Ракушечные бусы

Ветерок хозяйничает на веранде — заглядывает под белую полотняную скатерть на столе, проверяя, не спрятался ли под ним какой-нибудь гость или хотя бы соседская дворняжка, или котенок, или ящерица — было бы с кем поиграть, перебирает нежные листочки на тоненьких веточках адиантума в большом глиняном горшке с боку от порожка, хотя знает каждый наперечет, тянет виноград за усики — подразнить равнодушно ползущие на крышу ветки, пробегает по белому потолку и деревянным потрескавшимся перилам и под конец укладывается клубочком ко мне на колени, сбив еще мимоходом прядку выгоревших на солнце волос из-за уха на лоб. Ловлю завиток, заправляю, чтобы не мешал. Ветерок шевелит складки ситцевого халатика, еще пытается заиграть со мной, заглядывает в глаза, шепчет в уши, трогает загорелую руку и все-таки смиряется, и успокаивается, и молча наблюдает за моим взглядом.

Сижу на теплом порожке моего маленького дома. Под ногами — крошка белого камня, известковый щебень. На солнце он становится ослепительным, словно земля спорит с солнечными лучами — кто из них светлее, светоноснее. В трещины выбиваются кустики тимьяна и яркими зелеными островками расползаются по двору, цепляются за сколы каменных ступенек, взбираются по ним, раскладывая на теплом камне свои голубые цветочки. Снуют муравьи и мелкие жучки. Вдалеке, между кустами можжевельника мелькает пугливая ящерка, старательно избегая человеческих глаз. Тихо. Только шум волн и шелест веток. Даже птицы молчат, спрятавшись от зноя в глубине пышных крон деревьев грецких орехов. Даже цикады разнежились в медовом тягучем настое полуденного зноя и сделали перерыв в своих любовных играх.

Не знаю сколько лет этому домику и этой маленькой деревушке. С полвека-то точно.., а, может, больше.. Три года назад, продав квартиру в большом городе, я перебралась сюда. С веранды моего дома теперь видно только море. Море и небо. Эти две синевы затопили весь остальной мир. Настоящий вселенский потоп. По крайней мере, на моем полушарии — кроме маленького домика, белой земли, солнца, моря и неба — нет ничего. Да и я стала какой-то призрачной. Воплощением молчания и взгляда. Словно этот мир не нуждается во мне, а только разрешает на него смотреть и погружаться в его белизну и синеву.

Мой выбеленный известью домик пристроился к склону небольшого холма на самом берегу моря. Стоит только сойти с ровной площадки открытого дворика, спуститься по каменистой дорожке десяток метров и окажешься на берегу, утопая в волнах такого же выбеленного горячего песка. А за полосой этой белой топи — мелкие и теплые, уже голубые волны, в желтых прожилках и отсверках. Они медленно набирают глубину и прохладу, уходя в темную синь моря, край которого смыкается с такой же синью неба.

Каждое утро мучительно расстаюсь со сном. Едва заканчивается сон, как сознание ошеломленно пытается понять — что за мир меня окружает? и в себе ли я? — воздух не воздух и время не время, а — сплошной звук из сиреневого хрусталя, словно меня поместили в хрустальную вазу и не переставая стучат по ней серебряной ложечкой. То восторженный хор цикад, заполнивший собой все пространство, влившийся в уши, затопивший сознание — ливневая стена звучащего воздуха. Первые минуты просто слушаешь, потом, держась за спасительные круги открывшихся глаз, видишь выплывающий из воздуха дом, белые стены, железную кровать с коваными решетками, деревянный стол, табуреты, печку с жаровней, полосатую дорожку на деревянном полу и облегченно вздыхаешь — нет, пока еще не в раю, пока еще на земле, и вот-вот первые лучи солнца вспорхнут крыльями гигантской бабочки над горизонтом, и на синие волны моря просыплется розовая пудра, перламутровая пыльца.

Пора, пора!

Накинув легкий халатик, сбегаю на берег, осторожно погружаю теплые ступни в студеную синеву и, покрываясь мурашками, нетерпеливо окунаюсь.

Так я встречаю солнце.

И мелкие фиолетовые ребрышки волн украшаются розовыми хохолками, потом светлеют
и, наконец, становятся ослепительными.

Ложусь на спину и покачиваюсь на тихих волнах, омытая светом моря и солнца.

А небо звенит сиреневым хрусталем цикад.

И думаю — да правда ли? — не в раю ли я?...

