Генины Гены

Генины Гены.

     Скорый пассажирский поезд Москва – Новороссийск плавно остановился у перрона небольшой железнодорожной станции, и из него вышло десятка четыре  пассажиров, с объёмными чемоданами на колёсиках и цепочкой друг за другом стали подниматься по лестнице на пешеходный железнодорожный мост. С трудом преодолев крутой подъём и повернув налево, они направились в сторону привокзальной площади, где стояли санаторные автобусы и ждали своих клиентов. А ещё через пять минут, рассортировав приезжих по названиям оздоровительных учреждений, они стали быстро разъезжаться по своим маршрутам.
В комфортабельном автобусе, на лобовом стекле которого красовалась табличка с надписью: «Санаторий «Надежда»», ехала большая часть вновь прибывших отдыхающих. В основном это были женщины зрелого возраста, а среди них несколько мужчин не первой свежести. Одним словом- российские пенсионеры, получившие санаторные путёвки благодаря заботе московской службы соцзащиты. Почти в самом конце автобуса в креслах сидели два вполне пригодных ещё для эксплуатации пассажира и внимательно разглядывали своих попутчиц. Сделав, по-видимому, каждый для себя определённый вывод, они только после этого обратили внимание друг на друга. Первым заговорил мужчина похожий на классического тренера по боксу: с мужественным лицом, коротко подстриженным бобриком жёстких седых волос и с подтянутым, молодцеватым торсом. Он без особых интеллигентских церемоний, спросил: «Отдыхал, когда – ни будь в «Надежде»?». «Нет. Я вообще в первый раз еду в санаторий после выхода на пенсию», -ответил упитанный, с круглым довольным лицом и сверкающей на голове лысиной, попутчик. «А я в «Надежду» еду уже в третий раз. Мне нравятся в ней бытовые условия и медицинское обслуживание. Да и контингент здесь собирается приличный»- ввёл в курс дела своего попутчика «тренер». И не много помолчав, неожиданно спросил: «Куришь?». «Лет двадцать назад, бросил». «А ночью храпишь?». «Иногда бывает, но не громко». «Это хорошо. Может, в один номер поселимся?». «Я не возражаю»-ответил «упитанный» и представился: «Меня Виктором Павловичем зовут». «Геннадий Васильевич» -отрекомендовался «тренер».
Благодаря расторопности и напора Геннадия Васильевича, мужчинам достался «полулюкс» на седьмом этаже центрального корпуса бывшей всесоюзной профсоюзной здравницы. Поставив чемоданы в прихожей и осмотрев бытовые условия номера, они вышли на просторный балкон и стали с жадностью рассматривать  прибрежную панораму города Анапы и широкую полосу моря, которая простиралась до самого горизонта. «Смотри, Павлович, какая красота вокруг! Конец сентября, а такая благодать! В объятиях этой идиллии только любовь крутить!»- восклицал «тренер». Павлович посмотрел на соседа по номеру и с ехидцей в голосе, произнёс: «С кем здесь любовь крутить? «Клюшки» одни. Вот когда в советское время я ездил отдыхать в циковские и правительственные санатории, то там было с кем весело время провести». «А тебе как туда удавалось попадать?»- удивлённо спросил Геннадий Васильевич. «На законных основаниях. Я до 1990 года работал в партийных органах. Был даже заведующим орготдела Красногвардейского райкома КПСС города Москвы». «Да, Павлович, в советское время мы бы с тобой не могли, как сейчас, встретиться в одном санатории. Я всю жизнь проработал крановщиком на стройках и отдыхал только там, куда путёвку профсоюз давал».  «А мне показалось, что ты кадр из спортивного сообщества. Уж больно на простого работягу не похож». «Внешность обманчива. Вот как думаешь, сколько мне лет?». «Шестьдесят три, шестьдесят четыре. Не больше». «На одиннадцать годков ошибся, ты Павлович. Семьдесят пять в феврале исполнилось», - весело произнёс Геннадий Васильевич. «Да, ну?! Не может быть такого. Как это тебе удалось так хорошо сохраниться?»- удивился бывший партийный деятель. «Не знаю. Наверное, это в меня родителями заложено, да и вредными привычками я особо никогда не грешил», - ответил Геннадий Васильевич. «Мне только шестьдесят два стукнуло, а всё тело ноет и нутро ремонта просит»-пожаловался Виктор Павлович. «А для чего мы сюда приехали, если не лечить больные органы? Сегодня отдохнём с дороги, а завтра вечером пойдём на танцы и подберем себе ласковых и внимательных докторов», -засмеялся Геннадий Васильевич.
