными подробностями все, что сама видела и что слышала в эти торжественные дни. Радости Царей наших – радости всей России! Высоконареченную невесту Государя Наследника ждали не только в царских хоромах и во всех дворцах, где приготовляли со всевозможною роскошью и блеском комнаты для Датской Принцессы, - но ждали ее и в беднейших домиках самых отдаленных кварталов Петербурга, ждали с равным нетерпением и дворяне, и ремесленники, и художники, и торговцы, ждали все сословия. Радость ее прибытия – была радость общая. Я сама слышала, как в Петергофе люди совсем не богатые, и не принадлежащие к Высочайшему двору, говорили, что не переедут в Петербург для того только, чтобы встретить юную Принцессу, когда она вступит на землю русскую. Простые, бедные извозчики толковали между собой за несколько дней до ее приезда и говорили: «Вот как бы нам увидать нашу Царскую Невесту». Слово нашу красноречиво выказывает то глубокое, задушевное чувство, которым наш Августейший Государь может гордиться. Неизменная к Нему любовь всего русского народа, великое дело! В этой нелицемерной любви могущество и сила России. Ею наше обширное отечество крепко и неодолимо, чему служат доказательством лучшие страницы наших отечественных летописей.

Не все принадлежат к высшему и служащему кругу, не все читают газеты, но все знали, что наши корабли вышли из Кронштадта в море и пошли в Данию за Царственною Невестой. Любя ее искренно и уже давно, в России все жалели, что юная Принцесса, расставшись с отцом и матерью, поплывет по бурным волнам нашего негостеприимного Балтийского моря, все страшились этого плавания в такое позднее осеннее время. Сколько горячих благословений и желаний счастливого пути сопутствовали невидимо Августейшей Путешественнице, и можно быть уверенным, что они равно искренно летели с берегов Дании и нового ее отечества, Она равно была уже дорога обоим народам! К счастью, погода стояла удивительная, как среди лета.

Четырнадцатого сентября, в восьмом часу утра, на улицах Петербурга было уже заметно оживление, и даже суета. Публика массами собиралась в разных концах города. Все спешили: кто в Царское Село, кто в Петергоф, кто в Кронштадт. Набережная Невы кипела народом; пароходы дымились и один за другим, полные донельзя пассажирами, с громкими хорами полковой музыки, отваливали от пристани и направлялись в залив, где военные и купеческие суда виднелись со всех сторон. Солнце сияло чудным блеском, море как зеркало отражало бледное голубое небо без единого облачка, почти прозрачный легкий туман,  как синеватая тончайшая кисея, ложась на отдаленные берега, придавал всей этой обширной картине чрезвычайную мягкость и прелесть. Как приветливо, как тепло встречал этот необыкновенный летний день нашу юную путешественницу. Под Кронштадтом расставленные в некотором расстоянии друг от друга наши канонирские лодки, броненосные и другие суда нашего вооруженного флота как будто указывали дорогу. На них издали блестели золотые мундиры офицеров и мелькали белые фуражки матросов, готовых по первой команде кинуться к заряженным пушкам или рассыпаться сотнями по вантам и реям.

Кому в этот день случилось видеть наш собранный флот в первый раз, у того сердце должно было возрадоваться. Он представлялся таким величественным и могучим. Стенки Кронштадтских пристаней, усеянные толпами народа, казались издали устланными разноцветными коврами; за ними виднелся город со своими церквами и колокольнями, и гавани с их лесом мачт и снастей, с сотнями их разнородных купеческих судов. Все они были расцвечены и украшены флагами. Мелкие суда на веслах разъезжали в разных направлениях, оживляя общую картину, на которой, надо заметить, почетно красовались наши гранитные крепости. Они неприступными высокими стенами возвышаются прямо из глубины моря, стоят так гордо, с сотнями своих пушек, которые в пять рядов выглядывают молча из амбразур. Даже все верхушки крепостей увенчаны были любопытными зрителями, и дамские зонтики висели над самым морем.

Как бы я показала моим дальним читателям величественный вид, который расстилался вокруг Кронштадта, хотя он живо и глубоко врезался в мою память, но, при всем моем старании верно его описать, я должна сознаться, что картина эта невыразимо  была хороша, и какими словами можно передать  ее величие и обширность? Проходя мимо громадного стопушечного корабля «Император Николай I», с позолоченным бронзовым изображением покойного Императора Николая на носу, наш пароход казался таким мелким, ничтожным. Великан корабль с бесчисленными своими веревочными линиями рисовался на светлом небе безоблачного дня так красиво, так отчетливо, казалось, что малейшая бечевочка была в нем видна.

Пассажирскому пароходу «Генерал-Адмирал» выпал на долю счастливый случай ближе всех других подойти и остановиться в виду «Александрии», на которой все Августейшее наше царское Семейство выехало встретить Принцессу  Марию-Дагмару. С «Генерал-Адмирала» было видно даже без помощи зрительных трубочек, как Государь Император с Государем Наследником сошли с «Александрии» на катер, убранный коврами, как на веслах они подошли к датскому пароходу «Шлезвиг», где на видном месте стояла Высоконареченная Невеста с братом своим Крон-Принцем Датским. Публика могла следить за Его Величеством и ясно видеть, как Государь поднялся по лесенке на «Шлезвиг», как нежно приветствовал свою нареченную дочь, как осторожно свел ее и усадил в свой катер, который тотчас же отвалил и поплыл обратно в «Александрию». Тут ожидала их сама Государыня Императрица, с многочисленной свитой.

Свидание Ее Величества с Принцессой Дагмарой было в высшей степени и трогательно, и торжественно, Императрица приняла юную Принцессу в свои материнские объятия с такою нежностью, что у многих присутствующих брызнули слезы; многие поняли, почувствовали, что в эту величественную минуту Царица русская видит в вновь приезжей путешественнице сокровище Сына своего, Государя Наследника, и надежды целой России. Оглушительное ура радостно раздавалось со всех сторон, музыка гремела, на пассажирских пароходах шапки летели вверх, махали платками, началась пальба со всех судов и крепостей, разноцветные флаги каким-то волшебством в одно мгновение точно цветочными гирляндами украсили все суда. Экипажи матросов, разбегаясь врассыпную по реям, взбирались на самые вершины мачт, и люди эти казались куколками между кружевных узоров веревок и снастей. Вид на море вдруг преобразился. При оглушительном громе пушек, между клубами дыма какого-то опалового цвета, пронизанными насквозь яркими лучами полуденного солнца, все суда казались чем-то фантастическим. Они действительно были в облаках, которые тихо расстилались по поверхности моря или, редея, исчезали в пространстве.

В это время царский пароход «Александрия» пошел к Петергофу. Следовавших за ним военных и частных судов было до девятнадцати, что придавало кортежу весьма блестящий вид. В Петергофе военная гавань, изящно убранная цветами и роскошными растениями, с множеством публики, разодетой по-праздничному, с букетами в руках, с расставленными шпалерами войсками, ожидала с нетерпением царского Семейства. Когда пароход стал подходить, и можно было разглядеть Высоконареченную Невесту, стоящую на мостике между Государем Императором и Государем Наследником, крики ура приветствовали их, дружно и единодушно переливаясь из конца в конец, как перекатывались блестящие волны Петергофского залива, поднятые колесами парохода Августейшей путешественницы. Не успела Она ступить на русскую землю, и ей посыпалось под ноги со всех сторон несчетное множество роз. Кто не желает пламенно и чистосердечно, чтобы она шла счастливо и блаженно по предназначенному ей Богом пути, чтобы этот цветок, пересаженный на новую почву, расцвел пышно и великолепно, на славу нашего царского Дома и всей России?

Принцесса Дагмара прекрасной наружности. Она не велика ростом, стройна и тонка; в ней видно еще что-то детское, чрезвычайно пленительное, симпатичное. Абрис головки маленький, глаза большие, черные, глубоко-полные ума и размышления, - улыбка и приемы живы и выразительны. Она с первой минуты появления своего перед публикой возбудила самое чистосердечное участие и восторг. Покуда коляска, в которой Она ехала с Государыней Императрицей от пристани в Летний дворец Их Императорских Величеств, тихо подвигалась между множеством народа, крики ура не умолкали ни на минуту, и юная Принцесса весело и приветливо раскланивалась на обе стороны.

