Два деш твоих слез. Глава 1. На пороге

Почему люди не могут бросить курить?
Вся жизнь человека в нашем мире, переполненном людским сознанием, состоит исключительно из поиска смысла жизни. Мы просыпаемся утром и задаем себе вопрос: "Зачем я проснулся? Что я должен делать?", а потом заполняем ее вещами, типа просмотра сериалов, мастурбацией, попыткам куда-то деть свою сексуальность, завести собаку, поумиляться ей, а потом заморить голодом, уехав на неделю в Тайланд и забыв положить ей еды. Это чисто человеческая черта, забывать смыслы жизни, менять их на ходу, как коней на переправе, как государственных правителей, как марку сигарет или любимого пива, сменять надоевшую вещь, чтобы делать все тоже самое что и раньше, но под новым брендом. "Сникерс" по сути ничем не отличается от "Марса", дорогое пиво ничем не отличается от дешевого. Сознание зажралось, смыслы жизни становятся все экзотичней, и все сложнее в реализации, поэтому найти их все сложнее. У каждого бывают дни, когда просто не можешь с дивана подняться, и не можешь ответить на этот самый вопрос "зачем?".
А сигареты освобождают. Они сообщают тебе на каждой пачке, в каждой рекламе, на каждом углу, что они убивают. И вот ты уже думаешь, что все равно сдохнешь, так какая теперь разница. И тут ты пропал. Вся твоя жизнь, в клубах сизого дыма, в постоянных попытках бросить, уже не имеет смысла, ты как бы уже все, согласился, опустил ручки, списал себя. Освободился, и дал себе зарок, что обязательно умрешь. Но сначала перейдешь на сигареты подороже, все равно, платить за пачку семьдесят рублей или восемьдесят три, разницы нету.
Впервые в жизни я бросил курить в восемнадцать лет. Я отправил документы в СпбГУ на экономический, и стоял на остановке, дожидаясь маршрутки до дома. Был летний день, светило солнце, нагоняя такую истому, будто мозг изнутри вздувался. Солнце рассыпало лучи на новых жестяных крышах хрущевок в центре, лучи отскакивали от них рикошетом и били по глазам.
На остановке было много народу, таких же как и я, уставших от жары людей: потные работяги, утомленная мамаша с пятилетним ребенком в черной маечке и шортиках, который клянчил у нее мороженное, бабушки в платках на голове, которые обсуждали цены на французский сыр.
Я достал сигарету, разумеется поморщился, смотря на нее, но все равно хотел уже прикурить, и на момент взглянул перед собой. И там было восхитительное зрелище, одно из тех, что потом снятся, такие вещи описывают в самых нудных женских романах:
Из маршрутки вышла девушка. В белом сарафане, босоножках, без сумки, у нее были правильные черты лица, прямой нос, полные губы, и небольшой тонкий шрам, пересекающий правую бровь, в такие вещи сразу влюбляешься. А еще у нее были длинные рыжие волосы, длиннющие, заканчивались где-то под коленями. И зеленые глаза, как больше изумруды. Поразительно. Она была красива как последний единорог или как двойная радуга. И я сразу подумал, что такая точно следит за здоровьем и мне непременно нужно бросить курить. Я обрел смысл жизни.
Потом произошел ряд событий, который повлек за собой мое падение, как будто вселенная дала мне подышать пьянящим разреженным воздухом на вершине горы, а потом скинула со всей высоты и от меня остались только разбросанные у подножья кусочки костей и мяса. И самое дерьмовое во всем этом, что мое сердце все еще билось после падения. Вершина моей горы казалась мне недосягаемой, но гора сама ко мне пошла, вознесла, сбросила, и раздавила своим весом. Я расскажу вам это подробнее, только позже. Сейчас для меня все это еще слишком трогательно, слишком сильно сжимает сердце. Когда-нибудь, когда я буду сидеть по другую сторону барной стойки от вас, вы будете смешивать мне Тома Коллинза, я прикурю сигаретку, и скажу:
- Ее звали Юля. Я тогда впервые бросил курить.