Как и предсказал «тренер», их санаторная жизнь началась только на следующий день. Пройдя собеседование с врачом и получив санаторную карточку, мужчины поняли, что наступила пора активного отдыха. Особенно в этом преуспевал Геннадий Васильевич, который постоянно находился в движении, при деле и в хорошем настроении. Уже после первого посещения танцевальной площадки у него появилась вполне приличная дама, лет шестидесяти, с которой он проводил всё свободное от процедур время. Несколько раз «тренер» приводил её к себе в номер, заранее попросив соседа погулять с часок по набережной и подышать морским воздухом. Отношения с этой женщиной у Геннадия Васильевича прекратились дней через пять. У неё закончился срок пребывания в санатории, и она уехала домой. Но долго оплакивать потерю он не стал и уже на следующий день познакомился с приятной во всех отношениях женщиной пятидесяти семи лет. И вновь Виктору Павловичу приходилось часто заполнять лёгкие морским озоном. Однажды, наблюдая за соседом, Геннадий Васильевич сказал: «Смотрю я на тебя, и мне жалко становится, что ты время санаторное даром теряешь. Неужели в таком курятнике себе курочки приличной не можешь подобрать? Сегодня новый заезд отдыхающих был. Я внимательно просмотрел контингент и обнаружил в нём даму подходящую тебе. Выглядит молодо, стать холёная, лицо строгое, но с горящими хищными глазами. Думаю, что уже сегодня на охоту выйдет». Вечером они, как всегда, пошли на танцплощадку и почти сразу заметили там ту, о которой говорил «тренер». У Виктора Павловича вмиг поднялось настроение, и он как настоящий большевик, стал настойчиво добиваться её внимания. Дня через три, бывший партийный босс жизнерадостным голосом заявил: «Я должник твой, Геннадий Васильевич. На такой интересный объект ты мне глаза открыл. Ни женщина, а жар - птица! Двадцать лет в прокуратуре Северного Бутово отработала». «Бутылка коньяка с тебя, Павлович»,- пошутил «тренер» и они громко рассмеялись.
Прошло ещё несколько безмятежных дней. За это время Геннадий Васильевич успел в очередной раз поменять подругу и проводил в забвении с ней львиную долю свободного времени. Наблюдая за соседом, Виктор Павлович однажды не вытерпел и, улыбаясь, сказал: «И откуда только силы в тебе берутся? Можешь ведь и умереть в жарких объятиях женщины. Гены, по-видимому, тебе сильные от предков достались». «Да разве у меня сильные гены? Вот у деда моего, Иллариона Павловича, царство ему небесное, были гены так гены. Ему было за восемьдесят, когда он бабку свою, которая была его на два года моложе, стал ревновать. Я тогда в Омском ПТУ учился на механизатора широкого профиля, и как только наступали каникулы, разными путями добирался до своей деревни, чтобы повидаться с родственниками и друзьями. Однажды, в середине мая, я вновь прибыл домой на краткосрочный отдых. Хоть деревня и большой была, а родственники наши основную часть её населения составляли. Позже я узнал, что двести лет назад её основали мои предки. Поэтому, продвигаясь по улице пешком, я старался со всеми родственниками и односельчанами, встретившимися на пути, поздороваться, чтобы, не дай Бог, обиды их на себя не вызвать. 
Крестовой дом деда Иллариона и пятистенок, в котором я жил с матерью, стояли рядом в самом центре деревни, на бугорке. Я вошёл в тесовую калитку общей ограды и первым делом направился в дом деда, которого любил и с которым мог душевно поговорить на любые темы. Несмотря на преклонный возраст, у деда была феноменальная память, и он был хорошим рассказчиком. За двадцать пять лет службы царю и отечеству ему пришлось много прошагать и много повидать. Я мог часами слушать его о затерявшейся среди множества небольших европейских стран  солнечной Бессарабии. В мечтах вместе с ним совершить марш –бросок по знойным степям Манчжурии, расположенной на другом краю света недалеко от Великого Тихого океана.
Дед никогда не увлекался табаком и в ограниченных дозах употреблял спиртные напитки. А когда в торжественные моменты выпивал рюмку водки, то обязательно пел сам и заставлял подпевать всех песню, где были слова: «Эй да, вспомним братцы, вы кубанцы двадцать первое сентября. Ой, да как дрались мы с поляком от рассвета до темна. Ой, да с нами музыка играла, барабанщик громко бил. И так далее».