На собственной даче Ее Величества, Александрии, был отдых. У подъезда стояла дорожная открытая коляска четверкой в ряд; когда юная Принцесса заняла в ней место рядом с Государыней Императрицей – лошади вихрем понеслись по гладкому шоссе в Петергоф. За этой коляской ехали несколько других экипажей со свитой. Государь Император и Великие Князья отправились ранее по железной дороге в Царское через Петербург. Офицеры Конного полка, Уланского, Конно-гренадерского и Линейные казаки собственного конвоя его Величества, в парадных мундирах, сопровождали верхом царскую коляску. Они скакали по обеим сторонам дверец во весь карьер, не отставая ни на минуту от упряжной четверки, которая быстро мчалась, и лихо, по-русски, прокатила эти тридцать верст вновь приезжую Принцессу, как будто желая ее познакомить на первых порах с русскою удалью. По дороге были две подставы, лошади мигом перепрягались.

В Царском Селе, от самой заставы, все народонаселение высыпало на улицы, по которым должна была проехать Государыня Императрица с Высоконареченною Невестою. Государь Император со всеми Великими Князьями и блестящей свитой верхами встретили их при самом выезде в город. Полки, расставленные шпалерами, приветствовали царский экипаж громкими ура и музыкою «Боже, Царя храни» и Датского народного гимна. И здесь, как и в Петергофе, прием был самый искренний и восторженный. В великолепных залах дворца собрались высшие государственные чины, дамы в изящных кружевах и нарядах, все блестело величием и роскошью, все дышало неподдельным чувством любви и преданности. Тысячу глаз было устремлено на виновницу великого торжества – и каждый старался угадать и изловить на прелестном юном личике малейшие оттенки чувств и мыслей.

Принцесса, как будто в противоположность богатству и величию, ее окружающему, была необыкновенно изящна в своем простеньком дорожном наряде. На ней было светло-лиловое платье, подобранное на розовой юбочке, и розовая шляпка. Она шла весело рядом с Государыней Императрицей, отвечая приветливыми поклонами направо и налево. Таким образом все Царское Семейство удалилось во внутренние покои.

Вечером в Царском Селе была зажжена иллюминация. Кто знает восхитительный Царскосельский сад и его несравненное озеро, окаймленное в эту осеннюю пору великолепною еще зеленью и растительностью, и тому даже трудно было бы себе представить дивную картину, которую они представляли при великолепном освещении электрического света и бенгальских огней. Было светло, как днем, и тепло, как в июне. Темная сентябрьская ночь со светившею в безоблачном небе луною, с миллионами своих звезд, как будто ликовала вместе с народом русским и со своей стороны блестела несгораемыми огнями. Публика везде толпилась огромными массами, везде гремела музыка. Бенгальские огни обливали все предметы то белым, то красным, то синим цветами, освещая так ярко, что на большом расстоянии по всей местности малейшие подробности были видны, как днем. Отдельные липы и другие великолепные деревья, которые так замечательны в Царскосельском саду, особенно рельефно выдавались от этого красивого освещения.

В восьмом часу – издали послышался шум, народ засуетился, гуляющие толпами бросились к озеру, и к общему восхищению всей публики, вдруг показалась красивая лодка. На веслах сидел Государь Цесаревич – Он катал Государя и Государыню с Высоконареченною своею Невестою; лодка рассекала неподвижные воды озера и легко скользила под сильными ударами мощных рук Его Высочества. Народ восторженно кричал ура, любуясь на счастье нашего юного Цесаревича, лицо которого дышало блаженною радостью и восторгом. Молва громко рассказывает о глубокой любви Государя Наследника к прекрасной своей Невесте, и так отрадно, так весело верить молве, что невольно хочется передать ее всей России.

В любви и согласии все счастье людей на земле: можем ли мы не желать его искренно нашему Великому Князю.
После катания по озеру все Царское Семейство каталось еще в экипажах с жокеями по всему городу, великолепно освещенному, и везде его встречали и провожали с теми же восторженными кликами и шумными выражениями верноподданнических чувств. Этим и кончился замечательный день приезда в Россию Принцессы Марии-Дагмары.

17-го числа сентября Петербург поднялся и засуетился чуть ли не на заре. Везде строили подмостки с местами для зрителей, стук топорами гулко раздавался, таскали и раскрашивали доски, развешивали разноцветные ковры, русские и датские флаги, цветочные вензеля и гирлянды, мели улицы и усыпали их песком, - даже солнце как будто ранее обыкновенного встало и взошло на безоблачное небо, чтобы осветить путь, по которому с должною честью и приветом должен был въехать в столицу великолепный царский поезд. К девяти часам народ закипел по всему городу, вывели войска; шум идущих конных полков, в парадных мундирах, в золотых и серебряных касках и кирасах, с развевающимися ярких цветов значками, раздавался издали. Пехота, «стальной щетиною сверкая», как выразился наш любимый поэт, точно серебристыми волнами стекалась на главные улицы и строилась в шпалеры. Можно наверно сказать, что эта живая стена людей составилась чуть ли не из самого блестящего в мире войска. Кажется, весь Петербург был уже на ногах. Публика целыми тысячами двигалась и перемещалась, все были в праздничных платьях, каждый спешил припасти себе удобное местечко. Все окна на пути для царского поезда унизывались сотнями любопытных зрителей, даже все крыши покрывались  толпами. Как несомненна истина, что море составлено из капель, так и тут, громадная одушевленная народная сила высказывалась бессчетным множеством единиц, которые поодиночке казались муравьями на таком большом пространстве, как все место, обнимающее Петербург от железной Царско-сельской дороги до Зимнего дворца, - но между тем, сливаясь в плотную и сплошную толпу, эти единицы становились чем-то чрезвычайно могущественным и торжествующим.
Надо сознаться, что все приготовления для этого блестящего приема были роскошны и достойны величия России; но лучше солнца никто, кажется, своего дела не справил. Казалось, что и оно разделяло верноподданнические чувства всего народа к русскому Царю. В избытке радости и торжества, оно дарило Петербург несравненным и невиданным днем. Оно светило и грело с любовью; рассказывают, что в этот день оно первое приветствовало царственную Невесту, заглянув, пока она еще почивала, в занавески ее комнаты, что потом оно же, рассыпая теплые и золотые лучи, светило усердно при великолепном одевании Ее Высочества, и что неотлучнее всех прочих провожало ее потом от самого Царскосельского дворца по всему пути!

В исходе двенадцатого часа утра торжественный поезд тронулся от станции железной дороги и потянулся вереницей в следующем порядке:
Впереди всех полицеймейстер и жандармы верхами, за ними собственный конвой Его Величества. Это войско имеет совершенно отличительный характер, и во всей Европе нет ему ничего подобного. От  него так и веет роскошным Востоком. Стоит посмотреть, как все эти кавказские всадники ловко сидят на своих небольших, но чистой азиатской крови, лошадях, как живописно и изящно одеты; стоит заметить их великолепное оружие, необыкновенную золотокованную сбрую; лица их тонки и смуглы, они живо напоминают те кавказские племена, которые их прислали в телохранители Императора Российского. Что всадник, то молодец, - что конь, то картина! Особенно замечательны карабахские лошади золотой масти; они действительно, как огненные сказочные скакуны, отливались золотом; казалось, что волшебный конь под ярким богатейшим чепраком и чеканенною сеткой, подняв слегка голову, сию минуту взовьется и умчит до облаков своего красавца-всадника.

Потом в богатых парадных мундирах шли камер-лакеи, скороходы, арабы в их пунцовых, шитых золотом куртках и белых чалмах, с перекинутыми через плечо турецкими шалями. При веселой улыбке, их лица черные, как уголь, освещались белыми, как жемчуг, зубами и живо высказывали, что и им не чуждо было общее народное торжество и радость. Потом шли егеря в зеленых с золотыми галунами чекменях, потом Государев стремянный верхом.

За ним стали подвигаться золотые открытые экипажи, камер-юнкеры и камергеры ехали верхами по два в ряд. Глядя на богатейшую упряжь и ливрею всех этих экипажей, на буквально облитые золотом мундиры высших сановников, на сияющие издали их жезлы, увенчанные двуглавым орлом, поневоле приходило на ум, что Россия как и следует торжественно и великолепно встречает Высоконареченную Невесту своего любимого Цесаревича: весело было смотреть на этот великолепный поезд; но общее нетерпение увидеть Виновницу торжества становилось с каждой минутой сильнее, - вторая, третья золотая карета, кажется, менее занимали публику – все внимание было устремлено в даль, где уже слышны были неясные перекаты громкого неумолкаемого ура. Еще проехали в нескольких золотых экипажах шталмейстеры, конюшенные офицеры верхами – и вдруг музыка загремела уже ближе, народ заколыхался, как волны морские; иные встают, другие бегут, пробиваясь по возможности вперед… Крики ура сливаются в один единодушный восторженный гул; и едет, наконец, золотая карета, обитая внутри пунцовым бархатом, с расписанным плафоном, - с зеркально-стеклянными бочками, запряженная восемью великолепными белыми лошадьми, которых ведут под уздцы парадные конюшенные служители.