В маленьком сарайчике на краю маленького огорода просыпаются куры. Петушок расталкивает лежебок, пригревшихся пушистыми бочками друг около друга и, слегка пожурив их, ярко, разноцветно, звонко провозглашает начало дня, не обращая внимания на сиреневый ливень цикад.

Выпускаю из загона трех белых козочек.

Захожу в теплый, прелый, пахнущий травой, курятник, с удовольствием вслушиваюсь в мирное, сонное кудахтанье нескольких несушек, собираю яички и, сложив их в миску, иду на огородик. Отряхиваю от росы кусты базилика, тимьяна, розмарина, срываю несколько прозрачных от спелости абрикосов и возвращаюсь в прохладный сумрак дома.

Разжигаю печку. Пока прокаливаются большие поленья, собираю на берегу мидии и со звоном ссыпаю их в кастрюлю, заливаю белым вином и ставлю на жаровню.
Вот и начался новый день.

Как ракушечные бусы — день за днем, день за днем... 

Ветерок на коленях уснул.

Где ты сейчас? Очень ли занят? Устаешь ли? Так же ли хорошо улыбаешься и от души смеешься? Так же ли умеешь сохранять баланс и отвечать на перипетии словом восточных мудрецов: «Неужели?»... И.. вспоминаешь ли обо мне? И.. хоть немного печалишься ли? Или я тоже удостоена печати мудрого слова?

Скажешь — сбежала, отгородилась от прошлого целым морем?

Не спорю. И ты знаешь, что иначе было невозможно.

Цикады молчат днем.

И воздух заговаривает — твоим голосом. Мягким, неизменно теплым и добрым. Неизменно нежным. Иногда грустным. Но вот ты смеешься, и я так это люблю.
А море катит волны, как вздохи, и слушает мою песню, и сохраняет ее в памяти своей глубины.

Ракушечные бусы — день за днем, день за днем..

В прохладном сумраке белого дома — на столе листы бумаги. Никто не торопит. Но воспоминания торопятся сами, словно подводят итог. И в этом сейчас — все мое время. Устав писать, устав от наплыва прошлого, встаю из-за стола, жарю яичницу с тонкими штришками зеленого лука и завитушками тимьяна, с красными, сочными мазками ломтиков помидоров и золотыми лужицами оливкового масла. Проведываю огород и кур, встречаю трех белых козочек, нагулявшихся за день на солнечном холме, наливаю в литровую банку молоко и взбираюсь по узенькой тропинке к соседнему дому. Там живет пожилая чета. Они вполне обосновались в этом мире. Вырастив детей и выпустив их на простор, сами кормятся от земли, которую обхаживали и обустраивали во все годы долгой жизни. Едва поднявшись на холм, слышу громкий разговор за плетеным забором, из шланга тугой струей брызжет вода на обширные грядки, вернувшиеся с пастбища овцы возбужденно блеют около загона. Обмениваемся с добродушной хозяйкой подарками. Что-то им глянется во мне. И никак не удается отвертеться от бараньей ножки, бутылки оливкового масла и белого домашнего вина. Видно — и доброта, и улыбка в таких далеких селениях еще имеют свою невидимую цену. И — «да ничего не стоит (так они говорят) — от щедрот»...

Вот и вечер. Море опять розовое - улетает бабочка за горизонт, припудривая небо и море пыльцой со своих крыл. Спускаюсь к берегу, грею ступни в белом песке, скидываю халатик и захожу в родное море, которое знает обо мне — всё.

Ракушечные бусы...

В такой же теплый вечер неожиданно зашуршала тропинка — кто-то спускался с холма к моему дому, осыпая за собой шлейф из белого известняка. Я собирала барбарис в своем маленьком огородике. Сквозь ажурные веточки белыми пятнами замелькал силуэт. Поднявшись, увидела идущего по тропинке мужчину, в светлых шортах и расстегнутой рубашке, в легких босоножках, с почти пустым рюкзачком.

Ты приехал нечаянно.

Шел и улыбался мне.

А ветерок путал волнистые пряди моих волос, засмущавшись редкого гостя, и море катило волны, словно твердило - «я услышало тебя, волны — лучшая память и лучшая весть», и воздух звенел сиреневым хрусталем цикад, и солнце опускалось в розовые волны.

А белая земля тихонько шуршала твоими шагами.

И было — Время — каждая секунда — словно прозрачное покрывало из моря, солнца, воздуха, пения цикад и запаха дикой гвоздики и тимьяна...