Ангел мой, пойдем со мной

АЛЬБИНА   ИГОШИНА











 
повесть

























         



                Пролог

     От громоздкого чемодана пришлось отказаться. Дорога предстояла дальняя и нелёгкая. Судя по всему.
      Наспех связывая в узел незатейливые пожитки, Вера Петровна рассовывала в поклажу свёртки с провизией, детские вещи, документы. Торопилась, нервничала, суетилась.
     Непослушная чёлка светло соломенных волос спадала на глаза, Вера Петровна машинально поправляла её и снова принималась укладывать вещи. Резкие сигналы клаксона под окнами заставляли испуганно вздрагивать. Женщина вскидывала растерянный взгляд на стенные часы. Бесчувственный механизм глазастых ходиков неумолимо отстукивал драгоценное время. Часы превращались в минуты, минуты в секунды, секунды в невидимую пыль. Время убегало на глазах.    Женщина начинала суетиться - перекладывала пожитки с места на место, вынимала обратно  уже сложенные и снова засовывала в поклажу. Затянув последний узел на готовой клади, Вера Петровна устало опустилась на табуретку и посмотрела в распахнутое настежь окно. В комнате было душно, не спасал даже легкий сквознячок.
    Ценагю - город детства. Тихие, тенистые улочки, морской прибой, белые корабли на горизонте и долгие протяжные гудки в ночи…
     Светлые, солнечные воспоминания. Вера Петровна хранила их в сердце все годы немыслимых испытаний, выпавших на её долю. Сумасшедшее бегство из московского ужаса в Ценагю, через полыхавшую в огне революции Россию, казалось спасением. 
     Она крепко держала в памяти островок счастья - солнце, море, родительский дом, любовь. Поэтому и выжила. И спасла самое дорогое - дочь.   
   Всё изменилось в одночасье. Война…
Опустели пляжи, стихла базарная суета, не слышно больше безмятежного смеха отдыхающих на тенистых улочках приморского городка. Тревога поселилась в душах и на лицах людей. Она въелась в морской воздух вместе с порохом и гарью войны и с каждым прожитым днём становилась всё более осязаемой и зримой. Казалось, что её можно потрогать руками.
    С диким рёвом сирены из конца в конец города проносятся пожарные команды. Громыхая колёсами по булыжной мостовой, тянутся обозы с беженцами, отступающие войска. Конца и края не видно этому потоку. Как змеи расползаются по городу дикие слухи, насаждая страх и панику.
В нескольких километрах южнее Ценагю располагалась военно-морская база. С  германской педантичностью в одно и то же время в небе появлялись фашистские самолёты. Тонны огнедышащего железа обрушивались на маленький городок, грозя стереть его с лица земли. Казалось, что именно здесь и сейчас, на этом крошечном островке земли, словно на холсте обезумевшего от гениальности художника ад и рай сошлись вместе.
    В короткие минуты затишья, когда цивилизованные потомки тевтонских рыцарей отдыхали на своих базах за кружкой «Баварского», обменивались  впечатлениями о варварской стране «Русланд», увиденной сквозь прорезь прицела, горожане выбирались из временных убежищ и подвалов. Прихватив на скорую руку уцелевший  скарб, они покидали свой город, спасая детей, спасая себя, спасая мир…   
    На окраине Ценагю в живописном местечке на берегу моря расположился детский противотуберкулёзный санаторий «Красно Солнышко». Практикующий врач Вера Петровна всю прошедшую ночь и наступившее   утро провела на рабочем месте. Накануне поступила срочная директива из комиссариата по здравоохранению. Требовалось немедленно вывезти оставшихся в санатории детей в безопасное место, а сам санаторий переоборудовать в госпиталь.
Вера Петровна была назначена старшим сопровождающим. Решение стало для неё полной неожиданностью. 
Она как никто знала свое благородное дело и пользовалась негласным авторитетом среди коллег - врач от Бога. Но ее чуждое классовое происхождение не вписывалось в новую жизнь. А скрыть его, как это пытались делать тысячи запуганных людей, она  не могла, да и не хотела. Иначе бы никогда не возвратилась в Ценагю, где её прошлое без труда стало достоянием общественности провинциального городка. Вера Петровна была родом из этих благословенных мест, и многие сотрудники лечебницы знали ее с малых ногтей. Будучи от природы умной женщиной, она все понимала и терпеливо по-христиански, как учила ее когда-то нянюшка, сносила напрасные обиды, моля Бога, в краю, откуда его изгнали, только об одном, чтобы не случилось худшего.
Старинный особняк, где разместился санаторий, принадлежал когда-то ее деду, знаменитому на всю округу доктору. Родовое гнездо.
Всю свою долгую жизнь он безвыездно прожил в Ценагю, и не было в городе семьи, где бы ни помнили его. По старой памяти люди шли теперь за помощью к его внучке, невольно ассоциируя их обоих. 
Позабыв о себе, о своих родных и близких, нянечки, доктора, воспитатели, падая от усталости, собирались в дорогу. Обрывая телефоны, Вера Петровна обзванивала всевозможные инстанции. Немыслимыми усилиями ей все-таки удалось выбить транспорт. Эвакуироваться  предстояло морем.
Вера Петровна уговорила шофера завернуть на минутку к дому, забрать дочь. С детьми на пристани осталась молоденькая медсестра   Шурочка - верная помощница и, даст Бог, ученица.
Дома Вера Петровна застала лишь хозяйку - Магруй апа. Софьи не было. Вера Петровна с тревогой поглядывала на часы. 
 Эвакуация должна была с минуты на минуту начаться. Времени в обрез,  успеть бы доехать до пристани. Всегда и при любых обстоятельствах Вера Петровна умела владеть собой, но в этот раз она была не в силах скрыть волнения. В тревожном ожидании она металась от одного окошка к другому, теряясь в догадках.
«А что если Софья нарочно убежала из дома?» – предположила Вера Петровна и ужаснулась. - Нет, нет. Я не могу уехать  без дочери. Я скорее умру.  Тревожные мысли изводили её, отнимая последние силы.
Резкий и протяжный как сирена сигнал клаксона за окном заставил  испуганно вздрогнуть обеих женщин.  Водитель грузовика давал понять, что время вышло. Ждать больше нельзя.
 «Нет, нет. Софья разумная девочка, она не может так поступить. — Тут же возражала себе Вера Петровна, оправдывая дочь. —  В записке я все ей. Записка. Записка. А если Шурочка забыла её передать?- спохватилась Вера Петровна».
С тех пор как санаторий оказался на осадном положении и  превратился в прифронтовой госпиталь, Вера Петровна  круглые сутки находилась на рабочем месте. Вопреки всем запретам, подвергаясь риску попасть под внезапную бомбежку, Соня сама прибегала к матери в санаторий. После каждого налета сердце матери от страха за дочь рвалось на части, но уйти с работы она не могла, права не имела, при всем желании. Раненые солдаты и мирные жители поступали  потоком, надо было срочно оказывать помощь и организовывать работу госпиталя.
 Если Шурочка не успела в этой суматохе передать записку и Соня ничего не знает про отъезд, — испугалась Вера Петровна.
Хозяйка дома старая татарка Магруй апа молча наблюдала за нервными метаниями женщины. Прошло уже почти десять лет с тех пор как поздним дождливым вечером в дверь её дома постучались. На пороге стояла молодая женщина с ребёнком на руках. Дрожа от холода, она что-то пыталась объяснить, но Магруй не понимала её языка. В ответ она только качала головой и не сводила глаз с промокшего кулька в дрожащих руках незнакомки. Завёрнутый в одеяло ребёнок заплакал. Сердце Магруй дрогнуло. 
 Пролетели годы. Незаметно, промчались как один день. Соня выросла на её руках. Она стала для девочки и няней, и абикой. Перебирая в руках спицы, Магруй апа торопливо довязывала детскую варежку с вычурным национальным орнаментом — подарок для любимой кыз бала. Она была уверена, что там, куда увозят Соню, очень холодно и много, много снега. Ничто не могло отвлечь ее от этого важного дела. Лишь режущий слух настырный сигнал клаксона под окнами заставлял всякий раз вздрагивать. Она роняла из рук спицы и пугливо оглядывалась на окошко. Бормоча что-то резкое себе под нос, старуха поднимала  спицы с пола. Потом молитвенно закатывала раскосые глаза, вздыхала глубоко и нараспев произносила: Алла-а-а-!
И снова принималась за работу.
В комнате, несмотря на присутствие двух женщин, стояла мертвая тишина. Старинные часы на стене возле окна отстукивали время – тик-так, тик, так. Вера Петровна не сводила с них глаз, будто заклинала не спешить. Отлаженный ход часов перекликался с мерным перестуком вязальных спиц в руках старухи, подчеркивая нависшую тревогу. Вера Петровна не находила  места.
   Первой молчание нарушила Магруй апа. Отрывистым гортанным голосом, но с удивительно теплой интонацией, на ломанном русском языке, перемешанном татарскими диалектами, она попыталась утешить женщину. За десять прожитых под одной крышей лет она привязалась к ней всей душой. Без слов научилась понимать настроение своей квартирантки. Магруй апа заговорила:
— Ашикма, Вера. Зачем так мучаешь? Ул килер. Он придет. Куда кызым денется? Кыз бала хитрый. Умный. Давай луще щай будем пить. Юлда ашарга. Надо покушать, дорога длинный. Щай хороший, щёрный, щёрный. Только скипел. Соният прибежит, он тоже щай любит с вареньем.
Вскинув удивленные глаза на старуху, словно впервые заметив ее присутствие в комнате, Вера Петровна спросила:
—Магруй апа, миленькая, родненькая, скажите, вчера вечером Шурочка приносила Соне записку?
— Приносил, приносил, — поспешила ответить старуха, смахивая рукой слезу, — мы с Соният щитал вместе. Плакал много.
— Я ничего не понимаю, — Не дослушав старуху, воскликнула Вера Петровна. Нервно прохаживаясь по скрипучим половицам натертого до блеска пола, она рассуждала вслух:
 — Где же Соня? А что если с ребенком что-то случилось? — Испугалась вдруг она своих мыслей: — Как же это я раньше об этом не подумала… — В городе творится, Бог знает что. Паника, — присаживаясь рядом с хозяйкой дома, задумчиво прошептала Вера Петровна: — Женщины в санатории  рассказывали, что немцы скоро будут здесь.
Прищурив азиатские глаза в две узкие щелочки, старуха внимательно слушала, покачиваясь на стуле в такт вязальных спиц, и продолжала торопливо довязывать большой палец у варежки. Судя по глазам, она явно чего-то не договаривала. По примеру Веры Петровны, старуха тоже стала с тревогой поглядывать на закрытую дверь.
Не в силах больше томиться в тягостном ожидании и слушать настойчивые сигналы шофера, Вера Петровна сунула ноги в босоножки и хотела бежать на поиски дочери. Магруй апа остановила женщину. Она поднялась со стула, затянула на ходу последнюю петельку на варежке и сказала:
— Я знаю, где он пропал. Сам найду. Мин аны табам.
— Ради Бога! — взмолилась Вера Петровна, опускаясь на табуретку, где только что сидела хозяйка.
Покачиваясь в гамаке под черешней, безмятежным детским сном Соня спала в глубине фруктового сада. Она решила искупаться перед отъездом. Потом долго бродила по песчаному побережью и думала, думала, думала. Зачем нужно куда-то бежать из родного дома. Что это за война, зачем она нужна, кто ее выдумал. Если от нее всем только плохо. Возвращаясь с пляжа через сад, она прилегла в гамаке и сама не заметила, как сон сморил её в тени дерева. И если бы не апа, так бы и проспала все на свете. Апа всегда точно знала, где нужно искать «кыз бала».
   Опережая Магруй апа, Соня со слезами на глазах бежала к дому. Она вдруг испугалась, представив, что останется одна. А одной без мамы ей не нужен ни этот дом, ни это солнце, ни это море, ни черешня.
  Вера Петровна была вся словно на иголках. Стояла с узлом в руках на пороге, не решаясь перешагнуть его. Шофер уже несколько раз забегал в дом, грозясь уехать «к чертовой матери». Вера Петровна тянула время как могла.
Соня  кинулась к матери на шею и принялась было рыдать. Мать остановила её.
 — У нас мало времени. Мы катастрофически опаздываем.
Покидая дом, Вера Петровна на секунду обернулась назад. Магруй апа втихомолку утирала слёзы концами платка. Вера Петровна опустила на пол поклажу. Руку дочери не выпустила.
— Надо бы присесть перед дорогой. По-русскому обычаю… — спохватилась она.
Все трое опустились на стулья. Соня на коленях у матери.
 — Ну, вот теперь кажется все. Спасибо вам, Магруй апа, за все хорошее, что вы для нас с Софьей сделали. За кров, за хлеб. Рахмат. Простите, если что было не так, и прощайте, оставайтесь с Богом.
По широкому лицу старухи катились слезы. Она утирала их концами цветастого платка, но слёзы всё катились и катились. Вера Петровна крепко обняла на прощание Магруй. Старуха разрыдалась:
— Тебе рахмат, яхши хатын, Вера. Добрый женщина. Хушигыг. Прощай. Соният, онык. Возьми бияли — варежка. Тебе вязал, чтоб тепло был, чтоб не забывал Магруй апа. — целуя Софью, приговаривала Магруй апа. — Елама, Соният, елама.
— Сама не плачь апа, — Ревела Соня, прижимаясь к старухе. За годы совместной жизни она без труда  научилась понимать язык любимой апа. Бегло разговаривала на нём, доставляя тем самым абике неслыханное удовольствие. – Нигэ син килмсец мина? Ну почему ты не едешь с нами? 
  — Мин каргык. Старый я. Помирать надо дома. — Вторила апа, гладя Софью по голове: — А ты яшь. Молодой. Слушай эни. Мама хороший, добрый мама. Сау булы-гыз.
— Я вернусь, апа.
 


   Пристань гудела, словно растревоженный улей. Народу не протолкнуться. Еще задолго при подъезде к причалу Вера Петровна услышала этот тревожный гул и с облегчением перевела дух.
 «Не опоздали. Успели. Слава Богу!»
— Верочка Петровна! Сюда, сюда. Мы здесь, — размахивая руками, кричала Шурочка.
В окружении стайки притихших детей верная помощница и ученица жалась у самого краешка пирса.
Крепко сжимая руку дочери, Вера Петровна стала пробираться сквозь толпу.
Испуганные женщины с малыми детьми на чемоданах и узлах. Застрявшие в Ценагю отпускники. Старики с котомками и вездесущие подростки. Мужчины налегке…
 Вавилонское столпотворение.  Все кричали, плакали, матерились в один голос, тревожно вглядываясь в небо. Ждали прихода обещанных катеров. На небе ни тучки, ни облачка. Словно в насмешку, небо сияло предательской синевой. Божественно красивый цвет неба — сигнал смерти. Наученные горьким опытом первых дней войны, люди знали это. В любой момент немецкие самолеты, как стая голодных стервятников, снова накинутся на город и будут рвать его в кровавые клочья.
Ожидание затягивалось. Тревога нарастала. Нерв пульсировал.
Продираясь сквозь толпу, Вера Петровна кожей ощутила это. Даже вечно порхающая в мечтах и облаках Шурочка сменилась с лица. В глазах появилась растерянность и страх. Девушка признается, что  боится воды. Безумно.
Молоденький политрук в новой, с иголочки, отутюженной форме, перетянутый крест-накрест портупеей, срывая неокрепший юношеский  басок, пытался успокоить разгоряченную толпу и навести хоть какой-то порядок. Вчерашний выпускник военного училища старался построить народ в строгом соответствии с заученными правилами, пропуская вперед детей, женщин, а уж потом всех остальных. Толпа, вопреки его  приказам больше похожим на уговоры, оставалась невменяема.
На фоне этого вселенского безумия море поражало своей невозмутимостью и спокойствием. Штиль. Словно сговорилось на пару с небесами.
Тревога  нарастала час от часу.  Терпение людское было на исходе, когда над толпой раздался крик: - Катера-а-а.
 На горизонте показался катер, за ним второй. Обезумевшая от радости толпа в едином порыве подалась всей своей хаотичной массой вперед. Визг, крики, стоны, плач разносились над пристанью. Загораживая перепуганных насмерть детей, Вера Петровна и Шурочка едва устояли на ногах, сдерживая толпу. Шурочка от страха начала кричать и ругаться благим матом. Но её никто не услышал, толпа продолжала напирать, еще чуть-чуть и их смели бы в море.
Раздался одиночный выстрел. Толпа остановилась. За первым выстрелом последовал второй. Толпа отступила. Стрелял политрук – предупредительный в воздух.
Безликая и незнающая пощады толпа снова превратилась в народ. Подали трапы. Началась посадка.
 Дети оказались одними из первых на судне.
Вера Петровна разместила питомцев с Шурочкой в трюме и поднялась с дочерью на палубу. Остаться внизу не рискнула.
Страх замкнутого пространства. Стоило только спуститься в трюм, страх напомнил о себе. Вера Петровна почувствовала удушье. Необъяснимый страх преследовал её с детских лет. Оставаясь в комнате, она даже дверь никогда не закрывала и окна не зашторивала. 
Раскачиваясь на волнах, военный катер медленно отчалил от опустевшей пристани. Кинутые в спешке вещи были разбросаны по причалу. На фоне всего этого мешочного хаоса сиротливо выделялась брошенная кем-то виолончель.
 Обнимая дочь, Вера Петровна жадно вглядывалась в даль. На глазах берег превратился в тоненькую полоску, а потом растворился в волнах Черного моря и исчез. Только чайки долго ещё кружили беспокойно над катером и кричали надрывно, словно пытались предупредить о чём-то. За бортом тревожно бурлила и пенилась морская вода. Соня не сводила с неё глаз. Морская стихия за бортом завораживала и пугала. Соня зажмурила глаза и крепко прижалась к матери. Вера Петровна тихонько плакала.
На причале, спасая от обезумевшей толпы детей, Вера Петровна верила, что стоит подоспеть помощи и все вмиг изменится. Катер, как библейский ковчег, умчит их из этого ужаса. Страшный сон под названием война закончится.  И вновь все  возвратится на круги своя. 
Вера Петровна тревожно вглядывалась в безбрежное пространство моря и понимала, что обманывает себя. Это конец.  Кожей она ощутила приближение чего-то очень нехорошего. До озноба знакомое чувство. Оно снова вернулось из прошлого. Стало страшно. Но надо держаться, нельзя показывать вида, рядом дети, дочь.
Вера Петровна почувствовала себя беспомощной и беззащитной. Захотелось снова вернуться в детство и стать маленькой девочкой. Спрятаться от всех напастей в теплых нянюшкиных руках. Уткнуться лицом в мягкий живот, как сейчас Соня, и точно знать, что ничего плохого не случится. Из состояния временного наваждения в жестокую реальность ее вернул голос дочери:
— Мама, не плачь? Почему ты сказала апа - прощай? Мы ведь не навсегда уезжаем из Ценагю. Правда, ведь. Вот закончится война……
— Сонечка, послушай меня внимательно… — перебив дочь, поспешно заговорила Вера Петровна: — То, что я тебе сейчас скажу, очень важно. Слушай и запоминай…
Дрожащими руками Вера Петровна вынула из узла свёрток. Это была икона. Спешно пряча её под платье дочери, она стала торопливо привязывать икону к телу Сони полотенцем.
— Мама, что ты делаешь? — Удивилась Соня, стыдливо оглядываясь по сторонам и одергивая подол.
— Эта икона, детка, все, что осталось у меня от нашего московского дома…
 Соня удивленно вскинула глаза, но Вера Петровна, предупреждая заранее вопрос дочери, не дала ей открыть рта:
— Она спасет тебя. Ты только верь. Заклинаю тебя. Что бы ни случилось. А уж если когда-нибудь, не дай Бог, тебе станет невыносимо худо,  ты сможешь продать ее. Даже такой ценой она не оставит тебя в беде. Ни тебя, ни твоих детей. Но помни, икона эта хоть и стоит огромного состояния, она  бесценна.
— Мамочка, что ты такое говоришь? — испугалась Соня.
— Не перебивай меня, ради всего святого, — взмолилась Вера Петровна: — У  меня мало времени. Слушай внимательно. Чтобы ни случилось, ты должна добраться до Москвы. Там живет твоя тётя Люба… — Заглядывая в растерянные глаза дочери, объясняла Вера Петровна, но если бы Соня была хоть чуточку взрослей, она бы поняла, с каким трудом дается матери это признание: — Твоя тётя и крёстная  мать Люба — Любовь Петровна… — Задумчиво повторила она и после недолгой паузы добавила: — …и твой… брат. Они твоя семья, они твои единственные родные  люди…
— Тётя? Брат? — удивляясь, переспросила Соня, - ты же говорила, что мы с тобой одни, как перст на всем белом свете!…
— Сегодня не имеет значения, что я говорила когда-то. — Перетягивая худенькое тело дочери расшитым узорами рушником, поспешно заметила Вера Петровна: — Я думала, что времени еще так много… Я думала, что успею… Я расскажу тебе все, когда ты станешь взрослой…
— Я уже взрослая, — возразила Соня, — рассказывай.
— Да, конечно, ты взрослая… — улыбнулась Вера Петровна.
— Ну, рассказывай же, мама.
Вера Петровна перевела дух и заговорила.
— Эта икона, Сонечка, очень старинная. Она принадлежала нашему роду. Сама царица Софья даровала ее в знак благодарности нашему предку, своему верному слуге… Он остался преданным ей до последнего часа… Теперь она спасет тебя и поможет… Я могу быть спокойна… — устало выдохнула Вера Петровна,  глядя задумчиво в безбрежную даль моря.
    Признание матери сбило с толку. Икона, царица, верные слуги, Соня пропустила это мимо ушей.  Спешно поправляя задернувшееся платье, она собиралась расспросить про родственников, внезапно возникших на горизонте, про московский дом, о котором она ничего не знала до этой минуты.  Но ей помешали.
   Послышался гул самолетов. Все, кто находился на палубе, разом подняли головы к небу. Черная армада крылатой смерти показалась на небосклоне. Будто гениальным гроссмейстером построенная в строго шахматном порядке перед началом адской игры, армада красиво и неумолимо надвигалась на них.
В мгновения ока спасительный катер превратился вдруг в утлое суденышко, в Ноев ковчег. Вглядываясь в стройные ряды самолетов, все напряженно ожидали первого хода в игре задуманной гениальным злодеем.
— Они прилетели за нами… —  нарушил молчание чей-то голос в онемевшей толпе.
 В ту же секунду на катере все разом оживилось. 
- Воздух!.. Занять боевые позиции… приготовиться к отражению  вражеской  атаки…
Вера Петровна, схватив в охапку дочь, начала успокаивать.
— Девочка моя, ты только ничего не бойся. Все пройдет. Все у нас будет хорошо. Ты будешь жить долго-долго. Поверь мне. Станешь старенькой и будешь похожа на свою бабушку. Ты никогда ее не видела, но ты очень, очень на нее похожа. Только я тебя умоляю, не смотри туда. Не надо, — Закрывая дочери глаза, шептала  Вера Петровна, считая в небе самолеты.
—Я не хочу быть старенькой, — возразила Соня, вырываясь из рук матери: — Я хочу всегда быть молодой и красивой, как ты. Мамочка.
Гул тяжелых бомбардировщиков нарастал. Морская стихия начинает содрогаться от адского напора. Выжимая немыслимые узлы на судовых двигателях, катера пытались обогнать надвигавшуюся на них лавину смерти.
Барражируя над морем на предельно низкой высоте, самолеты начали планомерно сбрасывать  бомбы: одна, вторая,  третья…
С оглушительным свистом бомбы падали вниз. Разрывая гладь морской пучины, поднимали ввысь вулканы соленой воды. Барабанные перепонки лопались.
Один из самолетов на бреющей высоте  пронесся над палубой. Прикрывая собой дочь, Вера Петровна успела разглядеть лицо пилота - невозмутимо-спокойное. На короткое мгновение они даже встретились взглядами — холодные, равнодушные глаза немецкого летчика и полные ужаса глаза беспомощной женщины.
— Господи, спаси и сохрани, — перекрестилась Вера Петровна, провожая взглядом кружившего в небе беса.
 Вокруг рвались бомбы. Мириады брызг морской воды, вздымали к небу. Крики о помощи, стоны, плач, гул моторов ошалевших от боя машин разносился над морем. Второй катер, шедший следом, уже завалился набок и захлебывался правым бортом соленой водой. Цепляясь друг за друга, люди гроздьями скатывались с палубы в воду, а те, кто оставался в трюмах, уходили ко дну не успев испугаться. Лавирую под огнем, катер, на котором оказались  Вера Петровна и Соня, пытался уйти от смерти.
Соня стала кричать не своим голосом:
— Ма-а-а-ама-а-а...
 - Не бойся. Я с тобой, - успокаивала дочь Вера Петровна: — Помнишь, нашу молитву: «Ангел мой, пойдем со мной. Ты — вперед, я за тобой»  Ну, повторяй же, детка: Ангел мой.…»
Вера Петровна не успела прочитать молитву. Взрыв поднял на дыбы лавину морской воды и обрушил ее на катер. Свет померк, и звуки, даже самые страшные, рассыпались на множество звонких колокольчиков. Время словно остановилось, а вместе с ним исчезли страх, боль, страдания, как будто их и не было никогда.
Мелодичный звон колокольчиков  манил за собой, лаская слух, как в храме на Пасху. Хотелось лететь за ним все дальше и дальше. Но море насильно выбросило её на поверхность, заставив сделать живительный вдох. Прохладная вода мгновенно привела в чувство. Вера Петровна огляделась. Ни Софьи, ни катера рядом. Кругом рвались бомбы, кричали люди, ревели самолеты. Море было усыпано множеством обломков, вещами, детскими игрушками. Захлебываясь соленой водой, Вера Петровна очнулась за бортом и стала истошно кричать:
— Я не сказала тебе адрес, Софья-а-а! Адрес…Я забыла назвать адрес…
    Крик ребенка насторожил и обрадовал её. Отталкивая от себя изувеченные трупы, отбиваясь от цепких рук еще живых, но раненых людей, Вера Петровна устремилась на детский крик. Она слышала только его  - душераздирающий плач, всё остальное для неё в эту минуту не существовало.
 Крышка опрокинутого чемодана чудом болталась на зыбкой поверхности воды. Словно на плотике, на нем сидела и надрывно кричала маленькая девочка с белыми косичками и красными бантами. Рядом с посиневшим от крика ребенком в воде плавала женщина. Перепуганный насмерть ребёнок беспомощно тянул к ней руки, но женщина не реагировала. Она казалась безучастной. Белая как мел рука держалась за край спасительного плотика, словно пыталась удержать его от неминуемой гибели, второй рукой она держала ребенка. Набежавшая волна резко развернула плотик. Вера Петровна содрогнулась от ужаса. Металлический осколок рассекал затылок несчастной. 
Схватив в охапку девочку, Вера Петровна, попыталась оттолкнуть бесчувственное тело, но мертвая мать не отдавала дочь. Холодные пальцы намертво сжимали детскую ножку. Вера Петровна зубами разжала их предсмертную хватку. Успокаивая и прижимая к себе чужого ребёнка, она снова кинулась искать Соню.
Потопив катера, немецкие самолеты продолжали утюжить море. Смерть щедро сыпалась с неба на головы несчастных жертв и добивала их. Кромешный ад стоял вокруг. Прижимая одной рукой спасенного ребенка, другой делая гребки и удерживаясь на поверхности, Вера Петровна, захлебываясь морской водой, отчаянно продолжала звать дочь. Кричала и не слышала своего голоса,  гул моторов, предсмертные крики людей заглушали его.
Вера Петровна подняла глаза и посмотрела на небо. Над головой  кружил самолет, в кабине знакомое лицо пилота.
Летчик посмотрел вниз и, развернув крылатую машину, с нордической выдержкой направил ее прямо на цель. Инстинктивно  заслоняя собой ребенка, Вера Петровна шептала посиневшими губами:
— «Ангел мой, пойдем со мной…»   



   Юра приподнялся на носочки, дотянулся указательным пальчиком до звонка и хотел надавить по нему. Вовремя спохватился. Не до шуток ему сейчас. Обычно таким манером он предупреждал о своем возвращении из школы. Дурацкая привычка заставать врасплох бабушку завелась с тех пор, как он стал дотягиваться до дверного звонка. Сам факт, что отныне наравне со взрослыми он пользуется звонком возвышала его в собственных глазах. После демонстративной прозвонки, он с радостно вваливался в дом:
— Ба-а-а-а! Встречай бойца.
Фразу Юра услышал в старом фильме, который любили пересматривать бабушка и её подруга Берта Рувимовна.
Не глядя, через плечо Юра забрасывал на верхнюю полку шапку. Одновременно освобождаясь от куртки и ранца, он ловко выпрыгивал из ботинок и прямиком в кухню. А там, в нарядном переднике, в поварском колпаке, сохранившемся в память о работе в столовой, хлопотала у плиты бабушка, поджидая его.
Так бы должно было случиться и в этот раз, стоя перед закрытой дверью, вздыхал Юрка, если бы не глупая выходка Селесты. Это она подлила маслица в полыхавший  костер «школярной инквизиции».
Сегодня ему влепили кол по математике, будь она неладна. Сначала математичка поставила пару, потом исправила на единицу, заметив:
 Для тебя Журавлёв и этой оценки будет много.
 Впечатлила педагога эта девушка с хвостом - Селеста.
— Все из-за тебя, — возмущался дорогой Юра, - сидела бы под партой спокойно, как мышка, а вернее, как крыска, раз приперлась в школу. Нет, тебе надо было покрасоваться. «Звезда» выискалась. Перед кем. Математичкой. Ногу ее зачем нюхать стала? Мало тебе других ног в классе.  Из-за тебя меня выгнали с урока. Дневник измарали красными чернилами. На всю страницу. Накатали. Убийственную запись. Приговор. Что я скажу бабушке? Отвечай, дурочка… — Вздохнул обреченно Юра, ласково поглаживая пальчиком притаившуюся за пазухой крысу. 
Селеста, из-за которой и разгорелся сыр-бор, была крыса-альбинос…
   Как-то раз бабушка  попросила внука купить в дом молока. По дороге в магазин    Юра встретил мальчишек. Парни были незнакомые, с чужого двора. С диким улюлюканьем  пацаны  метали камни в белое, длиннохвостое существо. Хомячок - подумал тогда Юра и, не раздумывая, кинулся спасать животное. Несчастное создание бегало и металось по лужайке, привязанное за нитку и тщетно пыталось укрыться от метких ударов. Малолетних живодеров это только подзадоривало. У Юры сжалось сердце. Он понимал, что силы не равны, кулаками здесь не поможешь. В ход пошли деньги. Отпустить зверька «за здорово живешь», ребята не согласились. Да еще съездили пару раз по затылку и пинка отвесили. Чтобы всякая мелочь не путалась под ногами. Пришлось распрощаться с деньгами и остаться без молока.
 Оказалось, что это не хомяк, а белая крыса, по-научному  — альбинос. Но про это он вычитал в школьной библиотеке. Юра  голову изломал извечным русским вопросом - что делать? Крыса-то она конечно крыса, но необычная, просто так ее не выпустишь погулять и домой с ней идти нельзя. Бабушка хоть и терпеливая, но крыса в доме, даже такая, как показалось Юрке, красавица -  перебор, особенно после того злополучного мышонка.
Юра обожал животных, тащил в дом всякую тварь: голодные котята, бездомные щенки, раненые голуби, даже уж как-то раз оказался в его домашнем приюте. Бабушка терпела до тех пор, пока однажды Юра не притащил мышонка. Маленький, крошечный мышонок легко умещался в его кулачке. Юра отбил несчастного у соседской кошки Мурки. 
После муркиных зубов и когтей мышонок дышал на ладан. Юра положил его в нагрудный кармашек возле сердца, как в реанимацию. Там он согреется, успокоится и очухается, решил Юра. С мышонком в кармане он и заявился домой. Только забыл, что карман-то наполовину был худой, серый  хвост   вывалился  из дырки и  повис на груди.
Бабушка мыла полы в прихожей. Зрение у нее было не ахти какое,  бабушка носила очки, но когда убиралась в квартире, снимала, чтобы не разбить. Вещь дорогая. Увидев на пороге внука, она сразу же обратила внимание на непорядок в его гардеробе.  Отжимая тряпку в ведре, проворчала:
—  Как на огне горит…
 Дернула за мышиный хвост. Мышонок запищал, трепыхаясь в её мокрой руке. Что было потом, вспомнить страшно и по сей день. Мышонок вмиг очухался и юркнул под плинтус. Юрка коленями протер весь пол в квартире - ни одной щелочки. Мышонок исчез бесследно.
Бабушке еще долго казалось, что она слышит повсюду его противный писк. Даже привадила в дом соседскую Мурку, чтобы она разобралась со своим несъеденным ужином.
Только бабушка просчиталась.
  Мурка кошка умная и в чужой дом идти не хотела, бабушка решила задобрить её колбасой. После такого деликатеса, да еще плюс Юркина добавка на десерт, охотничий инстинкт  засыпал вместе с Муркой на диване. Сытая от пуза кошка поваляла дурака в доме несколько дней. В конце концов, бабушка выпроводила дармоедку за порог.
Заявиться домой с такой гостьей было немыслимо. Бабушка с ума сойдет. И бросить крысу на улице не мог. Совесть не позволяла.
 Пропадет.   
 Сунув крысу за пазуху, он шел домой, размахивая пустым бидончиком, и под его протяжный скрип думал, как же уломать бабушку.  По всем  расчетам затея обречена на провал. Принести крысу в дом, значило испугать до смерти бабушку, а ее он любил больше всех на свете. Хотя кроме нее ему  некого было любить на этом свете.  Жили они вдвоем – бабушка и внук. Но и бросить крысу на произвол судьбы Юра не мог — любовь к беззащитным  животным тоже имела место в его маленьком, но очень добром сердце.
Дилемма. И вдруг его осени. В голову пришла простая, но гениальная мысль - назову-ка я крысу Селестой. 
Заморское имя всплыло не случайно. Так звали героиню сериала, над судьбой которой уже год проливает слезы бабушка, с Бертой. Вечерами напролет сидят перед стареньким черно-белым телевизором и плачут, а потом карвалол с валерьянкой капают и валидолом закусывают. В квартире хоть топор вешай. Из любопытства Юра посмотрел пару серий. Все, что ему понравилось, это рекламные паузы. Вот уже где было на что поглазеть. Селеста не произвела на него впечатления. Скучная, плаксивая девчонка, которую обижают все кому не лень. Ни тебе стрельбы, ни погони, одна несчастная любовь.
  Юра попытался открыть бабушке глаза, но она  отмахнулась от его умозаключений, сказав: «Ты еще маленький, поэтому ничего не понимаешь в жизни».
Спорить Юра не стал, но остался при своем мнении. Видя, как продолжает разрываться бабушкино сердце от переживаний за заморскую страдалицу, он решил использовать это в свою пользу, а вернее в пользу крысы. Крыса тоже была белая, блондинка, как и бабушкина любимица из телевизора. Вылитая Селеста. Бывает же такое совпадение. Юрка  обрадовался:
— Вот он — выход. Не даром бабушка называет меня гением.
Узнав, как зовут крысу, бабушка, конечно же сжалится над судьбой беззащитного зверька. Вспомнит свою Селесту.
То, что он заявится домой без молока и без денег, его не заботило. Соврать раз плюнуть - упал и разлил по дороге. Бабушка кинется ощупывать его с ног до головы — не болит ли где, не сломал ли, не дай Бог, чего. Вранье безнаказанно сойдет с рук. Проверено.
Он и сам был рад, что не купил молоко. Не придется пить потом эту кипяченую гадость с пенками.    
 Юра не ошибся в своей стратегии. 
Бабушка Селесту приняла. Поначалу схватилась за сердце, замахала руками, заохала - заахала, но, в конце концов,  смирилась.
Даже под это дело банку выделила, а потом привыкла к крысе настолько, что стала подкармливать, бросая в банку жирные куски мяса, от чего всеядная  Селеста быстро потеряла форму и растолстела. Вследствие чего ее пришлось срочно посадить на диету.
Селеста прижилась в их доме. Приходя из школы,  Юра сажал крысу на плечо, и это чудовище восседало там, когда он ел, учил уроки, гулял во дворе или просто елозила по нему, когда он беззаботно валялся на диване перед телевизором. Бабушка на все прихоти внука смотрела сквозь пальцы.
 В глубине души она все же побаивалась это чудо природы с красными, как раскаленные угольки глазками. Крыса вызывала невольное отвращение и ничего с этим поделать она не могла. Только безграничная любовь к внуку мирила ее с незваной квартиранткой. А Юрка продолжал наивно думать, что все дело в удачном выборе имени…
Теперь приходится расплачиваться за свою доброту. Правильно говорит Берта Рувимовна – не делай добра, не получишь зла, —  тяжело вздохнул Юра. — Эх, Селеста, Селеста. Как же ты меня подставила. Под монастырь подвела.
Всю дорогу от школы до дома Юра ломал голову, как бы тактичнее подготовить бабушку к неприятной новости. В этот раз он выбрал самую длинную дорогу, чтобы было время основательно подумать, пораскинуть мозгами, просчитать все ходы и выходы. Грозная запись в дневнике аршинными буквами на пол страницы как бельмо в глазу не давала  покоя. «На уроке математике читал – «Кортик»!!! В класс притащил живую крысу!!! Сорвал контрольную!!! Систематически не выполняет домашнее задание». После такого меня расстрелять мало, - тяжко вздохнул Юра.
Вырвать листок или исправить единицу на четверку. Но она уже и так исправлена. Тогда лучше уж совсем его потерять — и так и эдак прикидывал Юрка.
 Кол-то можно исправить, а вот как утаить от бабушки вызов в школу. В ушах до сих пор стоит грозный голос математички: Вон из класса!»
Даже если он промолчит и не скажет бабушке, Берта растрезвонит по телефону, если уже не обрадовала  подружку.
 «Хоть я старался уйти из школы незамеченным, Бог ее знает, Берта всегда начеку в своей подсобке. И чего ей дома не сидится?! Ведь старая уже. А на работу лазит каждый день. Забывает даже какой месяц на дворе. Юрочка, сынок, какой сегодня день, а месяц? - передразнил он забывчивую старушку, - никогда больше не скажу, - поклялся он, - умолять будет на коленях!
Юра искренне сердился:
- Глупое создание. Лучше бы я тебя Бертой назвал. Бабушка ее тоже любит, души не чает. Покой ты залезла в ранец, идиотка. Сидела бы себе в банке на кухне и трескала бабушкину стряпню.  В школу поперлась. Тут деваться некуда, по нужде идешь. Заставляют.  Молчишь!? Ты же сама знаешь, что не всем нравишься. Ну, ладно, бабушка — она привыкла к тебе. Постепенно. С горем пополам. А Берту вспомни. Сколько раз, при виде тебя, она клялась и божилась, что ноги ее в нашем доме не будет. Хотя…. потом снова появлялась… даже своих обещаний не помнит.
Юра расстегнул молнию на куртке, вытащил  крысу.
— Математичку напугала. Зачем? Она теперь заикаться будет до конца своих дней, — предположил Юра, пряча обратно за пазуху Селесту. — Сидела бы под партой тихо и смирно, пока урок идет. К знаниям потянулась. И что произошло? А? Я тебя спрашиваю? Двойку исправили на кол. Раз. Ладно, это я тебе, так и быть, прощаю. Подумаешь, двойка или кол, разницы нет никакой. Хрен редьки не слаще. Книгу конфисковали. На самом интересном месте. Книгу я взял без спроса из дома.
  Это был подарок. На титульном листе сохранилась надпись – пионеру второго отряда Журавлеву Юрию за творческое участие в художественной самодеятельности. Пионерский лагерь имени Аркадия Гайдара. 1973 год.
 Бабушка дорожит этой книгой.
А  взял без спроса, да еще и в школу притащил. Это два. С урока выгнали. Три и четыре, и пять… Юра посыпал пеплом свою бедовую голову. Что я теперь скажу бабушке. Думаешь, ей будет приятно?! У неё давление. Сердце. Диабет. Думаешь, это легко всю жизнь не есть конфеты, мороженое, пирожное. То-то же.  Я бы, наверное, умер.
Эмоционально жестикулируя руками, Юра разговаривал вслух. Навстречу ему попалась почтальонша.  Женщина удивленно посмотрела на бормочущего что-то под нос мальчишку:
— Юр, с кем это ты разговариваешь? И чего ты так рано идешь? Уроки закончились? Мишку моего тоже отпустили?
 - Да… нет… - рассеянно невпопад ответил Юра и заторопился.
Сейчас ему меньше всего хотелось с кем бы то ни было  вести беседы, а тем более с матерью этого недотепы Михася.
Как приговоренный на эшафот, Юра медленно поднимался на третий этаж, по привычке пересчитывая уже, наверное, в сто тысячный раз ступеньки. Прикидывая в голове, как бы деликатнее подготовить бабушку к неприятной новости. Тянул время. Но как не прикидывал, всюду получался клин. Это странное бабушкино выражение про клин он до конца не понимал никогда, а вот теперь, кажется, воочию ощутил этот таинственный клин, когда вся жизнь идет и так, и сяк, и наперекосяк. Юра решил положиться на волю судьбы и будь что будет.
Покаяться во всех грехах: и за  себя, и за Селесту, и за математичку. Хоть убей, но не понимает он этой науки — все эти игреки, иксы для него темный лес. То ли дело книги. Всё ясно, понятно, да ещё и страсть как интересно. Бабушка должна понять и простить. Кто если не она? Стоя у родного порога, размышлял Юра над своей незавидной долей.
Юра приложился ухом к обитой дерматином двери.
 Радио орёт, - вздохнул он, - бабушка готовит обед  и ни о чем не догадывается.
Юра тихо вошел в открытую дверь, повторяя:
— Ангел мой, пойдем со мной…
В квартире стояла тишина. Если бы не дурью орущее радио, могло показаться, что здесь давно уже никто не живет. Юра разделся в прихожей, аккуратно сложив вещи на свои места, и с повинной головой вошел в кухню. Виновница злоключений восседала у него на плече. В кухне бабушки не было. Зато вкусно пахло у плиты, что даже Селеста начала беспокоиться.
—  Проголодалась, гимназистка румяная? 
Глубоко вдохнув аппетитный запах, Юра заглянул в кастрюлю и радостно протянул:
— А-а-а, варенички-и-и с картошечкой. Горяченькие. Сейчас поедим.
Потирая от удовольствия руки, прошептал Селесте:
— Это даже хорошо, что бабушки нет дома. Надо подкрепиться, а на сытый желудок легче каяться.
Этим он пытался успокоить себя. Стоя у плиты, Юра руками вылавливал из кастрюли вареники и с хищным аппетитом отправлял их в рот, не забывая делиться с Селестой. Поначалу он все же пытался использовать вилку, но непослушные вареники соскальзывали с прибора. Юра перестал церемониться,  плюнул на все приличия и этикет и принялся таскать  вареники руками.
Горячие вареники обжигали пальцы, язык, нёбо. Юра студил их прямо во рту, втягивая прохладный воздух и забавно пританцовывая под орущее радио. Пережевывая горячий вареник, рассуждал:
— Зато не надо будет мыть тарелку. Нудное, бессмысленное занятие. Стану взрослым, заработаю кучу денег и куплю бабушке посудомоечную машину как в рекламе по телику. На кнопку  нажал и на тебе — чистая посуда. Красотища. Телик тоже новый куплю, цветной… Тошибу или Панасоник… А-а-а, ладно,- фантазировал Юра, - так уж и быть, оба куплю. Второй подарю Берте. Пусть смотрит у себя дома.
Он мечтал, облизывая масленые пальцы. Потом покрутил головой по сторонам. Сунул в рот обжигающий вареник и задумался:
—  Куда же подевалась бабушка в этот час?
У Юры вдруг опустились руки:
 - Она уже все знает.
 Сердце бешено заколотилось в груди, душа ушла в пятки. Вареник колом застрял в горле, напала икота. Селеста в такт ей стала подпрыгивать на плече. Из глаз потекли слезы. Второпях Юра потянулся за чайником, прильнул к нему и прямо из носика стал жадно глотать воду, проталкивая злополучный вареник.
—  Берта! Опередила, - глотая жадно воду,  икал и ругался Юра, - что за жизнь. Как под конвоем — в школе Берта, дома — бабушка. Что же делать? Надо было сразу идти домой, не тянуть время. Дурак я, дурак. Хотел как лучше.
Выругав себя, он вышел из кухни, потеряв сразу же аппетит. Приоткрыл дверь комнаты и остолбенел. За столом, подперев голову рукой, сидела бабушка. Она никак не среагировала на Юркино появление, даже головы не повернула. На столе Юра заметил фотографию отца. Обычно портрет висел на стене.
Плохой знак, — подумал Юра.
Отца Юра никогда не видел. Погиб он на войне, где-то в далекой чужой стране, в тот самый день, когда Юра появился на свет. Погиб для всех, кроме бабушки. Никому на свете она не позволяла хоронить его даже в разговорах, даже в мыслях, за что частенько доставалось несдержанной на язык подруге.
В центре города уже лет десять  возвышался обелиск погибшим в горячих точках. Среди десятка имен горожан золотыми буквами было выбито имя его отца. Два раза в год - на День Защитника Отечества и День Победы Юра в компании одноклассников возлагал к  подножию обелиска цветы и отдавал почести. Все честь по чести, в организованном порядке, на торжественной ноте.
Бабушку старался не посвящать в это, скрывал. В ее бесконечных рассказах и воспоминаниях отец всегда незримо жил рядом с ними. Порой Юра и сам, будто воочию ощущал его присутствие. В воображении рисовались картинки, которых на самом деле не было, и быть не могло.  Ему начинало казаться, что сейчас откроется дверь, и вот он войдет: в военно-полевой форме, в панаме со звездочкой, которую так хотелось потрогать руками, улыбаясь. Ну, точь-в-точь как на этой фотографии. И дверь, как ни странно, в этот момент всегда отворялась, но входил не отец, а бабушкина подруга — незабвенная Берта Рувимовна, которая и сейчас, видимо, опередила Юрку.
 Разговор с фотокарточкой уже состоялся. Нажаловалась на непутёвого внука. Отвела душу.
- Бабуля, ты дома, – растерялся Юра, кожей чувствуя, что весь хитроумный план   полетел в тартарары.
 Юра начал оправдываться:
– А я…я…я вот пообедал немного…без тебя… очень вкусные вареники… не удержался, -  запинаясь с трудом подбирал он нужные слова.
Нехорошие мысли, как пули, проносились в бедовой голове.
Она все уже знает: и  про двойку, исправленную на кол, и про Селесту, и про перепуганную насмерть математичку. Я пропал, – решил Юра, - в каких красках Берта описала все его неудачи, одному Богу известно. Но, судя по всему, досталось ему, будь здоров. Подозрительное молчание бабушки настораживало и пугало.
   -Ба, я тебя звал, почему ты не откликнулась? – прощупывая почву, робко проговорил Юра. - Пообедали бы вместе…, - он посмотрел на руки, они были в масле, и быстро спрятал их за спину.
Сейчас она обернется и заведет свою любимую песню. Как ты можешь обманывать бабушку? Ведь обманывая меня, то бишь ее, ты обманываешь Бога, а значит самого себя и так далее и тому подобное, - размышлял Юра.
  Он этого никогда не понимал.
 Бабушка ведь не Бог. Добрая, хорошая, но не Бог. Видел он Бога в храме на иконах. Бог мужчина. Что-то тут бабуля путает. Затем бабушка подойдет к фотографии отца. Хотя нет, сегодня она  поставила ее перед собой, и начнет жаловаться, как будто отец услышит причитания и направит на путь истинный  нерадивого отпрыска.
Но вопреки его ожиданиям, бабушка не повернула даже головы в его сторону. Она продолжала сидеть за столом в неподвижной позе и смотреть, куда-то прямо перед собой. Замолчал и Юра. Что говорить, как оправдываться дальше он не знал, весь словарный запас как нарочно иссяк. В голове стремительно проносились, сменяя друг друга,  какие-то посторонние, ненужные мысли, мешая сосредоточиться. Чтобы он, да не нашел как вывернуться. Такого казуса с ним еще не приключалось. Затянувшаяся игра в молчанку уже не на шутку начинало пугать. 
Надо все рассказать самому. 
- Ба,- тихонько начал от порога Юра,- прости меня, пожалуйста. Я не хотел, так получилось… книга интересная попалась. Зачитался на перемене и не услышал звонка. Но двойку, - тут Юра смутился, - то есть кол, я исправлю. Честное слово. Вот завтра и исправлю… и книгу верну назад…
Юра говорил что-то еще и еще в свое оправдание, но бабушка, несмотря на все его старания, не пошевелилась и не проронила ни единого словечка в ответ. Хладнокровно она продолжала сидеть за столом, подперев рукой склоненную набок седовласую голову,  и смотреть в одну точку  на стене.
Всем своим  видом, демонстрируя полное безразличие. 
Юра понял – отступать нельзя. С повинной головой он подошел к бабушке и, не поднимая глаз, начал каяться. До конца не договорив, оборвал  исповедь на полуслове. Внимание его привлек исписанный мелким почерком пожелтевший листок бумаги.  Листок валялся у бабушкиных ног.
  Юра нашёлся повод перевести дух. Участливо склонился поднять листок. Как бы невзначай прочитал первые строчки.
«Дорогая мамочка! Я жив и здоров…»
Дальше читать не решился. Чужие письма читать неприлично, но детское любопытство взяло верх. Возвращая листок, он мельком заглянул в самый конец письма, где обычно ставят подпись.
Твой сын Юра, - прочитал и смутился, насупив брови - какой сын, я же внук.
- Ба-а -а –а, - догадался Юра, - это от па…, - он запнулся, резко вскинул глаза и остолбенел.
 Бабушка смотрела на него в упор, но как-то странно и даже страшно, будто не видела его. Словно Юра стал вдруг прозрачным, как стекло и бабушка сквозь это самое стекло смотрит куда-то вглубь, в бездну. Никогда еще он не видел такого пугающего взгляда. Юра обошел бабушку со всех сторон. Бабушка не пошевелилась.
В животе предательски заурчало, и болезненная дрожь принялась бить тело. Все его надуманные еще минуту назад страхи отошли на второй план,  растворились, исчезли как дым, будто их и не было вовсе. Стало по-настоящему страшно. В испуге Юра отшатнулся назад. Бабушка продолжала невозмутимо смотреть сквозь него. Обескураженный Юра оглянулся, чтобы тоже посмотреть, что же такое она увидела позади него.
 Икона. На голой стене висела икона - образ Пресвятой Богородицы.
   Закусив обиженно губу, Юра приготовился заплакать, но взглянув на улыбающегося отца с фотографии, мгновенно передумал. Стало стыдно.
Юра решил пустить в ход свой козырь. Он прильнул к мягкому бабушкиному плечу, обнял её за шею и содрогнулся. Бабушка была холодная как лёд. Юра в ужасе расцепил объятья и попятился назад. Бабушка покачнулась и повалилась всем своим грузным телом набок. Юра попытался удержать её, но не смог. Силы были не равны. Бабушка стала падать, подминая его под себя. Скатерть и портрет отца полетели на пол. Перепуганный до полусмерти, Юра кое-как выкарабкался из-под холодного, безжизненного тела, не соображая, что происходит. Хотел заплакать, но от  пережитого страха напрочь забыл, как это делается.
Он стоял возле распластанного тела бабушки, беспомощно комкал в руке исписанный мелким почерком пожелтевший, тетрадный листок и смотрел на разбитый портрет. Сквозь треснутое стекло в багетной рамке, ему улыбался загорелый, белозубый, молодой мужчина в полевой панаме с красной звездочкой, до которой так хотелось дотронуться…




   Разгоняя по асфальту радужные лужи, по-утреннему шоссе мчалась санитарная машина. Дождь шел всю ночь и закончился только к утру. Дорога была мокрая. Из-под бешено крутящихся колес веером вздымалась  дорожная грязь. Брызги разлетались в разные стороны. Дворники на стеклах едва успевали размывать грязные подтеки.
Припав лбом к мутному стеклу бокового окна «буханки», Юра тупо следил за дорогой. За окном мелькал унылый осенний пейзаж, проносились встречные машины.
Вдоль дороги бесконечно тянулся голый лес. Из окна движущегося автомобиля  лес сливался в однообразную, серую, безликую черту. Юра уткнулся лбом в холодное стекло и устало прикрыл глаза.
Он проваливался в забытье, засыпая под монотонный шум работающего двигателя: и вот он уже поднимается по - лестнице. Знакомое предчувствие скорой встречи с чем-то родным ощущается каждой клеточкой тела, но лестница, почему-то не кончается, как и этот безликий лес за окном «буханки». Юра вскидывал сонные глаза.
Раскатистый смех попутчиков  обрывал видение, возвращая обратно в пропахший бензином салон машины. И так несколько раз подряд.
За стеклянной перегородкой, отделявшей салон от кабины, рядом с шофером сидела молодая дородная женщина в голубой куртке, из-под которой выглядывал белоснежный халат медсестры. Громко смеясь, молодая женщина и шофер о чем-то увлеченно болтали. Из радиоприёмника  неслась модная музыка. 
На Юру они не обращали внимания. Юра тоже не донимал их. Чтобы снова не задремать, он решил считать столбы вдоль дороги, но это занятие его быстро утомило, стало укачивать. Юра припал носом к окошку, пытаясь глотнуть свежего воздуха, тошнота подступала из желудка.
Серые бетонные великаны с натянутыми, будто струны проводами казались нескончаемыми. Мелькали и мелькали за окном. За этим бессмысленным занятием Юра не заметил, как приземистые домики с разноцветными крышами, сменились безликими панельными многоэтажками. Автобусные остановки с толпами пассажиров и яркие вывески магазинов проносились с невероятной быстротой. Юра  не успевал их прочитывать, все перемешалось в городской суматохе.
- Юра, - приоткрыв стеклянную перегородку, окликнула его медсестра, - Просыпайся, малыш.  Подъезжаем, - предупредила она.
Уткнувшись носом в окошко, Юра даже не поднял головы в ее сторону.
Сбавляя ход, машина стала медленно сворачивать на проселочную дорогу. Едва показавшийся город, будто  мираж, куда-то вдруг растворился и исчез. По обеим сторонам грунтовой дороги сплошняком стоял голый, холодный лес. Над лесом возвышался огромный остов полуразрушенного купола храма. Юра приметил его ещё издали и не выпускал из вида. Вокруг купола кружила стая ворон.
Черным облаком  птичья стая взвивалась в небо, потом рассыпалась на мелкие точки и растворялась за лесом. А купол, ощетинившись почерневшими стропилами – ребрами, словно огромный дирижабль, продолжал парить в гордом одиночестве.
Подпрыгивая и качаясь на ухабах и колдобинах проселочной дороги, машина стремительно двигалась по лесу. Пугающий остов купола выглядывал  из-за верхушек мрачных сосен, словно указывал дорогу путникам. А то вдруг зависал над ними, словно пытался остановить, не пустить, предупредить о чем-то. Юра с замиранием сердца следил за этим фантастическим полетом из окна "буханки".
 Машина подкатила к массивному, каменному заграждению, поверх которого блестела колючая проволока. Ворота распахнулись, и Юра увидел вблизи своего лесного сопровожатого.
Посреди огромной поляны, окруженной со всех сторон массивной изгородью из красного кирпича, в убогом запустении  возвышался храм. Как поверженный исполин храм держал на своем разбитом и поруганном, но по-прежнему величавом теле, раздетый купол. По обеим сторонам от храма стояли внушительные по размерам двухэтажные здания. Одно из них показалось Юрке особенно  зловещим.  К нему-то и подкатила машина.
Металлические решетки на маленьких узких окошках привели Юру в смятение. В страхе он отпрянул от окна и вжался в сиденье.
Дверка автомобиля с грохотом распахнулась. Юра испуганно вздрогнул. Женщина в белом халате, натужно улыбнулась:
- Приехали, выходи.
  Юра вцепился в поручни сиденья обеими руками.
-  Я не пойду туда, -  ответил он, чуя недоброе.
- Как это не пойдешь.
- Я хочу домой. Вы обещали отвезти  домой к бабушке.
- Какой дом?!  –  вздохнула женщина, стараясь не глядеть в распахнутые детские глаза, - здесь теперь будет твой дом и твоя бабушка с дедушкой, и мамка с папкой.
Юра посмотрел на дом с зарешеченными окошками.
- Вы меня обманываете. Нет, нет, нет.  Я не хочу в тюрьму, –  закричал он, отбиваясь от рук медсестры.
Женщина поняла, не совладать  ей с мальчишкой,  позвала на помощь водителя.   
 - Я же ничего плохого не сделал, -  оправдывался Юра, - за что меня  за решетку?!   
Водитель оставался в машине, смолил сигаретой и в зеркало заднего вида наблюдал за этой сценой. Медсестра властно прикрикнула на безучастного шофера. Сделав несколько нервных затяжек, водитель отбросил в окно окурок, вышел из машины. Вдвоем они силой вытащили Юрку из салона и волоком потащили к дому с решетками. Юра кричал и бился в истерике:
-Я не хочу-у в тюрьму-у…не хочу-у,…бабушка-а-а…отпустите меня-а-а…Христа ради…



