Вероника сделала непоправимое

Вероника, наконец, решилась и сказала ему прямо – «Шиш вам!». Было ли это просто необдуманным шагом, или же наоборот – ловко впущенным в жизнь коварнейшим планом, да так, что никто ни о чем не догадался, мы не знаем. Зато уверяем, что она всегда была девушкой с приветом, а заодно и честной искренней альтруисткой. У нее в кухне на стене висел большой ятаган для разделки мяса, в сердце кипела ненависть ко всем внешним и внутренним препятствиям в виде людей, думающих не о благе ближних, а всего лишь о собственном жалком положении в несправедливом устройстве вещей.

Так вот, Вероника подошла к местному начальнику, мэру гребаного города, к блюстителю того, что категорически не соблюдается, притом никем, ввиду полной невозможности этого, и выразила ему свое гражданское недоверие.

А распорядитель всего и вся как раз вылезал из собственного средства передвижения, не совсем дешевого - заметим робко и вскользь.

Картина, конечно, неприятная. Процесс вытаскивания мало податливого тела из ограниченного пространства напомнил ей игры с перебродившим тестом, когда она, бывало, засидевшись за писанием, забывала о том, что есть еще и голодный желудок.

Вероника смотрела на человека, когда-то наивно ходившего с пионерским барабаном и в шелковом красном галстуке в коммунизм, и верившего до победного конца в равенство и братство. Она все больше убеждалась в том, что жизнь равна нулю.

Ее вдруг стошнило, но не так, как при беременности, а как-то по-другому, противно и некрасиво. В глазах девушки появились слезы, на этот раз – не жемчужные и даже не чистые, как спирт, а просто обычные соленые капли, которые так не любят суровые мужчины.

Тогда-то Вероника и кинула в равнодушное пространство, испорченное местным мясокомбинатом, злые и кратко убедительные звуки, обидные для управленца своей открытой непререкаемой правдой.

Запомним эту сцену. «Лексус» или что-то иное, такое же многообещающее, чиновный человек, задыхающийся от неожиданного соприкосновения с обнаженной жизнью, а потому вдруг падающий от сердечного удара замертво на землю-матушку, вдалеке - столпы дыма от озверевшего на людях комбината, застывший как изваяние охранник, бегущий к бензоколонке парень в зеленой кепке… и Вероника с ужасом наблюдающая исход государева слуги в сферы тонкие и иные.

Она еще потом что-то убедительно кричала, мол – «не виноватая я…». Но разве в нашей системе координат это кого-то интересует? Акт надругательства был налицо, а человек дорогого способа перемещения из дома к службе уже готовился где-то в вышних измерениях к разговору с силами, создавшими его половину столетия назад.

Веронику уводили в несправедливый период жизни чужие, заботливые только для себя, руки - туда, где будет все меньше и меньше логики, и слишком много лишений, и последнее, что она запомнила – довольное и важное лицо молодого ответственного человека в казенной форме, переминающегося с ноги на ногу, возле укрытого простыней тела.

«И нахрена мне это надо было?» - тупо подумала Вероника. – «Я ведь хотела выразить только недоумение! У бедняги, наверное, были дети. Кто их будет кормить? Кто купит им на Новый год скромный отечественный подарок?»