А сегодня…
Первый побег всегда такой волнующий. Тебе страшно. Это понятно, ведь ты оказываешься в ситуации, когда необходимо отказаться от чего-то, с чем ты жил до этого. И тут важно понять, что ты не можешь с этим жить после. Будь то развод или бросание курить, тебе нужно осознать, что удовольствия от жизни ты не получаешь. И тебе нужно с чем-то расстаться, чтобы прийти куда-то и начать делать что-то, чего раньше не делал. И тут тоже кроется страх. Страшно начинать делать что-то новое. Без совета, без помощи, вот так просто взять и начать. Мозг консервативен, он жаждет застыть в удобном для него положении, оплыть жиром, и думать только о том, какая красивая эта актриса, которая играла в последнем фильме, на который ты ходил с подружкой в тайне от своей жены. И тут нужно понять, что все те дела, которые сейчас больше тебе не доставляют удовольствия, раньше были чем-то потаенным и неизвестным, и к этому ты тоже пришел. Может быть, в этом и заключается жизнь? Ползти из одного увлечения в другое, менять подружек с которыми ходишь на одни и те же фильмы, менять работу, чтобы делать по сути все тоже самое, только в другом месте. Этакая смесь консерватизма и модерна, как сменить сигареты на электронные, стринги с высокой талией на стринги с низкой, сменить квартиру в центре на дом на берегу Баренцева моря. Но есть люди, которые меняют все, выходят из своего дома и теряют с ним связь, бросают курить и больше не курят, женятся, разводятся и решаются, становятся другими. Их уже не узнать, они изменились, перешли свой порог, и больше не возвращались в место, где когда-то перестали быть счастливыми.
Очень важно начать свой побег не слишком поздно.Сбежать, когда ты еще не успел смириться со своим несчастным положением. Сбежать до того как ты скажешь «ну а что, я живу не хуже других, в принципе, тут тоже можно жить».
Мир большой, всегда есть возможность сбросить тот камень, что тянет вас на дно. Нужно просто разозлиться на ситуацию.
Мне было просто. Меня разозлили.

Часть 1. Самый сложный побег – это побег от себя самого.
Глава 1. На пороге.
Я даже не оборачиваюсь, когда закрываю двери. Дом, что каждое лето принимал меня как родного сына, просто выплевывает меня как старую жвачку, потерявшую вкус. Мне двадцать лет. Я слышу мамины вопли о том, что я неблагодарный сучонок. Простые и безучастные слова отчима звенят в воздухе будто последние ноты гитарного рифа: "Ну что поделать, ****ям только такая дорога и  уготована". Там за закрытой дверью он вытирает кровь, что хлещет из разбитого носа. Я вроде как сломал его. Но его слова. Они причинили больше боли, чем я рассчитывал. Оказывается, гораздо тяжелее не те слова что громче, а те, что были произнесены тихо, безучастно, но в самое сердце. Как нож, задевший нерв.
Потом я улетаю в Питер. Я изрядно нажираюсь в баре при аэропорте, чтобы в самолете не разреветься как девочка. Иногда, смотря на стакан, я отчаянно хочу бросить его куда-нибудь, посмотреть как он разлетится на мелкие осколки, и закричать что-то банальное, типа «Какого черта?».
В самолете я кое-как выговариваю стюардессе, что просто боюсь перелетов, и не создам проблем. Почти весь полет я сплю. Самолет садится, меня будит стюардесса, говорит, что пора выходить. Голова не болит, только мучит жажда и слабость.
- Может, вы воды хотите? - Спрашивает она.
- О да. – Отвечаю я хриплым высушенным голосом.
Она убегает куда-то вглубь салона и приносит мне бутылку Перье. Вокруг поднимаются люди, забирают свою ручную кладь, у окна справа от меня поднимается мужик, похожий на бизнесмена в своем синем костюме с галстуком. Когда он перелезает через меня, он бросает на меня презрительный взгляд. Я смотрю на него в ответ, мне становится стыдно, я говорю ему:
- Простите.