  Просыпаться не хотелось. Так бы и спал. Если бы не этот крик – надрывный, монотонный. С ума сводил. Юра накрылся с головой одеялом и свернулся в позе зародыша.
Ворона орала благим матом. Казалось, что эта  тварь вьется, как в той печальной песне, которую любила напевать между делом бабушка, где-то над головой, кликая беду. Юра  был уверен, подойдет бабушка и шуганет крикунью, поэтому продолжал лежать с закрытыми глазами, боясь окончательно растерять остатки сна.  Снилась всякая ерунда. Что к чему?! - удивлялась бабушка в таких случаях.
Привиделись волосы. Чёрными клоками  волосы валялись на полу, и кто-то подметал их веником, как опавшие листья по осени сметает в кучу дворник. Потом откуда ни возьмись, появилась толстая тетка. Рукава закатанные по локоть, как у палача, в резиновом фартуке до пола, в калошах на босу ногу. Неприятная, жуть, - поежился Юра.
 Она сидела на краю огромной ванны, расставив  крепкие с толстыми икрами ноги в резиновых калошах и курила. Смолила как паровоз. Из рта и носа валил густой табачный дым. Точь-в-точь как у мультяшного дракона. Кончиками толстых пальцев, щепотью по-мужски едва удерживая догоравший окурок, жадно затягивалась папиросой и поглядывала на бычок. Окурок уменьшался на глазах. Казалось, что она хочет его проглотить, но все время оттягивает этот  момент. Она потушила оставшийся с ноготь окурок и, не поднимаясь  с места, открутила оба вентиля. Из заржавленного крана хлынула жирная, неровная парящая струя кристально чистой воды».
 Юрку бросило в жар, он резко откинул полог одеяла.
Ворона не унималась, а бабушка все не шла. Вода из крана  прибывала. Юрка  чувствовал, как  безнадежно сжимается раскаленным обручем водяное кольцо вокруг него. Беспомощно хватая руками горячий воздух, он пытался вырваться из этого омута, но его затягивало все глубже и глубже. Захлебываясь водой, Юра попытался закричать, но яростный крик вороны оборвал кошмарное сновидение.
 В холодном поту Юра очнулся от тяжелого сна, открыл глаза.
Ворона сидела на ветке березы за железной решеткой.
-  Кто же это додумался посадить ворону в клетку? – Удивился Юра, сладко потягиваясь под одеялом.
  Ворона каркнула - зычно и протяжно. 
 Юра вздрогнул нехорошо и нервно сглотнул слюну.
Сверкнув острым, как клинок глазом, ворона демонстративно взмахнула крыльями и улетела прочь, оставив качаться после себя голую упругую ветку березы в окне, аккуратно расчерченным на квадратики металлическими прутьями.
 Юра  огляделся по сторонам.
Огромная комната со сводчатым потолком, аккуратно заправленные железные кровати по обеим сторонам, зарешеченное окошко и ни одной живой души. Сон как рукой.   
Где я? Зачем я здесь?
Мучительно Юра пытался заставить себя вспомнить хоть что-то, выпутываясь из-под одеяла, но память не поддавалась приказам. Нога застряла в постельном белье, Юрка выдернул её, послышался треск материи. Нога на свободе, простынь в клочья, под простыню виднелась медицинская клеенка. Юра испугался, живо вскочил босыми ногами на пол, прикрыл улики одеялом.  Опомнился. Был гол как сокол. 
На спинке койки висела сложенная стопкой одежда.
Чужая, изрядно потрепанная, хотя чистенькая, утюжком пахнет. Посомневавшись, он облачился в обноски, выбора не оставалось. Нательный крестик это все, что было на нем. Юра решил бежать.
Наряд с чужого плеча оказался великоват, тапочки хлюпали на ноге. Закатав второпях длиннющие рукава, подогнув штанины, Юра выглянул в приоткрытую дверь.
 Длинный узкий  коридор был подозрительно пуст, пугал  неизвестностью и подгонял вперед. Юра дал стрекача.
В потемках налетел на ведро и сел в лужу пятой точкой. Оглушительный металлический звук эхом прокатился по гулкому коридору. В горячке попытался подняться, но поскользнулся и растянулся на скользком кафеле - обновил наряд. Поднял глаза и оцепенел.   
  Черная тень нависла над ним. В темноте сверкнул круглый глаз. Пригляделся. Старуха - согнутая в три погибели, вся в черном, с клюкой в руке смерила его с ног до головы взглядом, пробирающим до мурашек. Раскрыла беззубый рот и закричала человеческим голосом. Юра в страхе отпрянул назад.
 Ворона. Перевоплотилась в старуху.  Юра перепрыгнул через клюку, которая на деле оказалась банальной шваброй и бросился наутек.
На пути показалась распахнутая дверь. Не раздумывая он влетел туда и тут же наткнулся на странное создание с испуганными огромными глазищами на перекошенном от ужаса бледном лице. От неожиданной встречи вздрогнул и в страхе попятился назад к двери. Незнакомое существо, будто в насмешку, проделало то же самое и тут до Юры дошло, что перед ним всего лишь зеркало, искусно встроенное в шкаф по всей  высоте. А страшилище в зеркале его собственное отражение. Чтобы окончательно развеять сомнения, Юра прикоснулся к зеркальной поверхности и заглянул туда. 
Это – я? -  испугался Юра, трогая оттопыренные уши.
 Прикасаясь к холодному зеркалу влажными от волнения ладонями, Юра  попытался стереть испугавший его образ. Но лопоухий мальчик в мешковатой одежде с чужого плеча, похожий на старичка, с бритой, как бильярдный шар головой, не хотел исчезать. Как только Юра убирал ладони, непрошеное видение возникало в зеркале.
Юрка погладил голову - непривычно лысую и колючую и снова посмотрел на себя в зеркало.
Синие жилки проступали сквозь тонкую, белую кожу, было видно, как пульсирует по ним кровь.  Юра потрогал ненавистные уши, глаза, так  испугавшие его в зеркальном отражении, нос, рот…
  Бабушка, – спохватился Юра. – Её же нет, она умерла. 
На столе зазвенел телефон. Юра испугался, заметался, занервничал. Хлопнув дверью, он со всех ног рванул назад.
В комнате, где он только что проснулся, кипела жизнь. У зарешеченного окна толпилась оживлённая стайка детей. Один в один - его зеркальное отражение. Выбритые наголо головы, серые безликие и оттого кажущиеся одинаковыми одежды, всё это невольно пугало и отталкивало.
 Юрка ворвался в комнату как ураган. Дверь едва не слетела с петель, но никто из ребят не среагировал на шум.  Дети были заняты своим делом, что-то горячо обсуждали. Юра насторожился,  прислушиваясь к их речи. Напрягая слух, он пытался понять, о чём они говорят, но не смог. Язык незнакомый. Иностранцы, - грешным делом подумал он.  Присев на койку, уже прибранную за время его отсутствия, Юра окинул тоскливым взглядом окно и загрустил. Его внутренние терзания прервал звонкий голос.
-Это я твою постель убрал. Я сегодня дежурный. Тебя  как зовут?
Юра незаметно смахнул рукавом слезы, поднял голову.
Рядом стоял долговязый, худой как жердь парень с бритой головой. Смерив его с ног до головы взглядом, Юра ничего не ответил, но парень и не требовал ответа.
- Меня Серега, - радушно представился он, усаживаясь на соседнюю койку, - тебя еще два дня назад Вася на руках притащила. Я-то думал, что ты так всегда и будешь лежать и слюни пускать. А сейчас вернулись с прогулки, гляжу, тебя нет. Ну, думаю, помер, или к лежачим перевели, а ты вон здоровехонький какой.
Серега рассмеялся и хлопнул Юрку дружески по плечу.
- Носишься как угорелый. Давай дружить.
Юра хранил молчание, присматривался.
Парнишка не торопил с ответом и без остановки выкладывал все новую информацию.
- Это моя кровать, - пояснил он, покачиваясь на скрипучей панцирной сетке, - до тебя рядом со мной Пашка спал.  Только он умер, но ты не бойся, - успокоил тут же Серега, - он не на этой койке умер, он вообще не на койке умер.
Последнее предупреждение Серега сделал шепотом, но достаточно громко, чтобы его услышали. В комнате начало  твориться что-то невообразимое.
 Ребята стали кучковаться вокруг Юркиной койки. Облепили со всех сторон. С жаром, с испугом, взахлеб, заикаясь и путаясь в словах, перебивая друг друга, они принялись рассказывать.
Юра смог разобрать два слова – Пашка и Ангел. Два единственных слова.
Он начинал понимать, почему  ему показалась непонятной их речь. Некоторые ребята не умели правильно говорить, они до неузнаваемости коверкали слова, а когда были не в силах произнести их совсем, то начинали размахивать руками, рисуя в воздухе странные знаки.
Споря, и перебивая друг друга, ребят пытались поведать свою  историю.
От такого эмоционального напора и хаотического потока сломанных слов Юрке сделалось не по себе. Дурно стало. Единственным желанием было вырваться из этого странного окружения и бежать сломя голову, но ребята стояли плотным кольцом, и эта ломаная речь обрушивалась на него и сзади, и спереди, и сверху, и отовсюду.
Взглядом Юра отыскал своего единственного знакомого  в этом оцеплении, но Серега не замечал молчаливой мольбы. 
  Разгоревшийся диспут грозился перерасти в большой переполох. Но в комнату вошла невысокая женщина в белоснежном халате и белом колпаке. Вошла тихо и незаметно и встала за спинами детей. Кто-то из ребят заметил ее и, не разбирая пути, расталкивая других, кинулся прочь. Его примеру последовали остальные. Толпа бросилась врассыпную. Серега, тоже заметался, засуетился, но опомнился и вернулся на свое законное место. В комнате воцарилась гробовая тишина.
Женщина скомандовала тихо, но очень внятно.
- Обед.
Дети друг за другом двинулись к выходу. Женщина в белом, как часовой стояла в дверях и, пересчитывая поголовно воспитанников, по одному пропускала мимо себя.
Юра продолжал сидеть на койке. 
- Вам, Ваша светлость, никак особое приглашение требуется? - Негромко, но очень твердо, с расстановкой проговорила она каждое слово.
Юра невольно вздрогнул. В  тихом голосе  послышались металлические нотки. Мурашки пробежались по коже.
В дверях маячил Серега. Украдкой подсматривал за происходящим. Юра послушно поднялся и направился к выходу. Он почувствовала на своей голове руку – тяжелую и холодную. Женщина в белом остановила его в дверях.
- Днем на койке сидеть не принято.
-  Только лежать,- передразнил её шёпотом Серёга, пропуская вперед себя Юру.
- Почему лежать? - не понял Юра.
- Послушание такое у неё, - язвительно подметил Серёга, отмахиваясь от объяснений,- ничего… поживёшь здесь, сам узнаешь,- загадочно намекнул он. - А ты молоток. Не испугался, - прошептал восхищенно Серега  по дороге в столовую.
- А у тебя коленки до сих пор дрожат, - усмехнулся Юра, заговорив впервые с Серегой как со старым приятелем. - Кто она такая в вашем королевстве кривых зеркал? 
Серега в ответ сделал огромные глаза. 
 - Ангел.
- Разве Ангелы бывают такими? - хотел переспросить он, но, вспомнив ворону со шваброй, передумал.
- Это про нее вы  сейчас рассказывали?
  Серега кивнул головой.
- Ангелина Тимофеевна - воспитательница, - пояснил Серега.
- Как в детском саду?
- В  саду? - Не понял Серега, - это как?
- Да никак, - отмахнулся Юра, решив, что тот прикалывается.
В столовой дети уже расположились по своим местам. Все столы были заняты. Юра сел рядом с Серегой. Там было единственное свободное место. Видимо тоже Пашкино, - резонно подумал он, - повезло так повезло.
На обед давали суп с перловкой и перловую кашу. При виде ее разваренных до слизи горошин Юра впервые за последние дни  пришел в себя. Посмотрел, как его сотрапезники уплетали обед за обе щеки. Удивился.
За столом напротив сидели два пацана, как близнецы похожие друг на друга, но одному было лет пять, второму может быть одиннадцать. Определить возраст на глаз было трудно, потому что у всех детей, помимо одинаково гладко выбритых голов, были еще и удивительно похожие глубокие и наивные глаза, с затаенной в них не по-детски взрослой тоской и болью. Такие глаза бывают, наверное, только у стариков, проживших на белом свете не один десяток лет.
– Познакомься,- предложил Серёга,- это Шурик, а это Витёк.
В ответ Юра кивнул головой:
- Братья? - спросил он, обратив внимание на их сходство.
- Почему? - удивился Серёга, наяривая с аппетитом ложкой по дну тарелки.
- Похожи,- смутился Юра.
Сергей окинул взглядом столовую и горько вздохнул:
 - А вообще-то ты прав, здесь все мы братья.
Шурик и Витёк с животным аппетитом поглощали обед. Наперегонки опустошали тарелки и с алчно заглядывали друг другу в рот, один у другого кусали хлеб. При виде такого зрелища Юрке сделалось дурно. Серега заметил это:
- Ешь, быстрее. Больше ничего не дадут до ужина.
  Ангел и толстая  тетка, с красными как у матрешки щеками, с поварешкой в руках, стояли у раздаточного стола и зорко следили за едоками.
 В этом заведении, как успел подметить Юра, весь персонал были толстые и румяные тетки, кроме самой воспитательницы и ее подопечных.
С виду это была маленькая, субтильная женщина, неопределенного возраста. Ужасно некрасивая только и всего, но почему она вызывала  такой шок у детей - понять с первого взгляда  было трудно.
Если бы все некрасивые люди пугали собой остальных, то тогда бы,   мир давно сошел бы с ума, - философски размышлял Юра, рассматривая через плечо друга воспитательницу и задумчиво помешивая ложкой суп в тарелке.
И почему - Ангел? - задавался вопросом Юра, - видел я Ангелов на расписанных стенах храма.
По воскресным дням и церковным праздникам бабушка водила его на службу.
– Не тянет она на Ангела и вообще все здесь как-то не так, как надо. Все какое-то искаженное, перевернутое. На кого же она всё-таки похожа? – Гадал Юра, перебирая в памяти знакомые виды животных и птиц.
  Всех людей Юра  ассоциировал с животными, каждый человек по его уразумению был похож на кого-нибудь. Бабушка напоминала огромную, пушистую, белую медведицу, а Берта Рувимовна вылитая домашняя кошка, которая постоянно мяукает и трется у ног.
Рассматривая воспитательницу, Юра терялся в догадках.
Глядя на  ее вытянутое книзу лицо, можно было бы сказать, что Ангел похожа на лошадь. Нет, не лошадь, скорее пони. Да. Пони. Состарившуюся пони. Маленькую безропотную лошадку, что бегают всю жизнь с обреченным видом по кругу парковых аттракционов, везя на себе ораву надоедливой детворы. А пони тоже кони…
Если бы её портрет не украшал длинный нос с горбинкой, что придавало всему ее облику  хищный вид. Выражение глаз воспитательницы уловить было невозможно, будто их и не было вовсе, все внимание отвлекал на себя нос.
Как все невысокие люди, она старалась выглядеть выше, поэтому носила туфли на высоком каблуке. На голову надевала невероятной высоты медицинский колпак, который прикалывала невидимками к жиденьким волосам.
Вопреки желанию эти женские ухищрения только подчеркивали недостатки, делая ее тщедушную фигуру комичной и карикатурной. Но ровно до тех пор, пока она не откроет рот и не произнесет первого слово. Юра убедился в этом на собственной шкуре.
Позабыв об обеде, Юра мысленно перебирал в голове зверей и птиц, ничего подходящего не находил для Ангела. 
Если бы моей Селесте приделать клюв, то может быть тогда … Вот страшилище-то получилось бы - содрогнулся Юра, выронив ложку, - нет уж, пусть Селеста останется такой как была.
 Увлеченный мыслями, Юра не замечал, каким испепеляющим взглядом смотрит на него Ангел во плоти.
Серега начал нервничать, ерзая на стуле. Хребтом он чуял этот сверлящий ангельский взор, хотя и сидел к воспитательнице спиной. Набравшись смелости, он пнул под столом замечтавшегося над тарелкой друга. Юра вздрогнул, посмотрел через Серегино плечо на Ангела и автоматически поднес ложку с супом ко рту. Специфический запах казенного супа жестко ударил в нос.
Юру стошнило бы прямо в тарелку, но расторопный Серега привёл его в чувство. Схлопотав очередной пинок, Юра непроизвольно открыл рот и, зажмурив глаза, проглотил ложку супа и начал давиться, едва сдерживая рвотный рефлекс.
Ангелина Тимофеевна взяла тарелку и унесла. Юра потянулся за компотом, но Ангел демонстративно прихватила стакан. Так Юра впервые остался без обеда.
В тихий час, лежа в кровати, Серега шепнул:
 Тебе сегодня повезло, в другой раз накажут. Ангел церемониться не станет.
Но следующего раза не было. Наголодавшись, вскоре Юра  стал молотить без разбора, наравне со всей этой бритоголовой братией обеды, ужины, завтраки, а еще через полгода даже ненавистная перловка стала казаться ему манной небесной. 
 Если бы бабушка увидела меня теперешнего, вот бы, обрадовалась, - горько вздыхал Юра, лежа без сна в тихий час, - а может, заплакала бы.
По потолку прямо над головой нагло курсировали рыжие шустрые тараканы. Как же он завидовал им в эту минуту! Они могли беспрепятственно разгуливать, где вздумается.
Превратиться бы в таракана. Не навсегда, конечно. Это только здесь в интернате у них вольготная жизнь, а там,  где он жил раньше, бабушка нещадно травила их всякой гадостью. Хоть самому из дома беги. Превратиться на время, чтобы убежать  незаметно, - фантазировал Юра.
Больше всего на свете он ненавидел теперь эти тихие или, как  выражается Ангел - мертвые часы. Спать днём он так и не приучился. Нарушать режим тоже, поэтому приходилось просто лежать, вытаращив глаза в белый потолок или в зарешеченное окошко и ждать, когда прозвучит подъем. За это время в голову, лезли щемящие душу воспоминания о прошлом,  нагоняя тоску-печаль. Тоска по дому и бабушке не отступала ни на йоту. Хотя уже не раз и не два за окошком береза на его глазах покрывалась зеленой листвой, затем осыпалась желтым цветом, и студеной зимой ветер гнул до земли ее голые ветки, а снегопад заботливо  укутывал их, спасая от мороза.
    Время для Юры словно бы остановилось в тот день и час, когда он пришел из школы домой, и впервые бабушка не вышла ему навстречу…               




   Зябко кутаясь в продуваемую насквозь старенькую шубку, Берта Рувимовна стучалась в запертые ворота. Настойчиво барабанила в дверь окоченевшими руками и ногами, подавала голос. В ответ - глухая тишина.
Прикрывая варежкой раскрасневшиеся на ветру нос и щеки, женщина смешно  пританцовывала с ноги на ногу, пытаясь согреться.
В Ценагю, откуда Берта Рувимовна прибыла утренним поездом, вовсю бушевала весна. Все цвело и пахло. Предположить, находясь там, что есть еще где-то на земле  лютая стужа, как в этом забытом Богом месте, она не могла.
С горем пополам отыскав среди запорошенного леса скорбную сиротскую обитель, Берта Рувимовна угодила впросак. Табличка с надписью «Карантин» не оставляла шансов на свидание с Юрой. Обжигающий февральский ветер пробирал до костей.  От отчаяния она готова была развернуться и возвращаться назад на станцию. Пешком, не солоно хлебавши. Как вдруг встроенная в воротах калитка протяжно заскрипела, и в дверном проеме нарисовалась живописная женская фигура - огромные серые валенки на босу ногу, засаленная фуфайка, небрежно накинутая поверх мятого, вылинявшего от стирки фланелевого халата. Порывистый февральский ветер фривольно залетел под её подол вместе с позёмкой. Игриво раздувая полы халата, ветер бесстыдно оголял толстые раскрасневшиеся на морозе коленки.
Берта Рувимовна содрогнулась от холода. Зубы непроизвольно застучали дробь, на лице нарисовалась беспомощная улыбка.
 Равнодушно окинув заспанным взглядом посетительницу, дама в валенках неторопливо закурила.
Берта Рувимовна живо перешагнула через сугроб и попыталась подойти поближе. Но была остановлена вопросом: 
- Чего нагроховаешь, мать? Очки надела, а читать не умеешь?
Ткнув толстым указательным пальцем в табличку с лаконичной надписью «Карантин», прикрепленную к интернатским воротам, она раздражённо бросила:
  - Для кого это пишут?!
Берта Рувимовна растерялась, поправила очки и отошла в сторонку. Она и без нотаций догадалась, что не вовремя приехала. Торкаясь в запертую дверь, надеялась на  человеческое сочувствие и сострадание.
- Я все понимаю, - робко проговорила в ответ на замечание Берта Рувимовна, приглядываясь к собеседнице.
 Тут гляди не гляди, на  лице все написано, - подсказывало ей сердце, - не дай Бог, еще матом ругаться начнет.
- Я издалека приехала, - давя на жалость, проговорила она каждое слово, дрожа от холода, - мне бы мальчика одного повидать.
 Заискивающе вглядываясь в неестественно красное, почти багровое лицо женщины, Берта Рувимовна пыталась уловить там хотя бы намек на сочувствие. Она всё ещё пыталась убедить себя, что не бывает людей абсолютно плохих, или хороших. Человек многогранен. Берта Рувимовна как вошь  на гребешке - самой противно и так и эдак пыталась подстроиться.  В ответ – ледяное равнодушие. Её как будто не замечали – пустое место.   
   Берта Рувимовна  пустила слезу:
- Может быть, издали, в окошечко.
- Юрочку Журавлева, - упавшим голосом всхлипнула Берта Рувимовна,  - может, знаете такого?
Неразговорчивая тетка вдруг резко шагнула вперед, грубо потеснив собой  посетительницу. От неожиданности Берта Рувимовна едва не свалилась в сугроб. Испугалась.Схватив поклажу, она собралась сделать ноги. Как вдруг услышала за спиной вопрос:
- Внук?
Берта Рувимовна расплылась в благодарной улыбке. 
- Так это значит, ты и есть - змея подколодная?!
Бедная униженная женщина застыла с глупой улыбкой на окаменевшем лице.   
-Я…я… простите, не понимаю…это Вы меня… это Вы  ко мне? - пробормотала  невнятно Берта Рувимовна.
 С наслаждением выдохнув из лёгких едкий табачный дым в лицо посетительницы тетка не сводила насмешливых глаз.
 - Но… я Вас, простите, не знаю, - пожимая плечами неуверенно возразила Берта Рувимовна.
  Щуря от дыма заплывшие жиром маленькие глазки, толстая тётка загадочно намекнула:
- Зато я о тебе наслышана.
- От кого? - Поразилась Берта Рувимовна. Живо перебирая в памяти всех тех, кому  бы могла так отчаянно насолить. Теряясь в догадках - не находила ответа.
- Не прикидывайся святошей, - зычным басом предупредила особа, - Женьке жизнь обломала, теперь  за внука   принялась, стерва.
  Берта Рувимовна поперхнулась собственной слюной.
  - Откуда Вы знаете Женю? 
Бросив мельком взгляд на руку дамы, прикусила язык. Из-под засаленного рукава фуфайки выглядывала оголённая пухлая рука с характерными синими наколками. 
- Простите, но Вы…- начала было оправдываться Берта Рувимовна.
Немногословная толстуха резко осадила ее:
- Что ты все передо мной извиняешься. Интеллигентка.  Знаю я все про тебя. Пошла вон, отсюда. Жалельщица чертова.
 - Ради Бога, - взмолилась Берта Рувимовна, падая в ноги толстухи, - выслушайте меня. Дайте объяснить. Я не та, за кого Вы меня приняли,- поспешила оправдаться она, - я подруга Софьи Георгиевны – змеи подколодной, как Вы выразились, - обиженно проговорила Берта Рувимовна. - Берта Рувимовна меня зовут.
Толстуха  выпустила в лицо Берты Рувимовны табачный дым и смерила её с ног до головы равнодушным взглядом. Отмахиваясь обеими руками от вонючего угара, Берта Рувимовна приподнялась с сугроба. Заметив едва уловимый интерес в подернутых поволокой глазах особы, она продолжила рассказ:
- Софья Георгиевна умерла, - пояснила она, как бы оправдываясь и с опаской наблюдая за обратной реакцией.
Затягиваясь смачно папиросой, особа в валенках слегка кивнула головой. В общем, смерть Софьи Георгиевны не произвела на нее впечатления.
Ещё раз, заглянув в глаза мужланки, как успела за глаза охарактеризовать даму Берта, она поняла в чем тут дело. Этой тетке по большому счету наплевать и на нее, и на Софью Георгиевну, и на Юру, а за одно и на весь белый свет. Она вышла за ворота освежить хмельную голову.
«Сейчас мужланка отбросит окурок и захлопнет калитку. И придется ей, окоченевшей до костей старухе, уходить в эту жуткую непогодь, несолоно хлебавши»
 Берта Рувимовна решила, во что бы то ни стало, попытаться завязать разговор.   
- А Юрочка, как он?
Ничего, - хитроумно подумала Берта Рувимовна, - если на то пошло, буду метать бисер, рассыпаться мелким бесом, но эту мерзкую тетку я так просто от себя не отпущу. Тем более сейчас, после неожиданно открывшихся обстоятельств, спросить ее  хотелось о многом. Обо всем расспросить. Судя по всему, эта неприятная во всех отношениях дама, очень много знает.
Берту Рувимовну распирало от любопытства, и остановить ее в этом порыве уже ничто не могло. Это было сильнее ее самой.
- Привыкает, - буркнула равнодушно тетка.
Заметив странную суетливость в нерасторопных движениях женщины, Берта Рувимовна испугалась. Стащив зубами с окоченевшей руки варежку, Берта Рувимовна спешно начала расстегивать набитую под завязку сумку с продуктами. Невольно удерживая своими действиями рассеянное внимание засобиравшейся уходить дамы.  Отчаянно роясь в поклаже, она пыталась достать то, что, судя по обрюзгшей  физиономии, могло ее заинтересовать. Но руки, как  назло, замерзли и не слушались. Окоченевшие пальцы не разгибались. Как только они касались холодной посудины  бутылка закатывалась куда-то на дно.
Берта Рувимовна прихватила в дорогу бутылочку настойки собственного производства. На всякий случай. Как в воду глядела.
- Мне бы повидать его, хоть одним глазком… Я обещала Софье Георгиевне перед смертью  приглядеть за Юрочкой… - лихорадочно шаря в сумке, заговаривала хозяйку положения Берта Рувимовна. – Да где же она...
 - Видите, как оно все обернулось-то… - поймав на дне сумки заледенелую бутылку, не к месту радостно  выдохнула она. - С тобой поговорить можно?- демонстрируя фигуристую бутылку из-под бренди, уже уверенно спросила Берта Рувимовна.
Ещё минуту назад казавшаяся неприступной как Брестская крепость тётка пропустила Берту Рувимовну в калитку:
- Ну, раз хочешь, пошли.
Проводив нежданную гостью в подсобку, она исчезла ненадолго. В подсобке было тепло, но ужасно захламлено.
Берта Рувимовна как ребёнок конфетке обрадовалась долгожданному теплу и тут же расстегнула ворот шубы. Намерзлась на морозе. Единственное место, где  можно было разместиться среди этого хаоса, был небольшой стол, напротив окошка. Взглянув мельком в запорошенное снегом окно, Берта Рувимовна поёжилась. Вьюга за окошком разгулялась не на шутку.
 На столе царил бардак, как и во всем закутке. Присаживаясь на табуретку возле стола, Берта Рувимовна, чуть было, не оступилась. На полу валялась порожняя бутылка. Берта Рувимовна чудом не подвернулась. Не дожидаясь возвращения хозяйки, она брезгливо сдвинула остатки недоеденной закуски на край стола и деловито выставила спасительный пропуск. Тепло постепенно возвращалось в её продрогшее на морозе тело. Ощущая приятную ломоту в озябших конечностях, Берта Рувимовна любовалась своей работой. Уж что-что, а вино делать она умела отменное.
Хоть завтра в производство запускай. Не стыдно на стол поставить.
Хозяйка не заставила  себя ждать - явилась с двумя гранеными стаканами и краюхой черного хлеба. Молча откупорила бутылку. Резко опрокинув ее горлышком в стакан, щедро наполнила его дармовым вином, расплёскивая через края. Берта Рувимовна поспешно прикрыла ладонью свой стакан:
 - Мне глоточек, чтобы чуть-чуть согреться.
Осушив залпом стакан и занюхав кулаком, толстуха недовольно сморщилась:
- Ты чего мне за гадость подсунула? Компот.
Толстуха поднесла бутылку к глазам, прочитала этикетку:
- Бренди. Ох, мать, и аферистка же ты я погляжу. Хоть бы этикетку оторвала.
- Что  ты, что ты, – замахала руками Берта Рувимовна, - это же крымское вино. Настоящее домашнее из лучших сортов винограда. Я купила у знакомой, - соврала она, не моргнув, - не бойся, не отравишься, она женщина порядочная.
Хозяйка подсобки в ответ снисходительно усмехнулась:
- Это отрава меня боится. Чего замолчала-то? Поговорить же хотела, -  наполняя стакан, потеплевшим голосом спросила хозяйка, - я же на работе.
- Да-да… конечно, - засуетилась Берта Рувимовна, - как Вас … то есть тебя зовут?
Громко рыгнув, мужланка недовольно скорчила пьяное лицо:
- Ну, еще на брудершафт давай расцелуемся. Вася меня зовут, - все же представилась она.
- Вася? – смутилась на секунду Берта Рувимовна, глядя на новую знакомую, -   Вася так Вася.
 – Юрочка плачет, поди? Он ведь такой тонкий, ранимый, впечатлительный ребенок, - запричитала Берта.
Вася подняла удивленные глаза и болезненно икнула.
- Чего ему плакать? Спит да ест.
Эта Вася не так проста и примитивна, как кажется на первый взгляд, -  решила Берта. Чувствуя кожей, что разговор не клеится, она решила идти ва-банк. А там будь что будет.
- Надо же куда его упекли, - сокрушалась Берта Рувимовна, обращаясь к осоловевшей Васе, - а ведь он умный, спокойный мальчик, - чуть не плача проговорила она. – Испугался он просто, - пояснила Берта, - бабушка – Софья Георгиевна у него на глазах Богу душу отдала. Ну, вот он память-то и потерял после этого. Тут не каждый взрослый выдержит, а он ребенок.
- Значит, эта ведьма не только Женьки, но и ему жизнь обломала, - заявила безапелляционно Вася.
- Да что ты такое заладила, – возмутилась Берта Рувимовна, - Сонечка любила Юру, жизнь была готова отдать ради него. Что она и сделала, - горестно вздохнула Берта. – Сколько по всем больницам бедная помоталась, пока на ноги его не поставила. Никто не верил, одна она знала, что вылечит. Разве ж думала она, что так все обернется. Письмо она получила, - склоняясь к уху разомлевшей от похмелья Васе, шёпотом проговорила Берта Рувимовна,- через десять лет после похоронки… от сына. Так с ним в руках и преставилась, - зашмыгала носом Берта.
- Так он, не погиб? Живой, что ли? – оживилась вдруг Вася, наполняя очередной стакан.
 Взглянув с недоумением на собеседницу, Берта Рувимовна окончательно поняла, что эта  Вася была в курсе семейной трагедии покойной подруги.
- Какое там, - махнула рукой Берта, - письмо это десять лет шло. Затерялось в этом бардаке перестройки, - пояснила она. – А Сонечка все не верила в его гибель. Гроб-то ведь тогда не открывали, и окошечко было закрашено, а может, его и вовсе не было, я уже и сама не помню теперь, - усомнилась Берта, - все в шоке были. Такой парень. Ждала его, сны мне рассказывала. День и ночь на коленях его у Бога перед иконой вымаливала. Говорила, икона эта намолина еще ее бабками и прабабками. Рассказывала, как она ее саму в войну от смерти спасла. Как о живом о нем все время говорила и Юрке это внушала,- с укором проговорила Берта Рувимовна.- Ждала, вот-вот вернется. И на тебе, письмо приходит, а он там и вправду живой. Только  на штемпель-то не посмотрела от радости. Штемпель-то старый. Тут сердце то и не выдержало. А Юрка как раз из школы пришел.
Берта Рувимовна жалобно всхлипнула и покачала головой:
 -Значит, Женька-то живая. 
 Ей не терпелось  расспросить о судьбе Женьки.
- Чё ей будет, молодой, - согласилась Вася.
-И вправду, - вздохнула Берта Рувимовма, – одного понять не могу, как она после такого, - Берта запнулась, не в силах говорить дальше, перевела дух, - родного ребенка, кровиночку утопить в выгребной яме. Родная мать. Господи! Как дальше жить.
 Сдерживая праведное негодование, она допила остаток плескавшегося на дне стакана вина, и, задыхаясь от нехватки воздуха, категорически заявила в лицо полусонной Васе:
  – Как на свет-то белый глядит?
- Не знаю. Я ей в душу не заглядывала, - промычала басом хмельная Вася, прикладываясь к очередному стакану.
- Господи, куда же ты смотришь?!- воскликнула Берта Рувимовна, - что же это делается на белом свете. Выпустили ее, выходит, как и тебя.
Зычно икнув, после опрокинутого одним махом второго стакана, Вася туманно намекнула:
- Может и так.
-Да я бы таких убивала бы, - разошлась не на шутку, опьяневшая и потерявшая над собой контроль Берта Рувимовна, - прилюдно, на площади.
 Вася едко одёрнула праведницу:
- Сама-то святая?
Даже вино, на которое так надеялась Берта Рувимовна, не изменило её поведения. Вася не шла на разговор по душам. Да и есть ли у неё душа?! – задумалась Берта Рувимовна.
- Слушай, мать Мария или Тереза,  я бы провела тебя к Юрке, но кобра эта, Ангел, сегодня дежурит. А у меня с ней нет консенсуса. На пороге не велит показываться пока она здесь.
-А- а- а, понимаю. Начальство, – посочувствовала Берта Рувимовна, - а может сунуть на лапу?
-Не-э-э,- скривилась в гримасе Вася,- забудь. Всех собак спустит, а ни-ни. Враг не пройдет. Овчарка.
- Тогда передай хоть гостинец. С самого Ценагю везла. Не обратно же тащить, – вынимая поспешно из сумки пакеты со снедью, попросила Берта Рувимовна, - хотела на Рождество приехать, так расхворалась, - разъясняла она по ходу. – У вас ведь, поди, плохо кормят?
- Не жалуются, -  огрызнулась Вася, принимая  передачку.
Берта Рувимовна с горечью посмотрела на сытое, мясистое, пьяное лицо и понимающе покачала головой.
-И вот еще что. Чуть не запамятовала, - спохватилась Берта Рувимовна.
Аккуратно она вынула из сложенной газетки фотографию и протянула Васе.
 - Карточку ему передай. Он с ней не расставался. Только не потеряй, смотри, - строго предупредила Берта Рувимовна, - пока Юрка  в больнице лежал, потом я со своей гипертонией свалилась, дом их под слом пошел, правда, перед этим пожар случился. Вспыхнуло все синим огнем. Говорят, специально подожгли, место уж больно хорошее в городе. Центр. Исторический. Земля дорогая.
 Одни головешки остались. Хорошо Соня  до этого не дожила. Вещи  все сгорели, документы. Да и не было у них ничего ценного, на пенсию не разживешься. Концы с концами бы свести и, слава Богу. Сонечка бессребреница была редкая, таких сейчас поискать. Вот разве только икона старинная ей от матери досталась. Да я тебе рассказывала. Она сразу же после похорон Сонечки исчезла, пропала. Была, и нет, – развела руками Берта, обращаясь к Васе, – чужого народа  в доме много перебывало, а я не углядела. Не до того было. Все на меня ведь легло и похороны, и Юрка, и дом. А может, в пожаре сгорела? Кто знает? Хотела в милицию заявить, да люди добрые отговорили. Морока. Где ее теперь найдешь? Людей не находят, а тут икона. Фотокарточка - все, что осталось от Юркиного дома, - разглядывая снимок, с грусть произнесла Берта, - Сонечка  клятвенно умоляла, если что случится, карточку с ней в гроб положили. Я так и сделала, - всхлипнула Берта, - но когда на кладбище стали заколачивать крышку, Юрка как с ума сошел. Вырвал из гроба, прижал  к себе и стал кричать нечеловеческим голосом. До сих пор в ушах стоит этот крик.
- Не забудешь? - всхлипнула Берта.
- Передам.
-А я это дело так не оставлю, –  заявила Берта Рувимовна,  поднимаясь из-за стола,- я вытащу его из этой тюрьмы. Я докажу что он здоровый, умный мальчик. Мне его вряд ли отдадут, а в нормальный детдом поближе к себе я его переведу. Я ведь раньше, - повязывая шаль, без остановки продолжала говорить Берта, - машинисткой в райкоме партии работала много лет. Давно, правда, это было, но связи у меня кое- какие еще остались. Только бы успеть.  Надо же, Юрку за решетку посадили, как убийцу, - Берта резко осеклась и посмотрела в упор на  Васю.
Вася поёжилась под этим взглядом и опустила на стол поднесённый, было, ко рту очередной стакан.
- А Женька, она же мать ему будет. Она же живая. Неужто за столько лет не одумалась и не раскаялась. Вася, – взмолилась Берта, -  должно же у нее быть сердце. Найди ее, ведь вы  все там друг дружку знаете. Помоги найти эту ехидну. Надо спасать Юрку любыми путями. Я ведь старая, больная, инвалид первой группы, можно сказать, не дай Бог, завтра окочурюсь, так он и останется здесь, как арестант, до конца дней.
Когда  Берта Рувимовна уже отдалилась на приличное расстояние от  интернатской ограды, пьяная Вася, спохватившись, крикнула вслед:
-Эй, постой, как там тебя – Герда-а-а... Юрке-то чего сказать? От кого гостинец?
- От бабушки-и-и… - прокричала в метель Берта Рувимовна.
-Чума,- выругалась Вася, захлопывая калитку…



    В мертвой тишине послеобеденного сна, долгими бессонными часами лежа в  казенной постели, Юра по крупицам перебирал в памяти прошлое. Он вспомнил все, ну или почти все, как ему казалось.
Каждый день, как манну небесную, он ждал прихода доктора. Теперь он сможет ответить на все его вопросы – легко, в подробностях, все до мелочей.  Доктор, конечно же, поймет, что он абсолютно здоров. И что ему можно и даже нужно как можно быстрее выбраться отсюда, а иначе и в самом деле он сойдет с ума по- настоящему. Время шло, а доктор не приходил. Ожидание становилось невыносимым.
Глядя на свое нынешнее окружение, Юра и в правду бы спятил. Если бы не повстречал в интернате настоящего друга. Дружба с Серёгой спасала Юру от самого себя и от жестокого мира, куда волею судьбы он был безжалостно выброшен жизнью.
 Переполох, которое устроил однажды ночью его тезка Юрик -немного странноватый, но как все считали безобидный сосед по палате, ещё долго не забудется.
Мальчишка забрался среди ночи под Юркину кровать. Видимо стечение обстоятельств.
Дикий, нечеловеческий вой разбудил весь интернат. На все попытки выманить дебошира мальчишка только шипел и скалился или же протяжно подвывал из-под койки. Ощетинившись, словно загнанный охотниками беззащитный  звереныш, Юрик отчаянно не давался в руки…
Юрик - десятилетний парень, на первый взгляд абсолютно  безобидный и тихий никогда ни  с кем  не разговаривал и не общался. Он существовал как бы сам по себе погруженный в какой-то неведомый для остальных мир. Целыми днями Юрик бесцельно слонялся вприпрыжку по интернатскому коридору всегда один, нашептывая что-то себе под нос.
В тихий час и даже в ночных сумерках, мучаясь бессонницей, Юра частенько наблюдал, как его тезка часами без устали выделывал руками какие-то хаотические, бессмысленные движения, лежа в койке. Никто на его заскоки серьезно не реагировал. В этом заведении видали всякое. Привык и Юра.
Юрик появился в интернате почти одновременно с Юрой, первое время  мальчишку  навещала мать.
 Посещения в приюте были достаточно редким делом. Нечасто кого навещали здесь близкие родственники. А если таковые и появлялись, то только первое время. Потом вырывали эту испорченную страницу из своей жизни и начинали проживать её с чистого листа. В чём и пытались убедить себя всю последующую жизнь.
 Молодая женщина усаживала на колени Юрика, обнимая и целуя, что-то подолгу шептала сыну на ухо. По её красивому молодому лицу катились слёзы. Юрик наивно подставлял ладошку и словно дождинки с неба собирал в кулак слёзы матери. Смеялся. Радости его не было предела. А слёзы всё катились и катились в детскую ладошку.
Ребята с интересом подглядывали за ними и тихонько завидовали.  Со временем эти трогательные посещения становились все реже и реже.  Само собой исчезло чувство зависти к счастливчику. Вот уже год, как никто не сажал Юрика на колени, не шептал на ушко, не целовал. Он был теперь наравне с остальными…
Расцарапав в кровь Ангелу руки, взбунтовавшийся тихоня окончательно приговорил себя к наказанию. На подмогу Ангелу подоспели крепкие охранники. Не церемонясь, опрокинули Юркину койку и волоком вытащили дебошира из палаты.  Ни дикие вопли, ни стоны Юрика не остановили их. Протяжный жалобный детский вой эхом разносился в ночной тишине интернатского коридора. Ещё долго стоял он в ушах присмиревших ребят. Только под утро Юра начал забываться сном, но скрип входной двери заставил его вздрогнуть.
 В полудрёме, приоткрыв чуть-чуть глаза, Юра оцепенел. Прямо на него надвигалась толстая тетка. Та самая с папиросой в зубах из почти полузабытого сна. От страха Юра сжался под одеялом как пружина и зажмурил, что было сил, глаза, повторяя молитвы. Твёрдые шаги неумолимо приближались к койке. С содроганием он прислушивался к их тяжёлой поступи, шепча спасительную молитву. Вдруг движение остановилось, и Юра почувствовал, резкий запах табака и тяжелое дыхание.  Заботливые руки поправили сползшее на пол одеяло, подбили матрац, простынь. Юра перестал дышать, и чуть было не описался от страха. Резко хлопнула над ухом дверка тумбочки. 
  Юра закричал.
Серега как ошпаренный вскочил с постели и вытаращил глаза:
- Чего орешь? 
 Клацая от страха зубами, Юра невнятно пробормотал:
- Сон страшный приснился. Толстая тетка ко мне уже не первый раз является и за собой зовет.
 Прозвучал подъём. Серега грохнулся снова в согретую постель, лениво потягиваясь под одеялом, усмехнулся:
- Какой сон?! Тетка толстая, - зевая, передразнил он Юрку. – Это Вася приходила.
- Какая Вася? – не понял Юра.
- Все та же, - отмахнулся Серега, протирая кулаками сонные глаза, – Василиса Прекрасная - прачкой здесь работает. Здорово она тебя напугала. И то сказать, такая ряха приснится, не приведи Бог,- заглядывая в тумбочку, бормотал Серега, - вообще-то она тётка безобидная, пока пьяная. Ни фига себе! – Присвистнул от удивления Серега, вытаскивая пакет с фруктами, -  смотри-ка,  что она тебе притащила.
- С чего ты взял, что это мне?
- Не мне же. Кому я нужен, – досадливо возразил Сергей, нечаянно обронив  тяжелый пакет с гостинцами.
   К Юркиным ногам покатились яблоки, апельсины, бананы и …. пирожки. С опаской, поглядывая на приоткрытую дверь, Серега лихорадочно кинулся собирать все это добро обратно в пакет.
-Чего расселся, как пень? Помогай, пока Ангел не влетел.
  Юра,  не мигая смотрел на разбросанные по полу пирожки. Его онемевшие губы чуть слышно шептали:
- Бабушка… бабушка… бабушка…
Затеплившаяся вдруг надежда заставила ёкнуть беззащитное сердце.
Заметив, как Юра пожирает голодными глазами провиант, Серёга  деловито проворчал
- Говорил же - ешь с хлебом. Хлеба не поешь – считай голодный.
Юра с трепетом взял пирог, поднес к носу. Сдобой запахло. Живо разломил пирог и увидел вместо начинки, запеченный кусок  варёной колбасы. Разочарованно вернул пирог другу:
-Это не бабушка.
Глотая предательские  слезы, он мысленно ругал себя за мимолетный срыв.
- Бабушкины, не бабушкины. Не нравится? – удивился Серега, жадно заталкивая в рот пирог, - ну и зря. Вкуснотища! А это что такое? – Поднимая с пола сложенную газету, заметил Серёга,-  карточка. Солдат? – Разглядывая снимок, невнятно бормотал он  набитым ртом.
Юра узнал фотографию по её обратной стороне. Мелким почерком там было написано всего одно слово – «Кандагар», а рядом стоял год его – Юркиного рождения. Фотография всегда  висела в их доме  на самом видном месте. Бабушка обращалась с фотокарточкой, как с живым человеком. Разговаривала, рассказывала, что  делала или собиралась делать, куда ходила, что видела, жаловалась на Юрку, когда он не  слушался. А человек с фотографии смотрел на все это и улыбался.
- Это мой отец, - пояснил Юра.
-У тебя отец есть? – удивился Серега.
Юра промолчал, а Сергей как обычно, не дожидаясь ответа, стал расспрашивать дальше.
-Это он тебе столько жрачки прислал? – кусая неочищенный банан, предположил Серега.
Юра в ответ неуверенно пожал плечами, с улыбкой наблюдая за бестолковыми действиями друга.
- Что за гадость? – сморщился брезгливо Серега, выплевывая кожуру от банана.
- Банан, - давясь смехом,  пояснил Юра.
Серёга сделал большие глаза.
- Ну, понимаешь, они в Африке растут. Вообще-то они вкусные, если почистить. Вот, смотри, - Юра продемонстрировал, как это делается.
- Где растут? – переспросил Серега.
- В Африке.
По растерянным глазам друга Юра догадался, что Серёга представления не имеет о существовании Африки, а также Австралии, Америк Южной и Северной и прочих континентов. Весь мир для Сереги сосредоточился в пределах интерната.
– Это континент такой. Земля, где круглый год лето,- пояснил он.
- Врешь, – не поверил Серега, - так все время лето и бывает? Куда же тогда снег девается?
Пока Сергей распробовал экзотический фрукт, Юра щедро поделился свалившимся на него угощением с ребятами – соседями по палате. Гостинцы разошлись на ура. Серега смаковал банан, а Юра наблюдал за ним и искренне сокрушался: 
-Ничего-то ты не знаешь. Ничего-то ты не видел. Ну, и как тебе обезьянье лакомство?
Торопливо доедая таявший в руках переспелый банан, облизывая пальцы, Сергей туманно ответил:
-Сладко.
 Кивая на снимок, он спросил:
- Отец в этой Африке живет?
 -Нет. Там на обратной стороне написано.
Сергей удивленно повертел в руках карточку и  возвратил Юрке.
- Ты не умеешь читать, - изумился Юра, - я думал что таких сейчас уже нет.
  Сергей потупил стыдливо взгляд и покачал головой.
-Я давно хотел тебя спросить: как ты здесь оказался? Твоя мама тоже умерла?
- У меня её никогда не было, -  равнодушно признался Серега и тут же перескочил на другую тему. -  Научи меня читать. Буквы я уже сам выучил.
Юра удивленно скинул глаза на друга.
- Ну не совсем сам,- замялся Сергей,- у нас есть конюх - Егорыч, так он мне буквы на бутылочных этикетках показывал, а я запоминал. Егорыч говорил, что я способный. Хочешь, расскажу?
-Не надо. Я верю. Разве здесь есть конюшня? – переспросил Юра.
  Серега отмахнулся небрежно:
  - Был один мерин – «Депутат». Да кормить нечем стало, его на колбасу пустили, а Егорыч в сторожа подался.
- Я научу тебя читать и писать тоже. Только и ты мне тогда кое в чем поможешь, – туманно намекнул Юра.
-Бежать надумал? 
- Как догадался? 
Кинув Юрке оранжевый апельсин, Сергей рассмеялся:
-У тебя на лице написано.
-Так ты же читать не умеешь, - возвращая обратно апельсин, парировал Юра. - Отсюда можно сбежать? – прошептал  он.
- Можно, - вздохнул Сергей, и добавил, - но все равно поймают и в карцер посадят на неделю.
-Сколько раз бегал?
-Шесть. Ловили, били, карцер. Больше не хочу.
- Смирился?
Помолчав с минуту, Сергей поднял на Юрку полные влаги глаза и поборов волнение, ответил:
-У меня же никого нет там, на воле, за колючкой. Ты хоть бабушку видел в жизни. А я вообще никого, кроме этих мордастых теток не знаю. Вон и отец у тебя есть, - кивая на карточку, грустно подметил Серега, - а я что, воздухом подышу, на людей посмотрю, а потом расплачиваюсь.
-А я сбегу, пусть хоть убивают, - решительно заявил Юра, сжимая кулаки, - я здесь с ума сойду.
Сергей посмотрел на запальчивого  товарища и, вздохнув, заметил:
- Привыкнешь.
-Никогда, - сказал как отрезал Юра, - у меня была другая жизнь. Ты просто не знаешь, что это такое. Бабушка говорила, что отец жив, что он не мог погибнуть. Значит я не сирота. Поэтому я должен отсюда убежать. Бабушка верила, что он ранен и попал в плен и сейчас живет где-нибудь в горах. Может, память потерял и забыл, кто он. Такое бывает, я видел в кино. Я должен его найти.
-Тогда беги, - согласился Серега, - только до весны потерпи.
 -Зачем?
-Тепло будет. Надумал бежать, а таких простых вещей не знаешь.
-Ты поможешь?
-Спрашиваешь, – грустно ответил Серега.
-А то давай вместе, - предложил Юра.
-Неа, не побегу. Я уже всё решил для себя, - загадочно намекнул Серега.