Нельзя себе вообразить ничего изящнее по рисунку, по пропорциям, по отделке этого поистине царского экипажа. На ремнях его пажи, сзади – богато одетая прислуга. Карета едет шагом, и народ в восторге видит, наконец, Государыню Императрицу и Высоконареченную Невесту, которые на ликующие его клики и приветствия отвечают такою веселою улыбкой, такими милостивыми поклонами на обе стороны. Возле самой кареты едет верхом – Государь Император, - и как он весел, как живо отражается на его благороднейшем лице радость счастливого события, которая в Его отцовском сердце, конечно, еще в сто раз сильнее, чем во всех несчетных тысячах окружающих его преданных ему сердец. – Потом Наследный Принц Датский, с ним рядом Государь Цесаревич, его Августейшие братья, Владимир и Алексей Александровичи, Великие Князья: Константин Николаевич с сыном, Николай Николаевич и Михаил Николаевич, Герцог Мекленбург-Стрелецкий, брат Государыни Императрицы Принц Александр Гессенский и принц Петр Ольденбургский. За ними министры и множество генералов составляли громадную свиту. Все эти мундиры и каски, облитые серебром и золотом, эполеты, аксельбанты, звезды и ордена, отражая лучи полуденного солнца, блестели тысячами огненных блесток. Как красиво на касках  развевались белые перья, как ярко светились издали орденские ленты! Даже лошади под этой блестящей свитой шли как-то гордо и весело, стук их копыт по деревянной мостовой Невского проспекта отдавался мягкими звуками и приятно поражал слух.

За Царицей и Принцессой Датской вслед едут в золотых каретах, запряженных цугом в шесть лошадей: Великие Княгини и княжны нашего Августейшего Царского дома, сияя бриллиантами и великолепными русскими платьями, едут, статс-дамы, фрейлины, обер-гофмейстер датского двора и наставница Высоконареченной Невесты.

Шествие девятнадцати золотых карет замыкается эскадроном  лейб-кирасирского Ее Величества полка, в белых мундирах, золотых кирасах и касках с двухглавым на них золотым орлом; вслед за ним – казаками лейб-гвардии атаманского полка в их красивых светло-голубых мундирах.

Шествие приблизилось к Казанскому собору: Высокопреосвященный Митрополит с многочисленным духовенством, в полном облачении, с крестом в руках ожидает на паперти Царственную невесту. Вся масса народа, движущаяся за шпалерами войска и на подмостках, окружающих собор, в это мгновение крестится…
Золотая царская карета остановилась, Государь Император сошел с лошади, также как и Августейшие Его спутники. – Первая идет по гранитной лестнице Высоконареченная Невеста в голубом русском платье с длинным шлейфом, в голубой повязке, усеянной бриллиантами: вокруг прелестной ее головки прозрачное, как иней, покрывало; великолепные черные глаза светятся выражением глубоким и восторженным; через плечо алая орденская лента; за нею следует Государыня Императрица вся в белом, в голубой летнее через плечо, сияющая материнскою любовью и счастьем, еще более, чем несчетными бриллиантами могущественной Царицы северной.

Нельзя не заметить, что Принцессу Дагмару встречает Россия с редким восторгом! Про нее кто-то сказал: «Всеми желанная, всеми призываемая» - и какая это правда! Два года сряду он была предметом общего участия, благодарности и умиления. В ее поэтическом имени звучит что-то невыразимо пленительное; имя Dagmar, или как следует его писать Dagmaar, означает дева дня. Оно встречается в древнейших песнях северных народов, и означает красавица или прекрасная женщина. Это звучное имя было дано как прозвание королеве Датской Маргарите, жившей в XII столетии. Она была дочь  короля Богемского Оттокара. Прибыв из Богемии, чтобы соединить свою судьбу с королем Датским Вольдемаром Победоносным, она венчалась с ним в Любеке в 1205 году. Если в исторических летописях мало подробностей о королеве Дагмаре, но в народных песнях, напротив, как в живых скрижалях давно минувшего, неизменно сохранилась память того глубокого чувства преданности, которым все жители страны были проникнуты к юной королеве. Что-то пророческое светится в этих подробностях и для России.

Высоконареченная Невеста приплыла к нам из земель Скандинавских, из края, более близкого нам по происхождению, по климатическим условиям и северному небу, чем все другие западные государства. Россия, чувствуя это родство, простирает свои мощные руки с любовью нелицемерною к юной Принцессе, и готова нести ее на раменах своих, как обожаемое дитя, чтобы она была блаженно счастлива под благословением наших 70 миллионов, чтобы ее счастие счастливило вполне нашего юного Царевича, чья душа «хрустальная», как выразился об ней Его родной брат, в ангельском образе покойного Николая Александровича, чтобы счастье юной четы служило украшением семейной жизни наших обожаемых Государя и Императрицы, в которых вся Россия видит Царей-Благодетелей, доказывающих делами и действиями свою взаимную любовь к России.
Все Царское Семейство вошло в собор. Хотя я и не имела возможности присутствовать при этой умилительной церемонии, но предполагаю, что наш великолепный собор, что наше богослужение столь чистое, несмотря на богатство его обстановки, должно было благодетельно и восторженно действовать на юную Принцессу. Окруженная всею пышностью земного величия, она в эту минуту так же, как и самая бедная и последняя из христианок, преклоняла колена перед святым образом Царицы Небесной. Перед Великою Ходатаицей и Заступницей всех, к ней притекающих, нет драгоценностей земных; чистые слезы любви и молитвы светятся алмазами и самоцветными камнями, они одни незримо возносятся к Ее незримому престолу.

По совершении краткой молитвы, Царское Семейство вышло снова на паперть церкви; тут ожидала их депутация от города с представителями от всех сословий, которая поднесла Высоконареченной Невесте, по русскому древнему обычаю, на серебряном вызолоченном и эмальированном блюде хлеб-соль. Блюдо работы нашего известного придворного фабриканта Сазикова отличается превосходною и художественною отделкою и ценится, как слышно, до 5 000 руб.сер. Заняв место снова в золотой карете, Государыня Императрица с Принцессою Датской, в сопровождении Государя Императора и всего Царского Семейства и блестящей Их свиты, продолжала путь по Невскому проспекту. Те же громкие клики восторга встречали Их и провожали везде, заглушая даже гром пушек, который, потрясая воздух, раздавался с Адмиралтейской площади. Площадь же у Зимнего дворца с великолепным своим монолитом Александровской колонны, с громадным четырехэтажным полукруглым зданием главного штаба и скачущей на ней римской колесницей, в шесть лошадей в ряд, между которыми толпились бесстрашные зрители и казались снизу какими-то крошечными куколками, - с подмостками, усыпанными тысячами пестрого и ликующего народа, с блестящими на солнце войсками, представляла картину, которую едва ли можно описать словами.

 Зимний дворец был, в свою очередь, полон, как только это было возможно. Когда царские экипажи, въехав во двор, остановились у посольского подъезда, то Августейшее Семейство было встречено в самом низу великолепной мраморной лестницы множеством придворных дам и кавалеров парадных нарядах. По всем залам, через которые Им приходилось идти, были расставлены в порядке все наши учебные заведения, женские институты, высшие государственные сановники, почетное русское и иностранное купечество с супругами, и тьма других лиц, которые без различия звания и состояния, все были допущены во дворец по билетам. Тогда началась оглушительная пальба из пушек в Петропавловской крепости. В придворной церкви Царственную Невесту ожидало духовенство и стогласый хор придворных певчих; совершен был молебен, по окончании которого Императорское Семейство удалилось во внутренние покои.
Но народ не расходился, точно предчувствуя, что он еще раз увидит Ту, об которой все, от мала до велика, только и говорили; он толпился на Адмиралтейской площади, противу царского балкона, обтянутого ковровой алой палаткой, с роскошными бахромами и кистями, и со всех сторон толпа все прибавлялась, как волны морские.

Вместе с Государем и Императрицею и принцесса Дагмара вышла, наконец, на этот балкон к совершенному восторгу всей публики, - которой поклонилась с видимым удовольствием. Все кричали ура, как безумные. Нельзя не сознаться, что горячего чувства нашего народа к Своим Царям нигде в другом государстве, во все Европе не увидишь. Оно как будто все живее и сознательнее развивается в России с развитием образования и цивилизации.
Царственная Невеста еще раз вышла на балкон и приветливо еще раз поклонилась народу.