В этот раз деда обнаружил сидящим на лавке рядом с амбаром и греющимся на солнце. Я подсел к нему рядом и поздоровался. «Здравствуй, Генша - батюшка. Я тебя учуял, когда ты только калиткой стукнул» -ответил дед Илларион, повернув лицо в мою сторону. «Как поживаете вы здесь? Здоровье не подводит?»-спросил я. «Со здоровьем, слава Богу, пока всё нормально у нас. Только вот одна беда приключилась- жена моя, Кристинья Кузьминична захондавала. Я её по осени с колхозным кузнецом в картовнике  застукал. Плохо, что топора с собой не было, а то бы обоим головы поотшибал. Совсем скурвилась бабка твоя». Не зная, как прореагировать на его слова, я даже рот открыл от удивления. У меня и в голову не могло никогда прийти, чтобы бабушка Кристинья в свои восемьдесят с гаком лет могла изменять своёму мужу. Чтобы не распалять дальше деда, перевёл разговор на другую тему. «От Дмитрия Илларионовича из Москвы не было писем? Не собирается он с семьёй ноне приехать в деревню?»-спросил я. «Было за зиму от него два письма, но о том, что он собирается к нам, ничего в них не написано. Видно, не до нас ему сейчас. В Москве жить труднее, чем в деревне, а у него две дочки подрастают. Да и работа у Митрия очень ответственная. Может, когда нибудь ещё и приедет», -ответил дед и на ресницах его, почти не видящих глаз я заметил слезинки. Немного помолчав, он сказал: «Поди, с дороги проголодался шибко? Беги в дом. Там сейчас все бабы собрались, накормят». Под словом бабы он подразумевал бабушку Кристинью, маму и сноху Екатерину, жену Степана Илларионовича, погибшего на фронте под Смоленском в 1942 году.
Моё появление в доме «бабы» встретили с особой радостью и женской теплотой. И хотя мы не виделись почти год, перед тем, как пытать меня вопросами, они посадили за стол и стали потчевать. Уже во время чаепития, я спросил: «Что это за моё отсутствие с дедом случилось? Он мне о каких- то бабушкиных похождениях пытался рассказать. Захондавала, говорит». Мама с тётей Катей переглянулись и засмеялись, а бабушка, в силу своей глухоты, смотрела на них и улыбалась. «Ревностью твой дед заболел, неизлечимой. Проходу маме не даёт. Куда бы она ни пошла, он за ней по пятам следует. Ты же знаешь - раньше они щи, суп и окрошку из одной тарелки хлебали, а сейчас он отдельную затребовал. За каждым шагом её следит. Толи злится, что почти совсем не видит, а может от старости чудит. Хорошо ещё, что мама плохо слышит, ей в ухо надо кричать, а то бы каждый день дело до скандала доходило. Попервости, она не понимала, почему дед такой нервный стал, а когда я ей рассказала, то мама топнула ногой и вымолвила: «Вот кобель бессовестный!»- ответила моя мать и тут же спросила:  «Дед тебе не рассказал, как две недели назад в колодец упал?». «Нет. А как он туда угодил?»- спросил я. «Как, как. Всё из-за подозрительности своей и ревности. Он сидел, как сейчас, на лавке, а мама пошла в погреб за солениями и картошкой. Отец, по-видимому, услышал шуршание её юбки, и решил проследить, куда она направилась. Мама дошла до погреба и залезла в него, а отец, потеряв её, прошёл дальше. Вот на его пути и встретилось творило колодца. Отец не успел остановиться и с маху улетел в него. Как он смог вовремя локти в стороны развести и не утонуть, ума не приложим. Минут двадцать твой дед находился по грудь в воде, пока к колодцу с вёдрами не подошёл Федя Музалёв. Услыхав стон, раздающийся из колодца, он даже испугался. А когда успокоился, спросил: «Кто там?». Твой дед узнал его голос и выкрикнул, что осталось сил: «Это я, Федя батюшка, дед Илларион. Опусти журавль с ведром и вытащи меня отсюда». Фёдор подал деду ведро, тот встал в него ногами, а руками схватился за журавль. Но вытащить деда из колодца, сосед один не смог. Хорошо Димка Чикирев тоже за водой пришёл. И только вдвоём они с большим трудом смогли поднять его наверх.  Об этом происшествии от кого –то узнал Николай Павлович и прямо у колодца стал старшего брата отчитывать. Мол, совсем из ума выжил, позоришь нас на всю деревню. Пора уже и честь знать. Пожил и хватит. А отец нахмурил брови и со злостью шикнул на него: «Помру тогда, когда время придёт. Ты, кум Николай, может ещё, вперёд меня покинешь этот мир». В общем, искупался твой дед в ледяной воде. Думали, заболеет, а он ничего, слава Богу. Да и ревновать вроде поменьше маму стал. Вот всё думаем с Катериной, как вовсе его от такого недуга вылечить», - посвятила меня в семейные тайны мама. Выслушав её, я не знал, что делать. Смеяться или заступаться за своего любимого деда.