      
    Со времени, когда Юра замыслил побег, дни стали не идти, а тянуться. Казалось, зиме не будет конца, и весна больше никогда не вернется в его пропащую жизнь. Затаив глубоко в сердце мечту о свободе, Юра продолжал вести  установленный кем-то за него образ жизни. Серёга оказался прав - Юра начинал привыкать. Он был уже не новичок, появилась масса приятелей, но  такой закадычной дружбы, как с Серегой, у  Юры ни с кем не сложилось.
Когда Юра, уж было, совсем отчаялся, дождаться дня освобождения, Сергей заговорщицки шепнул за завтраком:
 -Завтра.
Юра весь день ходил как шальной. Не мог усидеть на месте, не мог дождаться этой минуты.
«Неужели сбылось? Завтра я буду на свободе. Доберусь до Москвы, а там…»
Что будет там, он еще не решил, но то, что будет все хорошо, знал  наверняка.
Окрыленный надеждой Юра уже рисовал в воображении картину побега. Но судьба-злодейка не собиралась потакать его прихотям и готовила новое испытание.
Проходя  мимо  кабинета Ангела, Юра заметил приоткрытую дверь. Мысль посмотреть на себя в зеркало перед дорогой  и прочитать наудачу бабушкину молитву, родилась спонтанно. Радостное возбуждение переполняло через край. Юра заглянул в кабинет. И на свою беду увидел там знакомого охранника. Славик – молодой парень с Украины с недавних пор работал в интернате охранником и личным шофером Ангела. Водил интернатский Уазик. Славик имел доступ «телу», поэтому Юрка не удивился, увидев Славика в кабинете.    
Торопливо рассовывая по карманам ключи, деньги и всякую  мелочь, охранник потрошил женскую сумочку. Дверка зеркального шкафа была распахнута настежь. Юра застыл в дверях, с раскрытым от изумления ртом. Вор аккуратно закрыл дверку шкафа и увидел в зеркале вместе со своим отражением детский силуэт. Охранник среагировал мгновенно, но Юра успел захлопнуть входную дверь перед его носом и бросился наутек. Так быстро он ещё никогда не бегал.
Спустя некоторое время в их палате случился обыск. Все уже знали, что из кабинета Ангела пропали то ли деньги, то ли документы, то ли еще что-то ценное. Интернат стоял на ушах.
Охрана довольно быстро обнаружила связку пропавших ключей под матрацем одного из мальчишек. Митя, так звали бедолагу, у которого и  нашли злополучную пропажу, сам обрадовался находке. Звенящая связка привела  мальчишку в дикий восторг. 
 Митю стали грубо допрашивать на глазах остальных ребят. Особенно усердствовал Славик. Тот самый охранник, которого  несколько часов  назад застукал на месте преступления в кабинете Ангела Юра. А Митя только хлопал растерянными глазами и нелепо улыбался своим мучителям. Юра стоял в стороне и нервно кусал губы. Несколько раз он порывался кинуться на помощь,  но увидев перекошенные злобой лица охранников, трусил.
Мучители потащили  Митю с собой. Но  мальчишка неожиданно упёрся. Вцепился намертво в спинку кровати и принялся орать благим матом. Охранники силой поволокли его по комнате вместе с койкой. Митя ударился о железную спинку кровати,  из носа мальчишки  фонтаном хлынула кровь.
Юра закричал:
-Это не он!
Преграждая охранникам путь,  повторил, глядя в перекошенное от злобы лицо Славика.
- Это не он!
Славик насторожился, пожирая растерянными глазами внезапно объявившегося защитника. 
Юра угрожающе проговорил, глядя в его глаза:
- Я видел!
Перепуганный Серега, попытался увести друга от греха подальше, но Юрка стоял на своем.
-Я видел! Это не Митя!
 Замешательство охранника было недолгим. Оттолкнув окровавленного Митю в руки товарища, Славик схватил Юрку за шиворот и поволок за собой.
- Прикрывать друг друга вздумали, дебилы дефективные.
Юра оказался распластанным на холодном цементном полу медицинского изолятора, известного среди обитателей интерната как карцер. 
Сергей рассказывал об этом гиблом месте. Юра в страшном сне не мог представить, что когда-нибудь, и сам окажется в этой западне.
 Тяжёлая железная дверь заскрипела и с пронзительным визгом, похожим на рёв дикого зверя  заманившего в свои хищные сети очередную жертву, захлопнулась. Юра больно ударился локтями и коленками об цементный пол. 
В считанные мгновения мертвый  холод промозглого подземелья пополам со страхом захватил в свой безысходный плен, обезоружив темнотой. Дрожь волнами пробежалась по телу. Юра с дикой силой зажмурил глаза. Он все еще не верил до конца в случившееся! Досчитав до трех, резко открыл их.
Вокруг  была темнота - глухая, могильная, непроглядная. Он повторил это упражнение еще раз, и снова ничего не изменилось. Кругом было черным-черно. Затаив дыхание, он стал прислушиваться к окружающей  тишине, такой же непроницаемой и пугающей своей неизвестностью. Юра вдруг услышал странные, но очень знакомые звуки. Ползая на коленка как слепой котенок, он беспомощно натыкался на промозглые, скользкие стены, пытаясь уловить этот звук. Юра поднялся с колен, и в этот момент его взгляд поймал тусклый, едва уловимый свет.
 Под самым потолком горела одинокая почти невидимая снизу лампочка, едва освещая саму себя. Вокруг вились жирные, отливающие зеленым блеском, мухи.
  Мухи бились о стекло лампочки и жужжали как шмели. Задрав голову, он смотрел на единственное, светлое пятно в карцерном мраке, боясь потерять его из вида и снова утонуть в тотальной темноте.
А наглые, отъевшиеся мухи продолжали биться о стекло, намереваясь, отнять у него этот скудный огонек света, а вместе с ним, кажется, и саму жизнь. Холодно. Страшно. Больно. Юра закрыл глаза и в тот же миг почувствовал, как уходит из-под ног земная твердь. Пытается нащупать её ногами, но проваливается все глубже и глубже. Вот он уже по пояс стоит в этом дерьме, а дна под ногами не чувствует. Проходит еще минута, вторая, третья и он тонет, захлебываясь в вонючей зыби. Хватая заледеневшими руками невидимый воздух, Юра искал спасения, но вокруг никого.
Только немая, холодная пустота, вот–вот готовая потухнуть лампочка с полчищем зеленых мух и черный омут под ним. Юра закричал: мама–а-а-а...               

     Прошло два дня, как Юру выпустили из медицинского изолятора. Сергей старался не донимать его своим вниманием, не быть назойливым, не лезть   в душу. Как никто он понимал, что сейчас творится в этой душе. Оставлять Юрку надолго один на один со своими мыслями было чревато. Обвинение в воровстве так и осталось висеть на Юрке позорным пятном. Зная повадки Ангела, Сергей  догадывался, какой теперь будет жизнь у его незадачливого друга в этом заведении.
Сергей разыскал Юрку в их укромном месте.
Уткнувшись лбом в замазанное наполовину белой масленой краской оконное стекло, вчерашний узник карцера неподвижно сидел на широком подоконнике подсобки. Сергей сам показал ему это место. Частенько он уединялся здесь, созерцая в тишине потаенные ото всех  мечты. 
Из оставшегося неокрашенным сверху окна виднелась часть полуразрушенной колокольни - обезглавленная звонница с проросшей сквозь вековую кладку камней одинокой березой. Ветер – звонарь гнул и качал из стороны в сторону, будто колокол ее гибкий, податливый ствол. В шелесте беспокойной листвы слышался уже давно позабытый малиновый перезвон возвещавших когда-то здесь церковных колоколов.
- Вот ты где. Я тебя обыскался, - нарочно соврал Серега, пристраиваясь на подоконнике рядом с другом.
Юра не пошевелился.
По привычке озираясь с опаской по сторонам, Серёга заговорщически прошептал:
-Видал, гвоздь, - указал он на забитый по самую шляпку гвоздь в раме, - если его выдрать, чем-нибудь остреньким окно откроется и отсюда можно легко  сделать ноги. Окно здесь почти на самой земле - низко.
Юра хранил молчание, продолжая тупо смотреть в глухое от краски окно.
- Раздумал бежать? – удивился Сергей, - а еще про меня говорил, - нарочно подзадоривал он Юрку, - я в этом карцере не раз бывал и ничего… русские не сдаются….
- Решетка, – перебил его Юра, накрывая рукой пробегавшего по раме рыжего таракана.
- На соплях держится, - обрадовался Серега, услышав голос друга, - я постарался. Для себя готовил. Теперь тебе бежать отсюда надо по любому. Деньги так и не нашли. Ангел чернее ночи – рвет и мечет… злая, как собака… На глаза не показываться лучше ей…
По грязной обшарпанной оконной раме, как по оживлённому шоссе, шныряли взад-вперед тараканы. В интернате этих насекомых было видимо невидимо. Юра ловил их, сажал на руки. Тараканы ловко бегали по его телу, норовя   залезть под рубашку. С ужасом в глазах и отвращением Серега  следил за Юркиной  забавой. Не нравились ему эти тараканьи бега. С души воротило.
Прыткий и очень проворный таракан  перехитрил Юру и забрался  под рубашку. Юра принялся ловить беглеца по всему телу.  Сергей не выдержал:
-Тебе не противно их голыми руками?
Юра удивился:
 - Это ведь не зеленые мухи, вот те противные и злые, а эти нет. Они хорошие. Я люблю животных. Дома  у меня крыса жила, - самодовольно заявил он.
- А я бы собаку завел, - неожиданно выпалил Серега и печально добавил,- если бы у меня был дом.
- Собака - это здорово, -  согласился Юра, - Серега, я давно хотел спросить тебя, откуда в интернате  взялась церковь?
Сергей удивленно посмотрел на друга.
- Так это ж бывший монастырь. Раньше здесь жили монахи. Но это было очень давно. На этом месте, в те далекие времена был глухой, непроходимый лес, - оживился вдруг Серега, как будто только и ждал, когда Юра его об этом спросит, - добраться сюда было сложно, почти невозможно. Кроме медведей да волков здесь  ничего и никого не было. За сотни верст - дремучий лес. Вот тогда сюда и ушел от мира и суеты, в поисках безмолвия и уединения одинокий отшельник Георгий. Построил хижину и денно и нощно проводил здесь свою жизнь в праведных молитвах и скорбных трудах.
   Юра смотрел на  Серегу, приоткрыв от изумления рот.  Еще никогда за время их дружбы он не видел своего вечно испуганного и робкого друга таким одухотворенным и увлеченным, как в эту минуту. Сергей даже перестал каждую секунду испуганно  оглядываться, шептаться и вздрагивать от малейшего шороха. Слова и те выходили из его уст какие-то странные и непривычные для их полутюремной жизни. Юра даже представить не мог, чтобы его затюканный друг был таким удивительным рассказчиком.
- И был он в своей мирской жизни князем, воином. В одном из боев с воинственными кочевниками потерял он все свое ратное войско.
Полегли тогда его православные воины, все, как один на поле брани, сраженные не столько мечом противника, сколько предательством брата его, другого князя. После жестокого побоища и предательства брата его единородного, Георгий принял постриг и ушел в лес молиться за воинов своих павших, за свою грешную душу, пославшую их на брань, за брата своего коварного, за весь людской мир. Со временем к нему присоединились такие же печальники земли русской, и совместными силами стали они возводить лесную обитель. Строгость жизни и вечный подвиг притягивал к ним разный страждущий люд. Со временем на этом глухом когда-то месте, где стояла всего лишь одна хижина с убогой кельей одинокого инока Георгия, вырос многолюдный, богатый монастырь. Вокруг него начинала кипеть и бить ключом мирская жизнь и временами совсем не такая уж праведная.
Мощные стены монастыря не раз превращались в неприступную крепость. Обитель спасала грешный люд от набегов агарян, бесконечных междоусобиц и прочих напастей, - на одном дыхании вдохновенно  проговорил Серега.
- Откуда ты про это знаешь?
 Юра был поражен.
- Церковь восстанавливают. Когда нас на прогулку выводили, я к монахам убегал, они мне и рассказали. Только монастырь здесь был не всегда, - добавил как бы, между прочим, Серега, - когда скит закрыли, и монахов расстреляли, здесь тюрьма была, - и, понизив снова до шёпота голос, сказал, - там, в подвалах расстреливали людей. По ночам оттуда доносятся стоны. Это души убитых томятся. Сам слышал. Особенно их хорошо слышно из карцера, – ляпнул Серега и осекся.
Юрка болезненно поежился.
- И про это тебе монахи рассказали?
-  Нет. Егорыч, - помолчав немного, ответил Серега, - когда выпьет, страх, какой разговорчивый становится. Он  здесь охранником служил  по молодости, а может и не только охранником. Черт его знает! Скоро интернат  снова монастырем станет,  - в раздумье проговорил Серега, - церковь восстановят, и нас будут переселять.  Ангел пыталась помешать этому.
Ругалась, письма в Москву писала, даже слезу пустила перед комиссией, сам видел. Детишек ей убогих жалко. Кто её слушать станет? Теперь без работы останется перед пенсией. Вот и бесится…
- Как это - расселят?
Не поверил Юра.
 - Может, отпустят?
Но Сергей, не слыша Юру, продолжал говорить о своем.
- Я уже все для себя решил, останусь с монахами.
- И тебе позволят?
- Я сам себе позволю,- сказал, как отрезал Серега.
Поймав на себе вопросительный взгляд, поспешно добавил, - вот только тебе помогу бежать. А то, может, и ты останешься с монахами?
- С монахами?   Юра задумался.
  -Слабый ты еще, я посмотрю, - посочувствовал Серега.
 - У меня, наверное, не получится, - засомневался Юра, - дело у меня. Важное. Я должен разыскать отца.
- Ну, смотри, - предупредил Серега, - только придется мне с тобой идти. Один ты  не выберешься. Поймают, - горько вздохнул он, - как пить дать. Мало не покажется…
- Пусть только попробуют, - пригрозил Юра…

   

   В ночь накануне побега Юра не спал, вернее, изо всех сил старался не заснуть, ворочался с боку на бок. Поначалу глаз не смыкал, боясь задремать, но глаза как-то сами собой закрывались, противясь воле. В конце концов, Юра смирился, твердо решив, что будет лежать с закрытыми глазами, но все равно не уснет ни за что на свете. На этот раз, кажется, всё складывается настолько удачно, что даже боязно верить. Было бы глупо, непростительно глупо проспать свою удачу.
У Васи сегодня именины. Персонал будет гулять всю ночь. Повод весомый. Ангел отправилась хоронить то ли тетку, то ли бабку. Не было бы счастья. И дай Бог, как предположил Серега, угомонятся только к утру. А он в этих делах человек опытный, как-никак шесть побегов за три года. Вот тогда-то они и рванут на все четыре стороны, через окно в подсобке.   Серега выведет беглеца к вокзалу, и вернется. Он уже все для себя решил – остается в монастыре. А там, как Бог даст.
И все равно на сердце было тревожно. Стратег доморощенный храпел преспокойно на соседней койке. Юра несколько  раз тыкал его в бок.
 Зябко кутаясь с головой в одеяло, Серёга недовольно ворчал:
- У них сто-о-о-о-олько водки у-у-у-у-у… до утра не кончится.
И снова отрубался.
Из распахнутой настежь форточки, кажется уже в сотый раз по кругу, доносилась с улицы песня  «Ах, какая женщина». Кто-то из гостей в угоду именинницы заводил  модный шлягер снова и снова. За ночь песня настолько навязла в ушах, что, не замечая того, Юра начал мурлыкать незатейливый мотивчик себе под нос, заучив слова наизусть. Занятие это очень быстро сделало свое неблагодарное дело. Песня стала укачивать, нагоняя сон. Засыпая, он продолжал бессвязно бормотать наевшие оскомину слова песни.
 Уже сквозь полудрему, с которой не осталось сил бороться, Юра увидел себя со стороны. Видение незаметно увлекло его за собой, погружая в царство Морфея.
Во весь опор он бежал от знакомых до боли каменных стен. Кругом   лес темный и густой. Вокруг ни одной живой души. Куда бежать? В какую сторону? На все четыре стороны, подзадоривал Серега. 
-Я всё равно убегу, - задыхаясь от бега, тростил Юра.
 Ноги предательски отказываются слушаться, он не чувствует их. Падая от бессилия в траву, Юра продолжает твердить:
– Убегу! Всё равно убегу! На все четыре стороны… убегу… все рано… только передохну немного…
  Он слышит треск сучьев и приближающие шаги. Оглядывается и видит на месте монастыря маленький убогий шалаш.
Из глубины тёмного леса показалась человеческая тень. Тень двигалась на него. Надо бежать – подумал Юра, собирая в кулак остатки сил. Шаги становились все ближе и ближе, но Юра не может сойти с места. Встает и тут же падает как ванька-встанька. Хочет закричать, но не может. Вместо голоса – болезненный хрип. А шаги все ближе и ближе. Страх – нечеловеческий, первобытный закрался в его сердце.   
Юра поднял глаза.   
С посохом в руке, облачённый в длинную чёрную рясу над ним стоит инок.
 - Отец.
Юрке хотелось заглянуть в его лицо, но инок все время поворачивался так, что невозможно было ничего разглядеть, даже если тот смотрел в упор.
- Ты вернулся? – прошептал Юра.
- Я всегда  был здесь. 
- Даже когда я сидел в карцере?   
 - Всегда, - тихо проговорил инок и хотел уйти.
Юра спохватился:
- Не бросай меня. 
 Умолял Юра. Запинаясь и  путаясь, он принялся  пересказывать отцу свои страдания. Вспомнил всю свою жизнь в подробностях. Ничего не утаил, как на исповеди. А потом начал пытать сам.
– Серега про тебя все рассказал. Ты теперь всегда будешь жить в лесу? Почему ты ничего не сказал бабушке? Она тебя ждет. Почему я не вижу твоего лица? Но это ты, я бы тебя все равно узнал. Мы с Серегой решили бежать отсюда. Но теперь если ты здесь, рядом,  я тоже останусь с тобой? 
- Нельзя со мной, - предостерёг инок.
- Голос, - опять подумал Юра, провожая отца взглядом, - какой знакомый голос у отца.
Отец все дальше и дальше уходил в лес. Юра испугался опять остаться один.
  - Беги, только не оглядывайся. Все пройдет, дорога сама  выведет тебя к миру.
Юра хотел ослушаться,  побежать за ним вдогонку. Как вдруг над его ухом раздаётся голос инока:
-  Ну, и спать ты – здоров.  Проспишь все царство. Кажется, угомонились гости. Пора рвать когти.
   Это был Серёга. Яркое весеннее утро только-только  набирало силу, пробуждаясь с первыми лучами солнца от прохлады короткой майской ночи. Никогда еще Юрке не приходилось просыпаться в такую несусветную рань. Все кругом спали, и даже сама природа нехотя сбрасывала с себя полусонную дрему под пение разноголосых птах. Раннее пробуждение стало для Юры настоящим открытием. Все было вроде как обычно: те же стены монастыря, облупившиеся от штукатурки, тот же лес, то же небо и то же  солнце. Только тишина стояла непривычная – глубокая, волнующая, прозрачная. Слышно как робко трепещет молодая, клейковатая листва на деревьях от едва уловимого дуновения свежего ветерка. Золотые лучи восходящего из-за леса солнца, пробиваясь сквозь густые заросли мохнатых елей и размашистых сосен, которые наверняка еще помнят того самого одинокого инока, положившего начало святой обители, пригревали едва пробившуюся из земли нежно- зеленую траву.
На мгновение Юрке показалось, будто весь этот мир принадлежит только ему. Он один существует на этом свете, под этим бескрайним небом, и солнце встает только для него одного.
«Наверное, такие же чувства испытывал и тот печальник, забираясь в эту безлюдную глухомань», - жадно вдыхая прозрачный воздух, подумал Юра.
Взглянув на озабоченное лицо Сергея, Юра невольно улыбнулся, вспомнил сон. Хотел рассказать о ночных приключениях, но передумал. Не до этого сейчас было.
Выпрыгнув через окно, заранее приготовленное Серегой для побега, беглецы беспрепятственно преодолели несколько первых метров вдоль монастырской ограды. Но когда желанная свобода уже махала им рукой, они неожиданно нарвались на Васю.
Хмельная в стельку, едва держась на ногах,  Вася стояла на крыльце. Подперев мощным плечом  дверной косяк, зажав в зубах не раскуренную папиросу, Вася внимательно наблюдала за беглецами.
Абсолютно уверенные в том, что все спят, а уж эта компания и подавно, беглецы ее не сразу заметили. Грубый, низкий, прокуренный голос посреди девственной тишины хрустального утра, заставил их одновременно вздрогнуть:
- Далеко собрались?
Ребята онемели. Первым опомнился Серега и честно признался:
 - Бежать вот надумали. А ты почему не спишь?
- Сопля малахольная, будешь мне указывать, - пробурчала в ответ Вася. – Прикурить дай, - приказала она Сереге.
- Не курю, - пожал плечами Серега, - ты же знаешь.
- Ну и дурак.
 Ни  жив, ни мертв, Юра стоял в сторонке и следил за их диалогом, не слыша ни слова. Сердце от волнения готово было выпрыгнуть из груди, язык от страха прилип к нёбу и, кажется, онемел, как во сне. В голове крутилась только одна мысль: «Неужели и на этот раз не повезло». Но впереди маячил карцер и Юра шкурой понимал, что обратной дороги нет. Стиснув зубы, он выжидал удобный момент, чтобы броситься наутек. Пусть попробуют догнать.
У Сереги, все от того же животного страха, язык буквально развязался. Робкий и пугливый в обычной жизни, он сыпал словами на пьяную Васю без остановки. Будто нарочно старался заговорить ей зубы.
- Мы пойдем? - осторожно спросил он.
Не дожидаясь ответа, Сергей потащил Юрку за собой. Вася зычно рявкнула:
- Стоять. Кру-у-у-гом, ко мне, ша-а-гом марш!
Ребята подчинились пьяным приказам.
- Черт ее вынес в этот неурочный час воздухом подышать, - полушепотом ругался Серега, - сейчас еще песню прикажет запевать - «Ах, какая женщина». Серега еще нашел время шутить.
   Строевым шагом ребята покорно подошли к крыльцу, откуда на них будто Наполеон на Москву взирала хмельная Вася. Не вынимая изо рта папиросу, Вася запустила толстую, мясистую пятерню за пазуху.
Пошарив, вынула грязную, скомканную бумажку, положила в ла-донь мальчишки и зажала в кулак его холодные и влажные от страха пальцы. Утерев выкатившуюся из прищуренного от хмеля глаза скупую слезу, всхлипнула:
- Возьми, сынок. Пригодится. Мамка-то как по тебе убивалась, родимая.
Юра словно окаменел – не пошевелится. Вася растрогалась. Сморщив в слезах помятое лицо, она  махнула рукой:
- Ступайте с Богом.
 Серега схватил Юрку за руку и потащил в сторону монастырских ворот. Шмыгая носом, Вася троекратно перекрестила их вслед.
- Я же говорил – водки у них море… До белой горячки напоролась, дура полоумная, - матерился Серега. – Когда проспится и не вспомнит про нас. Сынок! – передразнил он Васю, - нашла себе сынка…
Ребята бежали лесом, сломя голову, не оглядываясь. Лишь бы как можно дальше от этого гиблого места. Чтобы никто и никогда их не нашел. Опасность подстерегала беглецов на каждом шагу, мерещилась за каждым деревом и кустом.
  Воздух свободы сыграл злую шутку не только с профессором Плейшнером, но и с прожженным детдомовцем Серегой.
Как только Серега снова оказался на воле и вдохнул глоток свободы, тут же позабыл о своём обещании вернуться назад.
Чтобы не привлекать своим казенным видом излишнее внимание окружающих, они решили добираться до вокзала по отдельности. Там Сергей посадит Юру на электричку, а сам, так и быть, погуляет малость, подышит, расправит легкие на свежем воздухе и вернется в интернат. 
Устроив наблюдательный пункт на дереве в гуще кроны, Юра, по военному чётко следуя указаниям товарища, несколько часов сидел в засаде и ждал провожатого. Серега как сквозь землю провалился. Юра начал волноваться и уже подумывал отправиться на его поиски. Но, давая распоряжения, Сергей был такой важный, что Юра опасался ослушаться старшего товарища и сделать что-то не так. Полностью положился на чужой опыт и смекалку. Наконец, знакомая фигура замаячила на горизонте.
Неспешной походкой туриста  Сергей шел через улицу, и считал ворон.
Нескладный, долговязый парень по возрасту почти в два раза старше Юры,  абсолютный ребёнок по сути. Жизнь в четырех стенах оставила неизгладимый отпечаток на его  характере.
Беспечность великовозрастного друга поразили Юрку, он не сдержался:
- Балбес! 
Приноравливаясь спрыгнуть с дерева, Юра услышал пронзительный визг тормозов на дороге. В последний момент перед прыжком, повиснув на ветке, Юра посмотрел вниз.
Рядом с Сергеем притормозила машина. Из нее выбежали люди в медицинских халатах и, схватив  Серегу под белы руки, силой затолкали в машину.
- Только бы не выдал, - провожая взглядом автомобиль, молил Юра, - только бы не выдал.
Если бы он тогда знал, что Сергей  не только не выдаст, но и благодаря той самой беспечности друга, вечно раздражавшей Юрку, он останется на свободе.
 Ангел явилась в интернат внезапно. Побег воспитанников был  обнаружен сразу. Целый день сотрудники интерната по её приказу выслеживали беглецов по городу. Обнаружив одного, они решили с его помощью выследить и второго. Но Сергей со свойственной ему детской любознательностью, слонялся по городу и с упоением читал вывески на магазинах, рекламные щиты и все на  чем останавливался его взгляд. Процесс чтения увлек его настолько, что он позабыл про все на свете. Юра, как и обещал, научил его читать в обмен на свой побег.   
Бесцельное блуждание мальчишки по улицам измотало ищеек Ангела. Устав ждать пока он выведет их на Юркин след, они схватили его почти у самой цели.
 Юра спрыгнул с дерева, упал в траву и горько зарыдал. Но, представив на секунду, где сейчас  оказался Сергей, мгновенно опомнился, вытер слезы и наткнулся на свой намертво сжатый кулак.
  Разжал кулак, сведенный судорогой, и увидел на потной ладони смятую потертую купюру в пятьдесят рублей – подарок Васи.
 С вокзала доносился четкий голос диктора. Металлический голос из динамиков объявлял о прибывающих и отбывающих поездах.
 Оставаться в городе опасно. Помочь другу он не в силах.  Надо бежать.

   
 



- Москва-а-а! - счастливо выдохнул Юра, сходя с пригородной электрички на столичную платформу. Ему хотелось упасть на колени, как в каком-то фильме и поцеловать эту, землю, казавшуюся из стен интерната недосягаемой. Юра глянул под ноги, и желание тут же пропало. Грязный заплёванный асфальт с потушенными окурками и фантиками убил страстный патриотический порыв.
Всеми правдами и неправдами после долгого изнурительного путешествия, а точнее безоглядного бегства на перекладных электричках, Юра добрался до Москвы.
За время странствия спать  приходилось на земле, под платформами, а то и просто где-нибудь под кустом, если первый ночлег был занят бомжами.  Бомжей он боялся больше всего на свете. Не дай Бог попасться на глаза этим вурдалакам.
Голодный как волк. Основной его пищей поначалу была только вода. Почему-то так укрепилось в его сознании, что попросить воды не было чем-то  зазорным и постыдным. Это же не милостыня. А сердобольные люди, не все конечно, вместе со стаканом воды старались сунуть кто булку, кто яблоко, кто конфету. Поначалу он еще находил в себе силы  отнекиваться  от угощения, но голод сделал свое неблагодарное дело. Потеряв с голодухи стыд, Юра уже сознательно стал пользоваться приемом с водичкой, рассчитывая на что-то более существенное. Скитаясь по железнодорожным вокзалам незнакомых городов и весей, изрядно потрёпанный и уставший он, наконец-то, предстал перед первопрестольной. 
«Среди такого столпотворения, - окунувшись в столичную толпу, подумал Юра, - меня теперь уж точно никто и никогда не отыщет и не вернет  обратно за проволоку интерната».
Москва в Юркином представлении была чем-то вроде другой планеты. До этой минуты он видел ее только по телевизору, да на картинках в учебниках и невольно в его детском сознании сложился  определенный образ  этого  далекого и манящего города. Состоял этот образ из Кремля, Красной площади, памятника «Рабочий и колхозница», Останкинской башни.
   За кирпичной кремлёвской стеной работает Президент, на Красной площади под фейерверками салютов поют и пляшут сплошь счастливые и веселые люди, памятник обязательно должен крутиться. А вокруг нескончаемой вереницей проносятся красивые дорогие автомобили. В общем, город сплошного праздника и веселья, по улицам которого ходят все те узнаваемые люди из телевизора.
Но стоило ему только сойти с платформы, как этот миф рассеялся в пух  и прах. Ничего такого, что он нарисовал в воображении, на самом деле не оказалось. Обычный вокзал, обычные дома вокруг. Город как город и люди такие же незнакомые, как и повсюду. Единственное, что один к одному совпало с его представлением  о Москве, это заполненные до отказа улицы автомобилями красивыми, дорогими и огромное количество людей. Такого количества народа он не видел за всю свою жизнь.
Юра сразу же окунулся в сплошной людской поток.  Он пошёл за ним, подчиняясь его магической силе, неизвестно куда и зачем. Цели своей он достиг – он свободен. Он в безопасности. Он в Москве. А что будет дальше, об этом подумать Юра как-то не успел.
Смертельная усталость валила с ног. Хотелось спать. Голова шла кругом, видимо от голода. Но Юра продолжал идти вперёд, боясь отстать от толпы. А подземные  лабиринты всё не кончались. Неожиданно его безразличный взгляд поймал мирно спящего пса. Черный пёс вальяжно растянулся вдоль кафельной стены подземки и, не обращая внимания на пешеходов, предавался дрёме. Юра остановился возле него, завидуя собачьей безмятежности. Присев рядом со спящей собакой, он хотел погладить пса, но не смог. Вместо одной собаки появились сначала две, потом три, четыре.
Они начали кружиться вокруг него, сливаясь в одно  черное пушистое пятно, вовлекая в свой собачий хоровод. А уличные музыканты, лихо подыгрывали  безумной пляске… собачий вальс.
-Эй…эй…эй… Поднимайся, малчик…, - слышал он у себя над ухом женский голос вперемешку с собачьим лаям.
Юра крепко спал на полу под ногами прохожих. Пешеходы бросали взгляд на спящего беспризорника и равнодушно обходили стороной. Рядом сидел черный, лохматый пес и отчаянно лаял на всех, кто пытался приблизиться к спящему мальчику. Сквозь дрему Юра слышал  перебранку собаки с женщиной, но проснуться не мог. Сон пересиливал, и он с легкостью проваливался  в его сладкое царство.
- Эй, поднимайся. Слышишь, совсем глухой стал, – не отставала упрямая тетка.
 Юра открыл сонные глаза и тут же зажмурился. Яркий свет   ослепил его. Он долго тер кулаками слезящиеся от света глаза, потом открыл их.
Над ним нарисовалась фигура женщины. Лица ее разглядеть Юра не смог, она стояла спиной к свету, поэтому он видел только силуэт.
- Где бабушка?   
Юра был уверен, что будит его именно она.
- Ушел твой бабушка, – размахивая руками, брызгала слюной крикливая тетка, – иди, иди отсюда малчик. Это мой  место.
Псу не по нраву была эта особа. Приняв угрожающую стойку, кобель стал отчаянно лаять на неё.
Бестолковая женщина продолжала кричать и размахивать руками.
- Убери собаку, шайтан!
-Это не моя собака, - открестился Юра от своего защитника.
Юра попытался подняться, но острая боль пронзила тело. Правая сторона от кончиков пальцев на ноге до кончиков пальцев руки была словно онемевшая, Юра не чувствовал её. Разминая конечность, он почувствовал легкое покалывание, постепенно оно увеличивалось, будто вся половина тела было утыкано множеством мелких острых иголок. Малейшее движение отдавалось невыносимой болью  и ломотой уже во всем теле.
Юра с удивлением обнаружил, что лежит на грязном полу, под ногами прохожих. Испугался. Переждав с минуту, пока кровь снова разбежится по онемевшим конечностям, Юра поспешил убраться с этого места. Пес, разделивший с ним ночлег, не отставал ни на шаг. От этой нечаянной  дружбы на опустошенной душе сделалось как-то сразу теплее. Кажется, снова у него  появился друг.
- Тебя как зовут, псина?
В ответ  пес гавкнул, заглядывая преданно в Юркины глаза.
- Понятно, - вздохнул Юра.
Он оглянулся назад и посмотрел на  место где только что скоротал ночь, а может и не ночь. Здесь, под землей не разберешь, что к чему.
 Вздорная тетка уже по-хозяйски расположилась на отвоеванной территории. Рядом пристроилась чумазая, всклокоченная, как ощетинившийся котенок черноглазая девочка лет четырех-пяти. Раскрыв удивленно рот, девчонка смотрела во все глаза на Юрку и сосредоточенно ковыряла пальцем в носу. Женщина, судя по всему ее мать, что-то скороговоркой  вдалбливала ей на непонятном  языке. Юра показал девчонке язык. В ответ с откровенным удовольствием девчонка вывалила лопатой язык до самого подбородка, за что тут же схлопотала от матери увесистый подзатыльник.
Юра чувствовал себя отдохнувшим. Несмотря на то, что проспал всю ночь на голом полу в людном переходе, рядом с бездомным псом. Даже притупившийся от усталости голод снова проснулся в нём со звериной силой.
Вслед за псом Юра поднялся наверх. Яркое солнце испепеляло горячим воздухом многолюдные улицы Москвы. Отовсюду доносились одуряющие ароматы уличных кафе.
Проходя мимо точек общепита, Юра жадно вдыхал аппетитный воздух, глотая слюнки.
«Вот если бы научиться попрошайничать, - пожирая голодными глазами жующих на ходу людей, мечтал он, - наверное, каждый день сытым бы ходил, - а уж если бы петь умел! Или на скрипке… Эх, зря я не послушался бабушку. Пиликал бы себе сейчас как Паганини,- задумался на секунду Юра, с горечью припоминая покалеченную им нарочно скрипку. В интернате сейчас завтрак, - прислушиваясь к жалобному урчанию в пустом животе, вздохнул Юра, - каша перловая. Нет уж, пусть лучше я издохну с голодухи на свободе, чем сытым в медицинском изоляторе Ангела».
Бессмысленное шатание по бесконечным московским улицам, вконец измотало Юру. Наломав в одном из дворов веток черемухи, он свалился от усталости под обрубленным почти до самой макушки старым тополем, недалеко  от обочины  дороги.
 Черемуха была единственным кормом, который удалось раздобыть. Бесконечной вереницей мимо проносились машины. Юра встречал и провожал их равнодушным взглядом. Рядом лежал пес, и остервенело грыз   грязную пожелтевшую кость. Смачный хруст и сытое чавканье пса вызывали у Юрки приступ дикого голода. Но псу это было невдомек. Как  будто нарочно он растягивал гастрономическое удовольствие. Вместо того чтобы прикончить разом обед, пес принимался играть со своей добычей. На глазах у голодного человека.
 Чтобы не видеть кощунства бессловесной псины и притупить разыгравшийся голод в пустом желудке, Юра несколько раз принимался считать этажи в высотке через дорогу, но где-то уже на середине сбивался. Окна начинали  прыгать перед глазами, путая счет, приходилось начинать сызнова. Когда это занятие надоедало, он переключался на машины и тоже сбивался. Мысли о еде не давали покоя.
- Раньше я жил в большом доме,- вздохнул Юра,- только  не таком высоком, как этот, - Юра кивнул головой в сторону многоэтажки, обращаясь к собаке, - таких домов  в Ценагю и в помине нет. С бабушкой и с Селестой. Кто такая Селеста? – потрепав по холке увлеченного едой пса, спрашивал и сам себе же отвечал Юра, - это моя крыса. Я ее у мальчишек выкупил. Считай от смерти спас. Где сейчас она?...  Бабушка каждый день пекла  пирожки с яблоками.
 При воспоминании о бабушкиных пирожках Юра жадно сглотнул слюну. Во рту было вязко и сухо от съеденной  черемухи. Зубами он поскреб  шершавый от налета язык и сплюнул в траву коричневатую слюну.
Разделавшись с костью, пес сытно облизнулся и посмотрел на Юрку  преданными глазами. В руках  у Юры оставалась еще целая ветка черемухи.
- На, поешь, на десерт.
 Пес отворотил морду от угощения.
- Зря! Ягоды вкусные, только во рту вяжет и живот  болит. А от пирожков с яблоками  никогда не болит, - грустно вздохнул Юра, - они такие мягкие, румяные и сладкие. Во рту так и тают. А если их еще  молочком холодненьким запивать… язык проглотишь.
Юра прикрыл от удовольствия глаза и представил эту идиллическую картину из своей прошлой жизни. От нахлынувших сладких воспоминаний в пустом животе дико заурчало. Голос плоти мгновенно  возвратил  его в жестокую реальность.
Потрепав задремавшего пса по лохматой морде, Юра спросил дрогнувшим от волнения голосом:
- Ты хоть знаешь, что такое пирожки?
Пес завилял хвостом.
- Откуда тебе это знать? – взгрустнул Юра, - ведь у тебя же никогда не было бабушки…  А у меня сегодня день рождения, - сказав это, он посмотрел в глаза четвероногому другу и почувствовал, что сейчас заплачет. Разревется, как рева корова.
 «Слава Богу, собаки не умеют  говорить, - подумал Юра, обнимая бессловесного  друга,- и в ответ не услышишь какую-нибудь гадость».
Но внезапно его сентиментальные размышления прервал звонкий голос:
- Happy birthday to you,  Happy birthday to you, Happy birthday to… как тебя звать то?   
От неожиданности Юра вздрогнул, и оторопело подскочил с земли. Его четвероногий друг заскулил, закружился волчком, замахал хвостом, прижима от радости уши и принялся лаять, прыгая на подкравшуюся к ним рыжеволосую девчонку.
- Глухой, что ли? Поздравляю, говорю, - отмахиваясь от собачьих поцелуев, сказала она.
Юра остолбенел.
 -  И сколько  же нам стукнуло?
- Одиннадцать нет двенадцать, - путаясь в датах, выдавил из себя Юра, не сводя с нее  глаз.
 Смерив его с ног до головы практичным  взглядом, девчонка усмехнулась:
 - Хм… И мне двенадцать. А чё такой мелкий? А–а-а-а, - многозначительно протянула она, не давая Юрке вставить слово, - куришь? 
Пёс продолжал преданно стелиться перед ней, пытаясь лизнуть девчонку в лицо.  Девчонка в ответ только хохотала и игриво отбрыкивалась.
- Не твое дело, - огрызнулся Юра.
Сама того не понимая, но только что она задела Юрку за самое больное место.
- Ой, обиделся. Да ладно не злись. Я пошутила. Я такая! Тебя как звать-то?
 Юра молчал, не в силах переварить нанесенную рыжей нахалкой обиду.
- Эй, Черемуха. Слышишь, – окликнула она застывшего в нерешительности Юрку.
- Юра,  - через силу процедил он сквозь зубы.
- А меня Николь, - протягивая Юрке руку, отрекомендовалась девчонка.
Ему ничего не оставалось делать, как только принять ее руку. Но не тут-то было. Приглядевшись внимательно к Юрке, она снова принялась издеваться. Так ему показалось.
- А Черемуха как-то романтичнее звучит, да и красивее. Решено, буду звать тебя Черемухой, - засмеялась задорно Николь, - а то Юра. Ну, что  это за имя. Да ещё и рифмуется, будь здоров.
«Еще чего, - разозлился Юра, - что эта долговязая девица себе позволяет. Вытянулась на голову  выше и думает, что теперь может все. Но тут же припомнил, что во дворе кличка у него, все из-за того  же малого роста была  на его взгляд куда хуже – птенчик, смолчал».   
- Я здесь живу неподалеку. А ты откуда будешь такой заметный? Чего-то раньше я тебя здесь не видела. А я тут всех знаю.
Вопросы от  этой трещотки сыпались как из рога изобилия. За считанные минуты она так сумела достать Юрку своим назойливым вниманием, что от отчаяния он готов был залезть на верхушку тополя по абсолютно голому стволу или же бежать сломя голову, куда глаза глядят. 
Но бежать было некуда. Глаза уже ни на что не глядели, а кругом был огромный, незнакомый город, без конца и без начала. Вернее начало-то у него было на том вокзале, где сошел он поутру с переполненной электрички.
За несколько первых минут знакомства  девчонка успела оскорбить его, потом придумала дурацкую кличку и напоследок одолела расспросами. Чтобы хоть как-то переключить ее неуемное внимание, он спросил:
- Собака твоя?
 Наблюдая, как пес нежно ласкается и скулит от радости, Юра разочарованно подумал:
«Безмозглый дурак, нашел, кому радоваться».
- Граф-то? Неа. Адмирала, - ответила Николь, теребя черную морду пса,- умный Граф, хороший мальчик, - приговаривала она, отряхивая джинсы от  собачьих следов, - только он опять отчалил. Вот Граф и бегает где попало. Зачем удрал от дома? Хулигашка – дурашка.
-  В море ушел, а собаку бросил? -удивился  Юра.
- Ага,- усмехнулась Николь,- в запой он ушел. Адмиралом его просто так от балды зовут. На футболке написано, а она у него, видимо, единственная. Ну и прицепилось. Адмирал да Адмирал. Ты Графа кормил? 
- Нет,- смутился Юра,- то есть я не кормил, он сам нашел что-то съедобное.
Николь грустно посмотрела на ветку черемухи в Юркиной руке. Отщипнув несколько ягод, попробовала на вкус. Недовольно сморщилась и выплюнула косточки.
- Гадость.
- Не ври, -  возразил Юра, - ягоды спелые.
- Спелые, - согласилась Николь, отщипывая и беря в рот еще ягоды, - только не увлекайся, а то не миновать твоей заднице приключения.
- Чего – чего? - смутился Юра.
Николь не стала уточнять, только опять усмехнулась слегка и снова принялась за допрос.
- Из дома сбежал?
- А любопытной Варваре…
Юра не успел договорить, девчонка перебила его:
- Я не Варвара, я Николь. Носу моему повезло.
«Достала» -  Без труда читалось в Юркиных глазах.
- Да. Из дома, – зло выпалил Юра, - из сумасшедшего, – прилагательное он добавил для пущей острастки. Хотя если посмотреть правде в глаза, это на самом деле было сущей правдой.
- У тебя красивые глаза и ресницы загнутые, как у куклы, - вдруг выдала Николь.
Юра опешил. Он, уж было, настроился на яростный отпор, принял стойку. Но этот неожиданный пассаж сразу же сбил его с дерзкого тона.
«Не хватало, чтобы я еще покраснел перед ней».
Кажется, это недоразумение начинало сбываться. Юра почувствовал горячий прилив к щекам, к шее, к ушам. Проклятые уши-предатели.
Но, слава Богу, глаза девчонке слепило солнце, и, этот постыдный факт остался, не замечен ею.
- Я смотрю, ты не торопишься. Пошли со мной, - приказала она Юрке, - Граф, вперед. Домой.
Николь демонстративно захлопала в ладоши, подгоняя загулявшего пса.   
Помешкав, Юра послушно побежал за ней следом. Не спрашивая, куда и зачем, будто какой-нибудь бессловесный Граф.
Когда он увидел, что Николь уходит, его охватила паника. Страх опять остаться  одному в огромном и незнакомом, как мир городе. А эта девчонка  - дотошная и нагловатая, вдруг стала для него единственным знакомым и оттого почти, что уже родным человеком. Хотя и не понравилась ему с первого взгляда.
- Куда же ты бежишь из своего сумасшедшего дома? -  продолжила допрос Николь, - если в Москву, то зря сорвался с места. Здесь все, то же самое. Уж ты  мне поверь.
- Почему в Москву? - растерянно возразил Юра, - я… я в Кандагар.
Николь резко остановилась и посмотрела на Юру:
- Это ещё где? А - а – а, - не дожидаясь ответа, махнула она рукой, - можешь не объяснять, все равно не знаю. С географией у меня беда. А что ты там забыл в этой как ее – Караганде?
- Кандагаре, - поправил Юра, - у меня там отец.
- Сидит? -  спросила Николь.
- Как это сидит? – не понял Юра.
- Значит, калымит, - предположила Николь.
- И не калымит, - возразил раздраженно Юра, - и вообще я не знаю, что сейчас он там делает. Раньше он там воевал.
- Как интересно, – притворно воскликнула Николь, - а сумасшедший дом, откуда ты удрал, далеко остался?
За бестолковыми разговорами, как-то незаметно Николь привела его к старому, полуразрушенному дому, с черными проемами вместо окон. Это насторожило Юрку. В голове даже ненароком промелькнула дикая мысль: « Сейчас заведет в эти развалины, и меня убьют и съедят, или же на органы продадут, как рассказывал Серега».
 Юра уже начал рисовать в своем необузданном воображении, как его бешено колотящееся в груди молодое сердце, вынимают из бездыханного тела и отправляют за огромные  деньги в Америку. Серега утверждал, что именно туда. Хотя представления  не имел не только где  находится Америка, но упорно пытался доказать Юрке, что это не страна вовсе, а женщина – колдунья, пожирающая человеческие внутренности.
Не успел он до конца расписать  картину своей погибели, как вдруг в животе у него опять предательски громко, даже раскатисто забулькало, зажурчало. Николь оглянулась. От стыда Юрка сделался пунцовым. Он ждал насмешек.  Николь неожиданно запела:
Ах, черемуха белая,
Сколько бед ты наделала,
Ах, любовь твоя смелая,
Сумасшедшей была.
  - Я предупреждала, - заметила певунья.   
После такого казуса, да еще на глазах девчонки, Юра решил, что теперь уже все равно, съедят его или же отправят по частям в пресловутую Америку, он  обреченно полез вслед за Николь в зияющий чернотой проем окна на нижнем этаже. Мысленно все же, на всякий случай, повторяя свою спасительную молитву: « Ангел мой, пойдем со мной, ты вперед я за тобой».
Абсолютная пустота и разруха внутри здания пугали. Трухлявые перегородки квартир, брошенные за ненадобностью бывшими жильцами фотографии на стенах, ощетинившийся пустотами щербатый пол, навевали странные чувства. Хотелось поскорее убраться отсюда. Ступать надо было осторожно, держа равновесие, чтобы ненароком не свернуть шею на выщербленном полу.
Балансируя на досках, как заправская циркачка, Николь легко преодолела весь этот рискованный путь, не говоря уже о Графе. С любопытством озираясь по сторонам, Юра разглядывал  пожелтевшие фотографии на облупившихся стенах.
- Ты скоро? – подгоняла его Николь.
Граф гавкнул пару раз в сторону зазевавшегося Юрки и посмотрел на Николь преданными глазами.
- Черемуха!
Эхо подхватило их голоса и унесло вглубь здания.
- Иду, - опомнился Юра, с горечью заметив при этом, что стал откликаться на дурацкую  кличку.
Но только он об этом подумал, как вдруг сознание пронзила мысль - фотография. Во всей этой московской суете, он совсем запамятовал про нее. Юра в испуге схватился обеими руками за пазуху.  Именно там хранил он эту единственную вещь, оставшуюся  от прошлой жизни, от потерянного навсегда родного дома. Нащупав свою ценность под рубашкой, Юра облегчённо вздохнул, расслабился и, потеряв на секунду шаткое равновесие, с грохотом сорвался вниз.
- Черемуха, где ты? – испугалась Николь, упустив его из вида.
Юрка не откликнулся.
- Живой, Черемуха? – обеспокоенная пугающим молчанием, закричала Николь.
- Я здесь, - еле слышно отозвался Юра откуда-то из глубины подземелья.
-Я сейчас… сейчас помогу тебе, - бормотала Николь, подбираясь к месту, откуда доносился Юркин голос, - ты только держись!
Повиснув на вытянутых руках, Юра вцепился в перекладину. Внизу под ним лежала пугающая неизвестностью чернота. Взглянув туда только раз, он старался больше не щекотать себе нервы, но яркий свет над головой вызывал не меньший ужас. Его вдруг охватил страх, знакомый до озноба. Юра не стразу нашел в себе силы отозваться на голос Николь.
- Висишь? – раздался над Юркиной головой звонкий девичий голос, – только не отцепляйся, пока  я не скажу.
Этого она могла бы и не говорить. Юрка вцепился в бревно намертво из последних сил.
Сердце бешено прыгало в груди, эхом отдаваясь во всем теле. С каждой секундой  руки слабели и вот-вот готовы были разжаться. Силы покидали его. Юра в страхе зажмурил глаза, ожидая своей участи, и мысленно стал повторять:
«Ангел мой, пойдем со мной…»   
Ушедшие, казалось навсегда, силы вновь возвращались, и он снова сжимал  мертвой  хваткой  спасительное бревно.
  Николь бесстрашно свесилась над злосчастным проломом и отдавала чёткие команды:
- На счет – раз, два, три – отцепляешь руку и подаешь мне. Не бойся.  Я сильная, удержу, ну же.
Взглянув на секунду наверх, Юра вдруг понял, что, кажется, опять  находится  в нескольких мгновениях от неминуемого позора. И опять перед девчонкой.
Николь уже несколько раз повторила счет до трех. Юрка собирался с силами. Поборов нечеловеческий страх, на третий раз, он осмелился отцепить  левую руку.
Поймав навесу теплую спасительную ладонь, Юра облегчённо выдохнул.
Спустя пару минут они уже  оба сидели рядышком на одной из уцелевших половиц свесив ноги. Дружелюбно размахивая пушистым хвостом, Граф ожидал  в сторонке.
Николь рассмеялась:
- Дурак! Чего ты так  испугался - то? Аж побелел весь.  Молишься, что ли?
 Юра хранил молчание. Слушая и не слыша свою спасительницу, он пытался понять, что  за наваждение  с ним только что приключилось. Что заставило его так глупо испугаться. Ну, свалился бы он в этот чертов подвал. Заработал бы пару синяков, и всего-то дел. А тут такое померещилось, будто висит он не  на перекладине и под ним никаких-нибудь жалких полутора – два метра до земли, а над пропастью ада, на кончике жизни и кто-то опять тянет его за ноги вниз, желая погубить. А вокруг над головой мухи – жирные, зеленые жужжат…
- Дом этот старинный – княжий, - со знанием дела пояснила Николь, - еще при  царе Горохе строили. Только вот не помню точно при каком. То ли при Иване, то ли при Петре, поэтому и подвалы здесь глубокие. Да ты слышишь меня? – с опаской приглядываясь к присмиревшему  Юрке, спросила Николь. Юрка нервно сглотнул слюну и стал пониматься.
 - Совсем от страха свихнулся. Ничего бы  с тобой не случилось бы, если бы даже и загремел туда – пара синяков и царапин. Мальчишки бы вытащили или на худой конец МЧС. Я всегда этой дорогой хожу. Здесь короче, дом обходить не надо. Поднимайся, именинник. Я тебя сейчас познакомлю кое с кем. Они хорошие ребята, правда, со своими заскоками, но это ничего это и у тебя, я погляжу, есть. Ты им должен понравиться, - уверенно заявила Николь, направляясь к выходу.
Весь оставшийся путь по развалинам особняка, спасительница продолжала без остановки молоть языком. Он у неё видимо точно без костей.  Юра хотел переспросить её о чём-то, но после полёта в подвал к стыду своему не мог вспомнить имя этой балаболки.
Боясь отстать и снова провалиться куда-нибудь в этих трущобах, он плелся за спасительницей след в след. Граф бежал впереди, прокладывая дорогу.
-Знакомьтесь,  господа – это Черемуха, - с порога громко и  задорно отрекомендовала Юру Николь своей компании, - прошу любить и жаловать.
Все присутствующие  вмиг обернулись. Юра смутился, ожидая дальнейшего продолжения знакомства, но никто из ребят не проронил ни словечка в ответ. Все делали вид, что им безразлично. Переминаясь с ноги на ногу, Юра смущенно топтался на пороге.
    В стороне ото всех на подоконнике сидел парень с бутылкой пива. В огромной полутёмной комнате Юра не сразу его заметил. Взгляды их пересеклись на секунду. Парень едва не выронил из рук бутылку. В его расширенных от удивления глазах Юра заметил испуг и растерянность.   
- Он Графа нашел, - зачем-то соврала Николь.       
Молчание с обеих сторон неприлично затягивалось. Юра понял -  ему здесь не рады, но продолжал нерешительно переминаться с ноги на ногу на одном месте. Надо повернуться и гордо уйти, чтобы не показаться дураком. Юра уже приготовился так поступить, как вдруг белобрысый, словно вымазанный сметаной парень, смачно хрустя куриной косточкой, ехидно подметил:
- Радость-то какая. Прям киндер – сюрприз.
Насмешливый выпад разрядил неловкую ситуацию. Уходить теперь было глупо, да и поздно. Подумают, что обиделся, - решил Юра и стал ждать, что будет дальше.
Помимо белобрысого насмешника и парня с подоконника, в комнате был еще третий – один в один, как Юркина спутница - рыжий и долговязый. К нему-то первому и бросился в ноги Граф. 
Все ребята были примерно одного возраста, что и Юра, ростом только повыше. Рыжий с белобрысым парнем расположились на середине комнаты. Комната сохранилась почти в первозданном виде, если не считать выбитого окна. Судя по обстановке у них было что-то вроде ужина. На опрокинутой коробке из-под «панасоника» стояли бутылки с пивом, лежала вобла, жареная курица и что-то еще, но что именно Юра разобрать уже не смог. Съестное изобилие на столе  мгновенно напомнило  о голоде. Стол ломился от всевозможной снеди, ненасытные глаза разбегались.  Пожирая глазами еду, Юра жадно и неприлично громко сглотнул голодную слюну. Друзья Николь продолжали демонстративно игнорировать гостя. Единственный кому все были рады, оказался пес. Каждый подзывал четвероногого к себе и трепал по мохнатой морде.
Рыжий  принялся  кормить Графа. Забавляясь с собакой игрой, щедро отправлял в его пасть  поджарые кусочки курицы. У Юрки закружилась голова. При виде такого кощунства он еле сдержался, чтобы не закричать:
«Он уже сегодня ел. Это я, я умираю от голода».
Но на счастье Николь снова невольно выручила его.
- У него сегодня день рождения, – сообщила она как бы, между прочим.
В ответ деланное равнодушие. Ни здрасте тебе - ни прощай. Друзья изучали   новичка, приглядываясь к нему со стороны.
Виновнику затянувшегося молчания было уже не до чего. Все мысли были только о еде, такой близкой и недоступной одновременно. Юра понимал, что теряет в глазах незнакомой компании остатки не приобретенного уважения, но оторвать пожирающий алчный взгляд от румяной куриной корочки, пучеглазой воблы и заманчиво пенящегося пива не мог.
Это было выше сил оголодавшего беглого человека. Он догадывался, что на глазах этих ребят превращается в ничтожное подобие попрошайки, но поделать с этим ничего не мог.  Голод не тетка.
Парень с подоконника первым предложил ему недопитую бутылку пива и кусок мяса. Юра схватил  угощение, залпом осушил остатки пива в бутылке и с первобытной жадностью троглодита вцепился зубами в жареный кусок курицы, озираясь с опаской по сторонам, торопливо ел. После хмельного напитка, вкуса которого он так и не разобрал в пылу жора, проглоченного целиком куска мяса, Юра не почувствовал желанной сытости. Алчными глазами он пожирал ломившийся от провианта стол и глотал слюни, словно бездомный пес, ожидая, что кто-нибудь сжалится над бродягой и кинет заветный кусок еды. Рыжий парень, обглодав куриную косточку, посмотрел как-то хитро на Юру. Юра догадался, что он сейчас бросит кость и уже приготовился ловить.   
 Вдруг руки и ноги его сделались ватными и непослушными, в голову ударила приятная горячая волна. Она согревала и убаюкивала, затуманивая сознание. Что случилось дальше, Юра не помнил. Сознание резко   покинуло его. Очнулся он, лёжа на полу жёстком и грязном, под дружный ребячий хохот.
- Николь, дружок-то твой бухает, будь здоров.
- Дурак ты, Кнора. Сами же напоили, а теперь ржёте.
Юра узнал голос Николь, и от сердца отлегло. Он попытался подниматься, но   падал снова и снова под дружное ржание и ужимки парней.
От раскатистого хохота  голова   трещала как спелый арбуз в руках привередливого покупателя. Подняться на ноги он не смог, голова шла кругом. Юра сидел на полу, обняв дрожащие коленки – жалкий, грязный, оборванный детдомовский заморыш и трусливо озирался по сторонам.
- Хорош ржать, – скомандовал голос.   
Смех резко оборвался. В комнате воцарилась тишина.
         Юра поднял глаза и увидел перед собой лицо парня.  Того самого, что накормил и напоил его. Юра  улыбнулся в ответ, как бы говоря запоздалое спасибо.
 Парень показал ему фотокарточку. Юра сунулся за  пазуху, где хранил карточку и обвел всех глазами.
- Вы меня обыскивали?
Беспомощно хлопая длинными ресницами, Юра удивленно поднял   глаза на парня.
- Пить меньше надо, мелочь драная, - ехидно подметил белобрысый.
 Николь называла его странным, но каким-то уж очень знакомым именем – Кнора.
«Где же все-таки я его слышал» -  спрашивал себя Юра, присматриваясь к белобрысому.
- Кто это? – спросил парень, возвращая Юрке фотографию.
Пряча карточку  за пазуху, Юра тихо, будто извиняясь, ответил:
- Отец.
- Офицерский киндер – белая кость, голубая кровь. А туда же,  -   грязно выругался Кнора.
Юра посмотрел в  сторону белобрысова и его осенило – Кнора.
В телевизионной  рекламе так называют бульонные кубики. Бабушка  бросала их в суп для навара.
Юра улыбнулся. Белобрысый  покрутил пальцем у виска. Вот и познакомились. Хотя первое знакомство дружеским было не назвать, Юру приняли холодно и в штыки. Судьба с каждым новым днем совершала немыслимые  обороты в его непростой жизни. Вскоре ребята стали его лучшими друзьями, не разлей вода.
Особенно Юра дорожил дружбой с Фролом.
 Фрол единственный в компании, кто не имел клички. Его редкое по нынешним временам, но звучное старинное русское имя действовало на всех магически. Никто даже не пытался переиначить его, настолько имя было колоритным и вписывалось в образ его обладателя. Фрол был немногим старше остальных ребят, но сильно выделялся  на их фоне. Внешне он не был похож на хрестоматийного беспризорника. Был хорошо одет, вещи на нем все в сплошь фирменные, дорогие и модные. И по интеллекту Фрол давал фору. Его непохожесть чувствовалась во всем.
Фрол имел среди ребят непререкаемый авторитет и был неформальным лидером. Даже Кнора побаивался его. Юра заметил это с первой минуты знакомства.
Фрол свободно разъяснялся на иностранном языке. Однажды во время шатания по городу, Юрка стал свидетелем этого. Два негра спрашивали у него дорогу в Третьяковку. Но еще больше удивило Юрку, то, что он сам понимал, о чем они говорили между собой. Бабушкины уроки  французского не прошли даром.   
 Юра мысленно благодарил Бога, что он послал  ему такого интересного друга. После Сереги, конечно же.
Рыжий ровестник Юры оказался родным братом Николь. В компании его называли – Огонек. Болезненное заикание сделало его  молчаливым и замкнутым. 
Зато сестра с лихвой компенсировала досадный изъян брата. Забавная и смешная, она вечно что-нибудь придумывала, изобретала, фантазировала. Натура неуемная. Зарабатывая на жизнь уличным попрошайничеством  Николь с легкостью превращала это постыдное действо в представление. Несмотря на их уличный образ жизни, беспризорниками, в полном смысле этого слова, они не были.
У Николь и Огонька был дом и была мать. Живая и здоровая.
 Аврора, как в округе называли её, работала в школе учителем пения, пока с ней не приключилась  беда – русская беда. Она засасывала её постепенно, незаметно, а потом вдруг всё полетело прахом, под откос, в никуда. Всё глубже и глубже погружаясь в пьяный омут,  Аврора забывала про дом, про детей, про себя. Мир перевернулся в её сознании и перестал существовать. Она видела его искажённые черты сквозь стеклянное дно стакана и ненавидела его ещё больше. Мир платил ей тем же.
Тогда Аврора брала в руки аккордеон, и затягивала песню, оставшуюся в памяти с тех счастливых времен:
 «Что тебе снится, крейсер Аврора. В час, когда утро встаёт над Невой»…
 Она так осатанело играла в эту горькую минуту, будто пыталась  заглушить его залпами свою беспробудную тоску. Окружающие слушали, как  Аврора отпевает свою поломанную судьбу, кто с усмешкой кто с раздражением, а кто и со злостью.
  Песня была своеобразным сигналом для ее детей двойняшек – Николь и Огонька.  Как светофор она зажигала им зеленый огонек в вольную жизнь.
А вот с Кнором  у Юры отношения не заладились с первой минуты.
Взбалмошный и нервный Кнора только из уважения или страха перед Фролом, Юра так и не смог разобраться во всех тонкостях взаимоотношений, откровенно терпел его присутствие и даже не пытался скрыть своего презрения. При каждом удобном случае он старался побольнее подковырнуть Юру. Юра старался не замечать этой неприязни, не поддавался на мелкие провокации, чем еще больше раздражал обидчика.
Но это было уже не важно. Несмотря ни на что, Юра был на свободе, сытый и почти счастливый.
«Московская жизнь удалась», - частенько думал  Юра. Засыпая вечерами где-нибудь в купе загнанного в тупик вагона или же на худой конец в доме Адмирала, хозяина Графа, мысленно он перелистывал свою прошлую жизнь и всегда приходил к этому выводу. Теперь ему не надо было прятаться от сумасшедших бомжей, вездесущей милиции и ночевать где попало. Фрол пристраивал на ночлег почти, что в приличных местах. Как в лучших домах Лондона, – как любит выражается Кнора.
«Письмецо бы начеркать Сереге,  - мечтал он в такие минуты, - в интернат или может быть уже в монастырь? Читать Серега теперь умеет, - не без гордости вспоминал Юра.- Рассказать бы ему про свою теперешнюю жизнь. Похвалиться. Про ребят, про Фрола рассказать, но нет. Нельзя. А вдруг там ничего не изменилось? И все осталось по – старому.
Палаты, тараканы, решетки, санитарки мордастые, успокоительные уколы, медицинский изолятор, колючка на заборе и Ангел в накрахмаленном колпаке.
От одной этой мысли Юру бросало в дрожь.
 «Зря, все-таки, Серега не побежал. Монастырей в Москве видимо – невидимо. Одни купола повсюду блестят. Мог бы и здесь устроиться, если бы захотел. Что теперь с ним?» 
Мысль, что он невольно подставил  друга, не давала покоя, мучила, тянула за душу. Исподволь Юра чувствовал вину перед Серёгой.
 Днем - куда ни шло. Голова была забита всякой ерундой, а ближе к ночи горькие воспоминания возвращались как по расписанию, выстраиваясь  в длинную очередь.
Дни проходили в бесконечных шатаниях по улочкам Москвы. Иногда занимались полезным делом – мыли дорогущие машины на дороге, получали за это приличные деньги, случалось даже иностранные. Тут же   устраивали пирушки. А ближе к вечеру собирались в полуразрушенном особняке и резались до утра  в карты.
Юра от природы был человек неконфликтный, на рожон не лез. В карты, правда, играл из рук вон плохо, за это ему частенько доставалось от Кноры. Но Юра терпел его скабрезные насмешки и ужимки. Всеми правдами и неправдами он, пытался найти общий язык, несмотря на всю неприязнь последнего. И кто знает, как бы оно все обернулось в дальнейшем для Юрки, если бы не все тот же задира и насмешник Кнора. 
Как-то раз Кнора попросил Юру об услуге. Юра, человек открытый и бесхитростный, не догадывался, какие могут быть у Кноры дела, он готов был на все и сразу. Чтобы поскорее найти общий язык с этим забиякой и покончить раз и навсегда с ненужной враждой.
  Кнора завел Юру на рынок и исчез. Забывчиво стукнув себя по лбу, сказал, что срочно нужно отлучиться.
- А иначе я погиб, – убегая, приказал: ждать на этом месте и не отлучаться даже по нужде. Лопни, но терпи. 
 Чётко выполняя жесткие указания, Юра слонялся на строго отведенном пятачке перед торговыми рядами. Ожидание подозрительно затягивалось.
  Кнора как сквозь землю провалился. Юра начал беспокоиться – а вдруг и вправду погиб Кнора. Тревожно озираясь по сторонам, он искал глазами в толпе покупателей пропавшего товарища.
Путаясь под ногами нескончаемого людского потока, Юра  начал замечать, что последние, завидев его, старались обойти стороной, недвусмысленно прижимая к себе тяжелые поклажи. Зоркие продавцы с ближайших прилавков стали подозрительно поглядывать в его сторону. Юра решил, что ждать больше не имеет смысла, и терпеть тоже больше не было сил. Да и природа свое требовала. Приплясывая с ноги на ногу, Юра терпел из последних сил. 
Надо отправляться на поиски Кноры.
Не успел Юра подумать об этом, как кто-то схватил его крепко за шиворот и начал заламывать руки. Юрка оглянулся и увидел рядом с собой торговку с соседнего прилавка, перед которым, по милости Кноры, он  вертелся битый час.
- Попался. Теперь-то ты уже никуда не денешься от меня.
-Тетенька, пустите,  я ничего не сделал, - орал Юра, вырываясь из рук торговки.
- Это ты вчера мою сумку спер? Признавайся.
- Нет…Бабушкой клянусь. Не я, - оправдывался перепуганный не на шутку Юра.
- Сейчас Светка подойдет, разберемся. Ты это или не ты. 
- Не знаю я никакой Светки, -  оправдывался Юрка.
- Зато она тебя знает. Светка мне тебя хорошо описала: маленький, лысый, уши торчком… А потом и на бабушку посмотрим, - угрожала торговка, - воспитала воришку - врунишку.
Юрка извивался в руках, как уж на раскаленной сковородке, пытаясь вырваться. Торговка упорно тащила его за собой в палатку, подальше от глаз покупателей. Любопытный люд начинал стягиваться к намечавшемуся скандальчику.
Юра сопротивлялся: упирался ногами в асфальт, крутился волчком, кричал, но женщина не сдавалась. А зрители всё прибывали.
Старушка - божий одуванчик с авоськами, проходя мимо, укоризненно посмотрела в сторону торговки.
- Как не стыдно. Молодая, здоровая женщина. Справилась с беззащитным ребенком. Ты посмотри на него, он же оборванный весь. Родители, небось – алкаши. Нет бы самой накормить, пожалеть голодного сироту. В войну такого не было. Последним куском  делились, но детей на улицу не выгоняли. До чего довели страну.
К воплям сердобольной старухи, не разобравшись, что к чему, тут же стали присоединяться и другие возмущенные голоса:
-Правильно. Цены каждый день новые. Не успеешь опомниться.
- Не нравится, не покупай, – разносилось над толпой.
- Развалили страну – дерьмократы. Пропала Расея! – размахивая клюшкой, громче всех  негодовал тучный старик в фетровой шляпе, - все продали. Скоро нас продадут.
- Да много ли за тебя дадут – пень трухлявый…
Позабыв про  виновника разгоревшийся шумихи – несчастного сироту, озабоченный народ продолжал возмущаться каждый о своем. 
 Раздрай и суматоха в нестройных рядах  защитников сирых и убогих позволили продавщице оттащить Юрку подальше от экзальтированной публики.
- Дурачок, я тебе ничего не сделаю. Успокойся, - стушевалась торговка под напором общественности, - мне ничего от тебя не надо.
Деньги можешь оставить себе, только верни документы, - упрашивала она Юрку.
-Я не брал. Мне ничего не надо. Тетенька, мне же больно. Куда вы меня тащите, – не унимался Юра, - отпустите.
- Документы верни. Все равно ведь выбросишь или уже это сделал? Чего притих? Свет, ну где ты? -  крикнула женщина, оборачиваясь назад.
- Не знаю я ничего, и документы не брал, и Светку не трогал. Вы меня спутали с кем-то.
Юра понял, что так просто ему не вырваться, силы неравны. Он решился на отчаянный шаг.
Юра перестал сопротивляться. Это был хитрый прием. Улучив момент, когда торговка расслабилась и потеряла бдительность, но по-прежнему продолжала удерживать его возле себя, Юра незаметно изловчился, так чтобы достать зубами ее руку. Но когда его зубы уже готовы были вцепиться в белую, холеную кисть, глаза ему резанул золотой блеск.
 На указательном пальце правой руки женщины он увидел кольцо. Блеск украшения вмиг затмил Юрке разум. С этой минуты он просто  перестал соображать, что происходит. Внутри у него будто надломилось что-то. Страх выполз из закоулков его маленькой неокрепшей души и стал в тысячу раз больше чем она сама. Всем своим нутром он вдруг ощутил, что от этих рук с блестящим кольцом на указательном пальце на него надвигается опасность. От страха зубы сами собой сомкнулись и с дикой злостью вонзились в живую человеческую плоть. Последнее, что он услышал, был пронзительный женский крик, а дальше только свист воздуха в ушах.
Юра бежал, не чуя под собой ног. Распахнутая рубашка на голом, худом теле, развивалась на ветру, словно потрепанный в бою флаг.
- Женя, это не тот… Отпусти…, - кричала из толпы Светка. - Тот был  старше, выше, - выдохнула она, подбегая к прилавку, - бритоголовый и морда наглая.
Заметив возле подруги толпу зевак, Света  принялась разгонять их.
- Что за народ. Как помочь, так некому, как поглазеть так все тут, как тут. Разойдитесь. Цирк уехал. И клоунов забрал.
  Старушенция с авоськами продолжала стыдить теперь уже их обеих. Угрожая написать, куда следует про избиение беззащитного ребенка, она призывала в свидетели остальных, но свидетели поспешили ретироваться от греха.
- Иди, бабка, отсюда подобру-поздорову, - огрызнулась Света, - пока эти бедные  сиротки тебя не обчистили. А может, ты баушка, заодно с этими малолетками промышляешь? Бандерша!
- Хабалки! Срамницы! Матерщинницы! – брызгая слюной, горячилась старуха. Страшные ругательства пулеметной лентой слетали с её уст, - Сучки! Проститутки!
Светлана не уступала. Слово за слово, перебранка разгоралась. 
Женя не пошевелилась. Она продолжала стоять на том же самом месте, где только что от нее вырвался Юра. Со всех сторон ей, что-то кричали встревоженные случившимся подруги, такие же уличные торговки, как и она. Женя ничего и никого не замечала, она их не слышала. Словно  окаменевшая, стояла она, не сходя с места. Взгляд её был обращен в землю.
 Фотография валялась у ее ног.  В драке Юрка обронил её. Из прокушенной руки Жени сочилась кровь. Алыми капельками кровь падала на серый асфальт, ложась рядом со снимком.
- Звереныш, - воскликнула в сердцах Света.
 Стянув с головы косынку,  Света попыталась зажать рану:
-Перевязать бы. Спиртом промыть. Может заразный бродяжка. Надо продезинфицировать. Жень, ты слышишь меня?
Встряхнув за плечи  подругу, она случайно наступила на фотокарточку. Женя грубо оттолкнула её. Опустилась на колени и подняла с асфальта снимок, бережно сдувая и стряхивая песок. Кровь стекала по всей руке, оставляя за собой красные подтеки, но Женя не обращала на это внимания. Она смотрела на карточку. Изображение всё время расплывалось перед глазами. Помехой тому были слезы. На какой-то миг, на мгновение, пелена спадала, и она успевала разглядеть знакомые черты, улыбку, а потом снова все плыло, растворялось и уносилось, грозясь исчезнуть совсем. Но этого маленького проблеска ей оказалось достаточно, чтобы память снова все вернула.
-Этого не может быть…быть не может, - еле слышно, одними губами, как заклинание шептала Женя, не сводя глаз с фотокарточки.   
 Голос - холодный и казенный, ей отвечал:
- Выполняя боевое задание…
Женя хотела остановить его.
-Этого не может быть…
Но стальной голос безжалостно вторил:
- Верный воинскому долгу…
- Этого не может быть, - умоляла она, видя, как уплывает и растворяется в ее глазах лицо с фотографии.
-Погиб в бою…
-Это не правда, - закричала вдруг Женя.
- Жень, да что с тобой? Успокойся.
Света вырывала из её рук фотографию.
- Интересный мужчинка. 
Светлана удивленно подняла глаза на подругу.
 - Кто это?