Забавны были ребятишки наших сословий, они бегали и суетились гораздо больше, чем большие. Дети те же люди – только живее, восприимчивее, веселее… Если они не разумеют и не соображают еще как взрослые, то чувством и любовью не уступают никому; и тут их шапки летели в воздух, с увлечением, с восторгом; в их громких нескончаемых ура слышалось что-то задушевное и глубокое. В проявлении такой всеобщей радости и восторга юная Принцесса не могла не видеть живых пожеланий счастья, как Ей самой, так и Августейшему ее Жениху. Народ соединяет их неразрывно под своими благословениями и молитвами.
Если весь город представлял в день17-го сентября такой праздничный, веселый вид, то нельзя умолчать об нашей красавице Неве, которая при чудной погоде – была настоящим великолепным зеркалом, в которое безмолвно гляделись и безоблачное небо, и солнце со своими золотыми лучами, и берега с зелеными еще деревьями и кустами, и набережные с громадными дворцами и крупными зданиями, и наконец, множество пароходов и других военных судов, подтянутых и расставленных против самого Зимнего дворца вплоть до Троицкого моста, в красивом порядке. Царские яхты, как игрушечки, пленяли и останавливали взоры толпы гуляющих. Все эти суда, разукрашенные и унизанные разноцветными флагами, молча говорили, что и у них праздник, торжество. Такой тишины на Неве никто не запомнит, казалось, что ни одна струйка не шевелилась. Между судами разъезжало множество яликов, а военные катера с пунцовыми бархатными подушками и разноцветными коврами, взмахивая мгновенно и дружно веслами, как крыльями, казались издали какими-то могучими летящими птицами, и придавали всей картине особенную красу и оживление.

Пароход «Александрия» угощал в это день обедом датских моряков – и вероятно, по-русски отблагодарил их за то, что они к нам привезли прекрасную Принцессу Дагмару, в которой вся Россия видит и предчувствует что-то особенное, благое, как будто вместе с нею новый лучезарный алмаз украсил великолепный венец нашего Августейшего Царского Семейства.

Не прошло нескольких часов, и вечерний праздник мог поспорить с дневным своими миллионами огней и небывалой  иллюминациею.
Газовые трубы, проведенные под всеми улицами города, способствовали к тому, чтобы везде иллюминация устроилась неслыханная и невиданная. Везде сияли вензеля, звезды, пирамиды разноцветных бриллиантовых огней, между живыми гирляндами зелени и цветов. Громадные здания, как Главный Штаб, Адмиралтейство, дом Елисеева, Городская Дума, дом Штанге, дома министерства Государственных Имуществ, Почт и Телеграфов, Биржа, Петропавловская крепость, театры, дома графа Строганова и княгини Белосельской-Белозерской унизаны были бриллиантовыми узорами, которые ни с какими в свете шкаликами и плошками сравнить невозможно. У дома Елисеева сияла огромная хрустальная звезда, освещенная посредством электрического света, сила которого подходила к свету солнечному. Мраморные бюсты Их Величеств, окруженные роскошными листьями южной растительности, и боковые декорации с вензелями А и М, в лавровых венках, между колонн, обвитых живыми цветами, того же дома Елисеева отличались вкусом и знанием дела. Казалось, что каждый хотел превзойти и перещеголять соседа, придумав что-нибудь новое, изящное, невиданное. На улицах было светло, как днем, и тесно, как в счастливой семье, в день какого-нибудь заветного торжества, в небольшой единственной комнате.
Нева и тут не отстала от города, и ее суда в одно мгновение с помощью электрических нитей зажглись и осветились несчетными огнями, и ее снасти, унизанные бриллиантами, легли на темном небе угаснувшего дня волшебными линиями и очертаниями. Бенгальские огни довершили волшебную красу Невы со множеством ее освещенных пароходов и кораблей, которые видны были как днем до малейших подробностей; живое зеркало реки, отражая все предметы и огни, удваивало прелесть и оригинальность общей картины. На суше и на воде, в двадцати местах гремела полковая музыка.

В половине девятого Государь Император с Государынею Императрицею, с Высоконареченною Невестою и Ее Августейшим Женихом, в открытой коляске, окруженные многочисленной и блестящей свитой верхом, со множеством других экипажей, принадлежащих ко двору, выехали из Зимнего дворца; и поехали по городу – тот же привет, тот же восторг и громкое ура повсюду их встречали. Нельзя не заметить, что появление издали царского экипажа с электрическою силою действовало на толпы гуляющих. Несмотря на хоровую полковую музыку, которую русский народ любит и всегда слушает с удовольствием, не смотря на самую блестящую иллюминацию, на лучшие и красивейшие ее декорации, лишь только издали показывался царский поезд, народ забывал все и бросался волною на встречу обожаемого Царя с криками ура и восторга. Этому чувству увлечения никто в свете не научит, если оно не лежит в основании народного духа, - в глубине его верований, его лучших стремлений и твердых надежд. Народ видит в Царе своем живое спасибо за все хорошее, видит в Нем же одном защиту от всего дурного, надежду на все лучшее, и верный этому святому убеждению, он готов поголовно душу свою положить за Царя, что доказывается несчетными страницами всей нашей истории. Со всем этим вновь приезжей Принцессе предстоит ближе познакомиться; но на первых порах нельзя не сказать, что русский народ показывал себя перед Нею с доброй и хорошей своей стороны и мог произвести приятное и благое впечатление на юную ее душу.

18 сентября – день был солнечный, но не такой теплый, как накануне, ветерок с севера освежал воздух. В первом часу на Адмиралтейской площади перед балконом Их Императорских Величеств был парад, и наше великолепное войско, которым командовал сам Государь, в парадных мундирах, проходило церемониальным маршем с барабанным боем и музыкой мимо балкона, занятого Государыней Императрицей, Принцессой Дагмарой и всеми другими членами Августейшего Семейства. Адмиралтейский бульвар, набережная, самая улица и широкие тротуары вокруг этого фаса Зимнего дворца едва вмещали толпы гуляющих, сбежавшихся со всех концов города смотреть на все, что можно будет увидеть вокруг царского дома. Целый сплошной ковер голов виден был на огромное пространство кругом: по причине воскресенья, народ пользовался своим днем отдыха. Во время развода были также ординарцы от Собственного конвоя Его Величества, и стоило полюбоваться на превосходных всадников этого живописного войска. Они по очереди неслись во весь дух и на всем скаку огненных своих коней, нагнувшись к земле, почти свесившись с лошади, стреляли из пистолета в лист бумаги, и простреленная бумага взвивалась на воздух, когда ускакавший всадник уже далеко был впереди, и трепал с улыбкою по атласистой шее любимого коня. Картиннее этих азиатских коней ничего быть не может. Можно было заметить снизу, с каким удовольствием любовалась ими Принцесса.

По окончании развода, в котором всем войскам было объявлено Монаршее благоволение, все Царское Семейство ездило кататься по городу в изящных экипажах, запряженных четверкою лошадей, на унос по две, с жокеями, щегольски одетыми в пунцовые куртки, богато вышитые золотыми шнурками, и в пунцовых же круглых фуражках с густою рассыпчатою золотою кистью и маленьким черным козырьком; двое других жокеев верхами едут по обеим сторонам экипажа. Мне случилось идти пешком по деревянной мостовой против самого Зимнего дворца, когда толпа, бегущая издали со всех сторон, заставила меня догадаться, что, вероятно, по Дворцовой набережной приближается Царское Семейство; я не ошиблась – не прошло пяти минут, как, обогнув угол дворца, жокеи показались издали, ловко приподнимаясь на стременах рысистых и красивых своих лошадей. Народ бежал кругом экипажа, бросая шапки вверх, с такими неумолкаемыми криками ура, что когда экипаж проехал в двух шагах от меня, я могла видеть, как весело смеялись и Государь, и Государыня, и сидящая против Их Величеств Великая Княжна Мария Александровна и Наследный Принц Датский. Видно было, как уличная бесцеремонная и шумная их свита Их забавляла и смешила.

Вечером снова зажглась иллюминация на тех улицах, по которым все Царское Семейство должно было отправиться в Большой театр, где было торжественное представление в честь Высоконареченной Невесты.

В половине восьмого подали к подъезду царские экипажи; их сопровождал Собственный конвой Его Величества в пунцовых мундирах. Толпы, ожидавшие с самого утра минуты еще раз увидеть Принцессу и Их Величества, бежали за каретой, сопровождая ее громкими кликами – они сменялись на пути другими толпами; и от дверей дворца до дверей Большого театра, карета катилась медленно между народною сплошною массою, которая в иных местах так густо наполняла улицы, что затрудняла даже движение экипажей; гул громогласного ура катился за ними неумолкаемо.

