Переведи мой взгляд, пришелец

Юджин Дайгон        Переведи мой взгляд, пришелец.
Золотая кровь песков опьяняла сильнее, чем любое вино. Она открывала все глаза и позволяла увидеть страну богов, их жизнь, все ее богатства и даже понять их мысли. Пьющий сам становился богом, и чудеса окружали его – гораздо более реальные, чем его обычная жизнь. В остальном пески были очень похожи на людей. Но они жили в пустыне и их кровь опьяняла. Поэтому на них охотились. Каждая охота была похожа на войну. Стаи песков сопротивлялись, как если бы они являлись племенами. Они имели оружие из бронзы и быстроногих бескрылых птиц, на которых ездили, как на лошадях. Пески – очень опасные звери. Опасней их считались только берега – тоже очень похожие на людей. Даже кровью. Но и они, как и все остальные звери, не имели языка и не уели разговаривать. Только люди Племен обладали этим даром. И именно это делало их людьми – а не города с высокими башнями и крепкими стенами, не дорожные корабли и не мельницы, возвышающиеся над полями. Именно хранители городов, содержавшие и охранявшие города, правили ими и собирали налоги с жильцов и гостей; именно корабелы, весла колес которых крутили укрощенные звери, ими же захваченные в специальных охотничьих экспедициях, являвшихся важной частью их дела и требовали специального таланта, учебы и опыта; именно мельники, чьи мельницы являлись крепостями более мощными, чем замки вождей, а поля их обрабатывались как крепостными, так и купленными у корабелов рабами и кормили Племена – именно они объединяли людей, уравновешивая и необходимостью, и силой гордую и расчетливую грызню вождей. Племена же жили  в основном охотой на зверей двуногих и остальных, но зачастую их главным занятием становилось разведение скота. А охота на песков, берегов и других Похожих, очень напоминающая войну, была настолько же доходной, сколько и опасной и финансировалась она всеми тремя кастами, помогавшими также за долю добычи – хранители давали оружие и снаряжение, производившиеся в их городах, мельники обеспечивали войска припасами, а корабелы перевозили войска вместе со всем их имуществом к районам охоты и обратно. Крупные охоты совершались союзами Племен, а обычные рейды – тщательно подобранными дружинами одного Племени, зачастую всего на одном корабле, так, например, добывали кровь песков. Если же в одном из этих рейдов обнаруживалась богатая страна зверей, то для ее разработки собирался целый флот.

Кружились в танце крылья мельниц, летели паруса мимо зеленых крон и красных гор, трепались флаги на шлемах, служившие воинам и плащами, ржали лошади, свешивая морды через деревянные борта, скрипели стальные ворота портов, выпускавших корабли из доков, расположенных между внутренними и наружными стенами городов на подъездной стороне, цвели и вынашивали плоды высотные сады, занимавшие их место на противоположной стороне. Потом летели стрелы, арканы и сети ловчих, натянутые между всадниками, собиравшими бегущих зверей после того, как воины сломили их дух. И все это покрывали гордые речи единственных здесь людей. Только они обладали властью над своим языком – даром слова.

Все было хорошо, только он был берегом, а она – говорящей.