   Фрол стал случайным свидетелем поимки Черемухи. Базарный скандал  развивался у него на глазах. Фрол стоял в толпе и выжидал момент. Он воспользовался  минутным замешательством, подбежал и выхватил из рук женщины фотокарточку и скрылся в людской толчее. 
 Женя проводила взглядом воришку, растворившегося в толпе, потом удивлённо посмотрела  на подругу.
- Пойдем отсюда, - потащила ее за собой Света, - тут их целая шайка. Пырнут ещё. А то и от хозяина влетит.
Женя послушно поплелась за подругой.
-Жень, да что стряслось-то? На себя не похожа, – нервничала Света. – Кровищи-то, кровищи, - охала и ахала она, суетясь возле  Жени, - волчонок,  насквозь прокусил, - обрабатывая водкой рану, старалась завязать разговор Света.
Женя продолжала молчать.
- Детки. Мать её етита! Прямо звери. Воспитали на свою голову. Такой зарежет и не моргнет, - накладывая повязку на раненую ладонь, бормотала Света. Но кровь все проступала и проступала сквозь бинт.
- Женька, ты такая худющая, но кровавая ужас, - пошутила Светка.
Женю нехорошо передёрнуло от этих слов. 
- Все-все. Больше не будет больно, - предупредила Света, - готово, - любуясь проделанной работой, улыбнулась она. - Я ведь раньше медсестрой хирургической работала, - разоткровенничалась Света, но, взглянув на подругу, осеклась, - а-а-а…раньше, чего уж вспоминать. Жень, ну ты словно привидение увидела. Вот, подруга, глотни, помогает, - протягивая оставшуюся в бутылке водку, предложила Света.
 Запрокинув бутылку в рот, Женя сделала несколько жадных глотков.
- Ну, вот и порядок, - одобрительно захлопала в ладоши Света.
Утерев рукавом влажные губы, Женя как-то странно посмотрела на нее:
- Привидение, говоришь. Нет. Это знамение, - прошептала таинственно Женя, показывая пальцем на небо.
Света испуганно отшатнулась в сторону.
- Не  пугайся, я не сумасшедшая, -  предупредила Женя, - эту экспертизу я выдержала. Хотя…кто знает…
- Жень, ты лучше домой иди. Отдохни. Поспи, - уговаривала Света, - а я Арсену скажу, что ты заболела. Если что, я за тебя поработаю. Ты же к врачу собиралась. Вот и сходи.
- Спасибо, подруга. Так, наверное, будет лучше, - устало выдохнула Женя, - а то и в правду, что-то у меня голова раскалывается. Знобит меня. Светка, - спохватилась вдруг Женя, бросаясь со всей силы к подруге, - ты его видела? Ты его видела?
- Кого его-то? – растерялась Света, - военного, что ли? С фотки?
- Мальчишку, что вырвал фотографию. Какой он был? Маленький, большой?
- Не связывайся ты с ними. Это же отморозки, - предупредила Света, - поговори лучше с Арсеном насчет документов. У него все на мази. А то я давай поговорю.
Женя замотала головой.
- Не надо. Потом все потом, - рассеянно бормотала  она, прикрыв глаза, - я хочу побыть одна, подумать. Не спрашивай меня ни о чем.
- Жень, - спросила Светка, - а на фотке кто был? 

 
  Юрка бежал прочь от рынка на автопилоте. На лету заскочил через окно в старинный особняк. Только здесь, в глуши развалин начал приходить в себя, отдышался, огляделся. На шум его шагов из глубины здания с радостным лаем выбежал Граф.
«Ребята здесь», - с облегчением вздохнул Юра и, оглянувшись по сторонам, забежал за угол по своим малым делишкам. 
 Опасаясь, что пес выдаст его, Юра уговаривал:
 - Тише, тише, Граф. Пошли к ребятам.
В комнате были Огонек с Николь и кого Юрка меньше всего ожидал увидеть здесь - Кнора.
- Где ты был, придурок, –  заорал Кнора, - я тебе, дураку, что сказал делать? Меня ждать. Понятно.   
Кнора рвал и метал.
- Я ждал, - опешил Юра.
Но Кнора резко пресекал все его робкие попытки защититься от несправедливых нападок. Горяч и непредсказуем он был в гневе не по годам.   Юра стоял по стойке смирно как провинившийся школяр перед строгим директором получал по полной программе.
- Ч-ч-его р-р-ра-а-а-зорался? – вмешался Огонек. Парень сильно заикался,  - и-и-иди сю-у-да. У ме-е-е-еня все го-го-готово.
Огонек протянул Кноре целлофановый пакет.
Разглядывая Юрку с ног до головы, Николь удивилась:
– Черёмуха, а вправду, откуда ты такой? Тебя избили? У тебя кровь на губах.
Юра провел рукавом по рту, на рубашке остался кровяной след. Только сейчас он заметил свой потрепанный вид. Рубашка,  и без того видавшая виды, болталась нараспашку. На месте пуговиц зияли лохматые дырки, но не это смутило Юру. Фотография – она хранилась за пазухой. Спохватившись, он как сумасшедший принялся обыскивать себя с ног до головы. Фотокарточка исчезла! 
- Черемуха, что с тобой? Ты что-то потерял?  -  допытывалась Николь.
- Чего ему терять, кроме своего дерьма, - процедил сквозь зубы Кнора.
-  Что стряслось -то, объясни, наконец? - не выдержала Николь.
- Фотография,- упавшим голосом проговорил Юра. - Это все что у меня  осталось от отца. Я потерял ее.
- Может, выронил? Когда бежал? - предположила Николь, - надо вернуться и поискать. Фотография не деньги, кому она нужна. 
Юрка испуганно вытаращил глаза.
«Вернуться?! Да ни за что на свете. Эта тетка, наверняка, ищет меня», - подумал с содроганием Юра.
- Да, да, да…- пробормотал он себе под нос, - я так и сделаю, потом, попозже…
Выдавливая в целлофановый пакет коричневатую пасту из тюбика, Кнора деловито возразил:
- Дурак, зачем тебе эта бумажка.
Огонёк уже напяливал на голову пакет. Увидев это, Николь взорвалась:
- Опять. Начинается.
 - Заткнись, женщина, -  грубо оборвал её Кнора, - знай свое место.
 Кнора отвёл Юрку в сторонку и как-то подозрительно загадочно, переходя почти на заговорщицкий  шепот:
- Что такое эта твоя фотография – бумажка. Ты отца живьем увидеть хошь?
Заглянув в лицо Кноры, Юра впервые увидел так близко его глаза. «Какие же они серые, почти бесцветные, будто их  и вовсе нет».
- Ну, что ты зенки-то выпучил? – заорал Кнора, - отвечай, хошь? – И, не дожидаясь ответа, добавил, - я могу устроить.
- Как это? – переспросил Юра.
- А так, - напуская таинственность, продолжал говорить загадками Кнора, - ты вот это попробуй.
Он насильно всучил Юрке целлофановый пакет.
Юра поднес пакет к носу и брезгливо поморщился. Резкий и неприятный запах  шибанул в лицо. Юра закашлялся, в горле запершило. 
 - На башку надень,-  приказал Кнора, - каждого надо учить. Увидишь, кого только пожелаешь, хоть папу Римского. Учись, пока я живой, – улыбнулся Кнора.
Юра раздумывал, Кнора подталкивал. Николь снова вмешалась и попыталась остановить  Юрку:
- Не вздумай, Черемуха.
- Отстань. Я же сказал – твой день - Восьмое Марта. И то, когда сопли высохнут, - грубо осадил ее Кнора и повернулся к Юрке лицом, - надевай, а то помогу.
Кнора рассмеялся, как-то не по-доброму.
 Огонёк уже сидел с пакетом на рыжей башке и глубоко и жадно дышал в него.
Судя по глупому выражению  лица и без того не блиставшего интеллектом, Огонек точно кого-то увидел.
 «Может статься папу Римского».
 Только Юрке этот папа был  ни к чему, другое дело отец – его отец! Где он? Что делает? Увидеть бы одним глазком.
Сколько раз, засыпая где-нибудь на случайном ночлеге, он молил Бога, чтобы приснился этот таинственный город – Кандагар.
Хотя бы одним глазком увидеть отца. Но ни Кандагар, ни отец ему не снились, как он не молился. Юра стал уже подумывать, что неправильно молится. Не надеясь на сон, он закрывал глаза и подключал своё богатое воображение. Юра представлял, как отец идет по загадочному и далекому Кандагару в военной форме, в полевой панаме с красной звездочкой, ну точь-в-точь как на карточке. А вокруг шумит огромный восточный базар. Горы экзотических фруктов, россыпи ягод на бесконечных прилавках, огромные как баскетбольные мячи полосатые арбузы, сваленные в кучу, ароматные желтые дыни, кроваво-красные гранаты и горячие, румяные восточные лепешки. Почему–то Кандагар представлялся ему большим восточным базаром. Но как не богато было его воображение, на этом оно заканчивалось.
Юра посмотрел на чудо-мешок, почесал затылок, на всякий случай поцеловал нательный крестик, мысленно прочитал молитву.
«Может и вправду повезет», - понадеялся он, просовывая голову в зловонный мешок.
Резкий запах  ударил в нос и  мгновенно добрался до желудка. Ради отца он согласился бы сожрать эту гадость. Дыхание перехватило, хотелось сорвать с головы пакет, глотнуть свежего воздуха. Но Кнора помешал, насильно зажимая пакет у горла. Силы с каждой секундой покидали Юрку, сознание уплывало прочь, казалось, что он уже не принадлежит самому себе. И вдруг среди этого небытия он видит бабушку.
 В нарядном переднике, в белом поварском колпаке, ворожила у огня над кастрюльками бабушка. Юра обрадовался.  Хотел окликнуть её.
Но язык  заплетался, отказываясь слушаться и вместо слова – бабушка у Юры с губ слетали только отдельные звуки:
-Ба – уш – кау…
 Сложить их вместе не получалось. Бабушка продолжала заниматься своим привычным делом. Юра не мог оторвать от нее восхищённых глаз.
«Какая же она забавная в этом своем наряде. Ну, вылитый клоун Куклачев».
Бабушка продолжала чудить.
 Вот она снимает крышку с кастрюльки и оттуда выпрыгивает Мурка. Она  открывала одну за другой крышки и из кастрюлек выпрыгивали кошки. Она приподняла крышку заварного чайника и оттуда появилась Селеста. 
Юра громко рассмеялся и захлопал в ладоши. 
 Захотелось подойти и обнять бабушку. Только сделать это он не смог. Какая-то сила удерживала. Мертвой хваткой она давила на грудь, не позволяя сойти с места.
Юра попытался еще раз окликнуть бабушку,  и опять из его уст вышло что-то несвязное, непонятное. 
-Ба-шу – шка- ба… Ба- шка – шу…
Удар по голове оборвал тяжкие  видения. Юра  резко открыл глаза и увидел над собой распростертое голубое небо с кучевыми облаками. Облака медленно проплывали над его головой. Казалось можно протянуть руку и дотронуться до них. Он попытался это сделать, но рука не поднималась. Тело бил озноб, зубы выстукивали дробь.
- Живой? – орал ему в лицо Фрол.
Бессмысленно поводив  вокруг пустыми глазами, Юра снова закрыл их, погружаясь в сон. Но Фрол не позволил ему этого сделать.
Он безжалостно колотил Юрку по бледным, запавшим щекам, пока тот не открыл глаза. Николь начала поливать ему лицо и грудь водой из бутылки.
От пощечин в ушах стоял звон, а голова превратилась в одну болевую точку. Постепенно Юра начал осознавать, что если снова попытается закрыть глаза, боль вернется. Не в силах вымолвить слова, он умоляюще посмотрел на суетившихся  ребят и заплакал.
- Дураки,… зачем вы ему эту гадость подсунули? - причитала чуть не плача Николь, поливая водой Юркин лоб, -  я же говорила – он слабый. Очнулся, Черемуха. 
Николь предложила Юрке глотнуть водички:
- Тебе сразу полегчает.
   Но лучше Юрке не стало. Его выворачивало наизнанку без остановки, прямо на глазах у ребят. Он попытался подняться на ноги, чтобы уйти, спрятаться, но тошнота не прекращалась. Беспомощно он ползал по земле на четвереньках, извергая из себя остатки пищи, и как  назло, от него ни на шаг не отставала Николь. Она пыталась помочь и не понимала того, что для Юрки было бы лучше, если бы она ушла и не видела его позора…   

         

     На улице стемнело. Незаметно подкрался вечер. Город высветился разноцветной иллюминацией. Первое время городская подсветка поражала  Юркино воображение. Теперь-то что! Теперь он столичный житель, привык. Столько разноцветных огней Юра видел только на новогодние праздники. Но это раньше.
В Москве каждый вечер был как новогодний.
Задрав голову, Юра сидел на скамейке в сквере и наблюдал, как в окнах домов тут  и там зажигался свет. В зависимости от цвета штор окна расцвечивались разными красками. Юра мысленно представлял, что сейчас  происходит за занавесками, по ту сторону. Когда-то и у него было такое же окно…
Юра почувствовал дикую тоску. В пору волком завыть.
А окна, будто нарочно, дразнили, подмигивая теплыми, но такими далекими и чужими огоньками. Юрке сделалось грустно.
Память не давала покоя, бередила душу. Он хотел вспомнить все, чтобы разорвать тот замкнутый круг непонимания, в котором очутился. Теперь память сама без  приглашения как по часам приходит в одно и то же  время - вечерами, возвращая все хорошее, что было в его жизни. А хорошим, как понял только теперь Юра, была бабушка.
Слезы опять были где–то совсем близко, вот-вот навернутся на глаза. Не дай Бог Фрол увидит.
  Юра зажмурился, стиснул кулаки и мысленно приказал - « Не плакать».
 Неожиданный удар по плечу заставил его испуганно вздрогнуть.
- Уснул? 
Фрол присел рядом.
- Задумался, -  ответил Юра, смахивая ресницами предательские слезы.
- Ты думать умеешь, – иронично подметил Фрол, - раньше надо было задумываться, когда мешок на мозги натягивал. Поднимайся, - приказал Фрол и, вздохнув устало, добавил, -  нас ждут великие дела.
Юра потупил взгляд. 
Фрол прав – он сам  виноват во всех своих бедах. Поддался на провокацию Кноры, как последний дурак, как олух царя небесного. Стыдно вспомнить.
 Юра послушно поплелся вслед за другом «навстречу великим делам». Напоследок, он еще раз с тоской оглянулся на дом, где зажигались и гасли чужие огни…
- Ты чего у нее спер? –  спросил Фрол, когда они укладывались на ночлег в вагоне – отстойнике. - Колись.
  Юра молчал, он вообще плохо соображал сейчас. Единственным желанием  было грохнуться в подушку и заснуть, наконец-то мертвым сном. Голова раскалывалась от неудавшейся попытки словить кайф. Тело продолжало ломать, в ушах стоял звон, как на Пасху в церкви, глаза слипались от сна.
  - На рынке что делал? –  переспросил Фрол.
Юрка хлопал сонными глазами.
 - Телка, что тебя прищучила на рынке, - растолковал Фрол, - шибко интересовалась твоей персоной.
- Моей? – переспросил Юра.
- Тобой же, дурень. Пацанов расспрашивала. Кто ты? Да как зовут? – нарочно соврал Фрол.
Юра забыл разом про все свои болячки. Сон, как рукой – ни в одном глазу.
- Не бойся, никто тебя не продаст.
- Чего мне бояться? Я ни в чем не виноват. Она сама привязалась, - оправдывался Юра, -  рубашку порвала, пуговицы с корнем выдрала. Кнора попросил помочь, а сам смылся. А мне приказал ждать, не сходя с места.
Фрол усмехнулся:
-  Не пойму, ты от природы такой олух или это пробелы в воспитании? – глядя Юрке в глаза, рассуждал Фрол, - Кнора тебя использовал.
- Как это? – не понял Юра.
-Как отвлекающий момент. Ты в зеркало давно на себя смотрел?
Юра мгновенно вспомнил огромное зеркало в кабинете Ангела и невольно содрогнулся.
- Не переживай, - успокоил Фрол,  - что-нибудь  придумаем.
- Я не вор. Я укусил эту тетку. Это правда. Но я не хотел, так вышло, - признался Юра, вытирая губы рукавом, - может, поэтому она ищет меня?
- Зато Кнора – вор. Забудь про тетку. Поищет, поищет и отвяжется, - сонно зевая, пробормотал невнятно Фрол, - а с Кнором будь начеку. Он только  с виду  такой крутой, а на самом деле – трус. Поэтому не расслабляйся. От него всего ждать можно. Прохвост еще тот.
Юрка непроизвольно застонал на лежанке, хватаясь за голову.
- Болит? – посочувствовал Фрол
- Немного.
- Клей нюхать тоже Кнора предложил?
- Он обещал, что я увижу отца, - с обидой выговорил Юра, – живого.
 Фрол недоверчиво усмехнулся:
- Увидел? Теперь терпи. В этой жизни чтобы что-то понять нужно не один раз разбить себе лоб, - загадочно намекнул он, протягивая Юрке пропавшую фотографию:
 – Гляди на своего отца.
 - Фрол! – Юрка подпрыгнул от радости на лежанке, - где ты ее нашел?
- Ты его помнишь? – спросил Фрол, кивая на карточку.
   Юрка покачал головой.
 -  Он погиб в тот день, когда я родился, но иногда мне кажется, что я его помню. Бабушка все время о нем говорила.
- Постой, - переспросил Фрол, - ты же говоришь, он погиб, а сам ищешь его…
- Бабушка не верила в его смерть. Она даже на могилу никогда не ходила. Говорила что там никого нет. Но, Фрол, все-таки, где ты ее нашел? –  не отставал Юра, пряча фотокарточку за пазуху.
- Телка, что руки тебе выкручивала, сильно заинтересовалась твоим папашей, еле отнял.
Юру нехорошо передернуло. Напоминание о случившемся бросало его в холодный пот. Чтобы отогнать черные мысли, он закрыл глаза и попытался заставить себя думать о чем-то постороннем. Но очень быстро это занятие вышло из-под контроля, незаметно перешагнув ту невидимую грань, где  заканчивается явь и начинается сон.
Мысли сами собой начали путаться, поспешно перебивая друг друга. Перед глазами хаотично замелькали лица людей, встреченных уже  где-то однажды, и, казалось, позабытых навсегда. Неожиданно появилось почти подзабытое лицо Сереги.
Серега улыбался вымученной, грустной улыбкой Пьеро. У Юрки защемило сердце, он хотел позвать его, окликнуть, но не успел. Лицо  его горемычного друга мгновенно сменилось другим.
Это была женщина, а может статься, и нет. Он скорее ощущал ее, чем видел воочию. Черты её лица были размыты и неопределенны.
Они как-то странно манили и отталкивали одновременно, но первое было гораздо сильнее. Юра чувствовал, как притягивают его эти размытые черты, хочется прикоснуться к ним рукой, и вот уже кажется, он готов это сделать, но появляется страх и останавливает его. Он пытается убежать, но ноги непонятно начинают вдруг вязнуть, его затягивает в трясину.
Будто стальным обручем кто-то безжалостно сжимает грудь, дыхание останавливается, он в испуге хватает воздух ртом, но вдохнуть не может. Вместо спасительного  глотка воздуха в рот набирается жидкость. Он выплевывает ее и снова ловит живительный глоток, но все повторяется. В отчаянном порыве он пытается уцепиться за что-нибудь, но все, к чему прикасаются его руки, становится обледенелым и скользким. Он срывается в омут, и снова его начинает затягивать вниз, туда,  где сжимает грудь и нечем дышать. Захлебываясь и задыхаясь, он продолжает бороться за глоток воздуха.
  Юра  пытается закричать, но голоса своего не слышит. Становится по-настоящему страшно. Он делает попытку за попыткой. Голос, словно пойманная в силки птица, не может вырваться из него и тонет где-то внутри. Захлебываясь в дерьме, теряя последние силы, он продолжает бороться с губительной немотой. Рот сводит судорогой, губы немеют от холода, в последний момент ему удается ухватиться за чью-то руку. Блеск кольца слепит глаза. Рука безжалостно отталкивает его, и он тонет в безжизненном омуте. Немота вдруг прерывается:
Ма-а-а-а-ама-а-а…..
Юрка очнулся от собственного крика. С закрытыми глазами он продолжает беспомощно шарить вокруг руками, не в силах сбросить с себя остатки ночного кошмара. Убедившись, что под ним земная твердь открывает глаза. 
 Озноб колотил тело так, что зубы сами собой выбивали дробь. От тупой, пронизывающей боли голова раскалывалась на части.
Мокрая от пота  рубашка липла к голому телу, и от этого становилось еще холодней. Холод помог окончательно прийти в себя.
- Опять этот сон, - шептал в слезах Юра, -  опять этот сон.
Рядом на соседней полке крепким, здоровым сном спал его друг. Чтобы удержать постыдное рыдание Юра стиснул зубами кулак. Глотая соленые слезы, он молился-
- Ангел мой,  пойдем со мной, ты вперед,  я за тобой….
 

   Старинные ходики на обшарпанной стене, с подвешенными гирьками, отстучали шестой час нового утра. За окошком занимался рассвет. Первые лучи солнца беззастенчиво пробивались сквозь пыльное, забрызганное частыми августовскими дождями оконное стекло и неплотно задернутые шторы в темную комнату, обнажая ее сиротский вид.
Солнечный лучик, едва-едва народившись с рассветом, забавляясь игрой бликов на пыльном оконном стекле,  запутался в складках тяжелых ночных штор и ненароком проскользнул сквозь занавеску в темную прохладу полупустой комнаты. Четкий ход стенных часов нарушал её покой.
  Крадучись по щербатым половицам голого пола лучик с опаской прислушивался к тишине. Из подполья время от времени доносился скрежет мышиной возни. Пробежав по крашеным половицам, лучик света ухватился за край скатерти и играючи запрыгнул на стол.
Причудливые заколки, расчёска,  банки-склянки с лекарствами, шелковый платок, пустая чашка с засохшими остатками кофейной гущи на дне, ключи… 
С любознательностью шаловливого ребенка лучик все потрогал, прощупал, всюду заглянул, но остался равнодушен. Единственное, что привлекло его внимание и заставило испугаться - зеркальце.
Заглянув в его бездонную гладь, любопытный лучик мигом ослеп от незнакомого отражения. Отражение неподвижно зависло на потолке, очертив ровный круг. Солнечный зайчик трусливо забился на люстре. Спугнув с насиженного места жирного, черного паука, он притворился невидимым и замер между плафонами, повиснув на ажурной, серебристой паутине. Все попытки наивного лучика завязать игру с солнечным зайчиком ни к чему не привели. А когда эта бессмысленная игра в жмурки со своим собственным отражением ему порядком поднадоела, солнечный лучик, влекомый невидимым ходом быстротечного времени, спрыгнул со стола на кровать.
На смятой постели, поверх небрежно раскинутого одеяла, поджав ноги, неподвижно сидела Женя. Мужская сорочка съехала с плеч, обнажая болезненную худобу тела. Взгляд карих глаз тупо упирался в пустую стену напротив.
Старые обои с характерными следами от многочисленных подтеков свисали со стены расщепленными лентами.

Обои были ветхие. Едва угадывался примитивный рисунок на них. Зато хорошо сохранилась газета, наклеенная под обоями. Сквозь черные точки от раздавленных клопов, хорошо читался идеологический лозунг из канувшей в вечность эпохи развитого социализма.
Партия сказала: "Надо!" Комсомол ответил:"Есть!"
Молодая женщина, не отрывая пустого взгляда от обшарпанной  стены, запрокидывала в рот бутылку и прямо из  горлышка большими глотками  вливала в себя водку. Проделывала она это автоматически, без особой на то охоты, но и без видимого отвращения.
Всю прошедшую ночь она так и смогла сомкнуть глаз. Пыталась осмыслить, что же с ней происходит в последнее время - наваждение, окончательное помешательство или что-то другое. К какому врачу бежать?! Женя не находила ответа.
Вчерашнее происшествие на рынке с загадочным, каким-то мистическим появлением и исчезновением фотографии запутало ее еще больше. Мысленно она выстраивала в памяти всю цепочку воспоминаний, и каждый раз эта зыбкая, невидимая глазу нить безнадежно рвалась. А звенящая пустота в голове, вернее хаотическое нагромождение каких-то обрывочных воспоминаний, бессмысленная разноголосица вперемежку с рваными звуками музыки, не давали сосредоточиться. Всё вместе это путало и без того воспаленное сознание. В такие моменты рука, по привычке, сама тянулась к бутылке. Чтобы не свихнуться окончательно, Женя отчаянно вливала в себя эту горечь. Понимала, что это очередной самообман, из плена которого она не может, не в силах выбраться вот уже десяток лет из своих почти тридцати.
Бутылка была пуста, бессонница победила ночь, а потревоженная память  победила её саму. Перед глазами, как наяву, продолжала стоять фотография. Изображение, то появлялось, то снова исчезало, оставляя после себя размытый силуэт. И так всю прошедшую ночь. Не смыкая воспалённых от бессонницы глаз, Женя, безуспешно пыталась поймать этот неуловимый миг, но он ускользал, как только она непростительно близко приближалась к нему.
«Я не сошла с ума. Мне не померещилось. Все что угодно, но это был он. Фотография на асфальте – его фотография. Сумасшедшая!- останавливала  себя Женя – ну,  откуда ей взяться здесь в Москве?! На рынке! У моих ног! Бред! Мне показалось, - уговаривала она себя, - в военной форме все кажутся похожими друг на друга. Да…да…мне определенно показалось. Это все чертовы таблетки, это они во всем виноваты! Они специально дают их мне, чтобы я окончательно сошла с ума, – найдя оправдание своим болезненным ощущениям, успокоилась Женя. - Я сейчас встану и выброшу их к чертям собачьим».
 Последняя капля водки упала на язык, обжигая приятным теплом. Женя удивленно посмотрела на пустую бутылку и с досадой отбросила её. От удара о пол бутылка зазвенела, но не разбилась, а закатилась под кровать. 

Женя схватилась обеими руками за голову и застонала, жалобно и протяжно, как уличная собака, побитая недобрыми людьми.
 Она разучилась плакать как все нормальные люди уже давно. Дикий стон вырывался теперь из ее души, пугая ее саму же. Пустыми глазами она смотрела на ободранную  стену, и, обняв себя за худые плечи, качалась, как маятник на часах.
Партия сказала: "Надо!" Комсомол ответил:"Есть!"
Стена, в которую она все эти годы пыталась замуровать, спрятать, утаить от людей, а главное от самой себя, душу, почерневшую от мук, вдруг рухнула в одночасье. Развалилась от первого же случайного прикосновения с прошлым. Как эти жалкие обои оголили неприглядный вид чьей-то чужой жизни, она обнажила ее боль. И жизнь, вопреки законам физики, обратилась вдруг вспять. И все, что она отчаянно пыталась забыть, вычеркнуть из памяти сразу вернулось.
Крик - детский, душераздирающий опять вырвался наружу. Женя затыкала уши, зарывалась в подушки лицом, но это не спасало. Крик не унимался, рвал сердце и душу. Пытка! Наказание! Проклятие! Расплата! Кара божья!
Женя закричала, как одержимая, сбросив одеяло и подушки, вскочила с кровати на ноги и подкошенная рухнула на пол.
Водка сделала свое неблагодарное дело,  подчинив бренное тело. Женя растянулась на холодном, голом полу. Это привело  ее в чувство. 
- Что это я? Ведь ничего же не случилось, - спохватилась вдруг она, убирая с лица непослушные пряди каштановых волос, - ничего не случилось. Мне что-то померещилось, - уговаривала она себя, беспокойно озираясь по сторонам, - надо встать. Я сейчас поднимусь и пойду на работу. Да…да… - растерянно бормотала Женя.
Яркий солнечный свет пробивался сквозь узкую щель между штор и   слепил глаза. Прикрываясь от солнечных лучей ладонями, Женя непроизвольно вздрогнула, заметив окровавленную повязку на руке. Она удивленно потрогала раненую ладонь и снова  впала в задумчивость.
«Тетенька, отпусти…тетенька, отпусти…отпусти…а-а-а-а…»
Это был он… он, - спохватилась Женя.
- Кто он? – спрашивала она себя.
Оглядываясь по сторонам, она тут же отвечала  сама себе:
- Его нет! Нет!..


-Твой сын умер…умер…умер…
Женя затыкала уши, но голос твердил, как заклинание:
 - Умер…умер… умер…
Женя попыталась подняться с пола, но ноги отказывались слушаться. 
А голос из самой  преисподней, как будто нарочно намереваясь свести с ума, продолжал упрямо твердить:
-Умер…твой сын…ты этого хотела…
Женя поднималась и снова падала, как подкошенная.  Воздев руки к небу, Женя взмолилась:
- Господи, не надо! Хватит!..

По правую сторону от единственного, но огромного окна маленькой почти квадратной комнатушки старинного особняка в углу над койкой висела икона. Образ достался Жене в наследство от покойной хозяйки. Сквозь сетку густых, непослушных волос, Женя вскинула растерянный взгляд в ее сторону. И впервые не отвела виновато глаз, не испугалась, как обычно. 
Волею случая, а быть может самой судьбы, икона явилась Жене как провидение, как знак свыше. Где-то на подсознательном уровне, почти животным чутьем, доставшимся человеку от звериных предков, она ощутила это, как только  впервые перешагнула порог комнаты и нечаянно поймала взглядом знакомый образ в углу. Знакомый настолько, что невольно отвела глаза. Будто при встрече со старой знакомой после долгой разлуки, которой когда-то в минуту слабости и отчаяния имела неосторожность обнажить душу. 
Эта не икона вовсе, а сама судьба укором взирает на нее из прошлого…
Светка подыскала ей прибежище почти в центре города. Сомнительно дармовое жильё в центре столицы насторожило поначалу и саму Светлану. Делить кров предстояло со старухой. Светка попыталась отговорить неразумную подругу. Жить в одной клетушке, пусть даже и из «ее окна площадь Красная видна», с выжившей из ума старухой! Вдобавок  еще и с соседями - вечно пьяными и веселыми - безумие. Говорила и про бесплатный сыр в мышеловке. Не помогло! Все предостережения оказались  пустым сотрясением воздуха. Женя была сама решимость. 
Она думала, что это наваждение,  бред, болезненные ощущения первых часов пройдут сами собой. Все утрясется. Но пролетали дни, недели, месяцы, а нехорошее предчувствие оставалось. Ежесекундно ощущая на себе помимо пытливого взгляда взбалмошной хозяйки, пристальный взгляд с иконы, на который когда-то в прошлой своей жизни, украдкой, неумело молилась.
Женя  пыталась понять свои теперешние ощущения. С каждым прожитым здесь днем они становились все более навязчивыми.
Любовь Петровна – хозяйка пристанища была старухой не сказать, чтобы набожной. Она не демонстрировала свою религиозность и не вспоминала всуе Бога, лишь изредка взгляд ее потухших глаз останавливался на святом образе, и еле слышно сухие губы шептали что-то, явно не для постороннего уха. 
Долгими, темными вечерами, как перст одинокая, беспомощная и, кажется, даже самим Господом Богом безжалостно забытая на этом свете старуха, терзаемая бессонницей, до поздней ночи поджидала  квартирантку с работы. Полуночные посиделки каждый раз выливались в бесконечные рассказы о сумасшедшем времени, которое вихрем промчалось через ее долгую жизнь. Лет старухе было много. Очень много!


Но видимо все еще по сложившейся привычке она продолжала кокетливо скрывать сей прискорбный факт, ловко уводя разговор от грустной темы. 
Пустыми глазами Женя смотрела на морщинистое лицо старухи и вполуха терпеливо внимала. Уставшая и выжатая, словно лимон на шумном торжище многолюдного, столичного рынка, она мечтала только об одном – закрыть глаза и уснуть.
Старуха умудрялась говорить без устали часами обо всем на свете и ни о чем конкретно. Из разговоров по душам Женя узнала, что  не такая уж ее хозяйка одинокая и несчастная, как может показаться. У старухи есть  внук – не двоюродный, не троюродный, не какой-то там внучатый - родной. Женя бы, наверное, никогда  не узнала об этом близком родственнике, если бы речь не зашла о доме, о недвижимости, о наследстве.
Возвращаясь как обычно вечерами с работы, Женя все чаще стала замечать, что в большинстве окон не зажигается свет. Давно не было слышно за стенкой пьяных воплей полубомжей соседей, а на старинных витых лестницах в темноте гулких коридоров поселилась подозрительно странная тишина, как на кладбище. Жизнь словно вешний ручеек на глазах постепенно уходила из стен особняка. 
Любовь Петровна призналась, что Ирка, как пренебрежительно назвала она супругу внука, купила этот дом.
 «На корню со всеми потрохами, то бишь с ней самой» - горько, но едко подметила старуха.
 Особняк был семейным гнездышком Любови Петровны. Построенный еще до нашествия Наполеона её дедом – героем Отечественной войны 1812 года. Сожженный дотла европейскими варварами и словно птица феникс, восставший из пепла вновь.
 Старинный особняк оставался единственным свидетелем её долгой жизни. Он ещё помнил, как по натёртому до блеска паркету до самозабвения она кружилась в упоительном танце молодости, под хрустальный перезвон ослепительных люстр, не без восторга замечая на себе восхищённые взгляды поклонников. Среди которых был и тот единственный, ради кого она безоглядно переступила через недозволенное…
  Любовь Петровна наотрез отказалась подчиниться воли новоявленной домовладелицы - нувориши.
Вдобавок  поставила условие, что поменяет свой родовой кров только на погост рядом со своими родовитыми пращурами.
  Женя начала понимать, почему Любовь Петровна почти ничего не требует с нее за свой приют. Одинокая женщина, заточенная кандальной старостью в четырех стенах маленькой комнаты, пыталась найти в ней родственную душу. Хотя и скрывала это старательно. Гордость, граничащая временами с греховной гордыней, не позволяла ей признаться открыто в своей немощи и бессилии.
Как же все это было схоже с чувствами самой Жени.


Вглядываясь в прикрытое мелкими морщинками, словно ажурной вуалью лицо старухи, как любят писать в любовных романах, со следами былой красоты, Женя  ловила себя на мысли:
«Если бы она только знала, что творится в душе моей, то предпочла бы остаться одна. И вдобавок бы еще за свою неосмотрительную беспечность согласилась в наказание слушать до своего скончания одуряющую мелодию пьяного аккордеона за стенкой».
  Жене было даже невдомек, что таит в себе душа самой старухи, которая неприлично долго задержалась на белом свете, которому она была давно уже глубоко безразлична и не нужна.  Впрочем,  как и он ей. Но видимо еще не до конца  ею выполненная миссия, удерживала жизнь старухи от встречи со смертью, которая, как червь, устав ждать начала уничтожать все, что окружает старуху. И никто не мог предположить, что эта самая миссия начнёт сбываться в тот день и час, когда Женя появилась на пороге старухиного дома. Дом и его хозяйка с этой минуты начали отсчитывать  свои последние дни и ночи.
Однажды утром бабка, как за глаза называла ее Женя, не проснулась в своей постели. Она покинула этот мир тихо и незаметно, как положено старухе. Никого не шокируя и не удивляя своим уходом.
Женя оказалась единственным близким человеком, кто по-настоящему пожалел  старуху, прощаясь у гроба. Если не считать парочку алкашей – бывшего соседа Любови Петровны и его собутыльницы - «аккомпаниатора». По соседские пришли проводить старуху в последний путь под звуки своего потрёпанного аккордеона и отдать последние почести. Про почести напоминали после каждого аккорда, намекая на полагающийся помин. 
  Вслед за старухиной смертью, стал умирать и дом, разрушаясь буквально на глазах. Как будто только и ждал, когда его последняя хозяйка отправится в дальнюю дорогу, он устремился за ней вдогонку, зияя черными дырами пустых глазниц – окон на мир, которому  он уже давно не принадлежал.
Женя осталась одна в обескровленном доме и не торопилась его покинуть. Наоборот, она будто бы сроднилась с ним как никогда, какой-то необъяснимой, мистической близостью ощущения скорой развязки. И если бы Света не была так настойчива, никогда бы не решилась на отъезд.   
Собирая вещи, Женя обнаружила среди своего барахла старую, изрядно потрепанную, толстую тетрадь.
Пожелтевшие от времени листы были аккуратно исписаны каллиграфическим почерком прилежной школьницы вернее гимназистки. Хотела выбросить, но чтение увлекло ею настолько, что Женя забыла про все на свете.
«Смерть – я знаю, что она есть у меня, она знает, что я есть у нее…»
С удивлением, перелистывая страницу за страницей, она читала:
«Любовь – это я, а я это Любовь…»


Открывая в первый раз незнакомую тетрадь, Женя и не предполагала какой мир предстанет перед ней в следующее мгновение.
«…грязный, захолустный вокзал – один из множества перевалочных пунктов на скорбном пути до желанного дома. Сомнительный тип предлагает посмотреть дорогую вещицу. Осторожно пытаюсь отделаться от  навязчивого предложения, но вдруг вижу, как из-под полы его шинели на меня будто из моего прошлого смотрит знакомый  с детства образ Богородицы. Икона – наша родовая, вернее список с нее. Это знак…»
Это был дневник Любови Петровны.
Дневник был странноватый на первый взгляд, впрочем, как и его автор. Он был составлен в форме словаря, каждое слово имело свое оригинальное толкование. Смысл понятный только самой сочинительнице и видимо каким-то невероятным образом она почувствовала, что  он будет понятен и Жене, поэтому и подсунула ей перед своим уходом.
С первой фразы, зашифрованная в отдельные слова исповедь захватывала. Как кино на большом экране.
Приоткрывшийся мир чужой жизни поначалу пугал, потом удивлял и одновременно притягивал своими необъяснимыми, почти мистическими совпадениями. Раз за разом, перечитывая пожелтевшие страницы чужой жизни, Женя теряла ощущение  реальности. Находясь под впечатлением от прочитанного, ей начинало казаться, что каким-то невероятным образом, кто-то подсмотрел, подслушал ее собственные мысли и безжалостно выплеснул их на бумагу.
Перечитывая страницу за страницей, она как будто снова начинала слышать голос Любовь Петровны, наблюдая воочию, как эта столетняя старуха превращается в молодую  женщину. Как она бестолково мечется не находя себе места в бесконечном пространстве  времени. Уходя вслед  за голосом в неосязаемый мир, Женя начинала видеть в этой женщине саму себя. Переживая заново, все, что уже когда-то случилось, она безоглядно бежала по узким улочкам родного городка, вслед за своей несбывшейся мечтой. А потом неприкаянно бродила по миру в поисках обманутой Веры, с Надеждой на прощение. И не находя его, снова непростительно оступалась и снова каялась, расплачиваясь за все своей жизнью. Она  искала выход, но попадала в западню, шла на свет, а оказывалась в сумерках …
Услышав страшный душераздирающий крик подруги еще у подъезда, Света, перепрыгивая через ступеньки, вбежала  по лестнице наверх.
Запустение и разруха царили вокруг. Озираясь пугливо по сторонам, она осторожно открыла дверь.
Женя лежала на полу.  Света набрала  в первую  же попавшуюся под руку посудину воды из бутылки и  выплеснула ей на грудь.
- Женька, что случилось? Что с тобой? Тебе что-то сказал врач? Ты была у него?
Увидев подругу, Женя по-детски прижалась к ней.
-Да ты, мать, никак бухая, – рассмеялась  Света, - сколько же ты выпила…

- Пошла к черту, – отстраняясь, закричала вдруг Женя, - что вам всем от меня надо? Что вы в душу лезете? Да я дрянь! А вы все хорошие…святые…
Женя то путано оправдывалась в чём-то, то бросала в лицо подруге нелепые обвинения, то снова начинала рыдать. Света пыталась успокоить её, но Женя была словно одержимая. Удар по щеке, привел её в чувство:
- Очумела. Ты  понимаешь, чем все это может, закончится?!
Женя притихла:
 - Мне теперь все равно, – прошептала она,- все равно…
Света обошла полупустую комнату, разглядывая скудную обстановку. Распахнула пыльные шторы на окне и впустила солнечный свет.
- Хоромы у тебя хреновые. Бабка-то твоя давно померла?
Женя ничего не ответила. Молча приподнялась  с пола, натягивая на себя мокрую от воды рубашку, но она всё равно спадала с плеч.
-Ты хоть бы комнату  себе подыскала, раз мне не доверяешь. Так жить нельзя.
 Отчитывая подругу, она взяла со стола тетрадь, открыла ее и прочитала вслух: «Сын кто он, какой он теперь…помнит ли он меня…нужна ли я ему…»
- Бред какой-то, - заметила  Света и, пролистав веером тетрадь, отбросила её  на стол.
Женя в испуге прикрыла раненой ладонью рот. Крик отчаяния вырвался из её сердца….



