45. Обреченный на профессию

ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ. ОБРЕЧЁННЫЙ НА ПРОФЕССИЮ

Разведчики дождались отпуска. Но о первоначальных планах никто и не вспомнил. Они оговорили себе особую привилегию – прямой контакт с людьми Нового Эрита, и активно помогали им адаптироваться в новых условиях.

Эритяне обрели родину, планета – хозяев. Переселение прошло абсолютно спокойно и безболезненно. Андрей приступил к его осуществлению в тот момент, когда однажды возродил среди вождей мысль о необходимости уходить в другие земли.
"Здесь, в полонённом Эрите, нам не позволят остаться свободными. Зачем налаживать жизнь, которая в любой час может быть нарушена?"
 
Потом, в разговоре с Лиентой он мельком сказал о том, как было бы хорошо при переселении воспользоваться летуном, это избавило бы от многих тягот. Он подал эту версию, как фантазию, неожиданно скользнувшую в сознании. Но мысль эта была столь привлекательна, что Лиента, пропустив её через своё сознание, вскоре не выдержал и вернулся к этому разговору. В результате, через некоторое время Совет вождей и старейшин с нетерпением ждали дня, на который Андрей назначил демонстрацию чудесной летающей повозки. Благодаря авторитету Лиенты и Андрея глейсер не вызвал ни страха, ни насторожённости – лишь благоговение перед чудо-повозкой, её размерами (на сей раз это был транспортник) и возможностями. Остальное было делом техники.
 
За перемещением эритян сквозь толщу времени в сотни тысячелетий наблюдали многие миллионы людей у экранов стереовизоров. Но эритяне об этом понятия не имели – на время перехода Андрей погружал своих пассажиров в сон, и они приходили в себя в тот момент, когда аппарат опускался в небольшую солнечную долину, прикрытую с трёх сторон пологими склонами гор, и стекающую к широкой, полноводной реке. После этого всё, что касалось перелёта, становилось только чудесным воспоминанием. Гораздо существеннее было то, что кровавый Гуцу с ордами варгов остался далеко, вокруг – девственная джайва с невиданным обилием зверья, спокойная река, где рыба сама плывёт в руки, и надо начинать новую жизнь.

В контактах с эритянами были осторожны и бережны. Связи с ними ограничили до минимума и осуществляли только через группу Графа. Переселенцы строили привычные жилища, охотились своим оружием; одежда, пища, образ жизни – всё оставалось прежним. Всё старались сделать так, чтобы эритянам ничто не могло показаться странным или подозрительным в окружающей их действительности.

Вернулись к матерям и женам шестеро, которых выхаживали на Комплексе. Но тщетно пытались выспросить у них – как там, в той далёкой стране, откуда летун приносит Дара и его друзей, – возвращённые к жизни ничего не видели. Они были погружены в сон, а выходили из него, когда здоровью их уже ничего не угрожало. Просыпались они в посёлке, среди родных, здесь их и долечивали.

Лугары и горожане решили строить общий посёлок на берегу реки, другие племена отделились, нашли удобные места поблизости, начали обустраиваться.

Лето подходило к концу, и надо было успеть до холодов построить тёплое жилище, сделать припасы на долгие зимние месяцы. Работы хватало всем – к вечеру валились с ног от усталости. Но работа была и панацеей, тяжёлый труд не оставлял времени воспоминаниями бередить кровоточащие раны памяти. Люди начали понемногу оживать, радоваться успехам, вновь появились улыбки, изредка раздавался смех.

Андрей работал наравне с другими – рубил деревья, таскал брёвна, копал землю. Плечи под жарким солнцем сделались бронзовыми, волосы совсем выгорели – теперь только браслет ТИССа выделял его среди лугар. Но это только внешне – на самом же деле его неизменно отмечало особое к нему отношение: особая приветливость, теплота; в его тарелке оказывался самый лакомый кусок, его постель – самой мягкой и удобной, пропотевшая за день рубаха к утру лежала у изголовья тщательно выстиранная и любовно заштопанная.