Зала Большого театра, в которой помещается около 4 000 человек, была залита светом. Билеты в этот день не продавались. Раздача билетов была поручена некоторым высшим сановникам. Приглашенные дамы были в бальных платьях, мужчины в полной парадной форме. Первые два ряда лож сияли прекрасными посетительницами, роскошью их белых туалетов и множеством бриллиантов; ленты, звезды и ордена блестели на всех мужчинах. В третьем ряду и выше обстановка публики была не так изящна, туалеты не так богаты, военные мундиры перемешивались с черными фраками, но везде было равно полно – и кажется, яблока некуда было бросить. В четвертом ряду сидели в ряд датские моряки в синих их рубашках с белой оторочкой.

В оркестре музыканты были в мундирах и белых галстуках. В коридорах вся прислуга была придворная, в парадной ливрее, в чулках и в башмаках.
Зала театра представляла уже сама по себе интересный спектакль по богатству своей великолепной обстановки. Если Россия великое и могучее государство, то и высшее ее общество, и вся публика, и самый народ несет на себе отпечаток этого могущества и величия. – Стоило войти в эту сияющую людьми, огнями и роскошью залу, чтобы в этом сознаться.

Около большой залы театра находятся коридоры и несколько других зал; одна из них, именно та, к которой ведут две великолепные лестницы от подъезда, и из которой большие двери отворяются прямо в большую царскую ложу, была превращена в прекраснейшую гостиную со множеством цветов и растений, с роскошными мебелями и бронзами, с коврами и шелковыми занавесками. Гостиная эта, залитая светом, не уступала отличным своим убранством и вкусом самой зале представления торжественного спектакля. Из нее, как через живой сад растений и цветов, по вновь устроенному полу и богатейшим коврам, между целых цветущих аллей, можно было ходить к Императорской боковой ложе, которая также предназначалась для Членов Императорского дома. Во время антракта подавали чай, мороженое, фрукты и конфекты.

Ровно восемь часов Их Императорские Величества  в сопровождении Августейшей Невесты, Государя Цесаревича и всего Царского Семейства, вошли в большую ложу. Молчание всей публики было поразительное. Этого требовал этикет – этого требовали европейские приличия; но вся публика встала со своих мест, и оркестр заиграл народный гимн.

Государь Цесаревич занимал самую средину ложи, имея по правую руку Государыню Императрицу, а по левую Принцессу Дагмару, возле которой занял место Государь Император. По этой же линии, также во втором и в третьем ряду кресел Царской ложи, сидели все остальные Члены Августейшего Семейства, Принц Датский, обер-гофмейстерша Датского двора, высшие Датские сановники и пр.

Давали один акт Итальянской оперы «Африканка», музыка Меербера, и один акт балета Фиамметта. Представление было великолепно как превосходному исполнению, так и по обстановке, и вполне соответствовало этому торжественному случаю. Ровно в десять часов оно кончилось, и им завершился целый ряд праздников, которых Петербург, вероятно, долго не забудет.



ПО СЛУЧАЮ СОБЫТИЯ 4-ГО АПРЕЛЯ 1866 ГОДА

14 апреля

Прошли первые дни глубокого, общего потрясения при страшном событии, которое могло так ужасно кончиться, и всю Россию охватывает все сильнее и сильнее одно чувство – чувство радости и благодарности к промыслу Божьему, который так явно защитил наше великое Отечество. 

Если покушение на жизнь нашего обожаемого Царя, как неожиданная и смертоносная молния, сверкнуло над его священной головой, то любовь народная высказалась перед ним так искренно, так единодушно, что в самом событии, как оно ни ужасно, нельзя не видеть премудрых предначертаний воли Божией, которая непостижимыми путями ведет Царей и народы к великим целям и великим последствиям.

Спеше по этому поводу записать несколько интересных подробностей, которые, может быть, не попадут в печать.

4 числа вечером, когда весть о неудавшемся в Летнем саду злодействе с удивительною быстротою облетела весь город, вся Адмиралтейская площадь закипела народом, который толпами сбегался со всех сторон. Внутри Зимнего Дворца, начиная с царственного семейства, высших сановников, военных и гражданских чинов, с имеющих и неимеющих право на приезд ко двору, которых впускали всех беспрепятственно – до последних служителей и конюхов, все, все плакали, молились, радовались, все поздравляли друг друга, не признавая почти возможным, чтобы жизнь Царя могла быть в опасности среди столь неизменно преданного ему народа.

По всем улицам Петербурга волнение было невообразимое; можно действительно сказать, что выстрел злоумышленника как будто всех поднял на ноги; он как будто раздался во всех сердцах,  и все они забились сильнее, с непреодолимою потребностью высказаться, излиться в чувствах непритворной преданности. В церквах, переполненных молящимися, пелись благодарственные молебны, звонили колокола. Крики ура оглашали дворец и улицы. Домы освещались огнями, музыка гремела, гимн «Боже, Царя храни» раздавался в театрах и собраниях; все классы общества, все сословия, в смятении и радости, ликовали с каким-то святым трепетом, если можно так выразиться. Все сознавались, что Россию миновало великое бедствие, и что единый Божий промысел отвел руку убийцы.
Если отрадно видеть в частном человеке хорошие свойства души, то во сколько раз отраднее видеть в целом народе доблести и чистые стремления, единомысленные и единодушные.

Если один достойный человек может действовать на пользу и благо его окружающих, то во сколько раз могущественнее та нравственная сила, которая лежит в основании чувств целого народа!

Все прошедшие дни эти мысли невольно приходили на ум. Искренняя молитва к Богу в целых массах, непритворная их любовь к Царю, который ознаменовал десятилетнее свое царствование свободными и благими учреждениями – не могли не быть в высшей степени знаменательными и трогательными.

Уметь ценить управление великого Царя, который вводит коренные преобразования и постепенные улучшения; ждать с любовью и терпением устройства своего нового быта может только народ неиспорченный, народ, доверяющий правительственной власти, и тогда чистая его молитва и любовь послужат ему же верным залогом собственного развития и благосостояния.
Десница Божия не покидает людей, если люди сами не покидают Бога; земные цари и царства в руках высших судеб. Блаженны те народы, которые это помнят и не расслабляют своих нравственных сил смутами и разногласием, а сливаясь убеждениями в одну плотную массу, умеют закалить свою веру в Бога, свою любовь к Царю, свою надежду на общую трудовую деятельность для лучшего устройства своей жизни на более разумных началах.

Покушение на неоцененную жизнь Государя не для Него одного, но для семейства Царского, для всей России – тяжелое, горькое, возмутительное воспоминание, которое приходится занести в страницы наших летописей, о сию пору бывших чистыми от подобного злодеяния; и против кого был страшный замысел? Против кротчайшего из государей, против благодетеля милостивого, против великого преобразователя наших неурядиц и гражданских неправд!

Нельзя не заметить, что завидная участь спасти Царя выпала на долю простого крестьянина Осипа Ивановича Комиссарова. Ему Царь даровал свободу в числе других 20 000 000 людей, и за дарованную свободу Бог его вызвал отдать сторицею. Как не сказать, что правосудие Божие велико! Комиссаров – личность скромная, честная, добродушная. Он уроженец Костромской губернии, и второй раз из Костромской губернии выходит верный защитник Царя, второй раз в нашей истории простой крестьянин необразованный, неизвестный и безоружный избран промыслом Божиим на великий подвиг – спасти целое обширное Отечество, спасая Помазанника Божия.

Имя Комиссарова теперь раздается и слышится везде, по всей России; эта громкая известность тяжела ему самому. Как человек русский вполне, он без тени самохвальства или гордости. Он тот же скромный и неизвестный, как был и прежде: утомленный своими беспрестанными торжествами, он сам говорил: «Ради Бога, отпустите меня – я устал, мне нездоровится, мне дурно!» Все эти шумные выражения восторга и благодарности, раздающиеся вокруг него с утра до ночи, ему не по нраву; он в простоте своей не искал известности, он сам не знает, как совершил великое дело.

А между тем, уже отпечатано 60 тысяч фотографических его портретов, и Осип Иванович Комиссаров-Костромской сделался для всех и каждого из русских лицом замечательным и интересным.

В первый же день после того, как Государь даровал ему дворянское достоинство, когда все собравшиеся дворяне с громогласными ура радостно приняли спасителя в среду свою, - Комиссаров, бледный и взволнованный, стоял в одной из зал Зимнего дворца. К нему подошел один из присутствовавших там гвардейских офицеров и сказал: «Я думаю, что вся твоя жизнь вдруг так переменилась… От этого ты так бледен».

- Нет, - отвечал он, - я бледен от того, что мне не верится, как так Господь помог мне отвесть руку злодея…

Когда прямо из дворца он пошел садиться на извозчика, весь народ, между которого он с трудом пробирался, его обнимал, даже целовал его руки за спасение Царя, со всех сторон ему совали в руки деньги; и толпа, ухватившись за крылья и колеса экипажа, теснилась вокруг него, не позволяя его дрожкам тронуться с места.