  Фрол почувствовал слежку, когда пытался дозвониться из автомата. Обратил внимание на странное поведение молодой женщины. Вся на нервах она нетерпеливо дожидалась своей очереди.
Стоило же повесить трубку, особа, резко раздумала звонить, и направилась за ним. Фрол  делал вид, что не замечает  пристального интереса, боясь ошибиться в  подозрениях. 
Но дамочка продолжала идти следом. Тревожное цоканье каблучков преследовали его. Несколько раз Фрол резко сворачивал с дороги. Останавливался,  подходил к афишам и рекламам с деланным видом долго разглядывал их. В общем, вел себя как опытный резидент в тылу врага, пытаясь оторваться от хвоста. Сомнения не оставалось – женщина определенно преследует его. Вопрос – зачем?
Зеркальные витрины дорогих супермаркетов ловили отражения случайных прохожих.  Украдкой Фрол бросал взгляды на зеркала витрин, пытаясь отыскать там отражение преследовательницы.
Среди пестрой толпы прохожих сразу угадывался высокий, стройный силуэт женщины. Лёгкая, почти летящая походка, распущенные волосы развивались на ветру.
Это была  торговка с рынка. Та самая, что выкручивала Черемухе руки. Фрол узнал её. 
 Зеркальное отражение незнакомки в изломе дорогих витрин придавало ее облику особую таинственность. Но перебинтованная ладонь говорила сама за себя – у Черемухи острые зубы.
«Что же все-таки Кнора спер у нее? – гадал Фрол, пытаясь уйти от хвоста, - если бы не ее тривиальный род занятий, можно было бы подумать, что Кнора  лишил ее ни больше, ни меньше, как фамильных драгоценностей».
Дом, где наверняка его ждали Че, Огонек, Николь и Кнора был в двух шагах, а шпионские страсти не утихали. Фрол решил покончить с дурацкой игрой в плохой детектив и расставить все точки над I.
Он решительно остановился посреди тротуара, дожидаясь, когда слежка поравняется. Женщина демонстративно прошла мимо. Оставляя за собой ароматный шлейф дорогих духов, она неожиданно свернула в единственно уцелевшую дверь нежилого  особняка.  Интрига нарастала. Фрол толкнул обшарпанную дверь и вошел вслед за женщиной.
Со страшным скрипом дверь за его спиной захлопнулась. Из темноты сырого подъезда его  поймала теплая, немного влажная, цепкая женская рука. Фрол почувствовал острые ногти.
- Это был ты?  Это ты вырвал у меня фотографию?
 Фрол резко дернулся. Но не тут-то было. Женщина крепко держала его.
- Я узнала тебя. Ты и сам все прекрасно понял, раз вошел сюда.
- Я за другим зашел, - огрызнулся Фрол, - думал, не живет здесь уже никто.
- Скажи мне только, как зовут того мальчика, что выронил фотографию? Ведь ты был с ним на рынке. Ты знаешь его? Ты должен знать.
Трясла его, как глушу взволнованная женщина.
- Я никому ничего не должен, - огрызался Фрол.
- Не бойся, мне не нужны деньги, что вы взяли, - оправдывалась Женя. – Бог с ними. Только назови имя мальчика. Пойми же, мне это очень надо знать, – слезно умоляла  она – Его Юра зовут? Да! Скажи - да!
Фрол резко отталкивает ее от себя. Женщина теряет равновесие и падает.
 - Что же ты молчишь, - всхлипывает женщина, -что же молчишь... 
  Фрол кидается  к выходу, обегает вокруг особняк и через разбитое окно на первом этаже пулей заскочил во внутрь.
  На подоконнике в одиночестве сидел Кнора и тупо плевал в потолок. 
- Где все? –  спросил Фрол.
-Ушли, - бросил  равнодушно Кнора, - Огонек вообще не появлялся. Сладкая парочка Графа к ветерану…ве..те..на..ру… ве-те-ре-ра-ну,- пытался по слогам выговорить Кнора, но язык его подозрительно заплетался, - повели, короче. Звезданутые. Адмирал его «Рябиной на коньяке» угостил. Так эти защитники живой природы решили, что кобель концы отдает. Спасать повели, - повертел он  у виска пальцем.
Приглядываясь к товарищу, Фрол насторожился.
 - Это даже к лучшему. Ты-то мне и нужен. Перетереть кое-что – тет-а-тет.
Кнора замер, внимая словам, сигарету потушил о подоконник.
- Ты в порядке? –  засомневался Фрол, замечая неадекватное поведение друга.   
- Еще в каком, – прыснул со смеха Кнора, - хочешь поделюсь радостью. Для хорошего человека  не жалко. В долг, конечно.
Фрол отмахнулся от недвусмысленного предложения и спросил в лоб:
- Куда вчера Черёмуху водил?
-А-а-а-а, - заревел недовольно Кнора. – Думал, что серьезное скажешь. Этот придурок достал уже, чего ты с ним возишься? Не пойму. Брат он тебе или сват.
Фрол заглянул в мутные от дурмана глаза товарища и вкрадчиво с расстановкой произнёс каждое слово:
- Чего ты такого ценного спер на рынке у торговки? Что было в сумочке? Говори.
- Про торговку Черемуха нажаловался? – догадался Кнора, - понятно, этот киндер – сюрприз еще и стукачок.
-  Я жду, - приказал Фрол.
- Не волнуйся ты так.  Подумаешь, мелочь медная – ценность.  В первый раз, что ли.
- Не темни. 
- Пятьсот рублей с копейками, - отмахнулся Кнора, - мелочь не считал. 
- И только, - допытывался Фрол, зная как облупленного Кнору.
- Документы были, да ерунда всякая бабская, - психанул  он, - таблеточки, правда для души попались, вставляют по полной. Жалко мало. А что случилось-то?
- Документы? – переспросил Фрол.
- Паспорт.
- Где он?
- Кто? – не понял Кнора.
- Паспорт торгашки этой.
- Я тебя умоляю! – взревел Кнора, - нужен он мне. Выбросил.
- Может, все же сначала поинтересовался именем своей жертвы?
Кнора усмехнулся.
- Скажешь тоже – жертвы. Евгения Пахановна.
  Фрол насторожился.
- Откинулась наша дамочка, -  подмигнул Кнора, сплевывая сквозь зубы, - намедни.
- Ну, да! – поразился Фрол. – Ты сейчас же пойдешь и принесешь  мне паспорт. Понял?!
- Спятил, - прыснул со смеха Кнора, - по помойке шарить, как последний синяк!
- Будешь, - приказал Фрол и, смягчившись, добавил, - это очень важно. Сделай, Кнора, я заплачу. Я хорошо заплачу.
В разговор вмешался Огонек. Увлечённые спором мальчишки не заметили его появления. 
- Я знаю. Г-г-где и-и –иска- а- ать…
- Где? – переспросил Фрол.
- Даун,  - коротко ответил  Огонек.
Огонек старался не быть многословным, стесняясь своего изъяна. Одно, два, от силы три слова, с трудом выдавленных из непослушных уст, вмещали в себя порой столько информации, что любой краснобай  мог бы позавидовать такой лаконичности.
Упомянутый Даун – был местный дурачок. В силу этого обстоятельства он был известен каждому встречному – поперечному в округе. 
- Вау, Фрол! Это  то, что тебе надо. Черемухи тебе мало.
- Еще раз скажешь – Вау, схлопочешь по морде – предупредил Фрол.
- Далась тебе моя морда? Чего ты бесишься? Я ведь предлагал немножко радости. Отказался, – скривился в гримасе Кнора, - а вот Огонек никогда  не отказывается. Правда, Огонек? Поэтому и знает все.  -
Продолжал  заливать Кнора, погружаясь все  глубже и глубже в омут наркотического дурмана,
- Ищи Дауна. Опыт общения с идиотами у тебя огромный, а меня уволь. Даун по помойкам шарит, кошельки пустые собирает, а потом на кабельное телевидение несет в «Стол находок». Эти олухи – журналюги по телику его показывают. Мол - «Не перевелись еще на Руси богатыри». Мы с Огоньком ему фуражку милицейскую с кладбища подбросили для прикола. Так он ее туда же понес. Вечером по телику показывали. Вот где прикол. Каждому хочется немножко «Кальве», – подытожил  заплетающимся языком Кнора.
- Веди, -  Фрол подтолкнул вперед Огонька, – к Дауну.


   Было уже далеко за полночь, когда Фрол и Юра вышли к деревне. Усталость валила с ног. Есть хотелось смертельно, но сильнее голода был сон. Глаза слипались на ходу. Едва передвигая сбитые в кровь ноги, Юра покорно плёлся за Фролом. Ни в одном из домов  не горел свет. Деревня спала.
Возле одной из изгородей Юра заметил лавочку и решил устроиться на ночлег, но грозный лай собаки охладил желание.
Из-за глухого забора виднелась крыша добротного двухэтажного каменного дома. Яркая луна отражалась в ней как в зеркале. Монотонный гул поездов доносился из-за леса. 
- Переночуем здесь, -  заявил Фрол.
- Думаешь, пустят? – засомневался Юра, заглядывая в щелку.
Фрол промолчал и куда-то исчез. Юра остался ждать у изгороди.
 За глухим забором, не переставая, лаял пес. Судя по тяжелому голосу – зверь. Тревожно озираясь по сторонам, Юра трусливо жался к забору, вздрагивая и замирая от каждого шороха.
Мальчишки плутали лесом  полночи по милости Фрола. Вспомнить жутко. Чего только  не мерещилось за эти минуты в лесу.   
Фрол нарочно водил его кругами возле собственного дома, дожидаясь темноты.
Сегодняшний день ребята провели за городом.
Фрола предложил поехать на речку. Юра согласился. 
Вылазка на природу выдалась интересной и насыщенной впечатлениями.
Местные рыбаки доверили Юрке удочку. С первого раза он поймал огромного леща, удивив даже ушлых рыболовов. Фрол же рыбалке предпочитал  водные  процедуры, барахтаясь до посинения в воде. Юра наблюдал за ним с бережка. Фрол уговаривал понырять.
Юра отнекивался, стыдясь признаться, что его даже в ванную бабушка не могла затащить без скандала. Необъяснимое почти животное чувство страха перед водной стихией.
 Фрол догадался, что Юрка боится воды. Намереваясь помочь другу побороть раз и навсегда этот страх, силой затащил его в речку прямо в одежде. Мокрый до нитки и перепуганный Юрка дрожал как осенний лист и матерился как сапожник. Жизнь на улице оставила свои неизгладимые следы. С кем поведешься…
Между друзьями случилась размолвка. Но длилась она недолго. 
Незаметно подкрался вечер и быстро примирил повздоривших приятелей. Начало темнеть. Мальчишки собрались обратно на станцию. 
Дорога, по которой Фрол повел Юру, оказалась в три раза длиннее, чем утром. На третьем витке Юра догадался, что Фрол заблудился, только не хочет в этом сознаться. Гордыня!
В конце концов, они набрели на эту полусонную деревню.
Ночь выдалась не такая уж темная. Луна, то и дело, выныривала из-за серых, косматых облаков наполняя землю скудным светом.
Огромным светящимся шаром она зависала над Юркиной головой, заглядывала нахально в глаза и так же неожиданно скрывалась.   
Черный  лес шумел и качался. Ветер. Деревья так низко клонились к земле, что начинало казаться, будто они оживают и превращаются в огромных исполинов. Душа уходила в пятки, а с губ слетала спасительная молитва: « Ангел мой, пойдем со мной…»
Резкий, пронзительный свист заставил Юрку очнуться. Будто острым клинком резанул он пополам гнетущую тишину. Фрол вернулся.
Собака перестала лаять и принялась жалобно скулить, царапаться когтями о забор, потом затаилась. Фрол подзывал ее свистом, приставляя к забору бревно. Затем подтянулся на руках и мигом очутился наверху. Затихшая, было, собака снова начала скулить и лаять, кидаясь на забор. Фрол  скомандовал: «Сидеть».  Собака послушалась.
 Глянув сверху, сказал:
-  Путь свободен.
Юра растерялся, беспомощно глядя на высоченный забор.
- Лезь наверх, - приказал Фрол.
- Зачем? – Хотя было бы уместнее воскликнуть – не могу.
-Какой же  ты любопытный малый. Я же сказал – переночуем.
Юра замешкался, переступая нерешительно с ноги на ногу.
  Фрол торопил. Юрке ничего не оставалось, как подчиниться. Страх подталкивал его к действию.
Самостоятельно взобраться на забор Юра не смог. Срывался, падал, расцарапал в кровь руки, и чуть было не покалечился. Товарищу пришлось тянуть его за собой наверх, прилагая усилия.
 Сидя  на гребне забора, Юрка засомневался: стоит ли идти в чужой дом. Внизу ждала собака размером с теленка. Фрол подозрительно быстро нашел с ней общий язык. Гроза-охранник словно кошка скулила и ластилась у его ног.
Пребывая в сомнениях – быть или не быть? Юра обреченно посмотрел в ночное небо. Из-за облака вынырнула луна, огромная, словно бубен шамана. Юрка неловко дернулся и свалился с забора, угодив на куст смородины. Упругие ветки под ним захрустели, больно впиваясь и царапая тело. Собака переключилась на незадачливого гостя.
- Живой? – спрашивал Фрол, оттаскивая от Юрки собаку.
- Кажется, - неуверенно ответил Юра, поднимаясь с земли.
- Место! – скомандовал Фрол собаке.
  Помахав хвостом, собака потрусила на место.
 - А теперь след в след, понял?- заговорщицким шепотом предупредил Фрол.
Весь дальнейший путь он преодолел свободно, будто хозяин. Не споткнулся и не сбился с пути. У Юрки  же от волнения замирало сердце, а ноги все время цеплялись за что-то.
Свернув за угол дома, Фрол  отворил форточку в узком окне первого этажа и просунул руку.
Дом был двухэтажный, каменный с балконом. Пощелкав за окошком, Фрол легко распахнул его настежь. В этот момент из-за облаков снова выкатилась луна, и Юра смог разглядеть лицо друга.
Фрол был абсолютно спокоен, не один мускул не дрогнул на его лице.  Фрол игриво подмигнул приятелю. На Юрке от страха не было лица. Подсадив друга на подоконник, Фрол полез следом.
- Осторожно, лестница, - предупредил он и спотыкается сам. Отсчитывая ступеньки, загремело и со звоном покатилось вниз жестяное ведро.
 - Черт! - выругался Фрол, - что это было?!
Демонстрируя, зеленый, сморщенный от рассола огурец, Юра засмеялся:
- Огурцы. Ты опрокинул ведро с солёными огурцами. 
- Это погреб. Пошли наверх, - прошептал Фрол, чиркая зажигалкой.
На цыпочках он подкрался к одной из закрытых дверей, недвусмысленно приложил палец к губам, погасил зажигалку и осторожно заглянул внутрь. Потом захлопнул громко дверь.
- Порядок в танковых войсках. Как я и думал. Кухня должна быть здесь, -  предположил он,  - зайдем, подкрепимся – белками и углеводами.
Луна светила в окна, наполняя дом белым светом и подглядывая за мальчишками.   
 Размеры  кухни поразили Юру – огромна комната. Ошарашенный он ходил из угла в угол, разглядывая в лунном свете причудливую мебель. Фрол орудовал у распахнутого настежь двухметрового холодильника - бесцеремонно выуживал консервы, разноцветные пакеты, свертки и по-хозяйски расставлял яства на столе.
Юркино внимание привлек высокий стол, похожий на прилавок в хлебном магазине. Когда-то он едва доставал до него подбородком. Юра подошёл к затейливому строению, свободно облокотился на стойку локтями и слегка даже перегнулся вперед. Этот факт мгновенно приподнял ему настроение. Рядом со столом стоял высокий причудливый стул. Юра взобрался на него, покрутился на мягком кожаном  сиденье.
- Зачем на кухне прилавок? 
- Это барная стойка. Тайга, - усмехнулся Фрол, ловко вспарывая  консервы ножом. - Свет  зажигать  не будем, голодный  мимо рта не проносит. Садись, пожрем.
После благотворительных обедов баптистов, которые по доброте душевной подкармливали беспризорников и бомжей на улицах русской столицы, сегодняшний ужин казался царским застольем. Ароматные кусочки красной рыбы таили во рту, оставляя после себя сладковатый вкус. Сочные сосиски проглатывались сами собой, наполняя приятной тяжестью пустой, оголодавший желудок беспризорника.
Жадно запивая диковинную вкуснятину апельсиновым соком, ребята насыщались едой. Юра молотил с невероятной скоростью, и всё время опасливо озирался на дверь: как бы кто не вошёл и не отнял у него ворованный кусок насущного хлеба.
- Не торопись. Жуй, - предупредил Фрол, - подавишься.
Кивая на драный и грязный прикид, Фрол заметил
- Переодеться бы тебе.
- Лучше давай смоемся, пока нас не застукали, - умоляюще произнес Юра, через силу допивая остатки сока, - я слышал шум электрички. Отсюда недалеко до станции. Сытый Юрка откинулся на спинку стула и выпячивая набитый живот, тяжело вздохнул.
- Помыться – смыться, - пробормотал скороговоркой Фрол. Отряхнув руки от хлебных крошек, пулей сорвался с места.
Как ручной зверек, Юра бросился следом. По витой деревянной  лестнице, шагая через две ступеньки, Фрол забежал на второй этаж, где было несколько комнат. Вошел в одну из них и впихнул за собой Юрку. Затворив  дверь, он опустил шторы на окне и щелкнул выключателем. Потолок заиграл звездным небом. От  удивления Юра раскрыл рот и присел. Фрол равнодушно плюхнулся на койку лицом вниз.  Утонув в мягких пуховых подушках, он устало выдохнул из легких громко воздух.
Полежав так с минуту другую, Фрол неохотно поднялся с мягкой почти воздушной постели, распахнул  по-хозяйски платяной шкаф и принялся  выкидывать оттуда  рубашки, майки, брюки, белье.
- Подбери чего-нибудь, а то сердобольный люд на тебя  косо смотрит,-  горько усмехнулся Фрол, - Николь еще не ангажировала в свой балаган? Сирота Казанская. Доля арестантская. За той дверью душ. Освежись. Побрейся там,- сонно зевая, иронично пояснил Фрол, -  а я здесь подожду.
- Ты не уйдешь? – с опаской спросил Юра.
- Кнора мне не брат, – резко парировал Фрол.
Среди кучи шмоток, вываленных из шкафа щедрой рукой, Юрке бросилась в глаза рубашка, о которой он мечтал всю жизнь. Но у бабушки вечно не хватало денег и приходилось ему донашивать наряды, перешитые из старых отцовских сорочек. Рубашка была теплая в черно – белую клетку. Юра сбросил с себя старую, казённую с инвентарным номером хламиду и с нескрываемым удовольствием примерил  обнову. Рубашка была великовата, он завернул рукава, но длина всё равно была не его.
- На вырост пойдет, - одобрил Фрол.
Штаны оказались тоже не по росту. Фрол безжалостно откромсал ножницами все лишнее, и наряд получился в самую пору, да еще и с модной бахромой на краях брючин.
Пока Юрка плескался в душе, смывая с себя застаревшую грязь улиц, Фрол подсел к компьютеру.
  Не торопясь, разложил перед собой паспорт, украденный Кнором у торговки и выцыганенный за старый офицерский погон у Дауна (Огонек ловко смекнул) набрал на клавиатуре имя хозяйки документа и нажал на поиск, не особо надеясь что-то раскопать. Он давно уже соскучился по своей любимой игрушке, и не заметил, как увлекся, погружаясь всё глубже и глубже в таинственный виртуальный мир. Но через какое-то  время монитор высветил такое, что заставило Фрола  прилипнуть к экрану.
- Вот это, да! –  выдохнул вслух Фрол. 
Вновь и вновь Фрол перечитывал высвеченное монитором. Будто пытался убедить себя, что все это ему не померещилось. Отдельные наиболее страшные фразы он проговаривал вслух:
«…..осуждена по статье…. покушение на убийство… малолетнего сына… амнистирован…»
- Ты разбираешься в компьютере?
Фрол нехорошо вздрогнул. Спохватившись, он отключил компьютер и растерянно посмотрел на друга. 
После душа маленький заморыш Черёмуха преобразился до неузнаваемости. Приглядываясь к отмытому образу друга, Фрол рассеянно ответил:
- Балуюсь.
- Мы здесь, как дома, а если придут хозяева?- разглядывая компьютер, предположил Юра.
- Не придут, -  отмахнулся Фрол, - мы скоро уйдем. 
Помолчав с минуту, Фрол оглядел с ног до головы приятеля и решительно спросил:
 - Ты помнишь свою мать?
Юра удивлённо вскинул глаза, потом посмотрел в угол комнаты.
На комоде,  заставленном безделушками, стояла икона. Юра заметил ее, как только вошел в комнату. Икона показалась знакомой.  Поначалу он не придал этому значения.  Но чем дольше находился в этой комнате, тем отчетливее начинал ощущать ее присутствие. Как дома.
  Юра не сводил с неё глаз.
- Ничего  не помнишь? – допытывался Фрол.
- Ничего, - неуверенно ответил Юра.
- Может фотографию видел? Вспомни? У тебя ведь были провалы в памяти. Ты сам говорил.
- Не видел, а вообще-то…я что-то не помню, - засомневался Юра, оглядываясь на икону.   
Фрол заметил Юркин интерес к святому образу, но не придал значения.   
 Юра вдруг твёрдо заявил:
 - Я ее знаю.
Фрол  насторожился.
 - Это она. Я все вспомнил.
У Фрола дыхание сперло, но он сумел сдержаться и, как оказалось, вовремя.
Юра подошел к комоду и взял в руки икону.
- Это икона моей бабушки.
– Причем здесь икона?  - растерялся Фрол.
- Она стояла у нас в доме, - пояснил Юра.
- Постой, Черемуха, - перебил его Фрол, осторожно приглядываясь к Юрке. Сомнения в здравом рассудке друга его не на шутку испугали, - с тобой  все в порядке? Ты ничего не путаешь?
-  Эта икона стояла у нас в доме, - стоял на своем Юра, - думаешь, я сумасшедший?
Фрол смутился. 
- Просто странно все это, - подбирая нужные слова, пытался объяснить он, - это икона редкой старины вещь. Шестнадцатый век. Откуда она могла быть у твоей бабушки?!
Хотя, постой, твоя бабка странная особа - всю жизнь работала поварихой, говорила по-французски, скоро выяснится, что она была ни больше, ни меньше сама Цесаревна Анастасия.
- Не веришь, – неприкрытая  ирония в словах Фрола обидела Юру.
В доказательство своей правоты он поспешно перекрестился на святой образ и для полной убедительности приложился губами к руке Богородицы:
 - Вот тебе крест.
-Я смотрю, ты набожный, как старуха. Вот тебе крест, – передразнил он Юрку.
- А как же иначе, – поразился Юра, - Бог все видит.
- Видит он, – в сердцах выпалил Фрол.
Юра вытаращил удивленные глаза. Он не узнавал друга. До этой минуты ему не приходилось видеть Фрола таким разъяренным и злым. Юра смолчал, не став перечить. Хотя в душе поежился: «Как же он может так хулить Бога» Воспитанный бабушкой в христианской любви Юрка этого не мог понять и принять. Его это пугало.
Нервно меряя шагами комнату, Фрол продолжал возмущаться:
- Видит, значит, Что же твой Бог не спас твою бабушку, твоего отца… Видит он…
- Не знаю, - робко пробормотал Юра.
- А я знаю, – закричал Фрол, глядя на икону, - его попросту нет. Бога нет. Сказки все это. Люди придумали его, для оправдания своего непонимания.
- Бог есть,  Если бы его не было, было бы страшно жить на земле…
- Я раньше тоже так думал, - переведя участившееся дыхание, признался Фрол.
Юрке показалось что,  Фрол хотел сказать что-то еще, но  передумал и вернулся к прерванному разговору.
 - Может, у твоей бабушки была не эта икона, а похожая? Список?
- Как это? – Не понял Юра.
-  Это как копия у картин. 
-Нет,- возразил Юра,- это была она. Настоящая. Вот посмотри, здесь есть царапина – след от осколка. Если бы не эта икона бабушка бы погибла. Во время войны мама моей бабушки привязала икону к ее груди. Осколок ударился об икону и отлетел. Только откуда она здесь появилась? – удивлялся Юра,  – Фрол, чей это дом?
- Не знаю.
Фрол соврал. Икону подарил ему Крестный год назад на именины. Откровенничая в пьяном подпитии, он хвастался, как ловко провел вокруг пальцев недалеких олухов. Каким-то чудом эти «ограниченные людишки, совки», по словам Крёстного, оказались хозяевами сокровища. Он признался Фролу, что на самом деле икона бесценна.
 Теперь выясняется, что хозяин иконы – беглый беспризорник Черемуха! Что-то здесь не вяжется. Задачка не сходится с ответом. 
- Бабушка рассказывала, что икона чудотворная. Я тогда не понимал, как это может быть? А теперь сам убедился.
- Вот как, – удивился Фрол, - а про мать она тебе что-нибудь  рассказывала?
- Она умерла. Давно уже.
- Значит, отец жив, а мать…- задумался Фрол.-  А отца точно, как и тебя звали, то есть зовут? 
-Бабушка говорила, когда он родился, по радио сообщили, что Гагарин в космос полетел. Вот она и назвала его…
-Ну, а ты выходит – Юрий Юрьевич Журавлев, – проговаривая с расстановкой каждое слово, заметил Фрол, не дослушав Юрку.
-Фрол, а это что? – спросил Юра, - продолжая разглядывать компьютер.
- Это…  это мышка, - рассеянно пояснил Фрол. – Бабушка случайно не говорила, как звали маму.
- Нет, не говорила. Фрол, почему ты спрашиваешь? – насторожился Юра.
Фрол посмотрел Юрке в глаза.
- А если она соврала? 
- Бабушка не врала, - уверенно заявил Юра.
Фрол взорвался от возмущения.
- Так не бывает. Люди не могут жить без вранья. Все обманывают друг друга. Родители детей, дети родителей, народ – политиков, политики – народ. Круговорот вранья в природе. Врут, потому что привыкли. Для выгоды своей обманывают, чтобы казаться лучше, чем есть на самом деле. А бывает, врут, чтобы, как им кажется, спасти из жалости, или из-за любви. Понимай, как хочешь. Ложь во спасение.
Николь и Огонек обманывают людей, чтобы выжить и заработать на выпивку матери, Кнора врет, потому что по-другому уже не может, иначе погибнет. Весь мир построен на вранье, если его – вранье вдруг в один миг открыть, мир рухнет. Люди сойдут с ума…
- Ты не сказал про себя, - протирая сонные глаза, спросил Юра.
-Я такой же,  как все. Не лучше и не хуже, - не задумываясь, ответил Фрол.
- Ты думаешь, мама жива?
- Я не думаю, я… - осекся Фрол.
- Если бы она была жива, она бы не бросила меня,- уверенно заявил Юра. - Мама хорошая, добрая…
Фрол перебил друга на полуслове.
- Давай покемарим часик, - предложил он, -  глаза уже сами слипаются. Три часа ночи.
- А если хозяева придут?
- Не придут. Ночь на дворе, - гася свет, обнадежил  Фрол, растянувшись по-хозяйски на кровати, - мы недолго – часик-другой, - засыпая, невнятно пробормотал он… утро вечера мудренее...


Юрка сладко спал где рука, где нога. Крепко обнимая подушку, улыбался чему-то во сне. Солнечный лучик крадучись подбирался к подушке, отыскав брешь в плотных шторах.
Утреннее солнце щекотало нежную, детскую кожу. От горячего прикосновения Юра недовольно поморщился и резко отвернулся. Но лучик был настырный.
Юра сбросил ногой одеяло, сладко потянулся, приятно ощущая под собой мягкую пружинистую постель. Протирая заспанные глаза, прищурился от солнечного света. И снова уткнулся лицом в подушку.
С улицы доносился истошный  лай собаки и беспокойный  женский голос:
-Бетти, Бетти… иди ко мне, … девочка… хорошая…Бетти, Бетти…
Юрка подскочил  с койки будто ошпаренный. Остатки сна как рукой сняло. На соседней кровати, уткнувшись носом  в подушку, крепко спал Фрол. Юра кинулся будить его:
- Мы проспали. Утро уже. Слышишь, Фрол.  Просыпайся. Хозяйка вернулась.
Глубоко вздохнув, Фрол с ленцой перевернулся на спину, медленно потянулся в постели, расправляя ноги и руки. Потом открыл глаза, посмотрел на всполошившегося Юрку.  Сел на кровати, опустив на пол ноги:
- Чего панику поднимаешь?! 
-Там кто-то есть, - показывая пальцем в окно, прошептал Юра, - слышишь!
 С улицы доносился женский голос вперемешку с истошным лаем собаки.
Фрол подошел к окошку, приоткрыл краешек шторы.
 Под окном, надрываясь от лая, металась собака. Та самая, что напугала Юрку до полусмерти ночью. Немолодая уже  женщина, удерживая за ошейник, тащила собаку к конуре. Но силы были неравны. Бедная женщина, при всем желании, не смогла бы справиться с этим зверем. Уговорами и посулами она  пыталась оттащить возбужденного пса от дома. На полпути от заветной конуры  собака вырывалась и как очумелая бросалась к окну, за которым прятались ребята.
- Собака нас выдаст.
- Попали, - отходя от окна, вздохнул Фрол,- хоть выспались,- шнуруя кроссовки, зевнул он.
- Как же мы теперь  выберемся?!
-Дарь…,- начал было говорить Фрол, но осекся на полуслове, - вот загонит хозяйка собаку, и мы незаметненько смоемся.
- Загонит. Жди, – усмехнулся Юра, прислушиваясь к происходящему на улице. – Вон как Бетти чует нас.
-Умная собаченция! -  улыбнулся Фрол, - в отличие от хозяйки.
- Бетти, на место. Бетти… ах, ты паразитка эдакая…- переходя с фальшиво –ласкового на раздраженно – злой тон кричала хозяйка, - дармоедка… сколько  можно тебя звать… ласточка моя, пойдем… я тебе косточку дам…
Посулами и уговорами Бетти была все же водворена на место. Дорога была открыта.   
Покидая дом, Юра деловито прихватил икону. Заметив, как он прячет образ за пазуху, Фрол насторожился:
- Хочешь украсть?
- Почему украсть? – удивился Юра, - она принадлежит моей бабушке. 
- Уверен?
-Я не вор. Я забираю свое.
 - Выходит что вор. Если  икону украли у твоей бабушки, то теперь ты воруешь у вора. Послушай, Черемуха, а если менты застукают тебя с иконой. Догадываешься, куда после этого тебя упекут.
Юра призадумался.
- Тогда тебе и он,  - кивая на образ, предостерёг  Фрол, - не поможет. Оставь ее. Мы подумаем об этом потом. Я тебе обещаю. Честное слово!
Пока женщина копошилась у конуры, ребята вышли из дома через калитку.
Юрка вертел головой по сторонам, оглядывался дорогой. Понять не мог, почему   вчера  ночью здесь было так страшно. Где все эти черные великаны? Обычные елки, сосны, березы. Вправду говорят – у страха глаза велики.
Фрол шел молча, из его головы не выходило сделанное накануне открытие.
«Неужели та женщина и есть мать Че? – Задавал он себе вновь и вновь этот вопрос и ответа не находил. - Но если это даже и так, то как сказать Черемухе? Он должен знать правду. С другой стороны, каково это узнать такую правду. Скрыть ее тоже вряд ли получится. Эта таинственная дама явно пытается встретиться с Черемухой. Иначе для чего  она все время преследует их. Черемуха  не Кнора, красть не умеет. Хотя с другой стороны,  что они проделали несколько часов назад. Да и случай с иконой…- засомневался Фрол. – Надо сказать. Ему  и так всю жизнь врали, обманывали.
 Просто взять и сказать, что у него  есть мать, тогда придется рассказать и о том, что  она пыталась его убить. Жуть! И что тогда? Кому от этого будет легче? Видимо, бабушка Черемухи была права, когда похоронила ее заживо. А может оставить все как есть? Не надо ничего говорить, - мучился дилеммой Фрол, приглядываясь к Юрке.
Юра беззаботно  гонял по дороге пивную банку.
– Пусть ищет отца.  Пока сам не поймет, где ложь, а где правда, - решил Фрол и тут же засомневался.- Но Че не сможет выжить на улице. Он не пронырливый как Огонек, и не наглый и прожжённый как  Кнора. Если он останется на улице, с ним все равно что-нибудь случится. Или под поезд попадет, или прибьют, или же … О боже! даже и думать об этом не хочется. Уговорить его вернуться в детский дом. При одном только упоминании об этом учреждении Че впадает в ступор».
Неожиданный пас от Юрки прервал ход его размышлений. Между ребятами завязался футбол.
Азартно выбивая  друг у друга из-под ног жестяную банку, они гоняли ее по проселочной дороге. Пыль стояла столбом. В пылу разгоревшейся  баталии они, кажется, забыли про электричку.
- Почему ты дружишь со мной? – спросил простодушно Юра, пасуя банку.
   -Ты напоминаешь мне одного человека, - отбивая банку, ответил  Фрол.
 Юрка вскинул удивленные глаза.
С досадой,  отфутболивая банку в кусты, Фрол после небольшой паузы ответил:
- Моего брата. Я очень  по нему скучаю.
- А где он? – заинтересовался Юра.
 - Умер.
Мальчишки встретились взглядами. Фрол на глазах изменился в лице. Словно состарился на мгновение. Юра прикусил язык, растерялся, не зная, что как продолжить дальше разговор.  Выручил Фрол. 
-У меня был брат – Прохор. Младше меня на три года. Год назад  он заболел, неожиданно  и очень серьезно. Врачи ничего не могли сделать. Он погиб. Когда я тебя в первый раз увидел… ну там, в особняке, я поначалу опешил. Мне показалось, что вошел Прохор. Ты так на него похож… почему-то. 
Фрол задумался на мгновение.
- Я долго не мог привыкнуть к мысли, что он умер и я его больше никогда не увижу… поверь, это очень трудно осознать… первое время я все ждал, что он вернется. И вдруг, появляешься ты… мне его очень не хватает, - горько добавил Фрол, замедляя шаги.
Юра слушал, не перебивая, затаив дыхание.  Откровенность и искренность Фрола  сражала своей беззащитностью. Это было так не похоже на друга.  Фрол всегда казался высокомерным и даже циничным в своих поступках и словах. Но после такого признания сложившийся образ рухнул, как разбитое вдребезги стекло, за которым на поверку скрывался ранимый и даже в чем-то такой же, как и он, одинокий человек.
 Юрке это было близко и понятно как, никому на белом свете. 
Фрол сознательно заполнил Юркой образовавшуюся пустоту в сердце. Мистическое сходства с братом Фрола пугало Юрку. Боясь разочаровать друга своим несоответствием, он попытался предупредить его:
- Я не такой хороший, как ты думаешь.
Фрол посмотрел на Юрку. В глазах его читался немой вопрос:
-  Почему?
- Из-за меня погиб по-настоящему хороший человек, - признался Юра, - может быть, погиб, - добавил он, надеясь, все-таки, что ошибается в своих догадках.
Фрол остановился посреди дороги, внимательно посмотрел на Юрку,  ожидая продолжения.
- Он не хотел, - сбивчиво начал рассказ Юра, - это я его уговорил помочь мне бежать. Теперь я на свободе, а он там.
- О ком это ты? Я ничего не понял, - переспросил Фрол, медленно шагая по пыльной дороге.
Впереди послышался шум мотора. Из-за поворота вынырнул ярко красный автомобиль. Фрол пулей сорвался с дороги и спрятался в кусты на обочине, утащив за собой Юрку.
На приличной скорости машина промчалась мимо, оставляя за собой густые клубы серой дорожной пыли. Ребята вышли из укрытия и продолжили путь уже напрямик, по узкой тропинке, через старое кладбище. Фрол решил, что так будет ближе.
- Так кого ты сгубил? – переспросил Фрол.
- Серегу, - пояснил Юра, - это парень из интерната. Мы бежали вместе. Его поймали, а я все видел и ничего, понимаешь, Фрол, ничего не мог сделать. Я трус и предатель.
- Ну, так еще раз убежит. Раз тебе повезло, повезет и ему. Из тюрем бегут, а тут…- отмахнулся Фрол, - чё переживаешь.
- Он сломался, – взволнованно произнес Юра, - он шесть раз убегал на волю. Мы так за колючкой называли жизнь. Шесть раз его ловили, возвращали обратно, бросали в карцер, чтобы в следующий раз никуда уже не тянуло, и другим неповадно было. А Серега - он отчаянный, как только из карцера выходил, снова убегал.
 -И ты с ним? 
-Нет. Это до меня было. Когда мы познакомились, он уже никуда не хотел бежать. Он вообще ничего не хотел. Там такие уколы ставят, что после них мозги просто кипят. Ничего не соображаешь, сознание вяжет. Будто это ты и не ты, и не пойми что.
-Тебя  кололи?
-Один раз.
- Побег? 
- Нет. Это длинная история. Заступился за невиновного, - уклончиво  ответил Юра, - когда пришел в себя, стал план побега готовить.  Серега мне здорово помог. Если бы не он…
- Постой, как  же ты у психов-то оказался? Ты же нормальный вроде, - усмехнулся Фрол, напяливая бейсболку Юрке на глаза, - как тебе так повезло?
Юра стушевался.
- После смерти бабушки я ничего и никого не помнил. Я и бабушку то стал вспоминать только в интернате и, то кажется, не сам, а по рассказам одной женщины. В больницу ко мне приходила.
Фрол споткнулся на ровном месте и едва не упал.
- Женщина молодая была? –  переспросил он, глядя тревожно на Юрку.
Юра пожал плечами:
- Нет. Старая уже. Лет тридцать, а может и… сорок.
- Зачем она приходила? Она что-нибудь  говорила?
- Говорила, что жила рядом с нами и была подругой бабушки.
- Как ее звали? Она называла себя? 
- Я забыл. Кажется, она что-то говорила, но после того укола я забыл, как себя-то зовут.  Эта женщина мне тогда про бабушку рассказала. Я кое-что начал потом припоминать и сам. А может, мне вообще только кажется, что я все вспомнил?- засомневался вдруг Юра и схватился за виски. - Фотографию отца она мне передала.
- Она потом еще  приходила?
- Нет. Она плакала, обнимала меня, говорила, что хотела забрать к себе.
В сознании  Фрола  закралось сомнение – кто же на самом деле была эта женщина? Кто навещал Юрку в дурдоме?
«А что если показать ему паспорт. Может по фотографии он узнает ее?»
 Фрол сунулся в карман и оцепенел. Карман был пуст, паспорта не было. Улика осталась лежать на компьютерном столе. Убегая из дома, чтобы не попасться на глаза Дарье Михайловне – их домработнице, он даже не вспомнил о  паспорте. 
 «Возвращаться было нельзя. Дарью еще можно было провести, а вот маму. Она наверняка уже дома. Машина, что попалась им на дороге, была ее».
- История, - горестно вздохнул Фрол, глядя в упор  на Юрку, - друг твой псих, ты ничего не помнишь.
- Он не псих, - обиделся Юра, - просто он вырос в интернате. У него никогда  не было дома. Он даже читать не умел. Представляешь! Я учил его как в первом классе по слогам. А ему уже восемнадцать стукнуло. В  армию пора.
- Ты ведь не знаешь точно, что с ним случилось. Так не мучайся зря. Не казни себя.
- Я должен был за ним вернуться и выручить. Даже думал, как это сделать. Но за побег сажают в карцер на неделю, а оттуда убежать  невозможно. Я это знаю точно, - последнее слово Юра проговорил, понизив голос до шёпота.
- Если бы в жизни все делали  только то, что  должны были делать, жизнь была бы намного лучше, чем она есть сейчас, - заключил Фрол.




   Бетти навострила уши, размахивая, будто опахалом, пушистым рыжим хвостом. Звук моторного двигателя раздавался по улице за глухим забором. Собака пристально вглядывалась туда, откуда каждый раз появлялась красная машина    хозяйки. 
Ворота распахнулись, из проема показался красный капот дорогого авто. Бетти сорвалась с места. Приветствуя хозяйку радостным  лаем, бросилась навстречу, но железная цепь  резко оборвала страстный, неподкупный порыв верной собаки. Всем своим огромным лохматым телом Бетти неловко завалилась набок. Не понимая, что происходит, Бетти вновь и вновь порывалась вперед, но грозно звенящая железом цепь возвращала ее на место. 
Из машины вышла молодая женщина в ослепительно белом брючном костюме.
- За что тебя так наказали? Что ты  натворила? – на ходу, поправляя растрепавшуюся на ветру причёску, удивлялась молодая женщина.
 Это была Ирина – мать Фрола и хозяйка особняка.
В ответ Бетти жалобно заскулила, показывая обиженной мордой на злосчастную цепь.
Ирина подошла собаке. Преданная псина в ответ принялась лобзать ее. Она тыкалась мордой в руки, ноги, лицо пыталась обнять Ирину своими огромными тяжелыми лапами. Хозяйка в ответ смеялась, уклоняясь от собачьих поцелуев.
- Сейчас я тебя освобожу. Ну, хватит, хватит. Ты испачкаешь меня, - отстраняясь от собачьих ласк, уговаривала она Бетти, -  уже испачкала, а у меня впереди деловая встреча. Даже две, - устало вздохнула Ирина.
 Бетти не унималась. Эмоции переполняли  собачье сердце.
 - Ну, прости, что долго не приходила. Дела, знаешь ли, - ласково теребя за морду Бетти, оправдывалась Ирина, - не ругай меня. Посмотри лучше, что  я тебе привезла,- Ирина вынула из сумки мороженое.
Бетти  смачно облизнулась.
 Ирина направилась к дому.  Проглотив одним махом сладкий гостинец,  Бетти опередила  хозяйку и как вкопанная встала на пути.
- Мне это уже не нравится, – строго  предупредила Ирина, отряхивая брюки от собачьих следов.
  Бетти упрямо тянула Ирину за собой.
- Ну, хорошо, хорошо… я иду… Что у тебя стряслось?
  Бетти рванула вперед. Время от времени она  останавливалась, чтобы убедиться, что хозяйка идет за ней. Бетти привела ее к окну детской. Встав на задние лапы, собака принялась лаять и скулить, оглядываясь на хозяйку.
 -Что такое, Бетти? Почему ты так нервничаешь? – удивилась Ирина.  – Неужели Дарья Михайловна не пришла?
Странное поведение собаки настораживало. Ирина забеспокоилась. 
 Бетти металась от окна к хозяйке, от хозяйки к окну и лаяла, лаяла, лаяла.
 -Успокойся, я сейчас все выясню, - тревожно поглядывая на зашторенное окно на втором этаже, сказала Ирина.
  Всем своим  поведением собака давала понять - что-то случилось.
-Что же ты хочешь мне сказать, бессловесная ты моя девочка? – задумчиво произнесла Ирина, разговаривая сама с собой.
Бетти в ответ горько взвыла.
-Может быть, - оглядываясь на зашторенное в детской окно, подумала Ирина, - там кто-то есть? Воры?  Икона,- страшная догадка пронзила её насквозь.- Сколько раз я умоляла Андрея увезти отсюда эту икону. Только этого мне сейчас не хватает. Надо было взять шофера. - спохватилась Ирина, взглянув на часы, - не так страшно было бы. Куда же подевалась Дарья Михайловна?  Она  должна бы быть дома.
 Ирина открыла входную дверь своим ключом и, приказав оставаться на месте Бетти, крадучись вошла в дом.
Прямо с порога ее оглушили неестественно громкие, правильно поставленные голоса. Эхо разносило их по огромному гулкому холлу.
 Телевизор, - прислушиваясь к звукам, успокоилась Ирина. 
Ближе к гостиной, голоса становились все громче и громче.
 …И ты Педро, изменяешь мне с этой…Я даже не могу подобрать приличные слова…служанкой…Жустина, послушай меня…Молчи, я ненавижу тебя…будь проклят тот день, и час когда я встретила тебя – безродного голодранца…
 Дарья Михайловна сидела в кресле с огромным бокалом чая, смотрела сериал. Звук у телевизора был вывернут до упора. На подслеповатых глазах домработницы сверкали двое очков.
Время от времени она отрывалась от экранного действа и громко отхлёбывала из бокала любимый напиток.
 Господи, что же она пытается там разглядеть?! - окинув снисходительным взглядом домработницу, усмехнулась Ирина.
Не прерывая гипнотического сеанса, Ирина поднялась наверх. Открыв дверь детской, остолбенела.
В комнате все было перевернуто верх дном. Шкафы настежь. Одежда свалена в кучу. На полу валялись подушки, постели смяты. Кавардак.
  Ирина вошла в комнату сыновей, растерянно огляделась. Присела на койку, где час тому назад спал без задних ног Юрка. Ощутив под ногами что-то скользкое, Ирина пнула ногой, звякнули ножницы. Рядом с ножницами  валялись отрезанные лоскуты от джинсовых штанов.
-  Надо поговорить с Дарьей Михайловной, - произнесла вслух Ирина, - может, это она затеяла генеральную уборку?
  Ирина решительно поднялась и подошла к зашторенному окну.  На столе возле компьютера она заметила красную книжечку. Паспорт, чужой   
Окинув еще раз взглядом детскую, Ирина поежилась и вышла.
Прихватив находку, спустилась вниз.
Дарья Михайловна уткнулась в телевизор. Улучив момент, когда бразильские страсти на экране перешли в долгий поцелуй главных героев, и в гостиной воцарилась тишина, Ирина окликнула  домработницу.
  Дарья Михайловна недовольно махнула рукой, продолжая следить за сюжетом. Ирина похлопала её по плечу, домработница оглянулась, увидела рядом с собой хозяйку и, спохватившись, подскочила в кресле. Вторые очки с грохотом полетели на пол.
- Батюшки, Ирина Ивановна, вы уже приехали,- растерялась Дарья Михайловна. Пытаясь в спешке выключить телевизор, она нажимала на все кнопки сразу, -  засмотрелась. Вчера вечером не до конца все увидела, -  сбивчиво оправдывалась она.
- Оставьте Вы, ради Бога, пульт в покое.  Скажите, Вы были сегодня в детской?
-   Зачем?  - отыскав, наконец-то, нужную кнопку на пульте, ответила Дарья Михайловна, - Фрол  не вернулся.
-  Сколько это может продолжаться?  - взмолилась Ирина.
  Фрол ушел из дома и уже несколько месяцев скитается по городу. Поначалу он возвращался изредка домой, но с каждым разом эти возвращения становились все реже и реже. Все попытки Ирины вернуть сына домой только усугубляли проблему. В конце концов, не без постороннего совета, она решилась положиться на судьбу, а точнее, на науку.
-Всыпать ему хорошенько, чтобы не забыл никогда, - без обиняков предложила добрая домработница.
Ирина удивленно посмотрела на домработницу.
- Что Вы такое говорите. Я никогда не била своих детей. Как можно даже подумать такое.
- А надо бы. Не только думать, но и делать. Только раньше. Сейчас, уж чего. Сейчас поздно. Вон он вымахал с Вас, а вот раньше бывало, в старые времена…
- Дарья Михайловна, если Вы не были в детской, кто же там устроил бардак? – спросила Ирина, обрывая экскурс домработницы в свое тяжелое, но светлое детство.
- Батюшки, да что же случилось-то такое? – не на шутку встревожилась Дарья Михайловна.
 Ирина направилась к лестнице, Дарья Михайловна следом.
 С нескрываемым сожалением она оглянулась на потухший экран телевизора. Сказка оборвалась.
 - Батюшки,- запричитала она, увидев  переполох в комнате. – Никак воры были, - с ходу решила она.
- Не похоже, - неуверенно ответила Ирина. – Я заглянула в другие комнаты, они в порядке.
Дарья Михайловна была сражена открывшейся картиной беспорядка. Эмоционально с причетами она мерила шагами детскую, беспомощно разводила руками и  не слышала, что  говорит хозяйка. Заглянув в ванную комнату, дико закричала:
- Ир, посмотри-ка, воры- то  никак мылись. Шампунью нашей и мочалкой. Полотенце еще сырое, батюшки, что творится на белом свете, – домработница продемонстрировала Ирине мокрое полотенце.
Заметив в руках хозяйки странные лоскуты, она мгновенно отбросила ненужную улику.
 -Это отрезанные от штанов части брючин, - пояснила Ирина,  -валялись на полу под кроватью.
 Домработница задумалась, разглядывая находку.
- Не смешите, Дарья Михайловна. Вы всерьез  думаете, что воры приходили за штанами. Компьютер на месте, магнитофон, видео на месте, диски все на месте. Икона!
- И на кухне похозяйничали, - упавшим голосом призналась домработница, - на столе лежали пустые консервы и банки из-под сока. Они еще и обожрали нас.
- И Вы молчали?! 
 Дарья Михайловна замялась, решая - сказать или не сказать
 - Я подумала, что это ты ночевала. Поэтому наверх- то не заглядывала.
- Вы в последнее время стали много думать лишнего, Дарья Михайловна. Это Вам   не на пользу, – нервно шагая по комнате, с укором выговаривала Ирина, - посмотрите, пожалуйста, вот это я нашла здесь на столе.
Ирина показала найденный паспорт.
 Домработница второпях стала шарить по карманам  халата.
-Что Вы ищете?  - теряя терпение, спросила Ирина.
- Очки проклятые.
-  Очки у Вас на носу.
-Точно, - потрогав руками линзы, обрадовалась Дарья Михайловна.
Громко, с выражением она прочитала имя, отчество, фамилию, место и дату рождения в паспорте. Потом долго и пристально вглядывалась  в фотокарточку незнакомки. Морщила лоб, супилась, двигала бровями. Наконец испуганно приложила к губам ладонь, будто вспомнила что-то страшное и, помолчав с минуту, воскликнула свое знаменитое:
-Батюшки!
Не сводя пытливого взгляда с Дарьи Михайловны, Ирина приготовилась услышать ответ.
 - Лицо уж больно знакомое… вспомнить не могу, -  чуть не плача вымолвила она.
- Дарья Михайловна, может, к вам кто приходил? – осторожно предположила Ирина, - родня.
- Что Вы, Ирина Ивановна, какая родня. За кого вы меня принимаете?   Она еще раз взглянула на фотокарточку в паспорте.
- Вспомнила, -  вскрикнула Дарья Михайловна, хлопнув  ладонью по паспорту, - так и есть. Это она. Вот, чувствовала, что знаю. Чувствовала. У меня глаз алмаз.
- Кто? 
- Жиличка Любовь Петровны. Как звать - не знаю, но видела ее ни раз, ни два собственными глазами.
- Кто такая Любовь Петровна?
У Дарьи Михайловны брови полезли на лоб вместе с очками: 
- Бабка Арсения твоего мужа, соседка моя, по старой квартире. В доме, что ты купила под зубную клинику. Только, я думаю, зря ты потратилась. Деньги на ветер. Ничего из этих гнилушек не построишь. Уж я-то знаю что говорю, - самоуверенно  констатировала домработница.
Ирина присела на стул, сраженная осведомленностью прислуги.
- Дарья Михайловна, так может быть, она вместе со своей знакомой и была у Вас в гостях? Ну, а Вы запамятовали, - помогая ей ненавязчиво вспомнить, намекала она.
В ответ Дарья демонстративно надула губы, выказывая обиду. Подумать про нее, что она выжившая из ума старуха, это уже слишком. Но пуще всего ее задело  обидное предположение неблагодарной хозяйки: ее – кристально чистого человека пытаются  уличить то ли в обмане, то ли в воровстве.
- Вы что думаете у меня оргазм? – не скрывая обиды, зло выпалила Дарья Михайловна.
Ирина посмотрела на домработницу и осторожно поправила:
- Вы хотели сказать маразм. Боже  упаси. Я совсем не это имела в виду, дорогая Дарья Михайловна, - извинилась на всякий случай Ирина.
- Вот именно, -   огрызнулась Дарья Михайловна, - да и как она могла прийти сюда, если она и живая-то к Вам не заявлялась.
 Ирина вскинула удивленные глаза.
- Любовь Петровна умерла? И Вы молчали, - поразилась Ирина, -когда это случилось?
Дарья Михайловна махнула рукой, утирая накатившую слезу.
 -Да где бы я  Вас стала разыскивать, скажите на милость? Один в жунглях, что он там  потерял только. Вы все время  по командировкам. Фрол неизвестно где шляется. Где она – Ваша семья?! – развела руками   Дарья Михайловна, - одна собака, долгих ей лет, всегда на месте.
- Кто же ее хоронил?
- Слава Богу, похоронили всем миром. Она хоть и с гонором была бабка, себе на уме, но зла  никому не замышляла. Соседи, жиличка ее все хлопотала – вот эта самая, - показывая на фото в паспорте, охотно пояснила  Дарья Михайловна. – Место ты ей заранее купила на погосте. С этим проблем не было. В церкви отпели, все чин по чину, как приказывала. Лежит сейчас, наверно, сердешная, со своими  предками не нарадуется, поди. С сестрицей, наконец-то, повстречалась. Как и мечтала. Фантазёрка. Помирились, поди-ка. На том то свете делить-то некого. Разговоров-то у них теперь, - всхлипнула Дарья Михайловна, - а ты тут  вот майся, как проклятая, - поглядывая искоса за реакцией Ирины, причитала  домработница. – Слава Богу, Любовь Петровна, царство ей небесное, столько прожила на белом свете, сколько сейчас уже и не живут.
- Нехорошо получилось, - расстроилась Ирина, - все равно Вы должны были мне сообщить. Я же телефон вам мобильный оставила.
Дарья Михайловна всплеснула руками.
- Да я чуть жизни из-за него, окаянного, не лишилась.  Неживши веку голову бы сложила.
-Что случилось на этот раз?
-Ты мне сказала, чтобы я его всегда с собой носила. А куда его положить - в хозяйственную  сумку? Так потом еле достанешь из-под продуктов. В кармане топорщится, да того гляди выронишь ненароком. Смотрю, все их на шее носят, ну и я, дура старая, шнурок вдела. Не успела из дома выйти, подошел какой-то с наглой мордой и давай мне  шею отворачивать вместе с телефоном. Неделю из дома носа не казала. Страху натерпелась, - всхлипнула Дарья Михайловна.
- Это только бабка ваша – покойница ничего и никого не боялась. Ни черта, ни Бога. Сколько раз я ей, неразумной, говорила, не пускай ты к себе всех подряд с улицы. Не заметишь, как в канаве окажешься. Сколько про это говорят, в криминальной хронике показывают, в «Московском комсомольце» каждый день печатают. Для нас же стараются. Нужно молока или хлеба принести, скажи. Нарвешься на аферистов. Вот, - тыча паспортом в лицо Ирины, - так оно и вышло, по-моему, - радуясь своей дальновидности, самодовольно  произнесла Дарья Михайловна.
 – Нет, ей, видишь ли, надо было общение. Телевизор не признавала. Да у нее его и не было отродясь. Радио включала только чтобы время сверить. Диверсантка,- эмоционально подытожила Дарья Михайловна.
- Диссидентка, - поправила Ирина.
- Симпатичная женщина и не подумаешь, что воровка, - удивлялась Дарья Михайловна, вглядываясь в фотографию, - скромненькая на вид, тихая. Воспитанная. Всегда здоровалась. Вот и доверяй после этого людям. Как жить!
-С чего Вы взяли, что она воровка?   
-А то, как бы он здесь оказался, - указала она на злополучный паспорт.
- Странная она воровка. Детские штаны украла, да еще и не целиком.
-Может еще что пропало? 
Дарья принялась азартно сортировать детскую одежду, сваленную на пол.
- Бросьте Вы ерундой заниматься. Откуда я могу помнить всю одежду, которую покупала детям. Лучше соберите все лишнее и отнесите куда-нибудь, ну я не знаю. В детский дом, что ли, - упавшим голосом предложила Ирина, - Фрол один все равно все это не износит, - горько добавила она, окинув взглядом ворох одежды.
-А это еще что такое? – поднимая с пола грязную, рваную рубашку, поразилась Дарья Михайловна, - что-то я не припомню такого наряда у мальчишек.
Дарья Михайловна брезгливо развернула хламиду и поднесла ее к самому носу. Обнаружив на краешке полы подозрительный штамп, она позвала Ирину:
 - Посмотри-ка, Ир, у меня  глаза плохо видят.
Ирина взяла из рук Дарьи таинственную рубашку и попробовала прочитать еле заметный штамп:
 - Интернат № 5. Здесь что-то еще было написано, стерлось, но, видимо, инвентарный номер, - предположила она.
- И штаны такие же сиротские валяются, - обрадовалась Дарья, вытаскивая из-под стула Юркины брюки, - детские и тоже со штампом казенным.
Кажется, теперь Ирина начинала что-то понимать во всей этой истории. Но вот паспорт взрослой  женщины. Как он мог здесь оказаться?
- Вчера Вы заходили сюда? Здесь все было в норме? 
- Пыль протирала. Все было на своих местах, - задумчиво произнесла  она, явно переваривая что-то в своей голове. – То-то  Бетти сегодня все утро рвалась  к дому. Чуяла воров.
-Так это Вы из-за воров ее на цепь посадили? Дарья Михайловна! Бетти не пропустила бы вора ни за что и никогда.
Если только ее убили бы. Боже! - спохватилась Ирина, обращаясь к обескураженной Дарье Михайловне, - здесь был Фрол. Он ночевал в доме. Бетти только его могла  пропустить. Она рвалась к нему.
 Дарья Михайловна в растерянности присела на кровать.
- Только вот паспорт, - Ирина с досадой  бросила его на стол, -  может, Фрол был не один? – размышляла вслух Ирина, - вон и кровать вторая смята.
- С женщиной, - прикрыв в испуге ладонью рот, вскрикнула от ужаса Дарья Михайловна.
- Дарья Михайловна, Вы совсем с ума сойдете, если не прекратите смотреть и день, и ночь свои дурацкие сериалы.
 Неужели Фрол попал в дурную  компанию, и занимается уличным воровством, а эта женщина – одна из жертв ее сына, – Ирину бросило в дрожь от такой  мысли, но иначе как было объяснить произошедшее, - Откуда он берет деньги, если не приходит домой уже несколько месяцев. Ведь на что-то он существует.
- Будь она проклята, - закричала в сердцах Ирина, сжимая кулаки, - специалистка психологии. За свои деньги я вынуждена наблюдать, как эта идиотка ставит на мне и моем сыне эксперимент. Я должна вернуть его домой. Сию же минуту. Иначе он вляпается во что-нибудь.
- Я всегда говорила, и буду повторять - лучшее средство в воспитании - это розги, - поддержала Дарья Михайловна, - а твои специалисты только деньги  выкачивать мастера.
- Опять Вы со своими идеями. Мальчик пережил тяжелейший стресс. Я  доверилась профессионалам. А получается, что сама загнала себя  в угол.
- Я знаю что делать, -  заявила Дарья Михайловна, - дай-ка мне   паспорт.
- Зачем? – удивилась Ирина.
- Доверьтесь, -  предупредила домработница, - уж я-то разберусь, что к чему.
- В детектива играть надумали, - схватилась за голову Ирина.- Сериалов насмотрелись. Вы, Дарья Михайловна, а не мисс Марпл. Не хватало еще, чтобы Вы вляпались  во что-нибудь.
- Не беспокойтесь, - парировала невозмутимая домработница, - Я, конечно,  женщина простая, не эта ваша, как ее мисс. Я из народа и член партии, как-никак с 1949 года и никогда не предавала своих идеалов…, - понесло, было, Дарью Михайловну, но хозяйка не дала ей развернуться, оборвав патетический монолог идейной строительницы светлого будущего.
- Не надо ничего делать, ради Бога. Я позвоню Андрею. Он все выяснит.
  Дарья Михайловна пренебрежительно махнула рукой.
 - Пустое место – ваш Андрей.
-Да… да… как вы можете, – возмутилась Ирина, - говорить мне такое о моем брате.
- Что думаю, то и говорю. У нас теперь демократия, – отрезала Дарья Михайловна. – Ну, о нем я даже и говорить не хочу, так, к слову пришлось. А что касается этой девицы. Я знаю, где ее нужно искать.
-  Делайте что хотите, - махнула обреченно рукой Ирина, устав препираться  со  своенравной прислугой. 
 Через полчаса у меня самолет. Нужно срочно вернуть Фрола домой. Любой ценой. Я отправлю его опять заграницу в частный колледж. Но это может сделать только Андрей. Фрол обожает  Крестного.
   Господи, Господи! Сынок, что же ты со мной делает, – всхлипнула горестно мать. 