Такая чуткая забота, атмосфера любви, безмятежный покой, здоровая физическая нагрузка были целительны. А как хороши были длинные вечерние сумерки, когда почти весь поселок собирался у большого центрального костра. Здесь женщины часто пели. Что за голоса, что за дивные песни звучали тогда! Часто просили петь Дэяну. Ожила девушка. А ведь ходила – головы не поднимала, глазами в землю смотрела, будто хотела сделаться незаметнее, будто виновата была, что испила столь горькую чашу. Раз Андрей её такой увидел, другой и указал на неё Линде. И подняла голову девочка, расцвела. Теперь её песнями заслушиваются, забывают о своих печалях.
 
Рядом с Андреем всегда стараются примоститься мальчишки, Дар стал их кумиром. Подростки-санитары были очевидцами побоища у болота. Их могли слушать без устали и с замиранием сердца. Приукрашенные фантазией рассказчика, те истории слагали легенду о Даре-воине. А уж когда Андрей согласился в короткие часы отдыха учить их боевым приёмам, радости мальчишек не было предела. К восхищению добавилось почитание Учителя. Теперь не существовало для мальчишек ничего более авторитетного, чем слово Дара. Они смотрели на него восторженными глазами, горды были получить от него какое-либо поручение. Андрей привык, что в любой момент где-то рядом с ним Лан, или Данька, или ещё кто-нибудь вихрастый и тонконогий. С присущей всем эритянам деликатностью они не путались под ногами, не мешали, но чутко улавливали момент, когда могли оказаться нужными, и вырастали словно из-под земли.

Как ни странно, чуждый всяким сантиментам, по роду профессии далёкий от общения с детьми, Андрей любил этих маленьких человеков. Он относился к ним с каким-то странным благоговением, очень уважительно и бережно. Детство было целым миром с его тайнами, законами и отношениями. Мир этот оказывался недоступным взрослым и раскрывался перед очень немногими, наглухо и неотвратимо захлопываясь перед малейшей фальшью. Впрочем, ни о чём таком Андрей и не думал, просто искренне уважал своих маленьких друзей. Они никогда не были ему помехой, не вызывали раздражения или досады.
 
Ах, каким наслаждением было – раскинуться усталым телом на прохладной траве, запрокинуть голову в чёрный бархат неба с далёкими искрами звёзд, куда вздымается из безмолвия позднего вечера высокая и просторная песня, чистый девичий голос выпевает-выговаривает свои тайны сокровенные. И радостно от мысли, что так будет завтра и послезавтра…

Вечер ли нежно обнимает тёплыми потоками или обострённое восприятие Разведчика улавливает ауру любви – её невесомые, невидимые струи, как неуловимые волшебные мелодии на грани слуха. Или это гармония помыслов и душ, когда не думается ни о чём плохом и распахнуты друг другу чистые сердца.

А потом, в хижине, долгие разговоры с Лиентой. Андрей поражался любознательности лугарина и его интуиции, когда неведомо по какому наитию угадывал недоговорённость и ставил Андрея в тупик своими вопросами. Он торопился узнавать, хотел знать всё сразу, много. Ответы Андрея рождали новые вопросы.

– Помнишь, однажды ты сказал, что много путешествуете и делитесь с другими народами своими знаниями. Но почему не даёте их нам?
 – Это ещё впереди, не торопись. Сейчас ведь и времени нет. К тому же… дать знания не просто. Я могу привести к тебе летун, показать, что нужно сделать, чтобы он полетел, и ты научишься управлять им. Но разве это знание? Разве ты будешь знать, отчего он летает и как сделать другой? Учить надо ваших детей.

– Кто будет учить? Ты?
– Нет, у меня другое дело в жизни. Придут те, кто умеет это гораздо лучше.
– А ты по-прежнему мечтаешь вернуться домой и заняться своим делом?
– Ну что значит – вернуться? Ты же знаешь, теперь я могу оказаться дома очень быстро.
– Вернуться, значит уйти. Ты не всегда будешь с нами? Ты путешественник, тебя поманят новые дороги и новые люди.
– Да, моё дело скоро позовёт меня. Но сейчас я другой. Раньше, когда я начинал новую дорогу, на прошлую не оглядывался. Это была сделанная работа. Вы – совсем другое. Часть меня теперь навсегда с вами.
– Так значит, ты скоро займёшься своим делом, уйдешь… А со своих новых дорог ты пришлёшь мне мысль?
– Если они не будут слишком дальними. И я придумал сделать тебе подарок, – Андрей положил руку на ТИСС, – такой же браслет, его сейчас делают для тебя. Тогда ты сможешь сам звать меня, не только отвечать.
– Великий Тау! – глаза Лиенты загорелись. – Неужели это возможно, Дар!? Но это же всё равно, как если ты всегда, каждый миг со мной рядом!