Он остановился где-то в харчевне, чтобы напиться чаю; хозяин харчевни, узнав, что он – тот самый, который остановил злодейство душегубства, кинулся его обнимать, целовать и просил уступить ему на память его поношенную верхнюю одежду, отдавая на промен свой собственный суконный кафтан.
В театрах везде вывали Комиссарова, и даже на третий или четвертый день, во время представления он выходил на сцену при таких оглушительных криках ура, что они явно его расстраивали – и жалуясь на сильную головную боль и биение сердца, он просил, чтобы его отпустили домой.

Многие общества выбирают его в свои члены без баллотировки, изменяя для спасителя Царя своим принятым правилам и постановлениям. Малютку его дочь два учебных заведения просили записать в свои кандидатки. В честь его дают обеды. Везде устраиваются добровольные приношения – предполагается ему купить дом, земли, имение. Кроме того, везде устраивают стипендии, школы, иконы, неугасаемые лампады, везде хотят увековечить день чудного спасения Государя. В этом общем увлечении простой народ не уступает высшим классам и высказывается с неимоверною горячностью и искренностью.

Что образованные люди поняли и почувствовали это страшное, но и благополучное событие, как должно, - это не удивительно; но что народ, простой народ так прекрасно себя показал, - это не забудет и история и в честь его, вероятно, запишет на своих страницах заслуженную им похвалу.
По рассказам очевидцев, все войска не уступали народу в благородном увлечении и преданности царю, и русский человек во всех сословиях высказался теми же чувствами и словами. Все эти разные лица, безо всякого желания, чтобы знали их имена, ежедневно приносят о сию пору разные пожертвования. На самое место спасения Государя, на третий день после покушения, какой-то мещанин поставил дорогой кивот с иконою Тихвинской Божией Матери; тут же соорудили временную маленькую часовенку, потом принесли лампады со стеклянными колпаками, подсвечники со свечами на мраморном столе, кружку для сбора добровольных подаяний и даже богатые букеты живых цветов.

И теперь два раза в день на этом месте служат молебны, и народу стекается множество. Первый молебен был совершен на этом месте митрополитом Исидором, соборне, по желанию Государыни Императрицы, пятого числа в 4 часа пополудни; и несмотря на дождь и даже грязь, умилительная и поистине торжественная была минута, когда при словах дьякона: «Преклоньше колена» великие наши цари, могущественны и сильные, со всем своим семейством и несчетным множеством собравшегося вокруг них народа, упали на колена, с живою и благодарною молитвою за спасение Царя-отца. Их Величества были в слезах, но и народ рыдал; и кто не видел этой трогательной картины, тот, конечно, ее себе вообразить не может.

Не знаю, кому пришла благая мысль увековечить память спасения Государя и выстроить каменную часовню на самом месте чудесного его спасения; но деньги на этот предмет уже сыплются со всех сторон. Русский человек чувствует, что посильная жертва приятна Богу, что она живее слов выражает любовь искреннюю и благодарную, и во всех важных случаях первое его движение дать, часто даже когда он у себя отнимает.

По мере того, как это известие распространяется по России, отовсюду летят телеграммы и адресы, и любовь к Государю,  как пламя, охватывает все самые отдаленные концы России. Их Императорские Величества глубоко тронуты таким единодушным выражением общей преданности. Будем надеяться, что это отрадное впечатление изгладит, хотя постепенно, все, что  они должны были чувствовать горького и грустного, когда злодей назвал себя русским и заговорил чистым русским языком.

Производится следствие, и подробностей верных еще нет. Русским он быть не может, если даже и родился в России, если и носит русское имя. Русский тот, кто чувствует и мыслит, как вся большая русская семья. А кто же из нас признает его, злодея, душегубца, за своего?..
Все эти дни театры были полны народом; давали несколько раз сряду оперу Глинки «Жизнь за Царя», которая ежеминутно поднимала целые взрывы рукоплесканий. Предполагаю, что читателям моим известно, что опера Глинки представляет именно тот эпизод из истории Михаила Феодоровича Романова, когда он был спасен Сусаниным, Костромским крестьянином, который положил за него свою душу. Гимн «Боже, Царя храни» требовался зрителями беспрестанно. В присутствии Государя и Августейшего его семейства, восторг в театрах был выше всех слов и описаний. Их Императорские Величества кланялись публике, не скрывая ни слез, ни душевного волнения.
Нельзя не предположить, чтобы эти радостные минуты не отзывались отрадно в их царственных сердцах, всецело отданных на великие заботы по управлению краем, вверенным им Самим Богом.

8-го апреля опера «Жизнь за Царя» шла в Мариинском театре. В антракте А.Н. Майков прочел с необыкновенным воодушевлением стихи, написанные им по случаю последнего события, и публика в совершенном восторге узнавала себя и в чувствах и в мыслях автора и рукоплескала ему с неумолкаемыми криками. Кончаем этими прекрасными стихами наши наскоро написанные страницы; конечно, никто лучше и красноречивее их не выразил любви народной.

4-е апреля 1866 года

Все, что в груди есть Русского у нас –
Оскорблено! Уста молчат, немея
От ужаса… Рукой безвестного злодея
Едва святая кровь Царя не пролилась,
Царя – строжайшего блюстителя законов…
И где же? Между нас, среди своей семьи…
Царя – строителя земли,
Освободителя мильонов!
Кто ж он, злодей? Откуда вышел он?
Мы тщетно ищем между нами.
В строенье земском – ни правами,
Ни справедливостью никто не обойден…
Кто ж он? Откуда он? Из шайки ли злодейской,
Что революцией зовется европейской,
Что чтит свободою – одну свободу смут
И, как проклятие, как страшный Божий Суд,
Стоит страшилищем бессменным,
За старые грехи, над западом надменным?
Из русских ли несчастных беглецов,
Что, позабыв родные все преданья
Из-за моря, в земле своих отцов
Играть затеяли в восстанье
И злятся, что она идет своим путем,
Не так, как бы они хотели,
А одномысленно, к своей великой цели,
И во главе -  с своим Царем?
О нет! Несчастный, нет, не русской он стихии!
Кто б ни был он – он нам чужой!
И нет ему корней не в нынешней живой,
Ни в исторической России!..
Но если он врагом подослан, чтоб вселить
Меж нами друг на друга подозренье
И между нами водворить
Междуусобье  и смятенье?..
Смотрите: Сам Господь, хранивший Русь средь всех
Ее невзгод и в бранях, и в опалах,
Опять воздвиг «единого из малых» -
Да не свершится грех!
Сомкнемся ж вкруг Царя, с доверием друг к другу
И взглянем смело вдаль, чтоб дружный дать отпор
И ковам недругов, в нас сеющих раздор,
И всякому наносному недугу;
Да узрит старый мир, возросший лишь в крови,
Что к жизни нас призвавшая свобода
Была не гибелью для Русского народа,
А светом истины и царствием любви.



ИСТОРИЧЕСКИЕ АНЕКОДТЫ:

Несколько случаев из частной жизни Императрицы Екатерины II

записано со слов Николая Петровича Румянцева Марией Алексеевной Львовой, урожденной Дьяковой)

I.
Императрица имела привычку вставать очень рано и летом, и зимой. Чтобы не тревожить своих служителей и горничных даже зимою, она зажигала свечи у своей лампады, часто разводила сама огонь в камине  и тогда уже принималась у письменного стола за обыкновенные свои занятия в тишине и уединении. Один раз, проснувшись, она заметила, что лампадка перед образами погасла. Она встала, накинула на себя, что было под руками и, зная, что в соседней комнате часовой, открыла осторожно дверь, чтобы спросить огня. Часовой не ожидал Государыни в такой ранний час утра, а может быть, он и вздремнул и спросонья, отдав ружьем честь, так сильно ударил им об пол, что вдруг раздался выстрел, и пуля ударилась в потолок.
Кажется, как было не испугаться, как не рассердиться?.. Но Государыня, как женщина великой души, ни на минуту не потеряла присутствия духа и обычной своей Августейшей милости: она покойно взглянула на часового и сказала ему твердым голосом: «Зачем у тебя ружье не в порядке?». Потом зажгла свою свечку и возвратилась в кабинет.

II.
За большим парадным обедом Императрице Екатерине, по обыкновению, прислуживали дежурные камер-пажи. Один из них, подавая Государыне тарелку супу, задел шпагой за ее кружева. Императрица с таким гневом и неудовольствием на него взглянула, что испуганный юноша совсем растерялся и пролил на ее платье часть супу. Тогда она засмеялась и сказала милостиво: «Ты меня наказал за то, что я рассердилась».
   