Он качает головой в ответ.
- Сколько с меня? - Спрашиваю я у стюардессы.
- Не надо денег. Это вроде как в благодарность, что вас не стошнило на сиденья. Знаете, мы ведь сами их моем.
- Жуть. –Говорю я и жадно хлебаю минералку. - А я как-то уборщиком работал в клубе. Я блевоту отмывал каждый день. И кровь бывало. А однажды я выковыривал кусок кожи из этой штуки, знаешь, из которой бумажные  полотенца добывают.
- Ой, ужас. Человеческой, что-ли, кожи? - Она закрывает рот рукой с тонкими маленькими пальчиками.
- Не, крокодиловой. В клубе была кроколилья пати, типа, для земноводных только, вот они в туалете повздорили, и порезали друг друга на кошельки.
Она смеется и говорит:
- Мы неправильно начали. Ты возьми вот это... Для второго шанса.
Она достает маленький блокнотик, пишет на нем свой номер и дает мне листик.
- Спасибо. Правда, я не понимаю почему. Я бы… не сказал, что я интересен…
- Ты собираешься брать листок или отговаривать меня? У тебя вообще девушки бывали или ты всех отговорил? - У нее такой голос, ну, с нотками фруктовой кислинки, нежный, но громковатый. Будто ей приходится постоянно что-то доказывать отцу, казаться перед ним более волевой, сильной. Вообще-то я обожаю таких девушек.
- Я возьму, само собой. - Я встаю со своего места, беру листик, и переминаясь с ноги на ногу, не понимаю, что же делать дальше.
- Иди уже.
- Да, точно.
- И еще, - говорит она когда я уже поднялся и иду к выходу, - позвони завтра, часов в пять. А то черт его знает, может без точных указаний не догадаешься.
Она хихикает, и я влюбляюсь. На долю секунды, но этого достаточно для моего состояния. Такое ощущение легкого тепла.
Наверное, у всех девочек в голове сидит маленькая мама. И она приказывает им заботиться о таких ущербных обиженных мальчиках, как я. Я хороший мальчик, поэтому я не собираюсь звонить ей. Хотя бы потому, что в голове еще жужжат, как осиное гнездо, слова отчима.
Первым делом я еду к Большому Обуховскому мосту. Моему любимому месту, где мы выпивали, бывало, с однокурсниками десятки литров недорогого пива за беседами об учебе и девочках. Там хороший вид на Неву. Я сажусь на берег, где нет народу, смотрю на ровные волны реки, и передо мной всплывает Ее образ. Зеленые глаза сверкают, и вдруг кровь медленно заливает кафельный пол ванной комнаты. Меня всего начинает трясти, в горле набухает комок, и слезы растворяют, размывают вид на Неву.
- Молодой человек. –Звучит за спиной такой пропитой жуткий голосок бомжа. Я обтираю слезы и оборачиваюсь. Там на тропинке чуть выше по склону стоит мужик с огромной рыжей бородищей, тощий бомж в футболке с логотипом Харлей-Девидсона. Он подкупает этой футболкой. Что-то есть в нем от старых панков, которых я так люблю и уважаю, хоть сам и боюсь когда-нибудь оказаться в их кругу. - Я могу вам чем-нибудь  помочь?
- Не думаю. - Говорю я.
- Знаете, иногда людям просто нужно выговориться.
- Я боюсь, для меня это закончится полетом с этого вот моста. Но ты можешь посидеть со мной. Если хочешь.
- А давайте. – он подходит, и садится на почтительном расстоянии в пару метров. - У вас закурить есть?
- Не курю.
- И правильно. Все беды от курения. Вот я курил и у меня дом сгорел. А потом и дача.
- Ты их сжег чтоли?
- Нет, за долги забрали, я в карты играл. А потом проворовался, я же чуть министром образования не стал, но спалили рано. У меня три высших образования между прочим.
- Да ну.
- Конечно. Я педагог с именем.