Дней через десять после моего приезда, мама и тётя Катя придумали всё -таки способ влияния на поведение деда. Взяв у Фёдора Музалёва гимнастерку, галифе и фуражку, в которых он пришёл с фронта, а у деревенской медички халат с чепчиком и сумкой, они переоделись в нашей избе и направились в дом деда. Тот в это время сидел на кухне под божничкой. Изменив голос, мама пробасила: «Добрый день, Илларион Павлович. Я ваш участковый милиционер, а рядом со мной врач районной больницы. Мы прибыли в деревню по приглашению ваших близких родственников, для того, чтобы провести медицинский осмотр Крестиньи Кузьминичны, на предмет её порочности и неверности вам. Во время проведения этой процедуры, просим не мешать нам». На кухне было темно, и подслеповатый дед не почувствовал подвоха. «Заходите, заходите, служивые. Проверьте её как следует. Совсем старая совесть потеряла», - одобрил дед. Те прошли в горницу и увлекли за собой бабушку. Мнимый «осмотр» подозреваемой «ряженые» представители власти провели за полчаса.  Оставив «подопытную» в горнице, они вышли на кухню, и мама заявила, с нетерпением поджидающему результатов осмотра, деду: «Уважаемый Илларион Павлович, мы с полной ответственностью обязаны Вам заявить, что Кристинья Кузьминична в настоящий период верна вам. По нашему заключению связи с мужчиной у неё не было лет пятнадцать». Услыхав оправдательный вердикт, дед вдруг замахнулся на «представителей» власти своей тростью и громко выкрикнул: «Я не верю вам. Вы сговорились с ней. Прочь из моего дома, поганцы! Ишь, что удумали! Обелить решили эту распутницу!».  Маме с тётей Катей только этого и надо было. Они быстро выскочили из дома деда и, не сдерживая больше эмоций, громко засмеялись. О том, какая реакция после их театрального представления была у деда, я узнал уже в Омске из письма. Как сообщала мама, дед стал намного спокойней и внимательней к бабушке и старался во всём ей помогать.
А по-другому у них и не могло быть, так как более семидесяти лет они прожили в дружбе и взаимопонимании. У деда с бабушкой было пятеро детей - две дочери и три сына, двое из которых погибли в первые годы войны, а третий, Дмитрий, прибавив себе два года, семнадцатилетним юнцом ушёл добровольцем на фронт. В конце войны он оказался в Московском госпитале, а после выздоровления, женившись на москвичке, остался жить в столице. Дмитрий Илларионович был самым младшим у них ребёнком. Когда он родился, деду было пятьдесят пять, а бабушке пятьдесят три года. Умерли дед с бабушкой в 1970 году. Илларион Павлович не дожил до столетнего юбилея всего два месяца, а бабушке исполнилось девяносто восемь лет. Умерли не от болезней, а от старости, пролежав на кроватях не больше двух недель. Когда хоронили деда, то в последний путь его провожало всё население деревни. А уже через несколько дней по сарафанному радио пополз слух, что у деда было не пятеро, а раза в три больше детей. Но кто теперь проверит? Да и надо ли это делать? Если даже и так, то и другие дети должны быть благодарны моему деду за крепкое здоровье и мужскую силу», -закончил рассказ о своей родословной Геннадий Васильевич и, улыбнувшись, добавил: «Чтобы походить на деда мне ещё целых двадцать пять годков надо форму сохранять и женщин ублажать».
До окончания пребывания в санатории Геннадий Васильевич успел порадовать мужским вниманием ещё одну женщину. Со всеми предыдущими  он расставался легко, без сожаления. Не наблюдалось всплеска не нужных эмоций и с их стороны. Виктор Павлович в глубине даже завидовал своему соседу по номеру. Ну, а сам он, обнаружив в прокурорше родственную душу, продолжал с ней встречаться до конца санаторного срока.  Наконец, настал день отъезда домой. Сложив с утра вещи в чемодан, соседи по номеру, как и все те, кто одновременно с ними приехал сюда, сели в автобус и отбыли в сторону железнодорожной станции. Лица отдохнувших пассажиров были одеты в разные маски. Кто-то радовался, что скоро увидит своих родных и близких, некоторые грустили, вспоминая пережитые чувства, вспыхнувшие в стенах оздоровительного учреждения, а кто-то ехал лишь потому, что пришло время это делать и, поглядывая в окно автобуса, мечтал о санатории, в который было- бы хорошо съездить уже на следующий год . К таким пассажирам относился и Геннадий Васильевич.

Москва. Январь 2015г.