Жизнь эритян мало-помалу налаживалась, и всё входило в привычное русло. Они поверили в доброту окружающего мира, оттаивали душой.
 
Отпуск Разведчиков закончился, теперь Андрей навещал посёлок гораздо реже, но долгие ежевечерние заочные беседы с Лиентой позволяли ему оставаться в курсе всего, что там происходит. Андрей сдержал обещание, для лугарина выполнили спецзаказ Графа – персональный ТИСС.
И всё же, не на столько Андрей был занят, вполне мог сделать визиты в посёлок более частыми. Не хотел? Ещё как хотел! Сердцем рвался. Но сказал себе: "Довольно! Больше этим играть нельзя!"

Адоня была причиной. Неудержимо тянуло к ней Андрея, сердце болело. Порой казалось – только увидеть её, голос услышать и станет легче, весь мир другим станет: расцветёт радугой тусклый день, осенняя печаль джайвы засияет буйной разноцветицей… Но –  нет! Андрей умел приказывать не только другим. Да и не в нём было дело, он – полбеды. Про себя он знал всё. Знал, что Адоня постоянно присутствовала в глубине сознания, была с ним ежечасно, каждое мгновение; даже когда он думал о других, трудных и опасных делах, он думал о ней. Прежде, в старом Эрите, он мог обмануть себя и сказать, что это жалость, желание защитить слабого, отвести беду. Но теперь Адоне ничего не грозило, и он давал себе отчёт, что оставил себе её сознательно. С мыслями о ней ему было теплее жить, как будто лучик света проникал в стылую комнату. Думая об Адоне, он отдыхал душой.

В хрупкой маленькой эритянке он неожиданно нашёл нечто, чем обделяла прежде его суровая, а часто и жестокая повседневность. Для него стало открытием, что тепло и абсолютное взаимопонимание внутри Отряда даже в малой степени этого не компенсируют. И пусть с ним был только образ Адони, но он приносил с собой частичку её, и это был столь мощный сгусток энергии доброты и нежности, что Андрею оставалось только изумляться – откуда в слабой на вид девочке столько душевной силы? Он видел, как щедро дарит она свою душу тем, кто рядом. Откуда сама-то берёт?

Андрей уверен был, что никто никогда не узнает о его отношении к Адоне, и кому будет плохо, если он чуточку отогреется рядом с этим чистым, солнечным существом. Этого и Адоня не узнает, уж она-то – прежде всего! Контроль над эмоциями – выражение глаз, губ, рук, это же азы, прописные истины для Разведчика. Скоро придёт к Адоне любовь, и он искренне пожелает ей счастья. Но это будет потом, сейчас же ему тепло оттого, что глаза её светятся радостью, смех хрустальным послезвучием отзывается в сердце, а случайное прикосновение дарит иллюзию счастья, – ну кому плохо от этого, если касается только его, Андрея… Так он думал. А оказалось – не только его. И он стал реже бывать в посёлке и впустил между собой и ею маленькую, тонкую льдинку. Нет, всё было по-прежнему – как раньше, Андрей был приветливым и внимательным, но теплоты не стало. Маленькая, прозрачная льдинка, которую и не разглядишь – то ли она есть, то ли нет, и непонятно откуда тянет холодом.
 
Андрей знал, что Адоня страдает, но он всей душой надеялся, что страдание это целительно. Он должен был это сделать, это стало необходимо, как хирургическое вмешательство – больно, но боль-то исцеляющая. Это не страшно, Адоня, это пройдёт, время всё заслонит. Время и кто-то другой, к кому я молча тебя отпущу.