   Ребята на бегу заскочили в последний вагон. Двери автоматически захлопнулись. Электричка стала набирать ход.
Народу внутри вагона собралось видимо-невидимо, тамбур был забит до отказа. Люди стояли в проходах между сиденьями, невозможно было протолкнуть руки. Теснота и давка суматошного рабочего утра.
  Фрол сумел протиснуться внутрь салона, шагая по головам раздраженных утренней давкой пассажиров. Выслушивая  справедливый гнев попутчиков, Юра стыдливо опускал глаза, безропотно подчиняясь воле старшего товарища. Фрол проталкивал Юру вперёд, пытаясь пробиться дальше.  Народное недовольство нарастало как снежный ком, но Фрол ещё на платформе предусмотрительно отгородился от всех внешних раздражителей приятной для слуха и сердца музыкой. Уходя из дома, он не забыл прихватить плеер.
Толпа поглотила бессловесного товарища и встала  монолитом, отрезая все пути вперед и назад. Юрку зажали со всех сторон клещами. Мужчина баскетбольного роста стоял к нему спиной, загораживая обзор. Сзади  напирала бабка с корзиной. Юра боялся, что корзина испачкает или порвет обнову. Он увертывался, как мог, рискуя рухнуть под натиском корзины в ноги пассажиров. Тогда бы уж точно от него  не  осталось и мокрого места.
 Старуха  не выдержала Юркиной возни. 
- Че ты вертисся? Гляди у меня, я все вижу. У, шпана безродная. Костлявый кулак оказался под носом у Юрки.
 - Тока попробуй стащить чего, -  оглядываясь по сторонам в поисках поддержки, расходилась старушенция.
- Надо больно, - огрызнулся Юра.
Ему было плевать и на старуху и что о нем подумают остальные, и вообще на все на свете.    
В голове промелькнула мысль – бабушке это не понравилось бы.   
- Поговори у меня еще, хулиганье. 
Старуха нарочно провоцировала скандал.
Неизвестно еще чем бы эта перепалка закончилась, если бы не подозрительный гул. Эхом он прокатился по вагону.
 В один миг вся эта живая масса спрессованных человеческих тел, вместе  с Юркой, со старухой, ее злополучной корзиной помимо их воли пришла в хаотическое движение.
Со всех сторон слышался тревожный шепот: контроль, ОМОН…Люди начали беспокоиться, оглядываясь в растерянности по сторонам, некоторые сломя голову кинулись к выходу. И в этот момент Юра вдруг почувствовал такую легкость, будто камень с плеч свалился. Он  оглянулся. Старухи с корзиной и след простыл. 
Испугалась, побежала от наказания – безбилетница, зайчиха, - злорадствовал Юра.
Не пора бы и нам последовать ее примеру и не убраться отсюда подобру-поздорову, - подумал Юра, выглядывая в толпе Фрола.
Фрол стоял в нескольких метрах. 
Всю дорогу он решал, как поступить с открывшейся правдой. Сказать или не сказать? Дилемма  потяжелее чем у принца Датского.
Толпа  продолжала беспокоиться.
 В какой-то момент вся эта людская масса, будто по команде, стала  медленно, но верно расступаться, тесня за собой Юрку. Неожиданно в этой сумятице и неразберихе он снова оказался рядом с Фролом. 
Юра приготовился к худшему – высадят где-нибудь в лесу, и добирайся потом, как знаешь. Нет у них билетов. Не расстреливать же их за это.
  Но все страхи вмиг улетучились, как только из разверзшейся толпы послышался жалобный, тоненький и подозрительно знакомый голосок:
 - Люди добрые, православные тетеньки и дяденьки. Не дайте погибнуть с голодухи бедным сиротам  Великой России. Дом наш сгорел в огне пожарища, братец ослеп, отец погиб в «горячей точке» за Россию, мамка с горя помешалась. Помогите, люди добрые, чем можете. Смилосердствуйте. Христа ради не оставьте сирот-калек на верную погибель. И Вам зачтется, не на этом так на том свете…
Равнодушно взирая поверх голов попутчиков в вагонные окна, измученные давкой и духотой пассажиры утренней электрички разом обернулись на сиротское пение. Редкие счастливчики на скамейках очнулись от утренней дрёмы.
Юра чуть было не свернул шею в попытке разгадать тайну знакомого голоса. Каково же было его удивление, когда перед  глазами  предстала  картина, как выразился не без сарказма  Фрол, достойная  пера художника. 
Из гущи толпы предстали во всей своей красе уличных скоморохов Николь и Огонек.
Первой нарисовалась Николь. Очень сильно прихрамывая, она шла по живому коридору с протянутой в руке жестяной банкой и тихонечко, но так,  что слышно было всем и отовсюду, жалобно причитала.
Монолитная толпа расступалась перед ней. В глаза жёстко бросались перебинтованные руки и ноги девчонки. Грязные кровавые бинты выглядывали из-под немыслимого отрепья – почти театральный реквизит бомжа из знаменитой горьковской ночлежки. Одежда из грубой мешковины едва прикрывала прозрачное от худобы детское тело.
Платье было ветхое, невозможно было понять, как оно ещё держится на Николь. Наряд артистки сплошь состоял из дыр и лохмотьев и напоминал хламиды юродивых. Даже видавшая виды Юркина казённая рубашка не смогла бы оспорить лидерство сиротской доли с нарядом Николь. Рыжие космы девчонки скрывал чёрный платок, повязанный на манер монастырской послушницы. 
 Следом  словно за поводырем, положив на плечи Николь руки, плелся, спотыкаясь  и наступая  беспомощно сестре на пятки, так же перебинтованный и вымазанный с ног до головы зеленкой Огонек. В отличие  от певуньи – сестры он не подавал голоса, не взывал о помощи, но люди, глядя на него, поспешно крестились и с перекошенными от  ужаса лицами отводили в сторону взгляд. 
Юра вытаращил красивые глаза, как два чайных блюдца и, не мигая, смотрел  на искаженное страшной судорогой лицо Огонька. Лицо это наводило ужас. Юра не мог взять в толк «Что же такое случилось с Огоньком? Он сам на себя не был похож. Ведь еще буквально вчера Огонек был с абсолютно нормальным лицом».
- Бурлаки на Волге, – усмехнулся  Фрол. 
Юра и раньше  видел чудачества этой семейки.
Николь и Огонёк  промышляли попрошайничеством  на улице. Николь была большой затейницей на этот счет, и каждый раз придумывала что-нибудь потешное, превращая постыдное занятие в зрелищное шоу, спектакль, как ей самой хотелось думать.
Стоять в переходе с протянутой рукой, и ждать милостыню ей было скучно и не интересно. Время, когда сердобольные люди по доброте душевной подавали за один только вид, безвозвратно  кануло в Лету.
За последние два года Николь заметно  вытянулась и превратилась из забавной девчушки до слез потешавшей публику в угловатого,  нескладного подростка. 
Но на этот раз  Николь да и Огонек превзошли самих себя. Судя по реакции зрителей. Огонек так умудрился скособочить и без того раскосые  глаза, что оторопь брала. Не поверить в его убожество было невозможно. Весь его внешний вид буквально кричал о разыгравшейся трагедии.
От палящего солнца за лето белокожая физиономия Огонька покраснела и облупилась как вареное яйцо. Надтреснутая от солнечного ожога кожа невольно напоминало следы  того чудовищного пожарища. Так и виделось, как безжалостные языки пламени пожирают их осиротевшую лачугу, лишая мальчишку и его сестру последнего пристанища. Как жестокая судьба отнимает у Огонька вместе с кровом ещё и свет в глазах.
Как, видя всё это, несчастная мать сходит с ума. И даже бесследно  сгинувший на необъявленной войне отец укором встаёт в эту минуту  перед равнодушием сытых и здоровых обывателей.
 Народ вокруг реагировал всяк по-своему, но равнодушных не осталось. Одни брезгливо отворачивались и, морщась, прикрывали ладонями носы, старались отодвинуться подальше от грязной нищеты.  Кто стоял поодаль напротив, вытягивали шеи из-за спин попутчиков, чтобы лучше разглядеть эту картину, удовлетворяя природное любопытство. Третьи же, осенив себя спешно крестом, кидали мелочь в жестяную банку Николь, приговаривая со слезой в голосе:
- Помяните, детоньки миленькие, такого-то и такого-то. И называли имена своих ушедших в мир иной родственников.
Николь и тем, и другим, и третьим заискивающе улыбалась и благодарно раскланивалась, поспешно осеняя себя троекратным крестом.
 Огонек  послушно плелся за сестрой.  Не забывая про роль слепого, он строго смотрел в одну точку скошенным взглядом.
Юра не сводил глаз с Огонька, но уловить эту самую точку, куда был обращен взгляд мнимого слепого, не смог. Слепой взгляд Огонька блуждал повсюду. Только когда брат и сестра поравнялись с ребятами, Юра  раскусил этот цирк.
Огонек не изменял самому себе. Из-за спины сестры он ловко пересчитывал скошенным взглядом мелочь, которая со звоном летела в банку Николь.
Когда «калеки – скоморохи» оказались лицом к лицу с друзьями, Фрол и Юра давились от смеха. Но все же перебороли себя - ребята зарабатывают, как умеют.
Николь бровью не повела при виде друзей. Талант, - подумал Юра. 
Николь протянула банку, монотонно причитая свою дикую историю про несчастную сумасшедшую мать, что к ужасу было  отчасти правдой, про сгоревший дом,  про мифического отца- героя «горячей точки» и весь остальной бред.
 Хотела предстать перед друзьями во всей своей актерской красе. Доказав,  что не зря носит имя далекой  голливудской «звезды», на которую так мечтает  быть похожа.
 А может, просто заигралась? Такое тоже иногда с ней  случается, -   предположил Юра. – Может сейчас, в эту минуту, она воображает себя настоящей артисткой. Это была ее сокровенная мечта, и Юра был посвящен в эту тайну. И видится ей, будто идет она не по заплеванному вагону с протянутой рукой, а по съемочной площадке, где Феллини или Спилберг, а быть может и сам Никита Михалков снимает кино, в котором Николь, конечно же, главная героиня. А  мелочь, брошенная из жалости в банку, кажется ей ценой успеха и платой за лицедейство.
    Юрке сделалось горько, аж слеза навернулась. Стало жалко доморощенную Николь из московской подворотни.  Юрка сунулся в карман, чтобы бросить монетку.
  Вспомнил пьяную Аврору - мать Николь, очередного гражданского отца под хмелем. Вспомнил, как тот гонялся за Авророй по двору, а Николь притаилась за деревом, глотая слёзы. В тот момент она, наверное, думала, что ее никто не видит, поэтому и не играла в придуманную жизнь, а была настоящей – ранимой и беззащитной. 
Растроганный нахлынувшими воспоминаниями, он готов был уже вынуть монетку из кармана и бросить в банку, но голос Фрола вернул его в реальность. В ответ на  сиротские излияния, Фрол с легкостью подыграл Николь:
- Ступайте с миром. Бог поможет.
Юра выдернул из кармана руку. Николь поклонилась Фролу и Юрке - демонстративно – смиренно, и пошла дальше, увлекая за собой  брата.
- Николь все-таки артистка, - подумал Юра, провожая её взглядом. 
 Толпа послушно расступалась пред ними. Огонек же, проходя мимо, все-таки не удержался и подмигнул левым глазом скошенным вправо.
- Встречаемся в особняке. Через час, - шепнул Фрол.



    На земле в глухом, малолюдном переулке неподвижно без чувств лежал мужчина. Кнора, торопливо, но тщательно очищал его карманы. Сортируя находки, он отбрасывал все ненужное в сторону. Обнаружив  несколько смятых денежных купюр, сунул  за пазуху. Напоследок ещё раз прощупал пустые карманы мужчины и грязно изругался. Искать больше было нечего, он выпотрошил у несчастного все до нитки. Кнора поднялся с земли и с остервенением пнул неподвижное  тело:
- Голодранец долбанный. 
Кнора собрался покинуть место преступления и неожиданно наткнулся на свидетеля. 
Это была Женя.   
После  случая на рынке она не находила места, потеряв и сон, и покой. Все мысли были её только о сыне. Чем бы ни занималась, чтобы она ни делала в голове, словно набатом  стучало: Сын жив! Он жив! 
Под любым предлогом, всеми правдами и неправдами она убегала с работы и как неприкаянная часами бродила по улицам, вычисляя места, где собираются беспризорники.
Вокзалы, подворотни, пустыри, стройплощадки, станции метро, всю обширную географию современных «Гаврошей» она изучила вдоль и поперек.
Первый шок от увиденного на дне маленькой беспризорной жизни,   прошел. По большому счету, дно это почти ничем не отличается от другого такого же дна, знакомого ей не понаслышке, только из мира взрослых, где нет жизни, а есть игра в нее и  непререкаемые правила – свой – чужой, сильный - слабый, вожак – изгой. И в душу закрался неведомый доселе страх.
Кажется только теперь, после всего увиденного, Женя  впервые начала осознавать, что сын вырос вырос давно.
 В ее памяти он оставался маленьким существом с беспомощно распахнутыми миру большими чистыми глазами. 
Жадно вглядываясь в потерянные  и оттого, наверное, все как один похожие лица беспризорников, Женя  пыталась угадать в одном из них своего сына. Осторожные и хитрые, как лесные  звереныши, бродяжки начали примечать подозрительную женщину. Они нагло хамили и смеялись  в лицо, отпуская вслед не по возрасту скабрезные шутки и ужимки. Женя не поддавалась на провокации.  Попытки разговорить кого-нибудь из бродяжек ни к чему не приводили. Они либо умело врали, выуживая дармовые деньги, либо откровенно глумились, глядя бессовестно  в глаза.
За Кнором Женя не собиралась следить и даже не догадывалась, что он знаком с Юркой. Все вышло спонтанно.
       Женя стала случайным и единственным свидетелем расправы малолетнего подонка над подвыпившим мужчиной. Зрелище потрясло ее. 
       То, что дети жестоки, она знала, но не до такой же степени. Хотелось убежать, скрыться как можно дальше от этого места и постараться  забыть все, чему стала невольным свидетелем, но не смогла этого сделать. А вдруг этот  мальчишка мой сын?! Чудовищная мысль, сковала  ее по рукам и ногам.
С минуту они внимательно смотрели друг на друга и молчали. Первым нервы сдали у Кноры. Он попытался бежать, но Женя решительно преградила собой дорогу.
- Ну, что, маленькая дрянь, попался.
 Женя посмотрела в бесцветные глаза в белых, как снег ресницах и струхнула.
- Чё надо, тетя? – развязно – нагло процедил сквозь зубы Кнора. За развязной манерой разговора Кнора старался  скрыть испуг и все же не смог. Голос предательски дрогнул.
«Жалкое, несчастное существо» - подумала вдруг Женя.
Подавляя страх и брезгливость, она парировала:
-Это тебе надо чтобы я молчала.
Кнора признал в Жене одну из своих жертв. Память на лица у него  - позавидуешь. Пару недель назад он неплохо поживился за счет этой дамочки.
- Не страдай. Верну я твою ксиву, - поспешил заверить он Женю.
 Из трусости, простодушно выдав себя с потрохами.   
Женя стала внимательно приглядываться к мальчишке. Сама бы она ни за что  не признала в нем воришку, умыкнувшего у нее сумочку с документами и зарплатой. Она его не видела в тот злополучный день, с которого и началась вся эта запутанная и на первый взгляд неправдоподобная история с фотокарточкой. Единственным свидетелем была Света.   
- Ты, оказывается, не простой вор, - задумчиво проговорила Женя.
 Кожей она чувствовала, что мальчишка ее боится. Он в её руках.
- Я не виноват, я шел, а…а…а он уже лежал. Я подумал бухой. Ну, подошел, - с трудом подыскивая нужные слова, рассказывал, запинаясь и путаясь в показаниях Кнора, - ну, и решил взять деньги. Зачем они жмурику, -  оскалился он.
Эта нечаянная улыбка юного преступника резанула по сердцу.  Женя сдержалась, не проронив ни слова, ни звука, терпеливо выслушивая откровенное и бессовестное вранье.
- Он схватил меня за горло. Вот так вот, - зажимая ладонями свое горло, живописно демонстрировал Кнора -  и начал душить. Он сам…  первый. Мне камень под руку попался, ну, я его  по дыне…Я не хотел…
- Не ори, - остановила его Женя, - чего ты передо мной, как перед прокурором.
- Вот, возьми, - Кнора протянул ей  дрожащей рукой две смятые сотни, - больше ничего не было, - с нескрываемым сожалением произнес Кнора и ещё раз покосился на неподвижное тело, - а прилично одетый гад, - потом посмотрел на Женю и, видя ее недовольство, прибавил: - Я все верну до копейки, только не выдавай. Все, что хочешь, сделаю.
- Что хочу, говоришь? – поймала его на слове Женя.
Кнора торопливо закивал головой.
- Кто этот мальчик, что был в тот день с тобой на рынке?
- Мальчик? Какой мальчик? – не  понял Кнора, - какой ещё мальчик, мальчик?…Черемуха, что ли? 
- Почему - черемуха? – растерялась Женя. - Как его зовут? Имя?
- Черемуха здесь ни при делах, - бросая  косые взгляды на неподвижно лежащее тело, возразил Кнора, - давай уйдем отсюда… пока не поздно, - взмолился он, услышав рев милицейской сирены, - это я взял.
Женя  ждала ответ.
- Вспомнил, - обрадовался Кнора, - вспомнил, кажется, Юрка его звать. Да, да Юрка.
Тяжело выдохнув из груди воздух, Женя пошатнулась, и, чуть было, не упала. В горле застрял нервный ком. Дышать стало нечем.
  - Где он живет? 
- В Кремле, -  пошутил Кнора. Понял, что пошутил неудачно и тут же исправился.
           - Он с Фролом дружит, у него и спрашивай. У Фрола…
- Кто такой Фрол?
- Фрол – это Фрол. И паспорт твой у него, - предупредил Кнора, пятясь назад.
- У Фрола? Почему? – удивилась Женя.
-А я знаю? Он попросил, я отдал. Все по чесноку.
Протяжный стон оборвал их разговор. Неподвижно лежащее на земле тело вдруг зашевелилось. Мужчина начал приходить в себя. Инстинктивно Женя бросилась к нему на помощь. На секунду упустила из вида Кнору и воришка воспользовался моментом. 
  Женя посмотрела вслед убегающему мальчишке.

 

    Кнора летел сломя голову несколько кварталов. Когда  убедился, что погони нет, успокоился, отдышался и перешел на шаг. Спокойствие оставалось не долгим.
Внедорожник преградил дорогу. Кнора хотел обойти машину, но она снова встала попрек пути. Тонированное стекло джипа  плавно приоткрылось, из машины показалось лицо мужчины в темных солнцезащитных очках. Указательным пальцем правой руки он подозвал Кнору.  Первая мысль,  зародившаяся в его голове, заставила содрогнуться: Фифа с рынка, видимо, крутая телка, - сглотнув нервно слюну, подумал он. – Надо же было так вляпаться. И Фрол хорош – друг называется. Скрывает что-то, вынюхивает, выспрашивает. Предупредить не мог.
- Не дрейфь, Пацан, - проговорил басом мужчина из «джипа».
По-стариковски  шаркая ногами, Кнора обречённо поплёлся к автомобилю. Задняя дверца машины отворилась. Кивком головы мужчина в очках приказал садиться. Как только  Кнора оказался  на заднем сиденье, дверка «джипа» захлопнулась. Автомобиль плавно тронулся с места.
- Че надо-то? – испуганно выдавил из себя Кнора.
- Успокойся, малой, никто тебя не обидит, - твердо обнадежил мужчина,  - здесь все свои.
Кнора насторожился, трусливо озираясь по сторонам. После яркого солнечного свет он не сразу заметил в темном салоне ещё одного пассажира. Бок о бок с ним сидел мужчина внушительной фактуры.
«Качок», - подумал Кнора, глядя на груду мышц рядом с собой.
  Вкрадчивый тон незнакомца показался хуже открытых угроз. Кнора  понял, что совершил глупость. Добровольно сев в машину, сам затянул петлю на своей шее. Но было поздно – дело сделано, локоток-то вот он рядом. Кнора испугался не на шутку и едва не оконфузился.
- Дяденьки, миленькие, отпустите меня, ну, чё я вам сделал? Меня мама с папой дома ждут. За хлебом послали в магазин, - размазывая по щекам слезы, оправдывался Кнора. - Ну, чё я вам сделал плохо-о-о-го-о-о…
Незнакомец в тёмных очках недовольно поморщился:
- Во-первых, мы тебе не миленькие. Это ты зря нас обидел.
Шмыгнув носом, Кнора боязливо покосился на своего соседа и заткнулся. Понял, что перед ним серьезные люди и театр юного зрителя здесь не прокатит.
 Мужчина в очках посмотрел на него в упор. В ответ Кнора скривился в притворной гримасе радости.
- Вот и ладненько. Тебя, кажется, Кнором зовут?
  Кнора закивал в ответ головой, держа на лице улыбку.
- Что за имя – странное? 
- Галина Бланка, Буль-буль, - смешно коверкая слова, загнусавил шофер.
Шутку никто не поддержал, и в машине  снова воцарилась напряженная  тишина.
  -А крестили-то тебя как, раб божий? 
Кнора испугался – в башке переклинило последнюю извилину. Чего добивается от него этот тип? Что ему надо? Тупо он продолжал смотреть на свое жалкое отражение в стеклах  дорогих очков.
          - Имя твое? – повторил серьезный мужчина.
-А-а-а-льберт, - спохватился Кнора, – можно просто Алик.
- Тоже не подарок, – заметил мужчина и переспросил, - родители масоны?   
Кнора отрицательно закачал головой:
- На железной дороге работают. Отец – машинист, мать – обходчик.
Смерив Кнору разочарованным взглядом, незнакомец снисходительно улыбнулся:
- Пусть уж будет – Кнора, -  согласился он, - ты, я вижу, пацан серьезный. Погоняло у тебя крутое. В подполье живешь. Сплошная романтика. Еле- еле тебя, брат, отыскали в трущобах городских.
-Да чё надо-то? – занервничал Кнора.
- Горячий перец, - заметил мужчина, - не по годам. Угощайся, - предложил он  сигареты, - успокаивает.
Кнора, робея, взял из пачки сигарету, деловито понюхал, смачно втягивая табачный аромат и болезненно закашлялся.
- Не курю, бросил, - соврал он, возвращая сигарету назад, - нельзя мне, - развел он безнадежно руками, заходясь в безудержном кашле. – Больной я – туберкулез – открытая форма. Дырка в легких с пятак…
       Кнора принялся заливать страшилки про свою болезнь, стращая заразой. 
          Мужчина перебил его резко:
- Ты Фрола знаешь?
          Кнора мгновенно перестал дохать.
-А кто его не знает, – удивился он. 
- Даже так. И где же он обитается?
- Я почем знаю, - занервничал Кнора, - чё вам  всем надо-то от меня сегодня? Чё я справочное?
-Тебя еще кто-то про Фрола спрашивал? – насторожился  мужчина.
Кнора небрежно отмахнулся.
       - Не темни, - предостерег мужчина, - выкладывай все, что знаешь. Ради своей же пользы.
- А чего выкладывать-то, выкладывать-то чего, - закричал Кнора, порываясь вскочить с места.
Молчаливый сосед с заднего сиденья, жестко осадил его, прижав локтем к дивану. Кнора тут же  остудил горячий пыл.
  - Тетка какая-то сдвинутая про Че выспрашивала.
- Кто такой Че? 
- Да-а-а, - отмахнулся небрежно Кнора, - сопляк  бездомный. Фрол его повсюду за собой таскает.
- Где они по твоим оперативным данным могут быть сейчас?
- Нянька я им, што ли. 
- Не гони  базар.
- С какой такой радости я должен на вас стараться, - раскусив, что ничего плохого  с ним не сделают, ушлый Кнора тут же сменил тон.
Настроение у пацана приподнялось.  Мужчина тоже догадался и полез в карман. Вынул увесистый портмоне, достал  сторублевку.
- Это че такое? – скривился в ухмылке Кнора, беря брезгливо двумя пальцами деньги.
- Билет в оперу – балет.
-Ну, ты дядя смешной, я погляжу. Я люблю хард рок,- нагло заявил Кнора, сверкая белесыми глазами.
Незнакомец пристально посмотрел в бессовестные глаза мальчишки и тяжко вздохнул.
- До чего же морда у тебя наглая - «племя младое, незнакомое». Ты только взгляни на него, Медведь, - обратился он к молчаливому товарищу, - и это наше будущее! Бедная, бедная Россия. Разве ты этого заслужила, - и сунул зеленую бумажку в карман малолетнего вымогателя. – Ничего святого. Дети перестройки. Поколение Пепси.
У Кноры перехватило дыхание в зобу и бешено заколотилось сердце.  «Видимо этот «Буратино» им нужен по серьезному, – мгновенно сообразил он, отдавая себе отчет, что от его слов,  сейчас зависит судьба неплохого, в сущности, пацана. С другой стороны, кто он мне – сват-брат? Гусь свинье не товарищ. Пусть сам решает свои проблемы»,  - застегивая молнию на кармане с баксами, успокаивал свою совесть Кнора.
- А теперь выкладывай все с чувством, с толком, с расстановкой.
- Со мной он мало общается, - уклончиво начал Кнора, - иногда в карты  режемся. Вот и все. Он сам по себе. Отшельник. Пока Черемуха не появился. Теперь их не разлей вода.
- Что еще за Черемуха? – переспросил мужчина.
- Я же говорил Че.
- И где сейчас они, по-твоему, могут быть?
Кнора задумчиво пожал плечами.
- Сам со вчерашнего дня их не видел. Может, на вокзале отираются? - предположил Кнора. – Фрол в вагонах – отстойниках ночует иногда.
- Чего это он по вокзалам  да отстойникам шатается? Сирота? - сверкнул очками мужчина.
-Ну, ты, дядя совсем меня за лоха держишь.  Чё ты спагетти на уши вешаешь. Будто сам не знаешь кто он такой и что мать у него богачка. А то стали бы вы Фролом интересоваться, - со знанием дела подытожил Кнора.
- Какая проницательность. Притянув  за воротник Кнору, мужчина заметил сквозь зубы:
- А что с такими прозорливыми случается иногда ты уже догадался или подсказать.
Перекошенное от страха лицо  в зеркальных очках испугало Кнору не на шутку. Он не сразу сообразил, что это его собственное отражение. Сильно струхнул он  в эту минуту, понимая задним умом, что сболтнул лишнее.
- Я ничего не знаю. Я все забыл, - трусливо затараторил Кнора.
- Значит так, - предупредил мужчина, давая знак шоферу остановиться, - как там тебя  - рекламная пауза. Ты получишь еще столько же, если выведешь нас на этого Фрола. А пока опиши-ка, как он сейчас выглядит.
Кнора поспешно закивал головой. Он так перепугался, что готов был не только описать портрет Фрола, но если бы ему дали в руки карандаш и приказали – рисуй, нарисовал бы. Видит Бог, нарисовал. Хотя Бог и не сподобил его таким талантом.
- Ну, рост примерно на полголовы выше моего, волосы темные, стриженые только не наголо, - Кнора погладил бритую, колючую голову и, взглянув на молчаливого соседа, обрадовался, тыча в него пальцем, - вот так, как у этого дядьки, только  бандану носит темную. Глаза, - задумался Кнора, - глаза обыкновенные и вообще, я ему в глаза не заглядывал – начал, было, снова канючить Кнора, но, посмотрев на сердито сжатые тонкие губы визави, осекся, - одет в джинсы голубые, свитер серый, кроссовки белые – «Адидас» - классные кроссовочки, - с завистью добавил он, - с плеером ходит – меломан.
- А теперь «Че Гивару» опиши, - приказал  мужчина, закуривая.
- Кого? – не понял Кнора.
- Который с Фролом дружит.
- Черемуха, что ли? – усмехнулся Кнора, - так бы и сказал, а то «ЧЕ Гивара» какой-то.
Взглянув  в пустые глаза Кноры, мужчина с горечью выдохнул ему в лицо облако табачного дыма
- Серость ты расейская. Чему Вас сейчас только в школе-то учат?!
- Я уже говорил – сопляк этот из дурки сбежал, блаженный.
- Компашка, - усмехнулся  мужчина, - дети подземелья.
- Нормальная компания, - обиделся  Кнора. – В общем, он мне во, - Кнора провел ребром ладони по подбородку, - мелюзга.
Волосы тоже темные, но бритые, отрастают после дурдома. Бейсболкой прикрывается, чтобы санитары назад не загребли. Глаза у него большие, красивые. Это не я, это Николь  говорила, - оправдываясь, поспешно добавил Кнора, - ресницами, как корова хлопает. Одет? Тоже в джинсы, рубашку, ну, в общем – бомжа обыкновенная, - деловито подытожил Кнора.
- Николь? – живо переспросил гнусавый  шофер, вмешиваясь в разговор, - Кидман, что ли? Звезда Голливуда? 
- Звезда. Помоек и подворотен, – усмехнулся Кнора. – Дружит она с Черемухой, - повертев недвусмысленно пальцем у виска, усмехнулся Кнора. – Блаженные. 
- Весело живете, – подытожил мужчина и сразу же перешел на серьезный, даже угрожающий тон. – Ты, надеюсь, понимаешь, что должен молчать.
Кнора поспешно закивал головой.
- И смотри у меня, кубик бульонный, в суп угодишь, одна пена останется.
Через секунду Кнора стоял на обочине тротуара. Джип, в котором он только что с легкостью Иуды заложил друга, показал хвост и скрылся за поворотом. Сжимая в кармане  потной рукой полсотни баксов, Кнора вдруг вспомнил, что его  уже заждались безжалостно преданные и проданные  им друзья, и поспешил  к ним навстречу…   

 
    Из-за глухой стены полуразрушенного особняка доносился надрывный писк. Пищал котёнок. Ребята слушали жалобный плач уже битый час  и не могли помочь котенку при всём желании. 
 С риском для жизни Фрол, Огонек и Юра излазили на коленках весь чердак. Кнора отказался принимать в этом участие. Они забрались даже на крышу, но не нашли ни  дырки, ни даже маломальской  трещины, куда бы котёнок мог провалиться.
- Маленький мой, лапочка, страшно тебе там. Не бойся, я с тобой,  я здесь, - причитала слезно Николь, ползая на коленях вдоль глухой стены, - как же ты туда угодил, дурашка? Мальчики, ну надо же что-то делать. Это невыносимо больше слушать. Сердце разрывается.
- М.Ч.С. вызывай, -  ехидно посоветовал Кнора, отбиваясь с азартом в карты.
Николь возмутилась:
- Котенок тоже человек. Вот возьму и вызову, раз вы все такие бессердечные.
- Ты чересчур сердечная, - иронично подметил Фрол, разглядывая карты. Выдержав недолгую паузу он посмотрел с улыбкой на Николь и добавил, - дурить доверчивых граждан.
Николь подскочила с пола и решительным  шагом направилась к Фролу.
- Я не дурила. Я играла. Видела я как у вас с Черемухой челюсти отвисли. Что, скажешь, не было?
- Это вы о чем? – Кнора удивленно посмотрел на спорщиков.
- Плохо играла, - возразил Фрол, - повторяешься. Штампы. Никакой новизны в материале. Патетики много. Где ты этого нахваталась?
    - Да о чем это вы? - сердился Кнора.
Спор разгорался нешуточный. Кнора не мог понять из-за чего сыр бор – он пропустил что-то интересное.
- Вот увидишь, -  горячилась Николь, отмахиваясь от Кноры, - когда-нибудь я стану чертовски знаменитой артисткой. Каждый  день про меня будет  писать «желтая» пресса. А журналы будут расходиться как горячие пирожки. Все будут интересоваться моей личной жизнью, мои портреты будут украшать обложки глянцевых журналов. Журналисты будут следить за каждым моим шагом и вот тогда тебе, Фрол, будет уже не смешно. Тебе придется заплатить немаленькие деньги, чтобы посмотреть на «звезду» шоу бизнеса – примадонну, золотой голос России. Так что пользуйся случаем, смотри сейчас, пока это еще бесплатно. Сказала Николь и, кажется, сама во все это поверила.
Юра рассмеялся. Он живо представил её чумазое от побелки курносое лицо на обложке журнала. Вслед за ним грохнули от смеха все остальные. Николь оскорбилась.
- Смейтесь, смейтесь. Смеется тот, кто смеется последним.
- Чего – чего? - переспросил Юра.
- Эдит Пиаф тоже была нищей, голодной и жила на улице, а потом стала Воробышком Парижа. Знаменитой  на весь мир артисткой.
Под впечатлением от собственной фантазии Николь запела, подражая французской певице: «Падам, падам, падам…»
  Через секунду она уже упоительно кружилась в импровизированном танце.
- Это Эдита Пьеха, што ли? – любуясь танцем Николь, переспросил  Юра.
Заливаясь смехом, Николь продолжала самозабвенно кружиться в танце.
  - Ой, не могу, ой, мамочка, держите меня  семеро. Сам ты Пьеха.   
  Какой же ты серый. Не дорос ещё. Не поймешь.
- Подумаешь, - обиделся Юра, - и вообще, мы с тобой  ровесники.
- Не обижайся, я не со зла. Дело не в годах, дело  в жизненном опыте, - вздохнула Николь, - девочки вообще раньше взрослеют.
- Ты, видимо, еще мало побиралась,- едко подметил Фрол, - чтобы так прославиться – «Ворона -  москвичка».
- Не страдай, я еще успею - удивлю. У меня впереди целая жизнь.
         - Вау, господа, мы играем или нет?    
       - Кнора, еще раз скажешь – вау, получишь  в лоб, - предупредил  Фрол, - я уже давно сдал свои карты. Чей ход? – спросил он, прислушиваясь краем уха к писку котенка.
- Какая живучая тварь. Заткнется он когда-нибудь или нет, – выругался грязно Кнора, - Черемуха, ходи. 
Юрке было не до игры. Прикладываясь ухом к стене плача, он пытался определить место нахождения пленника. Судьба котёнка волновала его сейчас больше всего на свете.
-  Я больше с этим придурком играть не буду, - нервно выпалил Кнора, - червей от бубен отличить не может, а туда же. 
Глядя на Фрола, Кнора исподволь, но все же чувствовал свою вину. Да и полусотня баксов в кармане, как тридцать пресловутых сребреников не давали покоя, каждую минуту напоминая о гнусном поступке. Кнора был на взводе. 
Юра демонстративно отшвырнул карты:
- Я сам с тобой не буду.
- Страх потерял, - Кнора дернулся было, но Фрол остановил его.
-  Я его слышу, – обрадовался Юрка, – он здесь, он близко. Надо что-то придумать. Должен же быть какой-нибудь выход.
Фрол отложил карты и по примеру Юрки стал прислушиваться к голосу котенка.
- Как он туда забрался? – Трогая руками  монолитную стену, недоумевал Фрол. – Здесь же несущая стена и пустот быть не должно.
Игра в карты окончательно накрылась. Кнора расстроился. Карты шли к нему как на подбор, на кону стоял плеер, готовый вот-вот поменять хозяина. С досадой Кнора крикнул:
- Печка здесь была.
- А может, камин? - предположила  Николь, - в богатых домах всегда камины были.
- Где ты видишь здесь богатые дома? – усмехнулся Фрол.
- Этот дом когда-то принадлежал князю, - со знанием дела ответила Николь. – Его так и звали княжий.
- Княжий, - передразнил Кнора демонстративно почесывая бок, - клоповник коммунальный. До сих  пор не перевелись вампиры.
- Коммуналкой это  он потом стал, - охотно пояснила Николь. - Мы здесь на первом этаже раньше жили, пока мамке  квартиру не дали. А когда-то  в этом доме действительно жил князь. Друг Пушкина, между прочим.
- И Гоголя, - съязвил Кнора.
- Они вместе учились в гимназии, - продолжала рассказывать Николь. 
- Пушкин учился в лицее, в Царском  Селе под Петербургом, - резонно заметил Фрол.
- Подумаешь. Велика разница, - парировала Николь. – Суть не в этом…
По натуре своей Николь была фантазерка и выдумщица, каких свет не видывал. Напридумывав себе что-то невообразимое, она  так увлекалась этим, что со временем забывала сама, где проходит грань между ее необузданной фантазией и настоящей жизнью и, убеждая других, начинала сама во все это верить. Окунаясь в призрачный мир иллюзий, Николь так красочно и убедительно превращала обыденность во что-то невероятное, что, вопреки здравому смыслу, окружающие начинали ей верить, даже понимая, что этого быть не может, потому что не может быть никогда. Вот и на этот раз ее, кажется, понесло.
- Разница-то, может, и невелика, но все же, - попытался объяснить Фрол.
Но Николь не позволила ему блеснуть знаниями:
- Ну, так вот. Здесь жила семья этого князя - его дети, внуки, потом правнуки…
- И Гоголь, – не унимался Кнора.
- Дружба с Пушкиным помогла им потом выжить, – с жаром воскликнула Николь, отмахиваясь от Кноры.
- Когда это – потом? – насторожился Фрол.
- В революцию их не расстреляли и не посадили, только благодаря Пушкину.
- В какую революцию? - не понял Фрол, - французскую, што ли?
- Почему французскую, - удивилась Николь,- нашу. Русскую. Они же были русскими князьями.
- Сочиняешь ты красиво. Ты иногда все-таки заходи в школу. Это полезно, хуже не будет, поверь. Пушкин, к твоему сведению, жил за сто лет до революции.
- Фрол, вот ты хоть и умный, образованный, слова какие-то непонятные говоришь – патетика. Но до тебя долго доходят простые, житейские вещи, -  парировала  Николь.
- Ну, так внуки же князя остались. Старая княгиня умерла совсем недавно. Она была нашей соседкой, а теперь здесь  живет ее внучка – молодая княжна. Она не хочет отсюда съезжать, потому что этот дом принадлежит ей по праву рождения. А какая-то новая русская купила его и хочет превратить дом в ночной клуб, в бардель.
- Хорош трепаться. Какая к черту внучка. Какая княжна, – резко оборвал  сестру, и ни разу не заикнулся при этом, Огонек, - торговка она с рынка, – взволнованно проговорил  он, но, заметив  на себе удивленные взгляды ребят, смутился и снова начал заикаться, - а-а-а Вы уши р-р-развесили.
  – Огонё-о-о-к, придурок. Как, ты все еще здесь. Тебя куда послали? – заорал как резаный Кнора,- вот и шагай, давай за пивом, раз ты самый умный. Двигай булками.
- Что притихли? - потирая самодовольно руки, спросил Кнора, - может это вовсе и не котяра за стенкой орет, - хитро прищурив глаза, намекнул он, - привидение. Пушкин в гости к князю пришел и заблудился в  трущобах.
 Голос котенка как-то по-особенному надрывно прозвучал в воцарившейся тишине. Не сговариваясь, ребята переглянулись. Первым молчание нарушил Фрол:
- Угомонись. Хватит нам одной Агаты Кристи. 
  - Как же вы не понимаете, - взорвалась Николь, - она вынуждена сейчас работать. Богатыми они были при царях. А их хоть и не тронули, но отняли все до нитки.
- Так, - скомандовал Фрол, - урок истории объявляю закрытым, - Кнора, раздавай карты.
- Ты не веришь. Ты мне не веришь, – не унималась Николь.
- Отвянь. Балаболка, видишь, люди заняты делом, мужским делом, – Возмутился Кнора.
- Ты ее хотя бы видел? – не отставала Николь.
- Кого? Торговку? – переспросил  Фрол.
- Княжну. Я в одном журнале видела портрет ее прапрапрабабки. Ну, вылитая она, точь-в-точь – княжна Тараканова.
- Тараканова? – сглатывая громко слюну, переспросил Фрол.
- Ну, да, - подтвердила Николь, - фамилия старой княгини была  Тараканова.
- Фрол, ну как ты – человек разумный, можешь столько времени слушать эту трещотку? – взорвался Кнора, чувствуя, что игра, видимо так и не начнется, - ты же всё…
Фрол взглядом остановил Кнору, но в этот момент в их размолвку ворвался душераздирающий женский крик вперемежку с лаем собаки.
-Тама-а-а-ра. Огонечек. Сыночек мой. Оглаеды. Где  вас черти носят?
Николь вздрогнула, заметалась по комнате.
- Николь, уведи ее отсюда, - попросил  Фрол.
Но было поздно. Дверь распахнулась настежь, и вслед за Графом в комнату ввалилась пьяная, растрепанная вдрызг женщина. Если  бы не видавшее виды платье, трудно было бы распознать в ней представительницу прекрасного пола. Неприглядный наряд бесформенным мешком висел на тщедушной фигуре. Страшная худоба почерневшего то ли от загара, то ли от  выпитого вина тела, проступала сквозь убогое, старенькое платье. Короткая неопрятная стрижка в купе с ледащим телом и убогим нарядом  делала ее похожей на угловатого, нескладного подростка. Помятое, обрюзгшее от пьянки и беспробудного сна лицо женщины   выдавало в ней рабу зеленого змея.
- Мама! – воскликнул, кривляясь Кнора.
-А-а-а, вот вы где, – завопила истошно с порога   Аврора. Женщина была вусмерть пьяная и едва держалась на ногах.
Николь мгновенно сменилась с лица. Ей стало стыдно. Хотелось провалиться сквозь землю. Только чтобы не видеть пьяную мать. Но эта минутная слабость быстро прошла. И стыд мгновенно сменился щемящей жалостью. На глаза навернулись слёзы. С каждой секундой Аврора всё больше и больше теряла над собой контроль. Видя всё это, Кнора принялся  демонстративно издеваться над слабостью женщины. С лёгкостью балагура он отпускал ей вслед пошлые шутки. Аврора неадекватно реагировала на них. Она, то громко смеялась, то начинала приплясывать в угоду шутнику. Кнора был в ударе. Он сыпал непристойными на грани фола шутками направо и налево.
 – Хватит,- не выдержала Николь,- заткнись.
Она подбежала к матери, подхватила её  под руку:
 -  Пойдем домой.
Но Аврора со злостью оттолкнула дочь:
- Я что вам приказывала.  Где вы должны быть? Мать не слушаться!- не обращая внимания на уговоры дочери, продолжала орать Аврора, - в школу пойдете. Сегодня же. Я сказала. 
- За что? Не надо. Лучше расстреляйте, – канючил Кнора, без стеснения продолжая издеваться над пьяной женщиной.
- Кто такой? – прищурив глаза, посмотрела на него в упор Аврора.
         - Гоголь в пальто, - забавлялся Кнора.
- Николай Василич? – переспросила удивленно Аврора.
Заметив пивные бутылки на подоконнике рядом с веселым и находчивым субъектом, Аврора живо потянулась к ним.
- Мама, не надо больше. Тебе хватит. Пойдем домой, - слёзно упрашивала Николь.
- Угостите даму пивом, пионеры, – отбиваясь от рук  дочери, кричала Аврора.
     Николь подталкивала мать к двери и умоляла не пить больше.
-Я хочу выпить. И ты не смеешь указывать.   
Кнора веселился от души. Он нарочно подзадоривал пьяную женщину, отпуская ей вслед ироничные комментарии:
Я требую продолжения банкета! 
Танцуют все!
Свободу Юрию Деточкину!
    Кнора ради хохмы разжигал этот костер, выставляя на посмешище пьяную женщину. Аврора не контролировала свои действия, повелась на провокацию мальчишки. Видя  это, Николь  силой выпихнула за дверь мать. Аврора кричала благим матом, ругалась, но подчинилась.
          В комнате снова воцарилась тишина. Фрол посмотрел на самодо-вольное лицо Кноры:
     - Оказывается, ты не только рекламу зришь, - едко подметил он, - киноман, блин.
            - Важнейшим из искусств для нас является, - Кнора отпил глоток пива и сытно рыгнул, - кино.   
   Под скандальный шумок Юра отыскал кусок арматуры и принялся колотить  злополучную стену. От стены отлетала штукатурка, кирпичи же под ней стояли  насмерть.
- В дурке, как и в зоопарке кашу не докладывают,- язвительно подметил Кнора, смерив Юрку уничижительным взглядом.
Юра смолчал, только еще злее принялся колотить стену.
Фрол подхватил прут, оттолкнул Юрку в сторону, и сам продолжил долбить преграду.
Из-за стены все реже и реже доносился тихий писк котенка.Силы покидали несчастного. Это обстоятельство только придавало сил мальчишкам.
  После совместных усилий в стене образовалась черная прореха. Фрол просунул руку и, оглянулся на застывших в ожидании ребят:
- Тут и вправду пустота, Кнора, помоги.
Кнора не пошевелился.
- Щас, из-за какого то блохастого котяры руки марать, - скривился в недовольной мине Кнора, нервно тасуя в руках карты.
Но не успел он это сказать, как вдруг разбитая стена рушится. Грохот, пыль, крики.   Юра выкарабкался ползком из-под обломков. Не дожидаясь, когда рассеется пыль, кинулся к зияющей чернотой дырке. Из разлома в стене на свет смотрели два перепуганных зеленых глаза маленького, рыжего котенка.
- О, не дай себе засохнуть! Это не Пушкин, а Чубайс неудачно в гости забрел, – усмехнулся Кнора.
Юра схватил в руки спасённого котенка, и бережно прижимая бедолагу к себе, начал целовать.
Среди груды битых красных кирпичей на глаза попался  подозрительный предмет. Внешне он ничем не отличался от остальных кирпичей. Фрол не обратил бы на него внимания, если бы Юрка не споткнулся об этот предмет. Внутри кирпича что-то подозрительно загремело. 
Фрол достал из-под обломков жестяную коробку.
Кнора пулей подскочил к Фролу и с жаром воскликнул:
- Клад!
Фрол стряхнул рукой строительную пыль с коробки и попытался открыть крышку. Крышка был покрыта ржавчиной и не сразу поддалась. Заинтригованные ребята сгрудились возле него.
Внутри жестяной банки лежала почерневшая и наполовину истлевшая тряпка. Фрол осторожно вынул ее из шкатулки, чувствуя таинственную тяжесть в руках. Ребята замерли в напряжённом ожидании. На их глазах Фрол медленно стал разворачивать ветошь. Через секунду на его ладони заблестели старинные награды: кресты, звезды, медали…
- Кресты, - разочаровался Кнора, он рассчитывал  на большее, - немецкие. Блин!
- Георгиевские, – поправил Фрол. -  За службу и храбрость, - прочитал он  девиз ордена.
- Монеты? – спросил Юра, рассматривая потемневшие кругляшки.
- Монеты? – оживился Кнора, - покажи-ка, покажи…
- Это медали – старинные, - пояснил Фрол, протирая потускневшие награды о брючины штанов.
- На них тоже что-то написано. «Ненамь, ненамь, ненамь, а имени твоему» - по слогам прочитал Юра, выделяя на конце мягкий знак.- Что это значит?
Фрол пожал плечами.
- Кто это все спрятал? – удивился Юра, - интересно.
- Может, офицер? Судя по наградам - белой армии, - предположил Фрол.
- Идиот! Нашел что спрятать. Этого добра сегодня на Арбате сколько угодно купить можно. Лучше бы золото заныкали, - негодовал Кнора, - князья тупоголовые. Фрол, посмотри хорошенько в тряпке, может, есть там золотишко-то, - не унимался Кнора, коршуном кружа возле Фрола.
- Геройский был офицер. Три Георгия! – примеряя к груди кресты, восхищенно присвистнул Фрол, - а их кабы кому не вручали.
- Может все-таки это рублики - старинные, - разглядывая кругляшки, сомневался Кнора, - вон на них мужик какой-то нарисован?
Фрол взял из рук Кноры предполагаемый рубль, потер о штаны, чтобы лучше разглядеть самому.
- Царь, - ответил он. Перевернув медаль, прочитал: «Славный год сей минул 1812 год, - ничего себе присвистнул от удивления Фрол,- это Александр I.
Пока Фрол и Юра с интересом изучали награды, Кнора решил испытать судьбу. Полез в выломанную щель. А вдруг повезет.
-  Золотишко отыскал? – посмеялся Фрол, - горе-старатель.
С матом и плевками Кнора вылез из разлома, проклиная все на свете.
- Золотишко?! – смачно выругался Кнора, - эта рыжая тварь кучу там больше себя наделала, - морщась в брезгливой гримасе, матерился он, вытирая о кирпичи перемазанные руки.
- Фрол! – закричал Юра,разглядывая содержимое коробки, - здесь еще что-то есть. 
На дне шкатулке лежал ещё один свёрток.
Фрол взял находку, и нарочно покачивая ее в руке перед Кнориным носом, насмешливо предположил:
- Слиток.
У Кнора растерянно забегали белесые глазки. С алчной жадностью он смотрел, как Фрол медленно разворачивает тряпку, тянет время нарочно.
- Фотография? – удивился Кнора.
 - Я же говорил, что это офицер. Вот он, – обрадовался Фрол.
На снимке под стеклянной рамкой, вот почему сверток был такой увесистый, в полный рост, в мундире с эполетами и при орденах стоял молодой  осанистый  офицер.
По левую от офицера руку в кресле сидела молодая и очень красивая дама в широкополой, кружевной шляпе и в длинном наглухо застегнутом белом платье.
Ребята передавали из рук в руки найденный снимок и с неподкупным интересом разглядывали его. Даже Кнора, щуря свои белесые глазки, проявил неожиданный  интерес.
- Все-таки должно быть здесь золотишко, - в раздумье проговорил Кнора, - какие брюлики у этой цыпочки на пальчиках, - вздохнул он.
Всматриваясь в лицо офицера с фотографии, Фрол задумался.  Знакомым показалось ему это лицо. Фрол быстро выбросил из головы эту нелепую мысль.
- Вот он - хозяин наград, - задумчиво произнес Фрол.
- Больной на всю голову, - усмехнулся Кнора, - мало того, что железки никому не нужные замуровал. Так ещё и карточку на память схоронил. Живите, потомки, и не в чем себе не отказывайте.
- И что нам теперь делать со всем этим? – спросил Юра.
- Продать, - отрезал Кнора, - а деньги поделить.      
- Продать и поделить всегда успеем, - резонно заметил Фрол, складывая находку обратно в коробку. – Сначала надо выяснить, кому принадлежал этот дом. Ведь наверняка  хозяин этого особняка спрятал здесь ордена. Значит, офицер этот и есть хозяин. Осталось выяснить его  имя.
- Я тоже не понимаю, зачем было прятать награды и фотокарточку. Золото,деньги, драгоценности другое дело, -  недоумевал Юра.
- Может быть, награды прятал и  не он сам, а допустим, кто-то из его родственников, - размышлял Фрол. – Может, боялись чего-то или кого-то? Скрывали. На коробке стоит дата – 1929 год, значит, награды прятали уже при Советской власти. Родственники, а может, и он сам. Боялись, что кто-то догадается о его прошлом. Я читал в книгах, в те времена таких людей преследовали власти. Возможно, все так и было. Надо Николь расспросить, она, видать, и вправду не врала. Зря мы над ней  потешались.
- Нашел, кого спрашивать. Много она знает. Фрол, ну подумай, где мы будем искать этого офицера, - горячился Кнора, - на медали какой год стоит – 1812, - стуча себя по голове,  возмущался он, - он же не черепаха, чтобы 200 лет жить. Продадим награды коллекционерам и дело с концом. Хорошие деньги за это старье получим.
- Не в деньгах счастье, - возразил Фрол.
- Ага, а в их количестве, - язвительно оборвал его Кнора и отошёл в сторону.
 - Двести лет назад офицеры не носили такую форму, да и фотографии тогда еще не было. А медаль, - задумался на секунду Фрол, - медаль могла быть и наследуемой.
- Так, ясно, - вздохнул недовольно Кнора, - плакали наши денежки.
- Наши? – удивился Фрол, - тайник нашел я, а если по чесноку то Черемуха.   Если бы он не стал вызволять котенка, ничего бы не произошло.
- Произошло бы. Я бы плеер выиграл.
- Ну, извини, не повезло тебе сегодня, - улыбнулся Фрол, надевая наушники, - не твой это день.
- Это мы еще посмотрим, - пригрозил Кнора.
- Надо бы у этой княжны расспросить, про которую Николь рассказывала, - простодушно предложил Юра.
- Ага, сходи, сходи туда, - усмехнулся зло Кнора, смерив Юрку с ног  до головы  презрительным взглядом.
Друзья уже собрались уходить, когда  на пороге возник Огонек. Взмыленный, с безумным взглядом он  ворвался в дом.
- Тебя как за смертью посылать, - набросился на него с порога Кнора, - где пиво? Чего глазищи-то выпучил?
- Огонек, мы спасли его, - показывая котенка, радовался Юра, - пойдем, Николь обрадуем, - предложил он, но тут же осекся, как только увидел вблизи глаза Огонька.
Фрол выключил плеер. Он догадался, что случилось что-то невероятное. Огонек продолжал безмолвно стоять на одном месте словно истукан. Взгляд его был растерян.   
- Говори же не молчи, - не выдержал Фрол.
- То…То…То…, - заикаясь выдавил из себя Огонек.
Ребята насторожились. Они догадались, что этот баламут их  не разыгрывает. Так долго морочить головы  он бы в жизни не смог, даже под  художественным руководством Николь.
 Друзья обступили его. Они догадались, что с Николь что-то случилось. 
-Том…Том…Том…там…там…она…там, - заикаясь, пытался объяснить Огонек, но язык заплетался, слова проглатывались. В конце концов,   он беспомощно заплакал и выбежал прочь. Ребята кинулись за ним следом…



