Жил-был я. Кн1. ч3. гл8 Таллин. Сумерки

   Глава 8.  Сумерки

       Покинув Парк Кадриорг, я перелетел к ангелу, держащему православный крест, памятнику погибшему русскому броненосцу "Русалка" и его экипажу. Надпись на постаменте гласит: "Россияне не забывают своих героев-мучеников".
      "Какое точное имя народу России, - подумалось мне.- На все времена. Оно устраивало и царей, и коммунистов, и демократов, и националистов, и всех остальных".
      Что за таинственный люди, эти россияне? Самоотверженные до самопожертвования, гостеприимные до ущемления своих свобод. Простодушные до одури,  жестокие к своим, а к чужому горю отзывчивые и сердобольные. Головы кладущий "за други своя", непобедимые воины и старательные пахари, мятущиеся богоискатели и богоборцы.
       Не признавая Бога, но не взирая на запреты и дыбу, хранящие в своем сердце дорогу к Храму. Милосердные без меры и прощающие повинившихся без разбору. И повинную голову мечом не секущие!
       Но вчитайтесь в надпись. Здесь великий гражданин России, мой земляк, палдичанин, Амандус Адамсон упоминул о памяти россиян. Она крепка, и  россияне могут припомнить то, что иные забыли, а потом, еще и "леща дать",  а после  пожалеть "сироту".
        Россияне не забывают. Ничего. Никому. Никогда. Знайте об этом и… помните.

        Глубокий вечер. На фоне, подсвеченного закатом, неба, как рисунок, - четкий, острый профиль Таллина
        Морской ветер утих, уступив место ночному бризу. Под берегом - безветрие, и вода белесо-ртутного цвета, дальше, к горизонту волна качкая, темная, ночная.
        У самой воды, на берегу, разбросаны омытые морем камни - окатыши. Они везде: в воде и на суше . Над водой камни темные, светлые, бурые, черные, красные, подернутые серой патиной засохших водорослей. Под водой - обросшие густой скользкой зеленью.
       Струюсь мимо кафе: «Черный лебедь», «Тульяк», «Кадриорг», мимо табачного дыма и винных паров, обильных столов, тяжелых стульев, громкой музыки, липких взглядов. Мимо! Лечу в морскую прохладу. К свежему воздуху!

       А на том берегу Город. Город - не гуляка, Город- рабочий, Город - мореход. Крутятся трудяги - портовые краны, швартуются могучие океанские танкера, снуют работяги - буксиры, водолеи, погрузчики, транспорта, сухогрузы, белоснежные лайнеры. Мачты. Мачты. Гудки. Трубы, из труб - дым и пар. А выше – дома, стены, крыши, башни, колокольни, шпили. И там, вдалеке, под самыми облаками, на горизонте моего мира, главный ходовой мостик - Длинный Германн.

        Я лечу над серыми и коричневыми монолитами широкого Нарвского шоссе. Это тоже мой Город. Это тоже моя улица, которую я не домыслил, не постиг и не полюбил. Но узнавая сверху памятные места, душа отзывается, то теплом, то холодом. Значит, и ты, Нарва-манту, помнишь меня, помнишь мои юношеские: бесшабашность, глупость, целеустремленность, простоту, максимализм и доверчивость. Мои тайны. Мои и только мои. Где-то внизу затерялся магазинчик музыкальных инструментов, где мы покупала антимагнитные струны для электрогитар, барабанные палочки и кожу для тех же барабанов.
        Салют, вам белая гостиница «Viru», старый добрый башмак – «Каubamaja», и веселая пристройка «Кevad»! Все было. Все!
        Извини, красавица «Ol;mpia», к сожалению, не пришлось познакомиться поближе. Не пришлось.

        Я приближаюсь к игрушечным воротам Виру. Ещё с детства, они для меня были – «игрушечными». И они всё те же! Те же островерхие шапочки,и тот же куст растет из тела правой башенки. Множество раз я покидал Старый город и возвращался обратно через эти ворота: или  через проход между двумя стройными башнями - сестрами или через «калитку» в одной из них. Я никогда не заострял внимания на башнях. Не подходил к ним вплотную, не разглядывал внимательно их камни. Разве что проводил, раза два, ладонью по шершавому телу одной из сестер.      
       Размноженные открытками, значками, этикетками ликера «Vana Tallinn», они давно стали объектом  узнаваемого таллиннского декора.
       Человек - существо наивное и самоуверенное. А Башни - мудрые и рассудительные. И сто, и двести, и четыреста лет, они смотрят на нас, снисходительно улыбаясь, прощая нам нашу «исключительность», как взрослые люди прощают неразумным младенцам беззлобные шалости.
       Я стою перед Вами, Viruvarav, обнажив голову. Я улыбаюсь Вам той улыбкой, которой Вы наделили меня. Приветливой и открытой. Той улыбкой, с которой Вы провожали меня в путь по земле. Той улыбкой, с которой Вы отмечали мои нетвердые или, наоборот, уверенные шаги по жизни. Я рад снова видеть Вас,  мудрые,добрые, дорогие моему сердцу, открытые ворота Виру.