III.
Ревностно служил в Иностранной коллегии, что ныне называется Министерство Иностранных Дел, некто молодой человек Волков. Своими отличными способностями, образованием и умом он заслужил вполне доверенность своего образованного начальника, графа Панина. Граф несколько раз говорил Государыне о надеждах, которые подает Волков – сделаться со временем замечательным дипломатом, что, впрочем, кажется, не оправдалось впоследствии. Несчастным случаем Волков попал в дурное общество, стал пить, играть в карты, и так проигрался и запутался в долгах, что, наконец, пропал без вести. Это крайне огорчило и Государыню, и графа Панина: через два дня в его вещах нашли письмо, в котором он говорил, что решился бежать в чужие края, где пойдет в работники, чтобы себя прокормить, но что не может видеть своих кредиторов, которым заплатить ему нечем и перед которыми он – бесчестный человек и обманщик.
Граф Панин, узнав из этого письма, что Волков жив, поспешил к Императрице и известил ее о случившемся. Она потребовала, чтобы немедленно было послано за Волковым в догоню, и чтобы его привезли прямо к ней.
Как кажется, дорога в чужие края была тогда одна, и путешествия не были похожи на нынешние, когда человек летит, как на ковре-самолете, - так что разве только птицы его могут обогнать. По воле Государыни, Волкова догнали, арестовали и привезли прямо в Зимний Дворец, в кабинет Императрицы.
- Зачем ты не хотел продолжать служить у меня? – спросила Екатерина кротко и милостиво перепуганного и взволнованного молодого человека, который, кинувшись перед нею на колена, в слезах и раскаянии признался, что увлекся, страшно запутался и не нашел другого средства вырваться от долгов, как уехать из России навсегда.
Обратившись к графу Панину, который присутствовал при этой сцене, Государыня сказала:
- Заплатите его долги, это еще первая его вина. А ты, Волков, служи, как служил до сих пор; во мне ты всегда найдешь человека, готового тебе помочь… Но я уверена, что ты более долгов делать не будешь…
Волков, пораженный словами Государыни, обливал слезами руку, которую она ему протянула. С тех самых пор, во всю жизнь свою, он был безупречен, и при всяком случае с восторгом рассказывал, кому мог, о необыкновенном милосердии Великой Государыни.

IV.
Отдыхая от трудов и забот по управлению столь громадного царства, как Россия, Императрица Екатерина любила играть в карты с князем Безбородко, с графом Паниным и другими, обыкновенно вечером, после семи часов. Иногда и тут, за карточным столом, она говорила, что ей нужен дельный человек, на такое или на другое место, и, обращаясь к которому-нибудь из своих собеседников, прибавляла: «Когда ты сыщешь такого, то скажи мне».
Проходило несколько дней, приближенные ее наводили справки, искали и спешили уведомить Государыню, когда находили человека, по их мнению подходящего к её требованиям.
- Пусть он ко мне придет, - отвечала Императрица обыкновенно, - сегодня в восьмом часу.
В назначенный час являлся во дворец тот, кого называли Государыне; он часто и в ум себе не брал, для чего его требовали. Оставив свою карточную партию, Императрица выходила из-за стола и, направившись к окну, подавала рукою знак, чтобы вновь вошедший к ней приблизился. Иногда час и два, поодаль от своих приближенных, она разговаривала с ним об разных предметах, об делах управления и благоустройства края; потом милостиво прощалась и, снова возвратившись к карточному столу, иногда говорила: «Нет, Александр Андреевич, твой товар не хорош. Он вовсе на это место не годится. Но его можно с пользой употребить, например, по внутренней торговле».
Государыня так была проницательна, как будто своим необыкновенным умом она видела человека насквозь, поговорив с ним час-другой, и надо сознаться, что Ее выбор людей в управлении края прославил Ее самоё, Ее царство и самую Россию.



Несколько случаев из жизни Императрицы Екатерины II


*
Екатерина сохраняла чрезвычайную осторожность при подписании бумаг, особливо если дело касалось до обвинения людей. Однажды, читая одну бумагу, она хотела уже подписать, но вдруг остановилась и спрятала ее. «Я не подпишу теперь этого приговора, - сказала она, обратясь к девице Энгельгардт, бывшей при ней, - потому что чувствую себя не в совершенно спокойном расположении духа, а я испытала на себе, что в подобном состоянии я всегда делаюсь суровее… Надобно подумать и потом – решить».
*
В четвертое путешествие свое по России Екатерина посетила Москву и, встреченная священнослужителями со крестами, она, не останавливаясь, прямо прошла в Успенский Собор, где в этот раз совершал службу Платон. В этот достопамятный день – царствованию Екатерины исполнилось 25 лет, и он ознаменован был многими милостями и щедротами. Здесь Екатерина успела сказать тайно протодиакону несколько слов, и он, возглашая многолетие, при словах: «Приносящаго святые дары», именует Платона митрополитом. Платон, вслушиваясь в слова его, и думая, что протодиакон ошибается, делает ему знак поправить ошибку; но протодиакон и вторично провозглашает его митрополитом. Тогда Платон, понявши сокровенную милость, поклонился Императрице и сказал ей речь краткую, неприготовленную, но внушенную истинною благодарностью. Так Екатерина любила награждать истинные заслуги.
*
На рынках, в царствование Екатерины, продавалось чрезвычайное множество ее портретов, очень дурно нарисованных, и еще хуже того раскрашенных. Простой народ раскупал эти портреты, так как они продавались дешевою ценою. Приближенные Императрицы, узнавши об этом, докладывают ей: не угодно ли будет Ее Величеству, чтобы запретили продажу подобных портретов, не имеющих в себе решительно ни малейшего сходства? «Оставьте их, - отвечала Екатерина. – Если они не могут купить хороших портретов, пусть покупают худые! Мне очень приятно знать, что мои подданные любят меня не за красоту лица моего, но за мою любовь к ним и за попечение о их благе».


Несколько случаев из частной жизни Императора Николая

Записано со слов Петра Михайловича Волконского) 