Олень бежал по желто-зеленой саванне, пьяный от жары. Он тупо, целеустремленно переставлял ноги. Груда мышц несла его из одного конца в другой, от стаи ехидных гиен до группы недоуменно воззрившихся на него обезьян. Позолоченные лужи ломались под его копытами. Он вспарывал иловые корки и топтал сонную траву. Пропитанный светом воздух гнал его. Солнце чеканило в его безумных глазах свой пляшущий вопрос и странного этого знака не мог понять никто, но все его боялись и вздрагивали, когда великолепный исполин вдруг появлялся перед ними, окидывал их заплетающимся взором и так же неожиданно поворачивался и пропадал в клубах пыли. Все краски сегодня стали безумно яркими, и достаточно было одного взгляда, чтобы пейзаж врезался в память и начал бешено пожирать ее, пока другой взгляд не сдвигал его. И постоянно хотелось видеть все новые и новые места, написанные на желто-зеленом, под слепящим пологом неба, в неощутимой раме глазниц.
Это было бессмысленно.
Добежав до реки, олень остановился. Стадо антилоп, по колено в воде, пило мутную, почти коричневую воду.
Олень осторожно обошел их, вступил в воду выше них и упал на мелководье, на подкосившихся ногах, подняв стену брызг. Две стрелы вонзились ему в шею, одна над другой, короткие и толстые, похожие на кинжалы.
Теперь все это обрело смысл.
Двое вышли из зарослей. Один, в решетке лат и уборе из перьев, опустил автоматический арбалет. Другой, в одной набедренной повязке, пошел в воду за добычей. Высокий и сильный, созданный для переноски тяжестей. Он мог один донести тушу до крейсера, стоящего на дороге, ведущей в пустыню. Было время, и он был сыном знатной семьи и боролся в море с дельфинами и акулами. Немало их глаз висело в его охотничьем зале. Для победы над ними он не брал даже ножа. Теперь он раб и зверь. Он мог бы убить охотника и убежать, но тот был братом Говорящей.
Воин лениво разглядывал антилоп. Эти олени с красными рогами встречались редко. А такие антилопы бегали и вокруг их замка. Почти такие же антилопы.
Он не заметил широкой низкой палубы полузатопленного корабля берегов, убранные мачты которого лежали на корме.
Раб бросился на него, но в последний момент воин обернулся и встретил его ударом ноги. Вскочив, раб напоролся на стрелу.
Мачты выпрыгнули вверх, паруса перепонками развернулись на веерах рей, корабль мгновенно приблизился к берегу, палуба заполнилась выскочившими из люков пехотинцами, запечатанными в панцири, начинающиеся с головы и с широкими раковинами на плечах. Тяжелые трехсторонние секиры и зубастые клешни, рвущие силой собственных моторов, одним своим видом заставили воина пожалеть о том, что он отказался от охраны. Он выпустил в них оставшиеся десять стрел, отскочившие от панцирей, когда они ринулись на него через борт. Он выхватил меч, но клешня вырвала оружие из его рук, его ударили сзади по голове, и он потерял сознание.
Его раб был князем в своей стране. Разведывательный катер случайно заметил его и подкрался, как это умеют только корабли морского народа. Команда хотела убить зверя, взявшего в плен их князя, но тот запретил им делать это. Он заметил, что звери берега очень сложно организованы, гораздо сложнее, чем пристало разумным существам, по своей структуре их популяция напоминала скорее муравьев или пчел, но что-то слишком изощренны и продуманны даже для муравейников и ульев показались князю их поселения. И сухопутные киты больше походили на корабли морского народа, чем на живые существа. Эти звери знали искусство, что-то вроде религии и может быть, даже науки. И вроде у них имелся свой способ общения с помощью слов – все совсем как в их княжестве, только чудовищно изощреннее. Но главное свойство разума – вещи и приспособления, имелись у них в избытке.
Поэтому он решил сохранить жизнь своему недавнему хозяину. Может, удастся обменять его на Говорящую? Именно ее голос, то. Как она обращалась к другим и внимательно слушала издаваемые ими звуки, заставило князя заподозрить, что это не полуразумный лепет обезьян или щебет дельфинов, а настоящая речь. Как она была похожа на женщин его народа! И как она отличалась от них!

Телескопическое поле, создаваемое поглотителем информации Корабля, стоявшего на плоскогорье над саванной, зафиксировало этот инцидент и передало его в виде идеальной субмолекулярной голограммы в информационную рубку. Люди не только услышали каждый шорох и звук, но и почувствовали все тонкости запахов, издаваемых стадом антилоп у водопоя – благо атмосфера почти соответствовала их родной. Они увидели еще один наглядный и типичный пример взаимодействия двух развитых культур планеты, принадлежавших практически к одному виду и нашли еще одно подтверждение тому, что здешние цивилизации не умели переводить с одного языка на другой. Только редкие эмоциональные, субтелепатические контакты кое-как могли наладиться между представителями разных обществ, да и те неизбежно оказывались раздавлены тяжестью языкового барьера. Поглотитель свободно проникал и в прошлое и оттуда среди прочего извлеченного выделил историю князя морского народа и его взаимных чувств к одной из принцесс империи. Это предоставляло уникальную возможность уничтожить дикие животные, подобные межвидовым, войны за выживание, взаимообременяющие и неудобные, и заменить их гораздо более выгодным сотрудничеством. Для этого всего-то и нужно – подарить им элементарнейшее чудо перевода.
И вот незнакомец в невиданных доспехах выплыл из моря в лагуне князя и поднялся по ступеням его дворца. Стража бросилась к нему, но все остолбенели, когда непрошено прибывшее существо сказало:
-Здравствуй, князь.
Одни придворные упали на колени, другие с криком бросились между колонн прочь и только князь ответил:
-Здравствуй.
И стал играть татуировкой-хамелеоном, снова проявившейся на его груди, являя гостю то коронованную голову кобры с раздутым капюшоном, то увенчанный череп берега.