    Всю дорогу Аврора нещадно ругала дочь, сына, сожителя, соседей, власть, досталась даже Графу на орехи. Николь терпеливо выслушивала   брань. Сердцем она понимала, что это не мама ее материт, а проклятая водка, поэтому заранее все ей уже простила.
А мама, на самом деле не такая, Николь помнила ее другой, и память  удерживала этот  светлый образ в сознании, не позволяя, дочери возненавидеть ее теперешнюю. Она знала, что мама - самая лучшая на свете, только слабая и несчастная, поэтому жалела ее, терпя унижения и обиды, успокаивая ее пьяные истерики.
Почти у самого порога, когда Николь поворачивала ключом замок в двери, мать неожиданно вырвалась и бросилась бежать наверх по лестнице. Страшный женский крик эхом разносился по подъезду:
-Я не хочу больше жить! Не хочу! Будь она проклята такая жизнь!…
   Николь побежала вдогонку.
- Мама, успокойся. Тебе надо отдохнуть и все пройдет.
- Оставьте меня в покое. Я вам не нужна. Я никому не нужна. 
-Мамочка, я прошу тебя, ты мне нужна. Я люблю тебя, я клянусь, что сделаю все, чтобы тебе было хорошо.
-Мне ничего уже не надо от вас, - кричала  мать и гнала от себя дочь.
Аврора кинулась на чердак. Николь успела  схватить мать за ноги, умоляя  не делать этого. Но Аврора словно обезумела. Она пнула дочь ногой в грудь. Николь кубарем отлетела в сторону. 
Николь стала колотить в двери соседей. В отчаянии молила о помощи. Но двери ей никто не отпер. Посмотрев в распахнутый настежь чердак, Николь увидела кусочек синего неба. С крыши доносился истошный крик матери. Она решила лезть наверх.
Пьяная, обезумевшая женщина, шатаясь из стороны в сторону, с диким криком, похожим на вой взбесившегося зверя заламывала в истерики руки и как шальная  металась по крыше. Ветер остервенело рвал подол ее платья, обдувая прохладой разгоряченное истерикой тело.
- Мама, мамочка моя…
Николь поняла, что мать вот-вот сорвется и упадет вниз. Поборов страх, она шагнула за ней на крышу. Балансируя руками, словно канатоходца, шаг за шагом, глотая слезы, осторожно ступая по покатой железной крыше,  медленно приближалась к матери.
Ветер трепал длинные рыжие волосы, заслоняя Николь лицо. Ноги опасно разъезжались в стороны. Туфли предательски скользили по жестянке. А безумная мать посылала проклятия небесам, кляла жизнь и грозилась свести с ней счеты.
Николь плакала и умоляла мать не делать этого. Аврора была готова исполнить свои угрозы. Уже не раз она пыталась наложить на себя руки – вешалась, травилась, резала вены. Николь всегда удавалось успокоить мать и предотвратить беду.
   В этот раз Николь поняла, что не успеть ей, остановить мать от рокового шага.  В отчаянии она присела на корточки и ползком, обжигая голые коленки и ладони о раскаленную солнцем крышу, на четвереньках стала подбираться к матери.  Белое платье развивалось на ветру, словно флаг поражения. Николь ухватилась одной рукой за подол:
- Мамочка, ма…а…а…а…мочка…
    Аврора оставалась безучастной к мольбам дочери, казалось, что для нее в эту минуту ничего и никого не существует кроме ее собственного – «Я». Вцепившись в подол платья, Николь  слезно умоляла мать одуматься, просила прощения, давала обещания. Аврора вдруг резко затихла, присмирела и кажется, услышала дочь. У Николь отлегло от сердца.    
 Живо она поднялась с четверенек, правая нога подвернулась вдруг, наступив на что-то острое и скользкое, подошва туфли поехала по гладкой как лед крыше. На секунду, потеряв шаткое равновесие, Николь стала падать набок. Пытаясь удержаться на ногах, она инстинктивно сжала мертвой хваткой подол материного платья. Материя затрещала и Николь беспомощно покатилась  кубарем, словно с горки вниз к краю крыши.
В глазах все  перемешалось и понеслось сумасшедшей  каруселью:  небо, солнце, крыша, мать,  белое платье. Николь зацепилась за жёлоб водосточной трубы. Падение на мгновение остановилось, она повисла на краю крыши пятиэтажного дома.
Не проронив ни звука, ни крика,  ни стона, словно сохраняя силы для  спасения, Николь отчаянно пыталась спастись. Она цеплялась свободной  рукой за раскаленную крышу, вторую  руку она так и не разжала, намертво сжимая лоскуток белого платья, но гладкая как стекло поверхность кровли пятиэтажки не оставляла ни малейшего шанса. 
Аврора оцепенела, увидев на краю крыши дочь. Затуманенное пьяной истерикой сознание разом просветлело. Она словно очнулась от тяжелого сна. Николь взглянула на застывшую перед ней в изумлении мать. Они встретились взглядами.
Страшный крик дочери оглушил Аврору, повергая в дрожь. 
 Аврора опомнилась и инстинктивно метнулась к дочери, но чьи-то руки схватили ее сзади и силой потащили назад к чердаку. Это был «Адмирал».
Выпучив от ужаса полные безумия глаза, она отчаянно вырывалась, кричала. Порывалась бежать к тому месту, откуда эхо все еще доносило голос дочери. Открывая беззвучно рот, будто выброшенная волной на сушу рыба, задыхаясь и корчась от собственного бессилия, она билась в немой истерике. Адмирал понял, что ему не сдержать обезумевшую женщину. Со всего маха он саданул кулаком по искаженному истерикой лицу. От удара женщина обмякла и беспомощно повисла на его руках. Воздев к небу окровавленное лицо, она зашлась в страшном крике.
 
 
   

     Сегодня у Жени был выходной, один из редких свободных дней от  кабальной барщины на рынке. На ее счастье, ярмарку эту прикрыли, то ли по санитарным, то ли еще каким-то там малоинтересным соображениям.
Радовало уже одно то, что не надо будет изворачиваться перед алчным хозяином, вымаливая несколько свободных минут, обманывать подругу. Светка не заслужила этого. И всё это ради того, чтобы опять убежать на поиски сына.
У нее была твердая уверенность, что именно сегодня все и случится. Она обязательно найдет его.
С этим ощущением Женя проснулась ни свет, ни заря и отправилась на поиски. Весь день она бестолково бродила по уже не раз исхоженным местам. Ближе к вечеру, возвращаясь  обманутая в своих надеждах, Женя  заметила необычное оживление во дворе соседнего дома.
Со всех  сторон  к  дому сбегались люди. Сбиваясь в кучу, что-то с интересом разглядывали, а затем, с перекошенными от ужаса лицами отходили в сторону, крестились и плакали.
 Женя хотела пройти мимо, но в последний момент поддалась тревожному настроению толпы. Протиснулась в гущу и  в ужасе отпрянула назад.
На сером асфальте тротуара, раскинув руки, будто большая красивая птица  крылья, замерев в свободном полете, лежала мертвая  девочка. В руке она крепко сжимала белый лоскуток. В ее неподвижных широко  открытых  глазах, устремленных ввысь, отражалось синее небо с медленно проплывающими белыми, как снег облаками. Огненно-рыжие волосы  в беспорядке рассыпались по асфальту. Тоненькая алая струйка крови ложилась вокруг головы красным нимбом. Мертвый взгляд её серых глаз пугал и одновременно притягивал.
Женя не в силах была оторвать взгляда от  мертвых глаз.
Она беспомощно пятилась назад, но толпа выталкивала ее вперед, будто нарочно  заставляя смотреть на смерть  ребенка. Это было выше её сил.
 Женя рухнула, как подкошенная на колени перед распластанным телом девочки и осторожно прикрыла  ей веки. 
Юрка невольно зажмурился, отвел взгляд и вскрикнул. Кольцо на её руке блеснуло на миг и ослепило его. 
 Женя обернулась и увидела сына. Юрка стоял возле неё на расстоянии вытянутой руки.
Фрол оцепенел. Он узнал Женю.
 Юра никого не замечал кроме Николь.
 Он смотрел и не понимал, с чего это Огонек вдруг решил, что Николь умерла, и ее больше нет. Вот же она, такая же, как  всегда - ее руки, ноги, рыжие волосы также треплет ветер. Почему же ее тогда нет?! Ответа не было.
 Николь опять задумала всех  удивить и втянула в эту игру Огонька, разыгрывая очередное представление для зрителей,  которые все  прибывали и прибывали. Не спуская глаз с Николь, Юра на  ждал, что сейчас она поднимется и посмеется над всеми: как ловко она умеет разыгрывать.
Словно в ускоренной съемке проносились перед глазами картинки из прошлого - живая,  веселая, смешная Николь. Он  слышал ее неумолкающий ни на секунду голос, ее звонкий смех, видел ее походку.
Юра заглянул в ее распахнутые глаза и отшатнулся. Этот  взгляд показался ему знакомым, и он не мог принадлежать  Николь. В страхе Юра  закрыл лицо руками…
Будто жена того библейского героя Женя остолбенела увидев в двух шагах от себя сына.
День за днём она искала его повсюду а, встретив, растерялась. Заглядывая жадно  в испуганные  глаза сына, она вдруг осознала, что не может, не  имеет права даже протянуть к нему руки.
Фрол силой вытолкнул из толпы Юрку и  потащил за собой. Спешное бегство друзей заставило Кнору пуститься вслед  за ними. Его волновала судьба тайника.
Женя вскочила с колен, но ноги предательски подкосились, и она едва не упала рядом с мертвой Николь. Кто-то из толпы вовремя поддержал ее и помог подняться.
Женя бросилась догонять сына.
 Прячась за спины прохожих, отставая на безопасное расстояние, чтобы снова не спугнуть ребят, она пошла следом за компанией.
Фрол почувствовал слежку. Женя старалась вести себя осторожно.
Тот, кого она все время удерживала взглядом, был самым маленьким среди них. Она жадно вглядывалась в его походку, пытаясь узнать, что было  просто невозможно после такой долгой  разлуки, угадать знакомые черты. Внимательный взгляд Жени подмечал все, даже неуловимые для постороннего  глаза движения. Эта манера размахивать при ходьбе рукой, легкое подергивание плечом, сейчас ей казалось, что она смогла  бы узнать его даже по тени, если бы она только была в этот предвечерний час.
Сомнения, что это ее сын, уже не оставалось. От этой  мысли ей делалось и радостно, и страшно одновременно. Радостно оттого, что это ее сын и, кажется, стоит сейчас ей только окликнуть его, и он…
Что будет тогда? Разумом она понимала, что не может, не имеет права этого сделать, а сердце подталкивало к нему. Она бежала за ним следом по тротуару, расталкивая прохожих, и каждую секунду боялась потерять его из вида. Но толпа все время заслоняла собой ее мальчика. Будто нарочно, хотела помешать. Женя с еще большим остервенением расталкивала попадавшихся под руку людей, отыскивая глазами  клетчатую рубашку. 
Сердце готово было выпрыгнуть из груди, так тесно  стало ему там от этого бега. Казалось еще чуть–чуть,  и оно  разорвется в клочья…
Когда-то  уже давно она вот так же, как сейчас бежала прочь, обезумев от его крика, затыкая уши. Мысли ее незаметно  перенеслись в тот страшный день и час, поставивший точку в ее жизни…
Она убегала от детского крика, спотыкаясь  о колдобины разбитого асфальта, падая то и дело  в сырую, грязную, осеннюю листву, заполонившую улицы старинного южного городка…
-Девушка, вам плохо? – услышала она рядом с собой,    участливый голос.
Женя вздрогнула и удивленно вскинула глаза.
Незнакомый мужчина и участливо придерживал ее за локоть. Резким  движением она отдернула руку  и, не говоря ни слова, кинулась прочь. Мальчишек след простыл.  Пробежала по движущемуся эскалатору и спустилась в метро. Ей показалось, что ребята направились туда.
  Поток пассажиров подхватил её и повлёк за собой. Женя растерянно озиралась по сторонам. Страшная мысль обожгла ее воспаленное  сознание – А если это был мой последний шанс встретиться  с сыном, и теперь я больше  его никогда не увижу.
Осознание этой мысли мгновенно похоронило все ее прежние страхи быть узнанной им.
Господи, если сейчас я снова увижу его, то  уже не буду раздумывать, что делать. Я откроюсь, и будь что будет. Выбора нет. Да и времени тоже не осталось. 
Подошёл очередной поезд. Из распахнутых дверей на платформу высыпала толпа разношёрстных пассажиров. Женя с криком  бросилась навстречу  судьбе. Она была  в шаге от сына, так близко, что стоило ей еще раз окликнуть его, и он обернулся бы. Но  предательский ком колом застрял в горле, мешая, а быть может, уберегая ее от опрометчивого шага. В немом порыве отчаяния, беспомощно протягивая к сыну  руки, Женя увидела как один из его друзей, демонстративно глядя ей в глаза, втолкнул Юрку в вагон электрички. Двери захлопнулись, поезд тронулся. Прильнув к стеклянной двери, он проводил Женю победоносным взглядом.
Женя бежала по платформе до тех пор,  пока это было возможно. Когда  последний вагон  скрылся в тоннели, она устало опустила руки. Позабытая, было,  боль снова вернулась, испепеляя все изнутри. Боль, будто острыми ножами все сильнее и сильнее вонзалась,  в каждую клеточку тела и готова была в любую минуту разорвать его изнутри на мелкие кусочки. 
Женя  достала  таблетку из сумки, и  дрожащей рукой сунула ее под язык.
 К ней подскочил маленький чумазый мальчишка. Цыганенок. Выскочил, словно черт из табакерки и давай кругами ходить.
 – Тетенька, тетенька, дай на хлебушек, тетенька, дай…- не давая проходу жалобно нагло заглядывая в глаза, повторял он, как попугай заученную фразу.
Пошарив в карманах она беспомощно развела руками, но  мальчишка не отставал, мельтеша перед глазами, а боль с каждой  минутой становилась все нестерпимей.
-Тётенька, дай на хлебушек…дай…дай…дай…
Женя стащила с пальца кольцо – единственное свое украшение, и, не глядя, сунула его вымогателю. Счастливый  цыганенок, с ловкостью хищника, мигом выхватил кольцо и бегом к своим сородичам.
Прыгая и вертясь от радости волчком, тыча в лица своих соплеменников добычей, он хвастался  удачей. Но пожилая и болезненно худая цыганка в грязных цветастых юбках и мужском пиджаке отняла у него кольцо.
Мальчишка обиженно захныкал, за что тут же получил подзатыльник. Подобрав юбки, цыганка поспешила догнать Женю.
- Эй, красавица, дай погадаю, всю правду скажу, врать не стану. Что было,  что будет, чем сердце успокоится.
- Спасибо, - равнодушно бросила на ходу Женя, - мне уже сегодня сказали. Ты опоздала.
- А ты не верь, - прокричала ей вслед цыганка, - ты сердцу своему верь. Слышишь, это я тебе говорю, старая цыганка…


 Юра оглянулся на толпу.   
  - Кого увидел? – насторожился Фрол. 
 - Ты ничего сейчас не слышал? –  спросил Юра.
   - Нет, - соврал Фрол.
  - Показалось, наверное, - решил Юра, крутя головой по сторонам.
Фрол, пряча глаза, подумал: Если бы он только знал, кто его  сейчас окликнул. 
  Два желания боролись сейчас в душе – сказать Че всю правду, ну или почти всю. Потом пусть сами разбираются в семейных делах. Просто взять и сказать: эта женщина  твоя мать. Но после всего того, что нечаянно открылось ему той ночью, он сильно сомневался: а стоит ли это делать? И что этой женщине теперь-то надо от Черемухи?
- А ты, Кнора? – допытывался Юрка.
- Слышал и даже почувствовал, - брезгливо сплюнул Кнора, - вон тот  старпер прямо перед моим благородным носом воздух на ходу портит, виртуоз.
-Я тебя серьезно спросил, - разозлился  Юра, - мне послышалось, что кто-то окликнул  меня по имени.
- По имени даже я тебя  еле вспомнил, – усмехнулся Кнора.
 Мать Черемухи была уже совсем близко. В двух шагах. 
 Фрол впихнул Юрку в вагон метро. Двери захлопнулись у него за спиной. Поезд тронулся, набирая скорость.
Одинокая женщина осталась стоять на платформе. Она подбежала к электричке в тот  момент, когда створки дверей  безнадежно сомкнулись.
Фрол оглянулся, сквозь вагонное  стекло  он успел  разглядеть ее глаза - полные отчаяния и мольбы…

 

  Света удивилась, увидев  на пороге своей квартиры Женю.
Устало, опершись  о дверной косяк плечом, она стояла бледная, как смерть.   
- Что случилось?
  Женя промолчала. После неловкого замешательства Света предложила войти подруге. Женя переступила порог квартиры. Входная железная дверь с грохотом захлопнулась за ней. Этот неприятный звук вывел её из оцепенения. Женя метнулась назад, попыталась отомкнуть замок, но Света преградила дорогу. На шум в прихожей из комнаты выглянул мужчина в милицейской  форме, Света знаком приказала ему исчезнуть, состроив на лице удивленную гримасу. Проводив Женю в кухню, она усадила её за стол и принялась расставлять чашки, разливать чай. 
С первого дня их знакомства Женя оставалась для нее человеком сложным и оттого, наверное, непонятным. Ее замкнутость и даже какая-то отрешенность, граничащая, как могло показаться с высокомерием и равнодушием ко всему, напрягали легкую, открытую, как зачитанная до дыр книга Светку. Был бы кто другой на Женькином месте, она бы не задумываясь, прекратила всякое общение. Терпеть не могла таких людей. Жить надо легко и просто, наслаждаясь жизнью, считала она. Но было в Женьке что-то, что заставляло ее мириться с некоторыми странностями подруги.
В минуты откровения то ли по простоте душевной, то ли от хмеля Света могла открыться вся, как на ладони, а подруга только  слушала. 
Не осуждала, не поучала, не лезла с советами, вот это-то качество, наверное,  и раздражало и одновременно привлекало ее в Жене.
- Как хорошо, что ты  пришла, а главное вовремя, - радостно выпалила Света и тут же осеклась, понимая, что в ее словах проскользнула некая  двусмысленность.
- Я пойду лучше, - сказала Женя, порываясь встать.
- Нет, - остановила ее Света и нечаянно опрокинула на пол чашку с чаем. Прибор - вдребезги, - это к счастью,- поспешила, заметит Света. - Я что  хотела  сказать-то? Я ведь подыскала  тебе комнату. А то живешь ты, прости Господи…, - многозначительно посмотрела на нее Света, собирая с пола осколки, - Сейчас чайку  попьем и съездим, - сказала она, исподволь следя за реакцией подруги. Женя молчала.
- Только, - замялась Света, - дом этот далековато от работы. К тому же рядом с кладбищем. Это ничего? Зато плата по-божески.
Помешивая беззвучно ложечкой остывший чай, Женя  взглянула на подругу и, усмехнувшись одними губами, саркастически заметила:
-Это как раз самое то, что мне  надо. Чтобы рядом.
  Света насторожилась.
Женя встретилась с ней глазами и Света сразу все поняла. Обреченно присев на стул она невольно вскрикнула, прикрывая ладонью рот, но быстро взяла  себя в руки.
- Как же это, - растерянно бормотала она, беспомощно разводя руками, - ты же говорила, что все в порядке. Надо что-то делать, - вытирая слезы, причитала Света, понимая теперь какая беда привела к ней в дом подругу.
- Давай больше не будем об этом.
- Не будем? Спятила, – взорвалась Света, нервно расхаживая по кухне, - не будем. Это же Москва. Здесь самые лучшие врачи, больницы.
- Не в этом сейчас дело.
- А в чем же тогда, черт побери, – бросила в сердцах Света, - ну, расскажи. Сколько я тебя знаю, ты  все время молчишь, никогда ничего не рассказываешь. Я о тебе ничего не знаю. Ты мне не доверяешь, считаешь недалекой, пустой. А это не так. Я, может быть, не такая образованная, не могу выразить красивыми словами свои чувства, переживания, но я все понимаю. Я как та собака. С тобой что-то стряслось. Почему ты не рассказала об этом раньше, - сокрушалась Света, - вместе  мы нашли бы выход. Да и когда говоришь, выговариваешься, легче становится. По себе знаю. Хоть с кем-нибудь, со мной, со столбом, но говори, только не молчи. Ведь так и свихнуться недолго. Я помню, когда от меня Васька ушел…
- Свет, ты в Бога веришь?
- Верю, наверное, - неуверенно ответила она, - я крещенная вообще-то... Мне лет шесть было. Бабушка с мамой крестили меня тайно в деревне. Отец  коммунист, начальник цеха на автозаводе, ему светиться было нельзя. Партбилет на стол…
 - Слышишь, колокола звонят, - прошептала задумчиво Женя.
Света растерянно огляделась по сторонам. Никаких колокольных звонов она не слышала. На плите свистел вскипевший чайник. Света настороженно посмотрела в глаза подруге и всерьез испугалась за нее. Женя продолжала говорить, словно бредить.
-Я сейчас в храм зашла, хотела помолиться. Говорят, легче становится, а  меня не пустили. Бабка прогнала. Что-то на  мне не то надето. Наговорила мне всякого.
- Нашла из-за чего нервные клетки убивать, - успокаивала Света,-  у меня врач есть знакомый – светила. Сегодня уж поздно, а завтра с утречка, с позараночу сходим.
- Сходим, - отозвалась равнодушно Женя. - Ты права, мне очень плохо, но, ни потому что я, кажется, умираю.
- Светка, -  прошептал Женя, глядя в глаза подруге, - на самом деле я умерла уже давно. Все что ты видишь  сейчас перед собой это не я, это пустая оболочка…Ты хотела узнать обо мне. Я расскажу, только ты поклянись, что поможешь. Клянись.
Разговор принимал неожиданный оборот.
Света  боялась невзначай проронить лишнее слово и тем самым остановить Женькин порыв к откровенности. Сколько раз она пыталась разговорить немногословную подругу. Женя не шла на контакт.
 Света почувствовала, что с подругой творится что-то неладное. Женька и в самом деле была на себя не похожа, сама не своя, таинственный флер загадочности начал прямо на глазах куда-то исчезать.
- Помнишь мальчишку, что я на рынке поймала?  Он еще руку мне прокусил…
Света тупо смотрела на подругу, не понимая, причем тут мальчишка с рынка,  прокушенная  рука. Вопрос стоит о жизни и смерти.
Света молча, кивнула в ответ.
  - Это мой сын.
   Света удивленно вытаращив глаза:
 - Сын? Какой сын?
- Что ты на меня уставилась. По-твоему я не могу иметь сына. Не могла, – поправила она себя.
Света махнула рукой:
- Ты неправильно меня поняла, вернее это я ничего не поняла, но ты же никогда об этом не говорила.
- Я и сама не знала, что он живой.
- Как это?
-А вот так. Он остался с бабкой, со свекровью, когда я, - Женя замолчала, потом посмотрела на подругу.
Света ждала продолжения. Женя поняла, что выхода у неё нет, как только открыться перед Светкой. Она единственный близкий ей человек на сегодняшний день. Случись завтра - ее не станет, а это может произойти в любую минуту, и тогда, что же будет с ним. Женя усадила напротив себя подругу, и намеренно глядя  в ее расширенные от  изумления красивые глаза, продолжила исповедь:
 - Она приехала ко мне и сообщила, что я свободна, что сына у меня больше нет. Ты знаешь, что я недавно вернулась оттуда…
Света неуверенно кивнула в ответ. Она, конечно же,  знала, только всегда  деликатно обходила эту скользкую тему.
-Только ты не знаешь, за что я, - нарочно не договаривая слова, Женя, пыталась уловить ее реакцию, - я…я пыталась его убить…
- Не смотри так на меня. Я тебя умоляю, Светка, не смотри, - закричала в истерике Женя, заглядывая в ошарашенные глаза подруги, - если бы ты знала, как это трудно объяснить мне сейчас. Но жить с этим грузом и молчать еще трудней. Ты только не останавливай меня и ничего  не говори, молчи. Я должна это выговорить…
Когда все  случилось, - сбивчиво начала Женя, - ну, когда погиб Юрка, я ходила как шальная, не соображая что происходит. Родных у меня нет, меня  бабушка воспитала, потом детдом. Но вправду говорят, что беда одна не ходит.
Врачи сказали, что мой сын неизлечимо  болен, тут уж я  совсем обезумела, хотела руки на себя наложить, но как представила, что после моей смерти будет с сыном. Отношения со свекровью с самого  начала не сложились.
Ну, не нравилась я ей. Тяжелый она человек. Жить  с ней  было  невыносимо. Я ушла от нее, как только Юрка уехал в командировку  в Афганистан.  Комнату снимала. А она  даже на внука не пришла посмотреть, когда  он родился. Юрка уже погиб к тому времени и она вычеркнула меня из своей жизни. Я даже не думала, каким способом уйти из этой постылой жизни, все получилось спонтанно…
 Света внимательно слушала сбивчивый рассказ Жени и как китайский божок кивала головой. Весь тот бред, что несла сейчас подруга, не укладывался в ее голове, а Женькина исповедь с каждой минутой становилась все более страшной и чудовищной.
 Женька точно спятила, -  терялась в догадках Света, - а может, выпила? А может и выпила и спятила.
  - Если бы не  фотография, я бы не узнала  сына. В то время ему чуть больше года было, а сейчас двенадцать. Большой…
- Фотография? – Переспросила  Света, - эта та, что… с военным…
- Как же подло устроена жизнь, Светка!  Когда я искала смерти, она бежала от меня, а теперь, когда мне надо быть живой она догоняет меня, подстерегает  каждый день, каждый час, каждую минуту.
Женя ударила кулаком по столу. Чашка с чаем загремела и опрокинулась, выплескивая напиток на стол.
-  Я должна  успеть узнать, что он делает в Москве, как он здесь оказался?
- А где он сейчас? – промокая салфеткой пролитый чай, переспросила Света.
- С беспризорниками шатается по улицам.
- Так пойди и признайся ему…
Женя развела руками:
-Ты в своем уме? Что я ему скажу?
Она бросила взгляд на подругу.
 - Ты вон  и то позеленела вся от страха. А он? Что будет с ним. И что  вообще эта ведьма про меня ему наговорила. Может, он ненавидит  меня.
Женька вдруг рухнула на колени перед подругой:
- Ты ведь поможешь? Ты меня осудила. Осуждай. Мне все равно, только помоги. Если со мной  что случится, не оставь.
- Что ты, подруга, - замахала руками Светка, - какой из меня судья. Только я все равно. Я никак. Господи! – взмолилась Света, закрывая ладонью рот, - мамочка родная! Спаси сохрани…
- Ну, говори же, - взорвалась Женя, - не можешь понять? Я сама  не понимаю, но разве я виновата, что  не умерла тогда.
- Чем я могу помочь?  Что  надо сделать? Я сделаю.
Женя беспомощно развела руками и заплакала:
- Я не знаю.…

     Кнора догнал Фрола и Юрку. Матерясь через слово, задохнулся:
- Не понял, от кого  бежим? От этой, што ли…
  Фрол метнул на него недобрый взгляд и Кнора заткнулся.
 - Сейчас менты понаедут, про Николь расспрашивать будут, а у меня целый карман раритетных наград. Нам это надо?! Я на вокзал, сдам в камеру хранения, - пояснил Фрол. -  Ждите здесь, - уходя, бросил он, но вскоре вернулся и приказал Юрке поменяться с ним одеждой.
  Юра удивился, но переспрашивать не стал, подчинился.
- Раздевайся  живее. Объяснения потом, - меняясь одеждами подгонял Фрол,- значит так, ждите здесь, никуда не исчезайте. Я мигом – одна нога здесь другая там.
- Командир. Бляха муха! – сквозь зубы прошипел Кнора, растянувшись во весь рост на парапете.
Юра присел рядом и спросил тихонечко:
- Куда теперь повезли Николь?
Страшная сцена во дворе дома не отпускала его. Стояла перед глазами.
- В мавзолей, - огрызнулся Кнора, дымя сигаретой.
        Юра посмотрел на Кнору.
- Тебе ее нисколечко не жалко? 
- На всех  жалости  не хватит. И, вообще, сама  виновата.
Юра задумался и после небольшой паузы, возразил:
- Она не виновата, Николь мечтала стать артисткой. Здорово у неё получалось притворяться. Я ведь сначала подумал, что Николь опять разыгрывает всех, но когда увидел ее глаза. Кнора, они были, как…- Юра запнулся, он хотел рассказать про бабушку, но удержался. Не тем человеком был Кнора, перед которым можно было излить душу. Предательский  комок подступил к горлу и слезы вот-вот  готовы были выкатиться огромными каплями.
Кнора был далек от пустых сантиментов и в своей обычной грубой манере оборвал Юркино молчание.
- Мечтать не вредно, - подытожил он и тут же переключился на другую тему, - думаешь, Фрол поступает честно?
Заныкал тайник и  еще командует: ждите здесь. А ради чего, спрашивается, я его, - тут Кора вставил такое по силе слога матерное ругательство, что даже сам поперхнулся собственной слюной, - ждать должен. 
- А тайна шкатулки?
       - Брось пургу гнать. Клад, тоже мне, нашли. Тайна, – передразнил он, - эту  тайну сейчас на любом развале найдешь, - сквозь кашель про-говорил Кнора, - продали бы  коллекционерам  и дело с концом. Деньги – вот тайна. 
Заметив в стороне машину с надписью – «ТВ», Кнора раздраженно  усмехнулся:
- О, опять понаехали. Шакалы!
- Кто? - переспросил Юра.
- Телевизионные деятели искусств, - пародируя голос мультяшной героини Фаины Раневской, ответил Кнора, - кино снимать про нашего брата приехали, - туманно пояснил он,  - выборы,  видать, скоро. Лохов накручивать будут. Голосуй или проиграешь!
 Чего уставился. Сопли по роже погуще размажь, они эту бытовуху страсть как любят.
Юра непроизвольно шмыгнул носом.
- По телику кого с утра до ночи показывают?  «Звезд» шоу бизнеса, политиков, бомжей, маньяков и нас – уродов. Смотрят все и денежки идут не хилые. Рейтинг. Понял теперь, где тайна. - Подмигнул игриво Кнора, выпуская изо рта кольца табачного дыма, - а кино про кого снимают? То-то и оно – бизнес. Чернуха. Бляха муха!
- Про нас всем интересно знать, - дымя сигаретой, вздохнул Кнора, - киношники почти каждый год, - болезненно закашлялся  мальчишка, - каждый год приезжают. Даже иностранцы – американцы там всякие, япошки, - прищурив глаза, для пущей колоритности образа японца продемонстрировал Кнора.
- Заливаешь, - не поверил Юра.
- Чтоб мне сдохнуть молодым и красивым, - поклялся Кнора, с жаром доказывая свою правоту, - приезжают, ходят с камерой, расспрашивают, как мы живем, чё жуем, - подмигнув игриво Кнора, - просят показать, как глюков ловим.
У Юры снова чуть было не сработал  рвотный рефлекс. Слишком болезненным  было воспоминание о неудачном путешествии в призрачный мир грез и иллюзий.
- В подробностях расспрашивают, выглядывают, вынюхивают. Им все интересно про наше житье-бытье знать. Меня так в прошлый раз больше всех снимали и расспрашивали, -  похвастался Кнора, - колоритный я очень для кинематографа. Фактура, – сказали, - Бандерас! Блин! Другие  бегали от камеры, как ошпаренные, а мне все равно. Чё от меня убудет. Еще и гонорар заплатили. Во как! Николь о таком успехе только мечтала.
- Будут про такую ерунду кино снимать, - сомневался Юра.
       - А то кого же  снимать,  как не нас, – взорвался Кнора, - Фрола, что ли,  твоего в хоромах. Кому он  интересен. Ему самому  от скуки хоть с крыши прыгай,  как Николь, - докуривая сигарету, горячился Кнора, - а тут жизнь кипит. Хочешь, гуляй, хочешь, спи, хочешь, жри. Свобода.
Кормят бесплатно, моют в баньке, деньги, опять же, у меня при себе всегда имеются, и никто при этом тебе не указ. Воля. Обещали по телику показать. Жалко мои «шнурки» меня, родимого, «звездуном» экрана не увидят,-  вздохнул Кнора, выпуская изо рта серый дымок, потом посмотрел на  Юрку и добавил:
- Моя семья – майонез долбанный, - сплюнув, выругался он, - за чекушку бодяги  пропили трубку из телика.
Один деревянный каркас стоит в доме. Брательник напьется, так рожу туда свою сует и начинает голосом  Ельцина указы зачитывать, - засмеялся Кнора, - такую хренотень несет, мама дорогая, держи меня. Президентом себя представляет. Они с ним эти, как там… слово забыл. Тезки.
- Подожди, с Президентом, - перебил его Юра, - я не понял про Фрола, что ты сейчас сказал?
-А чё я такого сказал про Фрола? - растерялся вдруг Кнора. Глаза мальчишки забегали испуганно по сторонам.
- Какие  хоромы? О чем ты треплешься?
- Ты чё, не знал? –  удивился Кнора, - не знал, что он из богатенькой семейки?!
Кнора почесал затылок:
 - Вообще-то, это на него похоже. Человек-загадка.
         - Из семейки? – поразился Юра, сглотнув громко слюну, - он же с нами на улице живет.
- На улице он не живет, он волей дышит, – патетически заметил  Кнора, затягиваясь табачком.
- Какая же это воля – спать, где попало и есть, что подадут из милости?   
Кнора недовольно сверкнул на Юрку злыми глазами.
- Че ты, вообще, к нам присосался, сын полка.
Кнора выругался грязно и харкнул от души Юрке под ноги. Юрка брезгливо поджал ноги.
- Ты мне сразу доверия не внушил, когда тебя Николь подобрала. Вот только зачем тебя Фрол пригрел, ума не приложу.
Юра хотел ответить достойно, мол, было бы что прикладывать, но в последний момент сдержался. Кнора взбеленится и тогда уж точно ничего не расскажет про Фрола.
- Я не сын полка, и никто  меня не пригревал. Расскажи про Фрола.
- Здесь не спрашивают о таких вещах, – оборвал его Кнора, - каждый живет, как хочет, и  никому ни до кого нет дела. Понял. 
- Я думал, что у Фрола никого нет, что он один.
     - Как же – один, – усмехнулся Кнора, - а не хочешь - с жиру твой Фрол бесится. Богатенький «Буратинка», наследничек. Мажор, – затягиваясь сигареткой, продолжил откровенничать он.
     – Мать – миллионерша, - ухмыльнулся Кнора, сплюнув с отвращением в сторону вокзала, - на «Мерине» по Москве раскатывает, крутая – бляха муха - новая русская. Няньки, гувернантки, охранники и все такое прочее, ну его в говно и потянуло.  В народ, то есть, – пояснил Кнора, сбрасывая пепел на асфальт. Последние слова он еле проговорил. Болезненный кашель душил его. Богатые тоже плачут – смотрел?
            Юра задумался вслух.
- Я думал  Фрол – сирота.
 - Пока еще нет, - едко подметил  Кнора.
Резким движением руки Кнора распахнул молнию на куртке и, демонстрируя ее, стал хвастаться:
 - Кожа натуральная, лейб – made in USA. Подарил с плеча – барин, - сказал пренебрежительно Кнора, и смачно выругался. - Это он от балды с нами  тусит, -  щелчком откидывая окурок, добавил он к сказанному.
– Так сказать: Почувствуй разницу, сникерссни. Он и тебя, гляжу, приодел: Жилетт -  лучше для мужчины нет. Намекнул Кнора на новый Юркин туалет.   
Юра проглотил очередную обиду…
За время скитаний на вольных хлебах приходилось переживать и унижение и позор. Он многое научился забывать и не замечать, а иначе на улице  не выжить. Ночи под открытым небом. Канализационные люки, колодцы. Бегство от пьяных бомжей. Голод и холод, дожди и ветра. Единственное чему он так до сих пор и не научился так это просить Христа ради. Даже украсть кусок оказалось не так стыдно и страшно, как протянуть руку. Всё остальное Юра стоически переносил.
 Однажды он застрял на очередной пересадочной станции, в ожидании попутной электрички. Долго скитался  в окрестностях вокзала и думал, что уже никогда не выберется оттуда.
Голод поборол и стыд и страх, и даже разум. Увидев стаю бездомных кошек, Юра дождался, когда сердобольная бабка, бросавшая им корм, скроется из вида, растолкал своих меньших четвероногих братьев и набросился на еду. Жадно, обеими руками он набивал рот отходами с чужого стола и победоносно смотрел в голодные глаза котов. До сих пор  эти удивлённо-растерянные глаза обиженных им бессловесных животных стоят перед ним немым живым укором. Даже  сейчас, когда  он живет  почти припеваючи, это  постыдное  воспоминание  нет-нет да и всплывет в памяти, царапая душу…
- Хорошая вещица. Фирма, - продолжал нахваливать подарок Фрола Кнора, - мой предок три раза ее пропивал, так я ее все три раза обратно возвращал.
- Воровал?– переспросил Юра скорее для приличия, чем из любопытства.
  - Стану я руки марать. Предок мой не дурак, хоть и  пьяница, все  три раза разным самогонщикам ее закладывал.
Так я этих голубушек, - напевая, произнес Кнора, - пригрозил ментам  сдать со всеми ихними прибамбасами. Чтобы знали, как обкрадывать бедных деточек, - кривляясь в наигранном плаче, пропел Кнора и добавил,   для красного словца, рекламного  сленга – Свежее дыхание, облегчает понимание. Во! И я не в  убытке и папашка в настроении.
- Он ушел из семьи, чтобы жить на улице? – продолжал размышлять Юра.
- Все про Фрола страдаешь? – усмехнулся Кнора, застегивая куртку, -  подумаешь – семья. Велика потеря. Я тоже из семьи ушел и не жалею. На  воле  лучше. Вспомни Николь. Да если бы не ее долбаная семейка, жила бы себе и горя не знала. Может и артисткой  бы стала, как  эта, как ее, - стукнув себя по лбу, вспоминал Кнора, - Падам-падам-падам,- пропел он, передразнивая Николь.
Юра прокручивал в памяти воспоминания. Ночь, когда они с Фролом  забрались в чей-то загородный дом.
         Почему так относительно легко удалось это проделать, если  не  считать порванных на заборе  штанов. Только  сейчас Юра начинал догадываться. Фрол  привел его в свой дом. И собака, покорная как домашняя кошка, была  его собака.
Почему Фрол  бросил свою семью, мать и бродит  по улицам и вокзалам вместе с такими беспризорниками, как он, как  Кнора, как несчастная Николь и ее братец?  В голове не укладывалось.
Если бы бабушка была жива, я никуда бы не ушел от нее ни на шаг. Не переступил  бы даже через порог, чтобы просто выйти из дома погулять. 
- Мамка целыми днями на железке вкалывает. А отец с братом все, пропивают дочиста. Чертяки! Еще дядя – этот сникерс – долбанный к ним  присосался – мамкин брат, - пояснил Кнора. - Жена его из дома по-перла, а мамка добрая, пожалела. Теперь мучается. Еще и я, што ли, на ее шее сидеть должен? Вот и кручусь сам. А то бы давно уже с голодухи с ними опух, как колобок, - исповедь Кноры то и  дело прерывал долгий, надсадный болезненный кашель. Кашель выворачивал парня  наизнанку, - жрать дома нечего, одна самогонка, - прыснул со смеха Кнора. –  Отец не пил  когда мы в Душанбе жили.
       Кнора сморщился в гримасе и признался нехотя:
       - Пил  с устатку и после баньки. Не так убойно, как сейчас,  - Кнора вдруг задумался, прервав свой рассказ и после минутного молчания, тяжело вздохнув, заговорил уже как-то по-другому,  совсем не похоже на него.
- Душанбе – теплота круглый год. Не то, что здесь. Под любым деревом жить можно и тепло, и сытно и комары не жрут.
 Дыни на базаре вот такие, - показал он  на руках, какие бывают на самом деле дыни, - гранаты, виноград прямо во дворе растут, - мечтательно  произнес он, развалившись на парапете, - если бы не война, ни за что бы оттуда не уехал. Мамка каждый день по нашему дому плачет.
У нас свой дом был с садом – «духи» сожгли. Еле ноги унесли. Ночь. Спали уже все. Дом горит. Отец в рейсе. Мы с мамкой  в доме одни. Оля – сестра моя старшая нас с братом вытащила, потом мамку… а сама не успела… крыша рухнула…- Кнора на секунду замолчал. -  Полгода у соседей-таджиков в погребе прятались. Национальное самосознание. Бляха муха! Это тебе не хухры мухры. Секир башка и все дела.
Я тогда мелкий был, но погреб тот черным по гроб жизни не забуду.
Кнора сменился с лица при воспоминании о родном доме. Юра заметил это и удивился. С какой неподдельной теплотой и болью говорит  Кнора о том времени, о своей семье.
- А где этот Душанбе? 
- На юге, в Таджикистане на границе с Афганистаном, - пояснил Кнора, - а когда отец  из тюряги вернулся, квасит по-черному. 
        При упоминании об Афганистане у Юры бешено заколотилось сердце. 
- А ты про Кандагар что-нибудь слыхал? 
-  Там же где-то в Афгане, - равнодушно бросил в ответ Кнора.
  Юра не отставал.
 - Может, ты там был, ну если это рядом? – робко предположил он.
-  Придурок, – повертев у виска  пальцем, разозлился  Кнора, - это  же другая  страна. Заграница. Кто меня  туда пустит?!
Кнора пристально посмотрел на Юрку, Юра ждал ответа. Кнора сплюнул сквозь зубы под ноги и сказал:
 - И ты забудь. Если и жив ещё твой папашка, то уже давным-давно стал там Абдуллой каким-нибудь. И поминай, как звали.
 Картинно воздев  перед собой сложенные в молитве руки, Кнора  пропел на манер муэдзина:
- Алла-а-а-аху Акба-а-а-ар.
Юра тяжело вздохнул и отвернулся.
- А когда в Россию  приехали, к мамкиному брату - ни работы, ни жилья, ни денег. Дядька - русский продукт хренов сам на улице бомжует. Бутылки да железяки собирает. Ну и  отца в свой бизнес втянул – металл воровать на железной дороге. А он, батя-то, сроду гвоздя чужого не брал, а тут… 
       Когда он гайки отвинчивал по пьяни, его и накрыли, а дядька – «энерджайзер» недоделанный - вывернулся. Хорошо хоть  под амни-стию  попал, а то бы сгинул на нарах. Слабый он, - с жалостью в голосе произнес Кнора. Помолчав немного, он снова напустил на себя маску веселости, закуривая очередную сигарету, - а тут братан  старший с армии вернулся – неделю гудели. Брат тоже пить - будь здоров. Четверок заглатывает одним махом. Во, как!   
      Кнора посмотрел на Юрку, потушил сигарету и вздохнул:
         - Да, день прожит зря. Кинули, как последнего  лоха.
- Ты  про тайник?
        - Соображаешь. Не совсем, значит, боженька тебя обидел, - ехидно подметил Кнора, - тогда скажи мне, старому вору, чего ты такого ценно-го спер у той цыпы с рынка?
- Я не вор, - огрызнулся Юрка.
- Куда тебе, – усмехнулся Кнора, - ты побирушка.
- Почему  ты все время меня цепляешь? Думаешь, я тебя не ударю? 
-  Ой, как страшно.
 Юра сжал кулаки.
 - Да пошел ты, псих  не долеченный, - отмахнулся Кнора.
Юра понимал, что сила не на его стороне, но и терпеть насмешки и издевательства больше не мог.   
Кнора опешил от такой реакции тихони Черемухи:
-Ты чего…чего… я ведь и побить могу больно.
Юрка не отступал.
- Не в силе Бог, а в правде.
Кнора повертел пальцем у виска:
- Точно псих.
 Кнора мгновенно сориентировался и первым ударил Юрку ногой в живот. Юра отлетел  в сторону на несколько метров. Пересилив боль,  сумел быстро  подняться   и снова пошел  в атаку.
Завязалась драка, вернее, избиение Юрки. Повалив жертву наземь, Кнора принялся  колошматить его головой об асфальт.
Падая, краем глаза Юра увидел Фрола. Это придало ему сил и смелости.
Юра пустил в ход действенный прием - зубы. Кнора взвизгнул и на мгновение выпустил жертву. Юра сумел вывернуться из-под обидчика. Кнора отскочил в сторону. Фрол  перебегал дорогу среди потока машин. 
Юра отвлекся только на секунду, чтобы утереть  кровь с лица, и в этот  момент раздался визг тормозов, милицейский свисток.  Черная ма-шина стрелой сорвалась с места. Фрола нигде  не было.
Отряхивая руки от песка, Кнора задумался.
        - Кажется, я погорячился.
Он узнал джип, в котором за полусотню баксов заложил   друга, которого таковым никогда не считал. Слишком разные были у них интересы.
 - Извини, брателло. День прожит не зря. 
- А где же Фрол? – недоумевал Юра, озираясь на дорогу, - я видел его. Он бежал к нам через дорогу.
- Я же тебе, дураку, только что объяснял по-русски: няньки, гувер-нантки, охранники. Домой твой заступничек  вернулся, домой, - уверял Кнора, а мысленно уже прикидывал, как бы  содрать с братвы обещанные  полсотни баксов.


      До позднего вечера Юра прождал у вокзала. Фрол как сквозь землю провалился. Кнора тоже исчез. Решив, что ждать больше не имеет смысла, на улице начало темнеть, Юра направился к особняку.
Ночь была не за горами. Надо было где-то скоротать её, и позаботиться об этом он должен был сам.
Еще утром все было ясно и просто, казалось, так будет всегда. К стыду своему он позабыл думать об отце, которого клялся и божился найти хоть на краю света.
Друзья заполнили ту страшную пустоту в сердце, вытеснив из него тяжкие воспоминания о прошлом, и вот теперь он снова остался один на всем белом свете.
Николь погибла. Фрол исчез. Кнора - даже думать  не хотелось об этом проходимце.
Юра подошел к особняку и не узнал это место.
Вокруг особняка вы металлический забор в человеческий рост, за которым раздавался грохот строительной техники.
Оставалась единственная надежда на Адмирала.
Может, ребята у него?
Адмирал жил в том же доме, что и Николь. За  несколько метров при подходе к хрущовке, заросшей кустами сирени, Юра услышал звуки аккордеона. Обрадовался. Влетел на третий этаж, перепрыгивая через ступеньки. Дверь у Адмирала никогда не запиралась. Гостеприимный человек.
Прямо  с порога слух резанули пьяные голоса мужчины и женщины.  Матери Николь и Адмирал сидели за столом в тесной кухне, захламленной грязной утварью и старой мебелью. Пустые бутылки,  граненые стаканы с  остатками вина на дне, засиженный мухами незатейливый провиант были повсюду – на столе, на окне, на плите и даже на полу. Кот отчаянно грыз кожуру от колбасы возле ног Адмирала.
Аврора музицировала, сидя на табуретке посреди кухни, Адмирал пел: «Что тебе снится, крейсер Аврора…»
Пьяная вусмерть Аврора остервенело раздвигала меха старенького  инструмента. Взгляд её остекленевших глаз был устремлён  в никуда. Адмирал, понурив седую лохматую голову, вторил ей невпопад, мимо нот, громогласно выкрикивая  отдельные слова из песни. Посреди всего этого разгульного хаоса, на заплеванном столе одиноко горела тоненькая восковая свечка, воткнутая в солонку. Болезненно мерцая на сквозняке, она то затухала, то разгоралась. Рядом с зажженной свечой стоял стакан с водкой, прикрытый ломтём чёрного хлеба. Капли воска, словно слезы, стекали  в солонку
 Адмирал наполнил стакан вином и протянул Юрке.
 - Помяни нашу Томочку, - утирая ладонью пьяные слезы, всхлипнул  мужчина.
 Юра взял в руки стакан. Адмирал налил себе, демонстративно выпил его и запел:
 Что тебе снится, крейсер Аврора…
Юра роняет стакан, красное вино разливается по полу. Аврора продолжает играть, Адмирал петь, кот грызть кожуру от колбасы.
          Аврора сошла с ума, Адмирал сошел с ума, кот сошел с ума, решил Юра.  Только об этом они еще не знают.
          Юра выбежал из подъезда. Улица встретила его кромешной  темнотой и проливным дождем.
         Как заправский виртуоз, перебирая ветерком серебряные струны, дождь играл грустную  мелодию ночи, не давая ей развернуться своей первобытной красотой.
Косые струи дождевой воды с шумом разбивались об асфальт, заглушая собой все на свете,  кроме  той  страшной  мелодии, извергавшейся из аккордеона. Рваные звуки ошалевшего от безумных рук аккордеона эхом разносились в тишине  безмолвной ночи.
Юра стоял под дождем, раскинув руки, на том самом месте, где   погибла Николь. Одежда его промокла до нитки. Над головой одиноко светился тусклый фонарь.
Юра смотрел, как  разбиваются об это гиблое место капли дождя, как разлетаются хрустальными брызгами в стороны, смывая последний вздох Николь. Ему показалось, что это не дождь вовсе, а слезы, стирают память о ней с бесчувственного, холодного  асфальта, нашептывая слова прощальной  молитвы, сквозь которую пробивалась остервенелая  песня Авроры. Заполоняя собой всё на свете, она врезалась клином в сердце. 
Ангел мой, пойдем со мной…

     Дарья Михайловна подключилась к расследованию с  присущим ей энтузиазмом и ответственностью, как и обещала хозяйке. Перво-наперво она  отправилась на старую квартиру к  бывшему соседу по коммуналке. 
Уж он-то точно знает, где искать эту особу, -  размышляла дорогой Дарья Михайловна. Но уже при подходе к дому ее ожидало первое горькое разочарование.
Из распахнутого  настежь окна разливались знакомые  до нервной дрожи в коленках звуки аккордеона и пьяные голоса  соседа и его  спутницы. Перебивая друг друга,  невпопад, парочка надрывно горланила песню  в пьяном угаре.
  Адмирал изо всех сил старался перекричать аккордеон, но Аврора не сдавалась и еще  сильнее налегала на инструмент, извлекая немыслимые по мощи звуки, оглушая ими округу. Дуэль продолжалась.
    - Так надругаться  над памятью о светлом прошлом, - возмущалась женщина, - превратить святую  вещь в застольную песню. 
       Целый день Дарья Михайловна бродила по бесконечному  торжищу. Прохаживаясь торговыми рядами, до неприличия пристально  она вглядывалась в лица продавщиц. Очень скоро от такого  усердия все торговки стали казаться  ей на одно  лицо.
  Ближе к полудню Дарья Михайловна совсем, уж было,  отчаялась и пожалела, что оставила без  работы этого дармоеда и паразита. Так за глаза она называла брата хозяйки.
Ноги стёрты до мозолей, а результата никакого. Отсутствие результата, тоже результат, - подбадривала она себя.
Обдумывая  план дальнейших действий, Дарья Михайловна устало, облокотилась на прилавок, и в целях конспирации стала разглядывать первый,  попавшийся  под руку  товар. Уставшие ноги гудели так, что в пору было выть волком. Продолжать дальнейшие поиски  не было  ни сил, ни желания, ни смысла.
  Дарья Михайловна машинально вертела в руках  маленькую тряпку, издали напоминавшую очертания  женских трусиков.  Торговка ширпотребом по другую сторону прилавка зорко следила за действиями  странной покупательницы.
- Бабка, тебе это не надо. Оставь товар  в покое. Порвешь. Вещь  дорогая, фирменная.
- Какая я тебе бабка, хамка! – Огрызнулась Дарья Михайловна. - Это моё дело. Твоё дело обслужить культурно.
Срывая зло  на торговке, уставшая женщина готова была выплеснуть на нее все накопившиеся обиды разом. Но, взглянув на продавщицу, вовремя спохватилась.
- Язык до Киева доведет! Надо расспросить торгашку. Они здесь   все друг друга знают наперечет.
- Дочка, - моментально  сменив гнев на милость, залебезила Дарья Михайловна, - я ищу девушку. Она  где-то здесь торгует, как  и ты. Только  вот закружилась … народу – не протолкнуться…   не могу найти в этой круговерти, -  расстилалась персидским ковром Дарья Михайловна.
- Можешь же быть воспитанной, -  едко подметила Света.
  Дарья Михайловна виновато улыбнулась.
- Зовут как?
- Кого зовут? – растерялась Дарья Михайловна.
- Девушку пропавшую, - раздраженно вздохнула Света, отпуская товар очередному покупателю.
- Женя.
Света удивленно уставилась на старуху.
- Зачем она тебе? 
- Мое дело, -  огрызнулась Дарья Михайловна.
-Ты, баушка, слишком деловая, я погляжу.
- Нужна она мне очень, - смягчилась Дарья Михайловна, прижимая руки к груди, - долг на мне камнем тянет, - соврала она первое, что пришло на ум.