        Где-то вдалеке плывет мелодия «A Whiter Shade of Pale» группы "Прокул Харум"*

        Я делаю шаг в лиловые сумерки. Меня принимает теплый, сладковатый дух Старого города.
        Прямо, от Ворот и до Ратушной площади - улица Виру. Праздная таллиннская «Пикадилли» с яркими витринами, навязчивыми рекламами, слепящими огнями. Она всегда была такой. И до, и при, и после. Изысканная, легкомысленная, богатая. Налево, улочка Валли, плавно впадающая в Пярну мантэ. Справа, буквально, в двух шагах, улица Мюйревяхе. Воздушный поток затягивает меня именно туда, и я вместе с ним плыву над Пристенной улицей.
        Старые разноликие дома и, защищавшие город, древние стены. Тихие полутемные дворы, гулкие закоулки. Я ныряю под арку улицы св. Катарины, и плыву меж стен и, закрытых на огромные амбарные замки, дощатых дверей мастерских. Поднимаюсь в темное небо. Над Монастырем доминиканцев делаю вираж и возвращаюсь к высоким стрельчатым крышам, балкам подъемников, туда, где крепостная стена и дома соединены между собой тонкими арочными каменными кладками. За уличным тупичком вырастает Церковь святителя Николая Чудотворца. Задевая крылом его белые колонны, я разворачиваюсь влево и перемахиваю через улицу Вене. Захлопав крыльями, я замедляю полет и усаживаюсь на конек одного из домов - «амбаров». Прислонившись спиной к старой, изъеденной временем, кирпичной печной трубе, я оглядываюсь вокруг.

        "Зачем я здесь? Почему? Сегодня, я многое увидел, многое испытал, я вдохнул воздух моего Города и я узнал Его. Я насытился его обликом, его чувствами, переживаниями, нашими волнениями. Он показал мне новое, и свежее, с любовью и знанием возрожденное, сохраненное. Без сомнения, есть чем гордиться! И я рад за него. Город вернул мне былое. То, что мило моему сердцу. И я безмерно благодарен ему за это. Не спрашивай: «Зачем?»
        «А может Таллин и был задуман таким? Цветным. Еще тогда, с изначала», - зафантазировал я и улыбнулся сам себе, представив как Город – воин примеряет разноцветные базарные юбки......
         Конечно, Город не был мрачным, угрюмым или зашоренным, но он не был и легкомысленным. Он был всегда сдержанным, задумчивым, и повторюсь, основательным. Не суровым, а твердым. А эти качества не любят суету, не терпят гаерства.
        Я скрылся сюда, что бы побыть наедине с душой моего доныне строгого и скромного Города. Заглянуть в его глаза. Прочитать его взгляд. Что бы во взгляде найти и вспомнить то, что отличает его от беззаботно гулящей ярмарочной площади. Почувствовать его вдумчивую мудрость, глубокую грусть по ушедшим годам. Возможностям. Величию! Опечалиться от того, что Город мастеров на потребу туристам и болтунам стал игрушкой, разукрашенной, как вертлявые рыжие арлекины.      
        Безусловно, бесцветность будней утомляет. Суровость не всегда работает на пользу. Но строгость, это в первую очередь, качество, уверенных в себе, настоящих и немногословных, знающих свое дело, мастеров.
А праздник? Конечно, праздник нужен . Необходим. Но, не круглогодичный же! И уж никак не балаганно - торгашеский, типа « Чего изволите?».
        Нет! Мой Таллин не такой! 
        Вот почему я оставил кричащие площади, шутов и зазывал, покинул улицы, что выставляют себя на показ и витрины, где исподнее белье развешано на рыцарских доспехах.
         Я ушел к шершавым неровным старым стенам, в узкую улочку, куда не забредают чужие, куда не зовут кричащие рекламы. Туда, где под ногами шуршит пожухлый ковер опавшей листвы. Туда, где, меня встретит внимательный взгляд. Видимый только мне. Взгляд из-под прищуренных век с белыми выцветшими ресницами. Родной и желанный. Взгляд Города – мастера, Города - воина, Города - купца, Города - морехода.
         Я ушел не для того чтобы спрятаться, а что бы успокоится. Что бы глотнуть свежего воздуха, перед тем как нырнуть обратно. Такова жизнь. Главное – знать, где он, свежий воздух.
         Я хотел увидеть Город. И я его увидел. Хотел ли Город увидеть меня? Хотел ли поговорить со мной?  Доказано, хотел. Нужен ли я ему? Доказано, нужен. Если он поднял меня над собой - значит признал. Значит, услышал просьбу моей души. И я благодарен ему. За трепет сердца, за холодок в душе, за то что взгляд мой был ясным и зорким. За то, что Город стер границу между воспоминаньями и явью.

        Рядом, устроились кот и кошка, ластятся. Дальше, на соседней крыше, еще пара, и тоже кошки. Весна. Слышу, как по кровельному железу, скрипят кошачьи когти. Чу, сзади, хлопая крыльями, взлетела стая голубей. Пора и мне. На взлет.
В бледные тени сумерек.
                ---------------------------------------
       Ночь замкнула кольцо. Город осторожно опустил меня на крыльцо здания Большой гильдии, под вытесанный из камня, фонарь. В окнах, на стенах и на проводах, переброшенных между домами, горят огни. Редкие прохожие появляются на улице и растворяются в переулках и подворотнях.
        - Зачем мы здесь? И что будет дальше? - утомленно спросите вы.
        - Иль вы забыли? Вы у меня в гостях. Вернее в гостях у Таллина моего времени. Давайте возьмемся за бронзовые, в форме львиных голов, дверные молотки, и три раза ударим в тяжелые, будто кованые, двери.
И - Раз. Два. Три!

                Конец Третьей части Первой книги.
                (Продолжение следует)

*) "Procol Harum" — британская рок-группа.  Композиция «A Whiter Shade of Pale» (1967)- " Бледные тени сумерек" - наиболее известный хит группы.

Продолжение: http://www.proza.ru/2015/05/02/686