Почему он так испугался её взгляда, полного нежности? Да сколько таких взглядов ему дарили! Разведчик-хронотрансатор – это не так себе, а девушкам во все времена нужны кумиры. Андрей только вначале воспринимал это болезненно, чувствовал какую-то вину, но скоро перестал возводить в трагедию чувства поклонниц. Да и здесь – не зря ведь недавно, глядя вслед какой-то девушке, Лиента усмехнулся:

– Женят они тебя, Дар.

А вот Адонины глаза – бритвой по сердцу. Потому что она – не все. Она – это что-то особенное: трогательное, незащищённое, хрупкое; её ничего не стоит обидеть, но обидеть её немыслимо! Нет, пусть будет кто угодно, только не она. Он не хочет, чтобы она мечтала о несбыточном, ведь потом придёт разочарование и страдания.

Андрей гнал от себя мысль, что и теперь причиняет страдания дорогому ему существу. "Это всего лишь детская влюблённость, Адоня, – уверял, уговаривал он себя, – это не может быть слишком серьёзно". Бессонными одинокими ночами он вспоминал, о чем говорил с Адоней, мучительно припоминал слова и поступки – ведь он не дал ей повода? Был таким же, как с другими, может быть, даже наоборот, старался быть сдержаннее. С Дэяной вон был гораздо мягче, всегда старался выделить, сказать что-нибудь тёплое. Анику, дочку Табора старался приветить. А Лота, Майга? Может быть, его и Адоню судьба ближе свела, больше участия в её бедах он принял, так это уж не его вина. Голову кружить девчонке он не собирался. Был, правда, один-единственный раз, о котором Андрей вспоминал с упрёком себе – он сорвался в ту ночь, после ратуши. Но уж очень худо ему тогда было… Так то ведь сон.

"Пройдёт, Адоня, всё пройдёт милый, дорогой человечек. Прости, если по моей вине тебе сейчас плохо, это скоро пройдёт. "Мы в ответе за тех, кого приручаем, " – сказал Лис в старой, совсем не детской сказке. Значит, я в ответе за тебя, Адонюшка? За твой покой, за твоё счастье? Именно потому, что я хочу тебе счастья, я делаю тебе сейчас больно… Ты непременно должна быть счастливой, милая девочка, а со мной… Выбирая профессию, я давал себе отчёт, что от многого должен буду отказаться. Но что это "многое" по сравнению с тобой? Я не знал, что мне предстоит отказаться от тебя".

Как правило, Разведчики-хронотрансаторы не создавали счастливых семей, и из этого правила Андрей исключений не знал. Поэтому, выбирая профессию, они выбирали одиночество. Специфика их работы была такова: она забирала человека всего целиком – его чувства, мысли, силы. У них очень редко случалась спокойная, будничная работа, это был не их профиль, её выполняли рядовые хронотрансаторы. Они же шли в конфликт, в войну, на острие. Стресс, экстрим был их повседневностью. Возвращались они опустошёнными, до предела выжатыми. Обычный человек после подобных психологических перегрузок получал нервный шок и нуждался в длительном периоде реабилитации. Они обходились без шока и умели быстро восстанавливаться. Но для этого они должны были принадлежать только себе. Семейные обязательства, межличностные отношения, даже маленькие, но неизбежные размолвки с любимым человеком, становились дополнительным психологическим прессингом, который бил по нервам, и без того постоянно натянутым. Высок был запас прочности у Разведчиков, но не беспределен.

И что ещё хуже, в такой ситуации обнаруживалось малоприятное – Разведчик оказывался обречённым на свою профессию, вне её он уже не мог найти себя. На глазах Андрея трижды с горькой неотвратимостью повторилось одно и то же: уходили из Отряда, стремясь сохранить отношения с дорогим человеком, но становилось ещё хуже. Они не могли работать даже простыми хронсаторами, настолько уже были другими. Семьи всё равно рушились. И тогда кончался тот самый запас прочности, и не оказывалось рядом друзей – Отряда. Они ломались и уходили из жизни.
"Прости, Адонюшка, нельзя, чтобы у нас всё так повторилось. Лучше сейчас загасить маленькую искорку, чем потом тушить пожар. У нас ничего не будет, девочка, не здесь твоё счастье. Забудь меня поскорее, и у тебя всё будет хорошо".

46. Нервный срыв - http://www.proza.ru/2015/04/27/2308