I.
Тому ровно тридцать лет назад,  в 1836 году Государь Николай Павлович проводил часть лета в Петергофе со всем своим семейством. В часы досуга он любил ходить пешком на охоту, вдвоем с кн. П.М. Волконским, министром Его Двора. Князь был настоящий барин, четный, правдивый и благородный. К тому он искренно и непритворно любил Государя и его семейство и берег царские деньги, может быть, еще несравненно более, чем свои собственные. За то князя все называли скупым, и часто даже сам Император подсмеивался над его расчетливостью, повторяя, что она вошла у него в привычку, хотя со своей стороны искренно любил и уважал  князя. Как-то в прекрасный летний день, рано утром, Государь с князем, оба в сюртуках без эполет  и в фуражках, с ружьями, шли по уединенной дорожке за деревню  Бабий-гон, когда наткнулись на широкую и длинную лужу, которую пешком перейти оказалось очень неудобным. Собака, сопровождавшая охотников, бегала по луже более, чем по колено в воде.
Что было делать? Возвращаться домой Государю не хотелось, тем более, что хорошее место для охоты было уже очень недалеко.
Издали показался пеший мужик.
Они мужика окликнули, он тотчас же поворотил на их зов и стал к ним подходить. Увидя военных, он их принял только за офицеров, и Государя не узнал.
- Перенесешь ты нас через лужу? – спросил его Государь. – Нам не хочется мочить ног.
- Почему не перенести, - отвечал мужик в раздумье, - перенести можно…
- А что ты с нас за это возьмешь? – спросил князь.
- Да что взять? Ваша милость не должны быть очень грузны… - отвечал мужик князю, - ну, а вот это барин… - говорил он с расстановками, указывая на Императора, и покачивал головой…
Всем известно, что Государь отличался необыкновенным ростом, был широкоплеч и чрезвычайно статен.
- Ну, я не поскуплюсь, - сказал он, - да сколько же ты хочешь?...
- Положите красненькую [1], - отвечал мужик. – Хоть ваша милость и тяжеленька, но я перенесу… ничего… право перенесу…
- Ну, уж заломил ты красненькую, - сказал князь, с обыкновенным своим негодованием при всяком расходе, - с тебя и синенькой будет довольно. А я тебе за себя два с полтиной дам… вот и выйдет, что ты получишь семь с полтиной… разве это мало?
Государь улыбался, видя, что князь никак не может не торговаться; мужик, не отвечая, глядел на обоих охотников пристально, как будто соображаясь со своими силами.
- Ну, неси меня, - сказал Государь. – Я тебе десять рублей дам.
Мужик поднял Государя, который припал к нему на спину и обнял его за шею обеими руками. Крестьянин был гораздо меньше ростом, чем Император, но сильный и здоровый; он нес его легко и переходил лужу без малейшего замедления ровным и тихим шагом.
Лишь только вышел он на сухое место, Государь поспешил вынуть свой бумажник, достал десятирублевую ассигнацию и, отдавая ее, поспешил сказать:
- Ну, теперь иди за этим барином и неси его сюда.
Мужик поблагодарил за деньги и отправился по луже за князем.
С князем опять начался торг, мужик просил пятирублевую ассигнацию, а князь давал два с полтиной, три, и, наконец, за три с полтиной мужик взял и его на плеча. Когда он дошел со своей ношей до середины лужи – Государь крикнул своим громким и сильным голосом:
- Стой!
Мужик остановился.
- Сбрось его в лужу, - кричал Государь, - я тебе дам еще красненькую… а не то пусть он набавит, чтобы вперед не торговался…
Мужик сейчас смекнул, в чем дело, и не двигался с места.
- Сбрось, сбрось, - приказывал Государь.
Мужик сделал движение, как будто хочет спустить ноги князя в лужу, в которой по щиколотку стоял сам.
- Ну, ну, - сказал князь, - держи, держи крепче, пожалуй, и я тебе дам десятирублевую.
- А я дам двадцать пять, - кричал Император. – Слышишь… двадцать пять, только спусти его в воду.
- Уж так и быть, - сказал князь, - я дам тридцать.
- А я пятьдесят…
Мужик, в совершенном недоумении, не верил своим ушам, что на него сыплется такая благодать. Князь дал 55 руб. Тогда их торг приостановился, мужик вынес князя на сухое место и спустил его с плеч. Государь, обращаясь к мужику, сказал веселым голосом:
- Требуй же, чтобы он сейчас тебе эти деньги отдал…
- Да я не знаю, будет ли у меня столько  в бумажнике? – отвечал князь.
- Показывай, показывай, - повторял Государь, смеясь от души, что ввел его в такой расход; князь открыл бумажник, отсчитал 55 руб. и, отдавая их, сказал крестьянину вполголоса: 
- Знаешь ли ты, кого перенес? Ведь это Царь…
Мужик остолбенел…
- Как Царь? – спросил он.
- Да ты только на него погляди, неужели ты его не узнал?
- Батюшка, - закричал мужик и, бросившись на колена, начал креститься… - Привел же Господь Царя на плечах снести.
Потом, вынув из-за пазухи полученные первые десять рублей, он повторял:
- Батюшка, возьми эти деньги назад, не надо мне их… не надо… я Царя на плечах нес…
Примечание М.Ф. Ростовской: [ ] - Красная стоила тогда 10 руб. ассигнациями, а синяя 5 руб.

II.
Несмотря на очень холодную зимнюю погоду, Государь постоянно гулял пешком всякий день. В 1830 году он шел по Дворцовой набережной и видит, что перед ним идет человек в одном сюртуке. На дворе было 22 градуса морозу по Реомюру. Неизвестный шел скорым шагом, то тер руки одна об другую, то клал их в карманы, и видно было, что бедняга дрогнул от холода. Государь ускорил свои шаги, нагнал его и спросил торопливо:
- Неужели на вас один сюртук?
- Шинель я отдал в починку, Ваше Величество, - отвечал тот.
Государь, нагибаясь к нему ближе, сказал строгим голосом:
- Ступайте скорей на гауптвахту, ступайте сейчас же… в Зимний дворец…
Государь рассказывал, что нагибаясь к нему ближе, он хотел удостовериться, не пахнет ли от него вином.
Продолжая идти с ним рядом, Государь расспросил у него, кто он, и узнал, что его зовут Ивановым, что он учитель русского языка в первом кадетском корпусе, и что он преподает уже слишком осьмнадцать лет.
 Сам же этот учитель сознавался после друзьям и знакомым, что, видя участие и милостивое расположение Государя, он никак не мог понять, отчего за холодный сюртук Государь послал его на гауптвахту, куда он тотчас же и отправился.
На гауптвахте было и сухо, и тепло, и не успел Иванов обогреться, как от имени Государя ему принесли теплую шинель, и отпустили домой самым счастливым человеком.
Но Государь этого обстоятельства так не оставил, он послал за генералом Клингебергом, который был тогда начальником всех военно-учебных заведений, и спросил у него, кто учитель русского языка в первом кадетском корпусе.
- Кажется, Иванов, Ваше Величество.
- А каков он?
- Очень, очень хороший человек, и давно уже тут учителем.
- И тебе не стыдно, - заметил Государь, - что он в сегодняшний мороз бежал по набережной в одном сюртуке? Но так как я его встретил, то назначаю ему двойное  жалованье, которое прошу обратить в пенсию по окончании годов службы. Прошу, чтоб это было исполнено.

III.
Февраль месяц был очень теплый; великим постом, в самую распутицу, Император Николай ехал в санях в одиночку по Невскому проспекту. Он ехал тихо, потому что снегу было мало,  а воды и, особенно, грязи пропасть, - она стояла целыми лужами, несмотря на то, что множество народу с метлами и лопатами расчищало улицу.
Государь заметил, что все, кто шел ему навстречу, снимая шляпы, улыбались. «Не забрызгало ли меня грязью?» - спросил он у своего кучера. Кучер обернулся и видит, что за царскими санями прицепилась девочка лет десяти, в изношенном стареньком платье, мокрая и грязная. Кучер со смехом сказал Государю, в чем было дело. Когда Государь сам повернулся  к девочке, она, не робея, сказала: «Дядюшка, не сердись… Видишь, какая мокрота, а я и то вся измокла». Император приказал остановиться, посадил ее рядом с собою и отвечал: «Если я тебе дядюшка, так следует тебе и тетушку показать. В Зимний дворец», - продолжал он, обратившись к кучеру.
Во дворце он ее сам привел к Государыне Александре Федоровне и сказал: «Вот тебе еще новая дочка». Императрица с несравненною ее добротою обласкала бедную девочку и, узнав, что она круглая сирота, поместила ее в дом Трудолюбия и положила на ее имя в Опекунский совет 600 руб. асс. на приданое.

IV.
Государь любил гулять в восемь часов после обеда. Как-то ранней весной он идет по Невскому проспекту, когда уже смеркалось, и видит, что фонарщик с лестницей в одной руке и с бутылью с маслом в другой идет за ним следом. Сперва он подумал, что, вероятно, он идет сам по себе к следующему фонарю, но фонарщик прошел и другой, и третий, и пятый фонарь, не отставая от Императора.
- Ты разве меня не узнал? – спросил Государь.
- Как не узнать, Ваше Величество? – отвечал тот.
- Зачем же ты идешь за мной?
- Затем, Ваше Величество, что хочу я у вас спросить, сколько лет фонарщик должен служить?
Государь, рассказывая это происшествие своим приближенным, сознавался, что вопрос фонарщика его крайне затруднил и что он, не зная, что ему отвечать, сказал:
- Да хорошо ли ты служишь?
- Ваше Величество, мои фонари всегда так же отлично горели, как и теперь, вы сами их изволите видеть, и я служу слишком 28 лет.
Государь послал его тотчас же к обер-полицеймейстеру Кокошкину сказать, что он его требует к себе к девяти часам.
Когда Кокошкин приехал во дворец и введен был в кабинет, то Государь у него спросил:
- А сколько лет должен служить фонарщик?
Кокошкин в замешательстве не знал, что отвечать.
- Поезжай домой, узнай и доложи мне, - продолжал Государь.
На поверке оказалось, что фонарщик служил лишних целых три года. Государь приказал выдать ему в виде награды двойное жалованье за четыре года и двойную пенсию по смерть.

V.
На Фоминой неделе, в 1834 году, Государь ехал один раз по Английской набережной и нагнал покойника. Гроб везли на дрогах, и один только человек шел за ним. Государь сошел с дрожек, подошел к нему и спросил:
- Неужели у покойника никого, ни родных, ни друзей не было?
- Никого, Ваше Величество, - отвечал тот, - он был бедный и честный человек, служил и знал только службу.
Разговаривая таким образом, они повернули на Новый мост, который тогда еще Николаевским не назывался; все, встречавшиеся по пути, узнавали Государя, кланялись ему, многие за ним последовали, удивляясь, что он идет пешком, и скоро целая толпа народа скопилась и шла вместе с ним за неизвестным покойником. Государь проводил его до конца моста; у часовни он перекрестился и сказал, обратившись к народу: «Покойный был верный слуга отечеству, я его проводил, сколько мог, теперь проводите же его и вы».
Когда Царь уехал, народ последовал совету его, и много совершенно чужих людей проводили гроб до самого места погребения.