Первая дочь клана Серых Тритонов была опечалена. Пропал брат. Пропал и этот странный раб – тихий берег, который так смотрел на нее, что иногда ей казалось, что он вот-вот ей что-нибудь скажет. Она не знала, чье исчезновение оказалось для нее более тяжелым.
Цветы все так же грустно цвели, просовывая свои стебли и листья через бронзовые решетки ночников, и там, внутри сферических ваз, украшенных золотыми эмблемами и драгоценными камнями, они мерцали в сумерках, сияли в полночь и гасли под утро. Грустные розы. Запертый солнечный свет. Покрытые лаком шипы. Тонкие пальцы цветочниц с длинными кисточками, перекрашивающих облезший лак с каждой сменой ступеней календаря – ступеней великой пирамиды, на вершине которой солнце обладает луной. Вечно.
И мелкие, как глаза красных мышей, синие цветы штор с широкими белыми листьями, удивительного плюща, без всяких нитей растущего ровно, как ткань покрывала. Мыши жили в клане от времен его основания, когда их подобрали в редком и отдаленном лесу, и при каждой смене столицы клана их бережно собирали из всех помещений дома и перевозили на новое место. Они верно служили клану и ловили всех насекомых, всех вредителей и грызунов, пытающихся докучать их старшим братьям. Тритоны же являлись огромными сонными тварями, питавшимися кровью и сердцами всех существ, похожих на людей – таких, как этот берег. Их осталось всего два. Они хранили всю мудрость своих поколений и в трудные дни давали советы и пророчества, посылая их в виде видений и снов.
Говорящая снова вспомнила Его. Спокойный ровный берег с  таким ласковым взглядом, что казалось – у него тысяча глаз. Еще немного, и она стала бы считать его человеком. Прекрасным, лучшим из всех, не умеющим только одно – говорить. Он понимал ее лучше, чем люди, окружавшие ее с первых дней осознания мира. С ними она могла говорить целыми днями, многие часы подряд – если бы ей было о чем говорить с ними столько. С ним ей было о чем говорить – но она не могла. Он был нем. Но она могла надеяться научить его речи. И, тем не менее, каждое утро, встречая его во дворе, когда он нес очередной подарок или трофей ее брата, за обедом, когда он, застывая за спиной ее брата. Как изваяние неведомого бога, охраняя покой его трапезы, она невольно ждала, что сейчас он поздоровается с ней, а потом сядет рядом с братом – прямо напротив нее.
И она бродила по тонкому плетению пола, цельному, из молочной соломы лотоса, бродила часами, мимо столов-канделябров, ваз-аквариумов, картин-свитков и театров-часов, словно она заблудилась в собственной спальне, пытаясь найти выход из выросшего в грезах леса. Лето царило в нем, но каждый зеленый лист она видела сразу и желтым, и они падали, падали. Падали ей на сердце с тихим шорохом, молча, как на пустынный, от всего отгороженный дюнами, берег. И даже солнечные розы видела она в увядших лепестках, морщины явственно проступали на юных лицах обитателей леса, и резво скачущие звери одновременно были дряхлыми и еле ковыляли среди согнувшихся раздевающихся стволов. Осень мерещилась, почти была на самом деле, как обратная сторона лета. И второй, увядающий лес отставал от первого всего на один поворот мира в воздухе, когда он летит вверх, отскочив от удара об игорный стол.
И не было выхода.
И вот уже только призраки являлись ей в лесу – живые люди, окружавшие ее. Она была одна, совсем одна.
Она не могла выйти из этих стен, распадавшихся при приближении к ним на отдельные стволы и остающихся столь же непреодолимыми – там, вдали и позади. Она не могла выйти к ласковому плеску волн и бесконечной равнине моря, над которым ее взгляд летел бы, не сдерживаемый ничем, все выше и дальше – к самим звездам.

Контактер вспомнил, как на одной из земель, жители которой отличались от людей, как жирафы от осьминогов, предприимчивые мастера наладили торговлю и выращивание реализаторов желаний, похожих на гидр и кактусы. Чтобы обнаружить, где расположены их базы, ему пришлось выдать себя за связного, хотя он был вовсе на него не похож – даже ростом и цветом кожи, но его приняли именно за того связного, просто потому, что он был человеком. В другой раз он ловил оборотня, приходившего к пожилым богатым парам и обещавшим мужьям омолодить их жен. Они становились двадцатилетними, он получал огромную награду и исчезал, а девушки за две недели, стараясь не по дням, а по часам, на глазах у сперва восторженных, а затем приходящих в ужас супругов, доходили до полной дряхлости и гробовой доски. Он вспомнил еще с десяток странных случаев, но ни один из них не был настолько нелеп, как этот.