- И как же тебя зовут?
- Лаврентий Павлович Кизляков. В честь Берии назвали. Папа у меня совсем дурной был. Любил советскую власть. Пока на него не донесли и он не схлопотал ссылку на севера, там он и помер от чахотки.
- Интересная у тебя жизнь, мужик.
- Ага. Дай полтинник на водку, а?
- Держи лучше. - Я протягиваю ему свой мобильный. - Загони его и купишь целый ящик.
- Ой, спасибо вам, молодой человек.
Я поднимаюсь, стряхиваю с джинсов дорожную пыль и говорю:
- Ну, это, Лаврентий, чувствую, врешь ты мне. Образование у тебя только одни, и то в голове, и единственный твой талант, как мне кажется - это играть блюз в группе ZZ-top, и  то не факт.
- Конечно, вру, ха-ха. Васькой меня звать. Я из деревни на заработки приехал, да тут забухал, пырнул одного мажора ножом и сел, а потом вышел, а на воле ни работы, ни дороги домой, ничего. Вот хожу тут, бутылки собираю, да живу в канализации неподалеку, под люком с "Чебурашкой". И воровать страшно, вдруг снова сяду. Ты свою, кстати, не выкидывай, бутылочку то. Лучше мне отдай.
И я отдаю. И ухожу. После я узнаю, что он мой телефон продал за пять штук, купил себе ящик какой-то злой барматухи и покинул этот мир под тем самым Большим Обуховским мостом, где мы с ним и познакомились, довольный жизнью и залитый собственными испражнениями.
Я ловлю попутку и еду до клуба, в котором работаю барбеком во внеурочное время. Клуб называется «Номер 69», в простонародье «номер», и находится он на берегу Невы в старом дореволюционном доме. В подвале которого водятся тараканы и крысы размером с кофе-машину. Моя работа там заключается в том, чтобы мыть все, что вижу, убивать  всех тараканов, которых смогу поймать, нарезать фрукты на украшения, и курить с официантками в катакомбах. А еще я должен таскать бухло со склада в бары. Склад, кстати, тоже находится в катакомбах. А сам клуб и, как следствие, бары, находятся на трех этажах выше подвала. И еще на крыше стоит летняя терраса. Красивая, зараза. И уютная. Только ящики шампанского на нее таскать тяжело. А их бывает очень много, ящиков этих. К примеру, в среднюю пятницу в клубе выпивается около трех-четырех ящиков шампанского «Кристалл», по десять ящиков «Вдовы Клико», а уж про Мартини Асти и говорить нечего. В конце концов, в каждом клубном баре уже просто заранее ставится по пять-семь ящиков разного игристого, жаль, что больше не влезает.
Через пару лет, зимой, в катакомбах найдут что-то типа гигантской крысы, и Роспотребнадзор закроет клуб. После я как-то услышу версию, что в этом доме жил какой-то князь, и во времена революции он спрятал туда все свое золото на несколько миллионов, потому и закрыли лавочку. Но я считаю, что это бред. В России к вам бы просто приехали дяди в черных масках, положили бы вас всех лицом в пол и вынесли бы все золото, а так же шампанское, компьютеры, всю выручку и пару красивых гостий или официанток, а вот Роспотребнадзор приходит сам по себе. Для него не нужны происки конкурентов.
 Я захожу в бухгалтерию клуба, забираю свои деньги и спрашиваю:
- А Дима здесь? - Дима - это наш барменеджер, классный веселый парнишка, умный и энергичный, с вечно дурной прической, маленький ростом и упитанный, хмырь, без капли сочувствия и доброты. Идеальное сочетание, как по мне. Наверное, именно поэтому он в будние дни спит со своей женой, а в выходные со всеми по очереди посетительницами нашего клуба. И зарабатывает много.
- Да, был пять минут назад. Поищи его. - Говорит бухгалтер, та, что темная и потолще. Вообще в бухгалтерии все толстые. Это их фишка, они сидят на диетах, и держат странички на одноклассниках, куда постоянно постят рецепты очень жирных и вкусных блюд. Но они добрые и говорят милые вещи, мне они нравятся.
Я бреду по катакомбам в сторону выхода в зал самого клуба. Там на первом этаже есть большой зал с двумя барами по бокам от входа и с одним островным посередине. Все это выполнено в черно-золотистых тонах с орнаментами в стиле Барокко и большим количеством экранов, так чтобы в ночное время все светилось, хоть глаз выколи.Сегодня четверг, середина дня, и через пару часов уже должны начать подтягиваться бармены. Дима стоит за баром, Миша, торговый представитель какой-то там винной компании, сидит за стойкой и разливает по бокалам вина:
- Это очень сладкое. Для девочек. – Миша - худощавый темноволосый мужик тридцати двух лет, который постоянно ходит в сером пиджаке и джинсах, с простой прической, простыми мотивами и простой жизнью. Говорят, у него самая прекрасная и милая жена из всех, на ком когда-либо женился человек разумный. Для него в жизни самый креативный поступок, на который он может пойти - это в парикмахерской подстричь виски не прямо а косо. Единственное, чем его можно было выделить в толпе остальных торгпредов – это татуировка, покрывающая всю правую руку, с изображением каких-то кровавых теней, выходящая на указательный палец до самого ногтя. Живописно, но как по мне, безвкусно. Почти классическая, подходит под его черное пальто. – Привет, Марк. – Мы пожимаем руки. – Вкусное, правда?
Дима пробует. Болтает вино на языке, насыщает кислородом, глотает и говорит:
- Дерьмо какое-то. Этой хренью только малолеток отпаивать. На, попробуй. – Он протягивает мне бокал. Я пробую.
- Да ну, по мне, вкусное. Дима, - говорю я, отдав ему обратно бокал, - ты как освободишься, поговори со мной минутку, лады?
- Да посиди, мы уже почти закончили.
- Ну,  последнее. – Миша наливает темно-красной жижи из матовой черной бутылки. – Это превосходное порто, настоящее чудо, будто целуешься с бухой испанкой.
Дима отпивает, присматривается к цвету, отпивает еще и говорит:
- Берем порто и Карменер. А сладким своим можешь себе язык к чему-нибудь приклеить, он тебе все равно не нужен.
Миша, явно разозленный, но не подающий вида, собирается в своей обычной манере, шустро, не терпя ожидания. Я сижу перед Димой, который допивает порто и говорит:
- Что там у тебя?
- Дим. – Я сажусь поудобней. - Я понимаю, у тебя и так народу много, но я тут подумал. Я работаю у тебя уже два года барбеком, знаю дело, знаю гостей. Может, ты меня смог бы как-нибудь поставить барменом?
- Кроме тебя, на эту вакансию уже шесть человек пришло. И есть парни с опытом, который тебе еще даже не снился. Люди в Европе работали, люди из «Рая». Мощные бармены. Ты по сравнению с ними зеленый совсем. Ты просто сиди на жопе ровно и работай барбеком, губу закатай.
Тут я слегка разозлился. Я даю себе немного воли. Спускаю вожжи.
- Дима, блять, я не говорю, чтобы ты дал мне работу. Я прошу дать мне шанс попробовать. Посмотреть, как там все будет. Я же не говорю, что ты обязан, я, ну ты понял, прошу дать мне попытаться.
Он смотрит на меня, задумчиво собирает свои тонкие губы в трубочку, пробегается взглядом по мне, с ног до головы, качает обреченно головой и говорит:
- Ладно. Один шанс. В воскресенье к семи.
- Хорошо, спасибо. Ты не пожалеешь, я смогу. Я обещаю.
- Ага. – Сказал он и тут же потерял ко мне интерес, поднялся и пошел в сторону мойки с двумя бокалами в руках.
Вот так и получается, ты перелезаешь через один порог, чтобы тут же оказаться у другого. Ничего особенного, просто движение жизни. Просто движение из одного увлечения в другое.