        -  Так давай передам, - предложила Света.
Дарья Михайловна посмотрела в глаза торговке и, поразмыслив, твердо заявила:
- Я сама должна.
         - Гляди, - вздохнула торговка, - она теперь  долго здесь не появится.
         - А что  случилось? -  насторожилась Дарья Михайловна.
- В больнице она.
- Убили? – ахнула Дарья Михайловна, вспомнив при каких обстоятельствах, Ирина нашла злополучный  паспорт.
-  Типун тебе на язык, – осадила старуху Света, - заболела она.
- Слава Богу! – вздохнула радостно Дарья Михайловна.
- Слушай, бабка, ты мне всерьез начинаешь действовать на нервы, - предупредила Света, - уходи отсюда и не мешай работать.
Дарья Михайловна окинула взглядом торговку, прилавок с то-варом и, глядя ей в глаза, укорила:
- Работают в поле и у станка на заводе, а здесь спекулируют.
- Ты еще политинформацию мне прочитай. Комиссар в юбке. 
Дарья Михайловна спохватилась, поняв, что наговорила лишнего.
          - Дочка, я не то  хотела сказать, не слушай ты меня старую, - поправилась она, - пойми же ты, как она мне нужна. Спать ведь спокойно  не могу, долг этот тянет душу. А вдруг помру, Дай мне адресок той больнички, а уж я там сама  отыщу как-нибудь…      

   
           После трех  дней в реанимации Женю перевели в общую палату.
  Все произошло внезапно в одночасье. Она была готова к такому повороту события. Но только не сейчас, не сегодня, когда она была в двух шагах от сына. Безжалостная судьба снова вторглась между ними, и пропасть, разделявшая их, снова оказалась непреодолима. Тогда зачем та же судьба столкнула их  лицом к лицу, для чего? – спрашивала себя Женя, - чтобы лишний раз уколоть побольнее. Неужели нет мне  прощения? На этом свете?! А на том?!…
На утреннем обходе врач поздравил ее с успешной операцией. Обнадежил, что по всем признакам она идет на поправку, и пожурил -  если бы  не затянула с лечением, то вообще бы было все прекрасно. Женя поверила,  захотела поверить. Казалось, что  сейчас она сбросит  с себя болезнь, как ненужное рубище с плеч, и больше ничто уже не помешает найти сына и сказать ему главные слова. Как  собака, она кинется бродить по городу в поисках и найдет его и ни за что не  отпустит от себя.
Как  только за доктором закрылась дверь, окрыленная его сло-вами, Женя  попыталась подняться на ноги. При  первом же движении боль  пришпилила ее к койке. Женя растерялась.




      До этой минуты она  и не подозревала, что ее тело, еще  вчера такое послушное и легкое, может быть  таким тяжелым и неуклюжим. Превозмогая боль, она кое-как дотянулась до зеркальца на тумбочке и поднесла  к лицу.
Из маленького зеркального кружочка на нее смотрела старуха. Женя  подумала, что зеркальце случайно поймало отражение соседки по палате.
Иллюзия вмиг рассеялась. Соседка только что вышла из палаты, а незнакомая старуха продолжала смотреть на нее из зазеркалья.
Женя прикоснулась рукой к лицу, старуха  в зеркале повторила  этот жест. Женя водила по лицу тонкими, прозрачными пальцами, пытаясь в осунувшихся чертах незнакомки узнать самое себя.
Краешком пододеяльника долго терла гладкую поверхность  зеркала. Снова подносила зеркало к лицу, старуха  с ввалившимися  глазами, с заострившимся  носом и землистым цветом лица упрямо смотрела на нее из преисподней зазеркалья.
- Ты все-таки пришла? 
Зеркало в ответ ухмыльнулось.
- И где же ты была столько времени? 
- Везде…- холодно ответило зеркало.
- Неправда. Я звала, я молила тебя, но ты не слышала.
- Не плачь. Я уже здесь, - вторило зеркало.
          - Но ты опоздала, я не хочу тебя видеть. Уходи, уходи, - умоляла Женя, - я не хочу…  Билась она в истерике.
        В ответ усмешка и гробовое молчание.
        Женя разбивает зеркало о пол…
   

       Дарья Михайловна решила не откладывать дело в долгий ящик и  спозаранку нанести визит в больницу.
Завтра суббота, обхода нет, в больнице только дежурный врач. 
Всю прошедшую ночь с карандашиком и блокнотом продумывала каждую деталь разговора. Не смыкала глаз. К утру ей показалось что она не оставила Жене ни малейшего шанса на оправдание и благополучно уснула. Проспала почти до обеда.
Главное в стратегии был элемент  внезапности. Тогда все станет ясно, как Божий день. Дарья Михайловна вошла во вкус расследования. 
Не помешает подсластить немного нелицеприятный разговор апельсинами. По пути заглянула на рынок за фруктами.
- Здравствуй, красавица, – приставляя стул рядом с кроватью Же-ни, сказала, словно пропела Дарья Михайловна, - узнала меня?
Дарья Михайловна выкладывала на тумбочку гостинцы – оранжевые шарики апельсинов.
Женя  промолчала, приглядываясь к посетительнице.
       - Я навещала Любовь Петровну, - пояснила Дарья Михайловна, очищая апельсин. По палате витал цитрусовый аромат свежести.
        - Ты ведь снимала у нее угол.
Дарья Михайловна аккуратно сложила в пакет шкурки от апельсина, разделила на дольки и предложила Жене.
Женя кивнула головой, беря ароматные дольки.
         - Витамин «С», - подбирая нужные слова, смутилась Дарья Михайловна, разглядывая Женю, - цвет лица, гемоглобин, сахар. Полезно для здоровья.
Последний раз они встречались на похоронах Любовь Петровны.  Время прошло немного, но Женя изменилась до неузнаваемости. Серое лицо под цвет застиранного больничного пододеяльника, впалые глаза, заострившийся, как у покойника нос. В гроб краше кладут.
Встреть её Дарья Михайловна где-нибудь на улице -  не признала бы, прошла мимо.
Увидев болезненное лицо квартирантки, Дарья Михайловна поняла, что все ее планы летят в тартарары.  Доморощенный следопыт сникла и растерялась.
- Дарья Михайловна меня зовут.
Женя в ответ слегка кивнула головой, не понимая, что нужно этой незнакомой  женщине от нее.
- Я что пришла – то, -  спохватилась Дарья Михайловна, доставая  из сумочки паспорт.
       - Откуда он у вас? – оживилась Женя, сделав попытку приподняться, она беспомощно  рухнула на подушку и жалобно застонала.
       - Ты лежи, голубушка, - испугалась Дарья Михайловна, придерживая скорчившуюся от боли Женю за руку, - не вставай, миленькая. Незачем так волноваться. Нашелся твой документ. Бумажка она и есть бумажка…
          - Где,  где вы его нашли, скажите ради Бога.
- Где? - растерянно переспросила Дарья Михайловна, - на дороге, - соврала она. - Хотела мимо пройти, а заглянула в документ, смотрю,  старая знакомая. Как, думаю, не помочь, - пряча ставший вдруг виноватым  взгляд, лепетала неуверенно Дарья Михайловна.
  Женя прикрыла устало потухшие глаза и замолчала.
Дарья Михайловна подумала, что уснула и решила воспользоваться моментом, уйти поскорее.
Зря я ввязалась в эту историю. Надо было  послушать  Ирину. Вечно мне больше всех надо. 
- А где Фрол? – окликнула ее  у двери Женя.
Дарья Михайловна  застыла на месте.
- Откуда ты знаешь Фрола?
Женя покачала головой. Ей трудно было говорить. Силы покидали её.   
- Мне  надо с вашим внуком поговорить. Очень надо. Вы ведь бабушка?
  - Домработница я, а бабушка его Любовь Петровна.
  Женя улыбнулась:
- Как же всё-таки тесен мир…
- Постой, постой. Теперь я совсем ничего не понимаю. Ты говоришь, что не знакома с Фролом, а тогда зачем он тебе нужен?  - допытывалась Дарья Михайловна.
            -  Это он отдал вам мой паспорт, -   тяжело  вздохнула Женя, - я знаю, он…
- Да что случилось - то? Ты можешь толком объяснить?.

    Фрол очнулся от колющей боли в спине, что-то очень острое впилось под лопатку и давило, тисками сжимая тело. Подсунув под спину руку, резким движением он выдернул из-под себя торчавший ребром кирпич и отбросил  в сторону. Кирпич ударился обо что-то и со звоном рассыпался.
Но и после этого боль не исчезла,  наоборот, растеклась по всему телу, сковывая ледяной хваткой. Холод, исходивший  от кирпичей, пробирал до костей, заставляя зубы выстукивать дробь. Фрол приподнялся  с холодного каменного пола. Озноб колотил тело с ног до головы. Фрол попытался остановить его, но от  холода невозможно было укрыться, все вокруг буквально дышало им. Кромешная тьма скрывала от глаз все, даже свои руки Фрол смог разглядеть, только поднеся их близко к глазам.
   Не осознавая до конца весь кошмар своего  положения, Фрол решил выбраться отсюда, как можно скорее, пока не окоченел  на этих кирпичах как мамонт в ледниковый период. Сделав несколько шагов в темноте, он наткнулся на глухую стену, метнулся  назад и уперся во что-то холодное и скользкое. Бежать было некуда. Это западня. Фрол испугался. 
Ледяной пол обжигал босые ноги до колен. Ни рубашки, ни кроссовок не было на нем. Фрол попытался отогреть ноги руками, но тщетно. Отовсюду веяло холодом. Казалось, что это один сплошной ледник. Джинсы и цепочка без креста мало спасали от холода. С крестом он распрощался  год назад.  Смерть брата поставила точку в его общении с Богом. Фрол решил, что Бога больше нет.
Глаза постепенно стали привыкать к темноте и различать кроме пугающих своей глухотой ледяных стен, отдельные предметы, вернее,  их смутные очертания. На ощупь Фрол принялся изучать помещение. Наткнулся на деревянный ящик, пошарив, нащупал что-то круглое и такое же отталкивающе холодное. Подключив к процессу обоняние, почувствовал приятный аромат свежего яблока. Ящик был полон яблок. Фрол расстроился и уселся на него верхом, поджав под себя  окоченевшие  ноги.
Впился  зубами в твердую, холодную мякоть яблока, торопливо заглатывая приторный сок. Утолив жажду, он немного успокоился и начал вспоминать - что же произошло? Почему он  оказался  узником подвала? То, что это был подвал или погреб - сомнения  не оставалось.
 Напрягая память, Фрол пытался зацепиться хоть за что-то, чтобы выкарабкаться из этой черной дыры.
Машина – большая, черная, кажется, джип, - припоминал Фрол, в памяти  отпечатался отливающий на солнце блеском «кенгурятник». По-том удар по голове и этот подвал. Больше ничего не помню.
Меня украли? – предположил Фрол, -  теперь требуют с матери выкуп. Но она же, кажется, в Австрии или в Австралии. Во всяком случае, еще вчера была где-то там, - застонал он от боли, хватаясь за голову.
 Второй месяц Фрол не появлялся дома, бродяжничал с беспризорниками. Иногда делал звонок домой или в офис мамы. Справлялся о родственниках. Волновался.
 А может  уже не вчера? Сколько я здесь сижу? Все отобрали – часов нет. Гады!
Фрол приподнялся  с ящика и в темноте, с которой почти сроднился, начал искать выход. Как-то он сюда попал, где-то  должна быть дверь, люк, лаз или как там его  еще называют. Шаря в потемках  по ледяным стенам и потолку, до которого свободно доставал  руками, он искал ответ.
       - Э-э-эй, - крикнул он на удачу, - лю-у-у-ди, выпустите меня отсюда. Мне холодно. Лю-у – уди.
  В ответ тишина.
- Черт, черт, черт, – выругался Фрол, обреченно опускаясь на ящик. Страшная догадка пронзила его сознание: Может меня здесь замуровали навсегда.
Фрол почувствовал, как зашевелились на голове волосы.
Нет! Это невозможно, – тут же  возразил он себе, приводя веские доводы, - мать отдаст им проклятые деньги и меня отпустят. Но почему  же она до сих пор этого не сделала? – ёжась от холода спрашивал себя Фрол и не находя  ответа, впадал в отчаяние. – Надо подумать  о чем-то  другом, иначе можно свихнуться, - приказал он себе.
Думать о чем-то постороннем не очень – то получалось.
Окинув взглядом свою тюрьму, Фрол вспомнил рассказ Черемухи  о карцере в его дурдоме. Тогда он ему не поверил, списав все на болезненную впечатлительность Юрки. Рассказ друга о пытках непослушных детей,  смахивал на черные детские стишки, чем на реальную жизнь.
Да и что мог знать он – благополучный  мальчик из хорошей, без-бедной семьи о другой неведомой стороне жизни. Если бы не внезапная смерть брата. Она безжалостно перевернула, опрокинула весь его привычный мир, а главное  сознание. Наверное, Фрол так бы и остался для всех удачливым пай-мальчиком. Продолжал бы учиться в престижном колледже за границами  трепетно любимой Родины, отдыхать в каникулы  на экзотических островах и заниматься своим любимым компьютером, и ничего не замечать вокруг,  кроме мерцания любимой игрушки.
  - Тайник, – осенило Фрола. - Мы откопали в стене тайник. Черемуха, я и Кнора. Потом отправились на вокзал. Стоп. Николь. Двор, люди,  крыша, асфальт, кровь. Она погибла, – содрогнулся он,  – потом убегали… визг тормозов и машина…
       Постепенно Фрол выстраивал в памяти всю  цепочку встречных воспоминаний, которая должна  была прояснить все, что с ним приключилось. Но воспоминания обрывались на черном джипе, оставляя в памяти черную дыру. Дальше провал и этот промозглый погреб. Фрол швырнул в сердцах яблоко о стену.
Вдруг могильную тишину подземелья, прямо у него  над  головой, разорвал пронзительный визг железа. Фрол задрал голову и болезненно зажмурился. Глаза ослепил яркий свет. В квадратном проеме лаза показалось чёрное пятно. Постепенно привыкая к дневному свету Фрол начал различать силуэт мужского лица. Наглая улыбка незнакомца нависла   как гильотина над жертвой.
С каким-то животным интересом незнакомец разглядывал Фрола,  скалясь и хихикая.
          Идиот, - подумал Фрол.
        Никогда еще он не видел такой омерзительно пугающей улыбки. Тип внушал и страх и отвращение одновременно. И все же, Фрол был рад, что хоть кто-то откликнулся, что его не замуровали  заживо.
  - С добрым утром, малыш. 
Голос весельчака оказался до смешного гнусавым.
- Где я? – спросил Фрол, протирая  ладонями слезящиеся от света глаза. 
- Ты ещё не понял? - захохотал незнакомец, сверкая золотым зубом, - в гостях у сказки.
- Кроссовки хотя бы верните, гостеприимные сказочники. Холодно  тут  у вас,  - попросил Фрол,  нарочно подыгрывая веселому охраннику,  стараясь  задержать его у лаза, чтобы успеть разглядеть хоть что-нибудь наверху.
  Охранник не сводил с Фрола слащавый взгляд.
- Медведь, - крикнул он, оглянувшись назад, - подай гостю обувь.  Скаля зубы, добавил уже для Фрола, - в приличных домах гости не разуваются, чтобы воздух не портить, - ха…ха…ха… 
  Тюремщик-то – недалекого ума человек, сделал вывод Фрол. Про-вести этого олуха не составит труда. Но судя по всему, гнусавый клоун  не один.
Кто же такой Медведь? – Анализировал Фрол, разглядывая при свете свою тюрьму.
А таинственный Медведь все не шел, и улыбочка наглого типа, которую Фрол чувствовал уже каждой мурашкой на замерзшей коже, основательно достала. Он готов был сам захлопнуть крышку люка, чтобы только не видеть эту омерзительную рожу.
       - Где ты ходишь, черт немой? 
Фрол посмотрел наверх в надежде увидеть таинственного Мед-ведя, но Медведь так и не показался. Удерживая кроссовки за шнурки, гнусавый начал болтать ими над лазом, как погремушкой.
       - Лови…
Фрол потянулся, но подонок затеял игру – А ну-ка, отними. Фрол не поддался на провокацию и демонстративно уселся на пол, отвернувшись к стене.
  Ботинки ударили его по спине. Тюремщик кинул их вниз. Фрол стал обуваться. Сверху продолжали следить за каждым движением узника.
Переборов отвращение, Фрол спросил:
- Когда назначена передача денег? Вы уже связались с мамой? Если мамы нет сейчас в России, позвоните крестному - дяде Андрею.
- Умный мальчик. В крестного весь пошел, - ехидно подметил гнусавый, - жрать хочешь?
- Хочу, – огрызнулся Фрол, с трудом сдерживая смех, слыша гнусавую речь.
       - Чё ты лыбишься? Держи. Пока я добрый, - рявкнул он сверху.
Фрол успел поймать пакет с провизией на лету.
- А пока сиди и не вякай, а то язык отрежу. Все равно никто не услышит, -  пригрозил он и захлопнул  крышку люка.
Фрол снова  погрузился во мрак.
        Что-то здесь не так, - подумал он. Если бы мама узнала, где сидит её сын, жизнь бы отдала,  а не какие-то там жалкие деньги, - жадно кусая батон, рассуждал Фрол. Надо бежать отсюда самому. Мысль эта занозой сидела у него в мозгу. 
- Ну, думай же, думай. Ты же умный, дурак. Ты должен отсюда выйти, должен. Граф Монте-Кристо. Не подкоп же рыть, в  самом деле? Здесь этот номер не пройдет, это не Франция, Россия. Дикий капитализм со звериным оскалом. Не только язык, голову отрежут и скажут, что так и было. Так, стоп слюни распускать. Думай, соображай, – приказывал сам себе Фрол. – Что мы имеем? Я в погребе. Значит это частный дом, особняк. Значит это где-то за городом. Молодец, додумался.
Ни горячо, ни холодно. Гнусавый балбес наверху - можно было бы, конечно, как-то обыграть этот номер,  но вот  второй – Медведь - кто он?
После сытного с голодухи обеда, Фрол задремал, свернувшись от  холода калачиками на ящике. Недолгий и беспокойный сон мальчики внезапно прервал скрежет железа. Люк над головой  распахнулся, но на этот раз  Фрол уже не ослеп от света, как в первый раз. Там наверху была ночь. В проеме лаза показался огромный черный силуэт. Фрол понял, что это был не тот гнусавый тип, другой.
 Незнакомец сверху пристально вглядывался в темноту подвала. Фрол замер, затаив дыхание в ожидании своей участи.
Сжался весь как пружина, чувствуя, как бешено колотится  сердце и пульсирует в висках кровь.
Начитавшись детективов, он знал, что  именно ночью и происходит самое страшное  в судьбах заложников.
Неужели это  конец? Может мать отдала им деньги, и теперь  при-шли меня выпустить? Тогда почему он молчит? –  терялся в догадках Фрол, а мысли одна страшнее другой, как пули проносились в голове. – А что, если они и в самом  деле  отрежут  мне сейчас язык или пальцы? А может, все сразу и отправят матери в конверте, -  размышлял Фрол, вглядываясь в лицо  тюремщика.
Неизвестный продолжал хранить молчание.
Раздался щелчок. Фрол вздрогнул. Лучик света в руках не-знакомца, выхватил в непроглядной темноте подвала затаившегося мальчишку.
Все, конец фильма, – решил Фрол, прикрываясь  ладонями от света.
Ни слова не говоря, мужчина протянул ему сверху огромную  пятерню и отключил фонарик. Фрол  оцепенел,  в голове замелькали какие-то совершенно неуместные мысли.
     Вспомнил школу, свой класс и учительницу географии – Эмму Аркадьевну, которая запутала его на экзамене вопросами о сталактитах и сталагмитах. Которые из них растут сверху, а какие  снизу ничего не помню, все перемешалось в голове. Вот уж никогда бы не подумал, что в последние минуты жизни в голову лезет такая чушь, - одернул себя Фрол.
        Страшный, нечленораздельный звук, похожий на мычание вывел Фрола из штопора. Это был голос тюремщика или палача. 
         Тянуть время  больше нельзя, будет хуже, а хуже того, что с ним уже  приключилось, может быть только… но об этом не хотелось даже и думать. Зомбированный страшным звуком, Фрол медленно стал подниматься с пола, опираясь голой спиной о ледяную стену, не чувствуя ее холода и обреченно протягивая наверх влажную от страха руку, затем вторую. Мужчина легким движением выдернул его из погреба. Приложив палец к губам, он приказал молчать и  повел за собой.
Фрол послушно плелся  следом, не веря в свое чудесное освобождение. После недолгого блуждания по дому они вышли на улицу.
На дворе стояла  ночь - темная, безлунная. Накрапывал мелкий дождь, нудно барабаня по железной крыше и подоконникам. Холодный,  назойливый августовский  дождь.
Ощутив на лице прохладные капельки дождя, почувствовав телом дуновение ветра, вдохнув свежий воздух и уловив  знакомый  с детства запах травы, земли, леса, жизни, Фрол заплакал от счастья.
Дождь расходился не на шутку.
Мужчина снял с себя куртку и накинул на Фрола. Сохранившееся курткой тепло его тела мгновенно передалось продрогшему до костей мальчишке, колотун прекратился. Мужчина схватил Фрола за руку и  потащил за собой в пришпиленную дождем ночь.
        Выйдя на безопасное  расстояние от дома, Фрол  решил взглянуть на свой замок «ИФ». Но то, что он увидел сквозь пелену дождя, заставило его раскрыть рот от изумления.
 Так вот почему  всю дорогу его не оставляло ощущение «де жа вю». Беспомощно глотая ртом дождевую воду, Фрол удивленно выдохнул:
Это же дом на озерах.  Дом крестного.
Он узнал его, хотя и не был здесь уже давно…
Именно сюда их с младшим братом привозил Крестный. Здесь  на озерах они рыбачили. Крестный учил стрелять братьев из охотничьего ружья. Распираемый смешанными чувствами, Фрол хотел поделиться своим открытием со спасителем, но вовремя опомнился. Кто знает, куда  ведет его этот странный человек.
Моросящий и нудный дождь, будто предчувствуя надвигавшуюся беду, тревожно стегал по земле косыми струями. Час от часу набирая силу,  вставал сплошной стеной перед полуночными странниками.
   Почти вслепую, на ощупь, они шли в кромешной темноте августовской  ночи, продираясь сквозь заросли полудикой природы…
Много времени утекло, с тех пор как Фрол с младшим братом гостил на заимке. Крестный так называл свой загородный дом. Попасть на заимку можно было только на лодке или же вертолетом. Иного способа не существовало. Путешествие это привлекало  мальчишек. Они  чувствовали себя здесь почти  Робинзонами. Дом был построен на острове – детская мечта крестного. Места здесь глухие, нетронутые цивилизацией. Живописные. Деревянный, в русском стиле, дом органично вписался в местный ландшафт почти дикой природы.
Только вот теперь, - с горечью подумал  Фрол, глотая хлыставшую в лицо дождевую воду, - эта красота и романтика может выйти боком. Вертолетная  площадка, да и лодочная станция, - как мысленно прикинул он, - находятся совсем не там, куда ведет его этот странный немой человек. Стоп,  - прервал ход своих размышлений Фрол, - может быть это и есть тот самый Медведь. Немой черт. Так называл его гнусавый.
Фрол на ходу анализировал сумбурные мысли, стараясь найти хоть какое-то понятное оправдание всему тому бреду, что  с ним приключился и продолжает приключаться.
         Они подошли к заросшему ивами берегу озера. Немой вытащил из-под кустов лодку, припрятанную им заранее. Повелительным жестом, приказал Фролу прыгать в лодку, а сам, подставляя богатырское тело ливню, вошел в воду, толкая впереди себя утлое суденышко. 
Когда вода была ему выше пояса, стал садиться в лодку.  Под его тяжестью, лодка чуть было, не завалилась набок, но мужчина быстро и умело  исправил положение, выровнял крен.
Фрол проявил инициативу и уселся за весла. Спаситель грубо со-гнал его и сам принялся грести на другой  еле-еле различимый сквозь пелену дождя берег.
Доплыв до середины озера, Фрол приподнялся  в лодке, чтобы убедиться еще раз, что все это ему не померещилось. Дом, из которого он только что вырвался, на самом  деле -  дом Крестного - гостеприимный  и хлебосольный, почти родной.
  Крестный  называл  их с Прохором сынками. Что все это не роди-лось в его больном воображении  после долгого сидения  в промозглом подвале.
  Немой среагировал  мгновенно и резким ударом ноги заставил Фрола сесть. Тревожно оглядываясь на дом, Немой отчаяннее стал налегать на весла.
Фрол посмотрел на Немого исподлобья. Страшная мысль пронзила его в это момент: Крестного  нет в живых.
  Лодка подкатила к противоположному берегу. Не дожидаясь, по-ка судно уткнется носом в прибрежный песок, Немой отбросил весла и прыгнул в воду по пояс. Фрол  последовал за ним.
          Немой стал заваливать лодку набок. Фрол помогал ему. Захлебнувшись озерной водой, лодка плавно пошла  ко дну и через ка-кое-то время исчезла из вида. Утопив судно, они дружно, не сговариваясь, рванули в сторону леса, понимая друг друга без слов.
Дождь провожал беглецов всю дорогу, успокоился только к утру. Начинало светать. От могучих, лохматых елей и размашистых сосен в лесу было сумрачно и сыро. Лучи утреннего солнца еле–еле пробивались  сквозь густые кроны деревьев к земле, пытаясь согреть оживших после дождливой ночи лесных обитателей.
      Небольшая просека, где остановились передохнуть беглецы, постепенно отогревалась первыми, робкими лучами солнца.
- Ты – Медведь? – спросил, едва  отдышавшись Фрол.
Сил идти дальше не было у обоих, они рухнули как подкошенные под размашистой сосной.
В ответ Немой утвердительно  кивнул.
- Ты немой? Извини, что спрашиваю, - стушевался Фрол, - я не из любопытства. Просто я ничего не понимаю. Что происходит? Почему ты меня вытащил из погреба? 
Медведь внимательно выслушал мальчишку и сунул руку в карман   куртки, заботливо одетой еще на том берегу на продрогшего узника. Вынул помятую бумагу, аккуратно разгладил ее ладонями и протянул Фролу.
Фрол узнал  фотографию отца Черемухи.
Откуда у Немого этот снимок?  Че не расстается с ней никогда. А что, если  он тоже где-то здесь?
Фрол начинал припоминать – незадолго  до этих  событий, свалившихся на его голову, они с Черемухой поменялись  одеждами, а снимок  лежал в кармане рубашки Черемухи. Глядя в карточку, Фрол пытался припомнить, зачем они все это проделали.
 Что-то угрожало Черемухе, и я решил тогда поменяться с ним одеждами. Шерше ля фам! Сумасшедшая маман! Черемухи преследовала их в метро.
Размышляя над фотокарточкой, виденной им уже сотни раз, Фрол вдруг поймал себя на мысли, что отец Черемухи странным образом похож на того неизвестного офицера, что спрятал ордена  в стене старого дома. Один в один.
 Если бы не современная форма одежды и страшная пропасть лет между ними, можно было бы предположить, что это один и тот же чело-век.
Какой же бред  я несу, - одернул себя Фрол, - надо  успокоиться.
  Оторвав, взгляд от фотографии Фрол настороженно посмотрел на Немого.
      Немой улыбнулся.
       -О-о-о-о-те-э-ц?! – заикаясь, нараспев заговорил вдруг Немой, кивая на карточку.
     Фрол сглотнул нервно слюну.
- Ты умеешь говорить? 
-П-п-п-п-ло-о-хо, - ответил Медведь, тыча нетерпеливо пальцем в карточку. – О-о-о-те-э-ц?
Фрол молчал.  Он догадался, за кого  принял его Немой.
Сказать  правду, может быть, тогда навредить себе окончательно и бесповоротно. Кто знает, что на уме у этого Немого Медведя. Возьмет  и вернет назад. Лоб здоровый, настоящий Медведь. В их мире клички просто так не дают».
Переваривая информацию, Фрол продолжал тянуть время. Немой не стал дожидаться ответа и заговорил первым. Сомнений для него не оставалось. Превозмогая досадную немощь, он признался, что человек с фотографии его боевой командир.
Фрол не верил своим ушам.   
- Ты воевал в Кандагаре? Афганец? 
В ответ Медведь радостно кивал головой.
- Ты видел его? -  показывая на фотокарточку, спрашивал Фрол.
-К-к-к-ко-о-о-омандир, - с трудом выговорил Медведь, расплываясь в довольной улыбке, - сы-ы-ы-ын! – Дружески хлопая  Фрола по плечу, приговаривал радостно он.
- Он жив? – осторожно спросил Фрол.
Медведь  мгновенно изменился в лице, поник головой и тут Фрол впервые заметил, что этот молодой и здоровый мужчина седой. Абсолютно. Помолчав с минуту, Медведь поднял голову и будто извиняясь, посмотрел в упор на  Фрола. Фрол насторожился.
Судя по оживившимся глазам, Немой  хотел что-то рассказать, объяснить, но не смог справиться с волнением и, страдая от чудовищной беспомощности, с остервенением стиснул кулаки и страшно по-звериному  промычал в ответ.
Чтобы разрядить как-то обстановку и успокоить Немого, Фрол не нашел ничего  лучшего, как только спросить его:
- Контузило там?
Медведь утвердительно кивнул головой.
- И ты помог мне только потому, что это мой отец.
        Размышлял вслух Фрол.      
     Медведь сурово посмотрел на дотошного мальчишку и отвёл винова-тый взгляд.
Фрол понял, что опять сморозил  лишнее. От этого сурового человека сейчас зависит его жизнь. Слезы в глазах Медведя привели Фрола в легкое замешательство, вот уж чего он никак не ожидал.
Обхватив ладонями седую голову, Медведь протяжно стонал.  Фрол   растерялся, обескураженный таким оборотом. Впервые  на его глазах плакал мужчина.
      Кажется, не впервые, - подумал с горечью Фрол, снова вспомнив о Крестном.
Это было на кладбище, возле  разрытой могилы брата, Крёстный рыдал, а он, Фрол, не мог выдавить  слезинки.
- Прости, я не хотел тебя обидеть, - извинился Фрол, отгоняя  горькое воспоминание, - ты знаешь, кому принадлежит дом, где меня держали?
Медведь отрицательно покачал головой.
- Так не бывает, - возразил Фрол.
Медведь ничего не ответил на это.
- Что ты сделал с тем скользким типом, который пас меня?
Медведь пристально посмотрел на мальчика. В глазах  уже не было  слез, что так смутили Фрола.
    Он снова стал похож на прежнего Медведя, который хладнокровно вытащил его из западни, и Фрол сразу все понял без слов.
- Ладно, черт с ним, - отмахнулся Фрол, заминая тему. – Зачем ме-ня держали в погребе? Это-то ты, надеюсь, знаешь?
Медведь снова бесцеремонно  сунулся в карман куртки, согревав-шей Фрола,  вытащил  блокнот, ручку и начал что–то поспешно черкать на коленке, прорывая бумагу.
Хозяина дома не видел. Шантажируют мать, - жадно читал, заглядывая через плечо Немого Фрол. 
    - Кто шантажирует? 
Наше дело было выкрасть тебя и привезти сюда.
- А мама, что с ней? Почему она так долго не отдает деньги? - не отставал Фрол,- что с ней?
Икона - вот что интересует моего шефа.
- Икона? – переспросил, сбитый с толку, Фрол. - А Крестный? Где вы его прячете? Он жив?
Медведь не понимал, о ком  спрашивает мальчишка. Времени на объяснения не оставалось, нужно  было уносить  ноги.
  Как можно скорее. В доме их наверняка уже хватились. В последний момент Медведь не стал брать греха на  душу и без того грешную.
Хозяин дома, должен был привезти икону сегодня утром, - продолжал  писать Медведь, - но обратной  дороги для тебя не было.
- Хозяин дома должен привезти икону сегодня утром?! – переспро-сил  в недоумении Фрол, прочитав нацарапанное на клочке бумаги,- он все знал?! Знал, что меня держат в его доме?!  Нет! Нет!  Нет!
           Окончательно  сбитый с толку  признаниями  Немого, Фрол пы-тался осмыслить свалившуюся на него, как лавина информацию.
Концы не сходились с концами, все перемешалось и запуталось в этой головоломке, и чем больше он узнавал, тем загадочнее становилась эта история. Где начало и где конец этой путаницы, понять   трудно, так чудовищно все  это  выглядело.
 - И давно ты  на Крестного  пашешь? – провоцируя  Медведя на откровенность,  без обиняков спросил Фрол, пытаясь  докопаться до истины.
Моего шефа зовут иначе, - прочитал Фрол, корявую запись Немого.
  Фрол улыбнулся
 - Крестный это не кличка. Это настоящий Крестный – мой дядя. Он  крестил  нас с братом в церкви.
Я не знаю твоего крестного. Нам пора  уходить, - начеркал второ-пях Медведь.
- Не верю. Не может быть, – воскликнул Фрол, вскакивая с земли, - Дом принадлежит моему крестному. Я знаю этот дом. Я был здесь рань-ше. Теперь ты понял - я был заложником Крестного. Что же это  получа-ется – Крестный хотел… - Фрол нервничал и не находил ответа, вернее находил, только боялся признаться себе в этом.
      - Говоришь – икона? – рассуждал Фрол, - как зовут твоего шефа? 
-М-м-м-она-а-х.
-  Настоящий, -  удивился Фрол.
Медведь снисходительно улыбнулся в ответ.
Тяжело было общаться с человеком, который с трудом  может выговорить буквы, не  то, что произносить слова. Фролу хотелось понять все, и этот контуженый афганец мог многое прояснить. В голове   все  перемешалось, как в салате  «Оливье».
Похищение, дом на озерах, Крестный, немой Медведь, фотокарточка, побег. Бред. Тупоголовый американский боевик или, еще хуже латиноамериканское «мыло» для впечатлительных  домохозяек. Бедная Дарья Михайловна уж точно бы заплакала от такого сюжета.
- Ты видел хозяина дома?   
Медведь отрицательно  качнул седой головой.
-Ну, как же вы оказались  в доме крестного? 
-Ве-е-е-е-э-э-э
-Вертолет, - договорил за Медведя упавшим голосом Фрол.
В ответ Медведь радостно  закивал головой.
 - На  борту было что-то нарисовано? – спросил Фрол.
Медведь снова закивал головой в знак согласия.
- Что? Крыло? Черное воронье крыло, - почти выдохнул  из себя Фрол.
Медведь подтвердил, кивая в ответ.
- Он, – убитым голосом прошептал Фрол, - Крестный и вертолет  его. Он собрал машину из  металлолома собственными руками – Кулибин! Хвалился.
         Брата попросил  что-нибудь нарисовать. Прохор очень хорошо рисовал, только рисунки мрачные  получались, - задумчиво произнес Фрол, будто сам с собой разговаривал.
– Вот тогда Прохор и  нарисовал  воронье  крыло. Поначалу Крестному не понравилось, даже закрасить хотел, а потом оставил для куража. Оригинал, - зло проговорил последнее слово Фрол.
   - Брат г-г-где?
Фрол изменился в лице, на скулах нервно заходили желваки, но он  сдержался,  чтобы не заплакать и, стиснув  кулаки, проговорил:
- Умер. Год назад.
Медведь участливо похлопал Фрола по плечу и отошел в сторону.
- Выходит меня предали. А мама, - спохватился Фрол, - она же ни о чем не догадывается. Крестный - ее родной брат.  Надо уносить отсюда ноги, - пораженный своей догадкой, прокричал Фрол, - надо предупредить маму.  Крестный своих опричников по следу пустит, если уже не сделал этого. И что  тогда? Нас убьют. Ведь теперь я знаю все. Крестный этого не простит. Ему терять нечего. И твои тебя не пощадят. А мне теперь живым надо быть, во что бы то  ни стало. Надо преду-предить маму – она так ему верит. Да и друг мой в беду может угодить.
Хороший  он парень на твоего командира похож, - перечислял  Фрол свои незавершенные на этом свете дела, бережно пряча  в карман  фотографию, спасшую ему жизнь.
- Я бывал в этих  местах, когда-то в детстве. Крестный, - произнес Фрол  и тут же осекся, - он на вертолете нас  с братом  привозил  сюда. Он  вертолётчиком был, пока не списали. А вот как пешком отсюда ноги  делать, убей - не знаю. Я, вообще, в географии не силен. Где  север? Где юг? – развел  беспомощно  руками  Фрол.
Медведь знаком приказал  замолчать  и стал  прислушиваться  к лесной  тишине.
Лес просыпался  после почти по-осеннему прохладной  августов-ской ночи и постепенно оживал во множестве голосов своих обитателей. Перекликаясь  друг с другом, щебетали птицы, где-то рядом выстукивал дятел, эхом разнося по лесу монотонную дробь, а в мокрой траве под ногами, что-то все время угрожающе шипело и шуршало. Контрастируя с  идиллической природной  гармонией звуков, откуда-то издалека доносился знакомый и привычный для  человеческого слуха шум цивилизации.
  - Поезд. Железная дорога. Надо идти к ней.
Фрол заметался по поляне, пытаясь на слух определить на-правление звука. Но ему казалось, что он слышит его повсюду и слева, и справа, и сзади, и впереди, и даже с неба, которое снова заволокло тучами. Тяжелые, серые тучи были переполнены влагой и грозили земле, того и гляди, опять разродиться проливным дождем.
Медведь  пошел через поляну. Фрол двинулся за ним следом.
Мысли о предательстве Крестного  не отпускали  ни на секунду. Не хотелось в это верить. Как жить после такого предательства. Кому верить!
Фрол прокручивал в памяти события последних  лет, и  концы не сходились  с концами. Перед глазами, как наяву, стояла картина похо-рон брата и крестный  в центре нее у разрытой  могилы в слезах, убитый горем.
       Нет, не мог он этого сделать. Может, зря я на него  наговариваю? Может, он сам стал жертвой? Почему я должен верить этому бандиту? Ведь если  бы не фотография, случайно  оказавшаяся у меня в кармане, он бы, наверное, и пальцем не пошевелил в мою сторону. А тут вспомнил свое светлое прошлое, расчувствовался, командирского сыночка пожалел. Если я  сейчас признаюсь, что он ни за того меня принял? Все зря. Дружков  подставил зря, – бросая косые взгляды на своего спасителя, размышлял  дорогой Фрол, - а ведь не смогу я ему признаться. – Поймал он себя на мысли, – страшно  умирать.
Обдумывая свалившуюся, как снежная  лавина, противоречивую информацию, сопоставляя одно с другим, Фрол шел за Медведем, полагаясь на его интуицию и силу.
Но в тот самый момент, когда он уже почти оправдал в своих мыслях любимого Крестного, над их головами затрещал вертолет. 
           Вертушка летела так низко, что  верхушки  деревьев под мощным порывом ветра, исторгавшимся пропеллером, клонились в разные стороны. Вертолет завис над ними, словно огромная стрекоза, подставляя обзору четко прорисованное воронье крыло. Застигнутые врасплох Фрол и Медведь пустились в бега, варьируя  между  деревьями, спотыкаясь и падая о корни, выпиравшие из-под земли причудливыми узорами. Они пытались укрыться, спрятаться в лесной чаще. Как дамоклов меч вертушка зависала над головами, стрекоча железными лопастями. Лес вдруг резко закончился, и они оказались  посреди огромной поляны, совершенно беззащитными.
- Медведь, врассыпную! 
Вертолет спускался все ниже и ниже, Фрол чувствовал на себе ис-кусственный порыв ветра, исторгавшийся железной птицей.
Как загнанные волчата, они бежали на свою  погибель, спасаясь от преследования. Грянул выстрел и где-то рядом пропел комариный писк. Фрол продолжал бежать. Если ты слышишь выстрел, значит пуля это не твоя, - вспоминал он  наставления Крестного.
Впереди виднелась насыпь - железная дорога. Фрол загадал, если добежит до нее, то обязательно спасется.
   Боковым зрением он успел заметить, как рухнул в траву, словно подкошенный Медведь, но не придал этому значения. Второго выстрела Фрол уже не услышал, а только почувствовал резкий толчок и обжигаю-щую боль в левом плече. Плечо стало вдруг невероятно тяжелым. Не в силах удерживать эту тяжесть, Фрол неуклюже завалился набок, падая в сырую, прелую траву. Острая боль растекалась по телу, словно раскаленный свинец. Стало жарко.
       Превозмогая боль, он перевернулся  на спину и посмотрел на серое опрокинутое небо. Небо разразилось дождем.
        Прикрыв устало глаза, Фрол ощущал приятное прикосновение  прохладных капелек дождя на разгоряченном от бега теле.
      Кажется, еще никогда ему не было так хорошо и покойно, как  в эту минуту. Хотелось спать, спать, спать…
Дождь то затихал, то, напротив, бешено колотился  оземь, при-бивая податливую траву. Фрол прислушивался к его шуму.  Засыпая, он отчетливо услышал в этой умиротворенной мелодии знакомые слова:   
Ангел мой, пойдем со мной…
Раскатистый гром, словно колесница, прокатился по небу и заставил  очнулся от этого наваждения. Исчезнувшая было боль, в тот же миг возвратилась обратно. Фрол испугался. Он вцепился руками  в холодную,  сырую землю и почувствовал в своих ладонях ее живое биение.  Монотонные, размеренные удары земли, волнами отдавались в его теле, причиняя неимоверную боль. Чтобы избавиться от нее, Фрол вновь попытался уйти туда, куда она была не вхожа. Но стоило ему только забыться, чей-то голос снова начинал  напевать: Ангел мой, пойдем со мной…
         Фрол  резко открыл глаза. В метрах  пяти от  того места, где он ле-жал, проносился  товарный состав.
 – Медведь, - прошептал Фрол, пытаясь подняться. Но ноги не слу-шались, он поднимался и падал, падал и снова поднимался:
- Мы дошли. Дошли…
  Голова кружилась, и плечо горело огнем. Фрол откинул  полу куртки и увидел залитую кровью руку. Зажав здоровой рукой рану, он с трудом поднялся на ноги. Шатаясь из стороны в сторону, Фрол направился к тому месту, где неподвижно оставался лежать Медведь…               
   
   

-Ангел мой, пой…дем…со мной… ты…впе…ред… я…за тобой…ангел мой,…пойдем…со мной, - задыхаясь от бега,  тростил нараспев Юра.
  Ночь, дождь и Юрка один в лесу. За каждым кустом мерещилась всякая лесная нечисть.
 Нечисть тянула к нему свои корявые лапы и насмерть пугала нечленораздельными звуками, извергавшимися, будто из недр самой преисподней. Чтобы лишний раз не щекотать себе нервы, Юра старался не смотреть по сторонам, зажмуривал глаза.
Знал бы, что будет так страшно, носа бы сюда не  сунул.   
 Дождь расходился не на шутку. Острыми стрелами косые струи вонзались в лицо. Яркие вспышки ломаных молний и проливной дождь слепили глаза. Порывистый ветер гулял по лесу. Лохматые лапы елей и сосен жадно упивались дождевой влагой и провисали от тяжести. Ветер игриво задирал их и обрушивал на несчастного путника водопады.
Мокрая одежда ледяным панцирем обнимала продрогшее тело, но холода Юра уже не чувствовал, он свыкся с ним. Страх продолжал гнать его вперед.
Продираясь наугад в диких зарослях кустарника, Юра постоянно цеплялся за тонкие, но упругие, как канаты, ветви.  Теряя силы, он безвольно отбивался от жгучих объятий, царапая в кровь руки, ноги, лицо. Спотыкаясь о корни вековых деревьев, падал в прелые, но по-прежнему колючие хвойные иглы. Забиваясь под одежду, в обувь иголки больно впивались в голое тело. Юра поднимался и снова бежал, но силы были на исходе. В темноте он налетел на что-то, споткнулся, упал плашмя. Надо подняться, надо встать, надо идти, - приказывал Юра, -  только немножко полежу и встану и пойду, - отвечал он себе.
 Обняв сырую землю, Юра вдохнул ее хвойный запах и ощутил такое блаженство, что вмиг – позабыл обо всем на свете, только онемевшие от холода губы продолжали шептать: Ангел мой, пойдем со мной, ты вперед я за тобой…
  Юра почувствовал прикосновение чьих-то рук, поднял глаза и увидел монаха, который провожал его из интерната. Юра обрадовался, он не один в лесу. Он спасен. Георгий с ним! Это придало силы.
  Юрка живо поднялся на  ноги.
Усталость и страх вмиг исчезли. Юра попытался окликнуть ангела хранителя, и вдруг резко очнулся от собственного крика на мокрой, холодной земле. Огляделся. Кругом была все та же кромешная темнота, лес и дождь, обложной, бесконечный и ни одной живой души вокруг.
Юра нащупал под собой две массивные перекладины. Крест! 
         Он вышел на старое заброшенное кладбище. Деревня недалеко, со-всем близко, он на верном пути.
Юра гнал  от себя гнетущие мысли, не давая им воли разгуляться. А молитва служила ему  оберегом.  Когда становилось совсем невмоготу, он начинал кричать благим матом. 
 Отчаянным ором, Юра интуитивно подавлял в себе животный страх перед неизвестностью. Страх, который до поры до времени, сидит в каждом человеке, даже в самом смелом и отчаянном.
После долгого и мучительного плутания по погосту Юра выбрался на проселочную дорогу.
Редкий свет уличных фонарей стал ориентиром.
  Юра обессилено рухнул в раскисшую от дождя дорожную грязь, размазывая по щекам слезы радости.
Дом Фрола Юра узнал еще издали по едва угадывающимся в тем-ноте очертаниям крыши. Добротная крыша возвышалась над забором острым  коньком и  была самой высокой точкой в дачном поселке, если не считать оставшуюся от разрушенного до основания сельского храма колокольню. Звонница сиротливо виднелась на бугре рядом с заброшенным кладбищем.
        Знакомое бревно валялось возле забора. Первый порыв преодолеть препятствие увенчался победой изгороди.
Дождь хлестал как из ведра уже целые сутки. Бревно пропиталось влагой. При каждой попытке взобраться наверх, ноги неуклюже соскальзывали, и он беспомощно падал в грязь. Забор не подпускал, но и Юра был не тот, что вчера.
Смог один ночью пройти через лес, через кладбище, что мне те-перь какой-то там забор.   
Стиснул  зубы, разозлился и покорил неприступную вершину.
В окнах дома горели огни. Юра бесстрашно спрыгнул вниз, и замер на месте. В темноте послышалось рычание, знакомое до дрожи в поджилках. Совсем рядом.
Бетти! – Опомнился Юра, но поздно.
Бетти притаилась за кустом и наблюдала за действиями незваного гостя.  От страха Юра запамятовал о её существовании. Непростительно забыл.
          Стоило только  лазутчику коснуться  ногами хозяйской земли, собака выбежала из засады и зарычала. 
   На какой-то миг Юра поддался испугу, струхнул. Уж с кем с кем, а с  собаками у него всегда были отношения  особые. 
 Без опаски он мог подойти к любой из них и потрепать по морде. Даже самые свирепые от природы собаки его не трогали, почему-то. Беда   в том, что еще никогда, он не знакомился с братьями меньшими в такой щекотливой ситуации.
   Оскалившись, Бетти застыла перед гостем, тесня его к забору.
- Бетти, это же я – Юра …Я был здесь вчера… Ну, вспомни, собачка, миленькая, умненькая…
Собака зарычала. Юра догадался – плохи дела. Осознав свое безвыходное  положение, Юра продолжал заговаривать ей зубы, точнее клыки.
- Бетти, я понимаю, ты верный, хороший сторож, я залез к тебе без спроса. Ты правильно сделала, что поймала меня. Молодец! Только у меня другого  выхода  не было, пойми, - оправдывался Юра, чувствуя каждой поджилкой, каким угрожающим, раз от раза,  становится рычание.
Собака почувствовала испуг мальчишки. Терпение ее было на исходе. Собака гавкнула.
 Юра продолжал нести ахинею, но Бетти оставалась непреклонна, намертво заперев его в свой капкан.
Когда был исчерпан  весь  словарный запас, Юрка не сдержался:
- Безмозглая! Дура с хвостом и ушами. Фрол попал в беду. А ты   добро стережешь. Давай, давай, выслуживайся. Ради куска мяса, – бросал он со злостью.
И вдруг случилось то, на что Юра уже не надеялся.
 Собака готовая вот–вот растерзать его на кусочки, как-то  вдруг  обмякла, прекратила рычать и, виновато поджав хвост, отошла в сторону. Посмотрев умными глазами, она жалобно заскулила.
- Умница, -  обрадовался Юра, осторожно обходя собаку, - дай лапу, не хочешь. Я и так тебе премного благодарен, что не слопала меня без хлеба.
 Дорога была свободна. Бетти проводила Юрку до крыльца. Входить в дом через дверь было опасно, сподручнее воспользоваться  окольным путем – в окно.
Бетти сидела на крыльце. Собака не сводила с него глаз. Почесав затылок, Юра решил не злоупотреблять ее ангельским терпением, и осторожно приоткрыл входную дверь. Дверь оказалась не заперта.
 Мокрая полоса из песка, хвои и воды тянулась за ним по чистому полу. Юра спешно стянул с ног, заляпанные грязью кроссовки. Чтобы не тащить их в руках, связал шнурками и повесил на шею, остальной путь, уже проделывая  босиком.
 Во всем доме горел свет. В любую минуту Юра мог попасться на глаза хозяев.
 Он подкрался к витой лестнице и хотел подняться наверх,  там, где должен был находиться Фрол. Глухой звук падающего железа за-ставил его остановиться. Заметив приоткрытую  дверь в конце коридора, Юра на цыпочках подобрался к ней и заглянул в щелочку.
 Небольшая, в отличие  от остальных, комната была заставлена причудливыми  тренажерами для занятия спортом.
 Мужчина,  лет примерно сорока, немного полноватый,  не-большого роста,  в шортах и майке отчаянно давил на педали велотренажера. От сильного физического  напряжения по его спине стекал пот, характерный след от подтеков темным пятном  выделялся на яркой майке.
Мужчина был  пьян, но держался довольно крепко в седле велотренажера. В одной руке бутылка, не отрываясь от занятий, он  потягивал коньяк, в другой пистолет. Наблюдая со стороны эту бешеную гонку, могло показаться, что мужчина вступил в спор со  своим железным конем, и во что бы то ни стало, хочет загнать его.
 Зазвонил телефон. Мелодичная трель звонка огласила комнату. Мужчина резко затормозил, отпил очередной глоток коньяка, поморщился и взял трубку. 
- Успокойся, с ним  все в порядке. Я тебе говорю, не сходи с ума. Они  связывались со мной. Почему? Почему. Что за вопрос?
Вечером тебя встретят… нет – нет…я же сказал не надо никого вмешивать, а их тем более… тут главное горячку не пороть. У нас нет другого выхода, к несчастью… мы должны сделать все, что они потребуют… Ты вообще, представляешь, кто эти подонки… через свои старые связи я пробил кое – какую информацию. У нас времени не  осталось…
- Что? – закричал он в трубку, - посадка? Какая посадка?.. Аэропорт?.. Наняла частный самолет?! Постой...
На том конце повесили трубку. Взбешенный мужчина бросил в сердцах телефон и дико заревел:
- Курица безмозглая! Ненавижу!  Ненавижу! Проклятье!
Трубка отлетела к двери, где притаился Юра. Мужчина пребывал в ярости, рвал и метал. Юра решил не искушать судьбу и ретироваться подобру-поздорову, но опоздал.
Велосипедист нервно пригладил на темечке редеющие рыжие волосы. Лицо его раскраснелось от напряжения. Утерев ладонью проступившую испарину со лба, он кинулся  искать среди железок брошенный  телефон. В эту минуту мужчина был так близко, что Юра почувствовал на себе его тяжелое дыхание перегаром.
Дрожащими руками мужчина стал набирать номер, но все время сбивался, нервничал, матерился. Звонок в дверь заставил его остановиться.
 Юра замер. Хозяин не торопился впустить ранних гостей. Он откупорил новую бутылку и жадно приложился к ней из горлышка. Юра воспользовался моментом и ноги в руки.
  Перешагивая через две ступеньки, на одном дыхании забежал на второй этаж и замер. Сделал он это вовремя. Следом хозяин пошел открывать дверь…
Юра замер перед дверью. Латинскими буквами там было  выгравировано имя  – Frol.
 Кнора прав. Тысячу раз прав, –  подумал Юра,  – Фрол все это время обманывал. Притворялся. А я-то, дурень, верил.
Постояв перед именной дверью друга, резким ударом с носка, Юра распахнул ее.
Залитая первыми лучами солнца, ухоженная, видимо, служанками, едко  подметил Юра, комната друга была пуста. Шторы распахнуты. За окном  утро. Пришел долгожданный  конец страшной ночи, а вместе с ним пришел конец и Юркиной вере.
Фрол обманул  меня.  Провел как последнего  дурака, - терзался обидой Юра, - что же делать? Зря я его ищу. Кнора прав. Отдыхает сейчас Фрол, где-нибудь  на море – океане на острове Буяне. А я  – болван – по лесу. По кладбищу. Ну и пусть отдыхает.
Нервно прохаживаясь взад – вперед босыми ногами по мягкому, теплому ковру, Юра представил, как Фрол будет смеяться над ним, когда узнает от  прохвоста Кноры про его ночные похождения.  Горькая обида душила его.
 Может, Фрол и тайник себе присвоил? – Предположил Юра, вешая всех  «собак» на друга, - а я защищал его от нападок Кноры, дурак. Не зря   он  вчера, на этом самом месте, вдалбливал про торжество всемирного вранья. Выходит, он был прав. Верить никому нельзя. Что же я дураком то таким уродился.
Содрав с себя мокрый джемпер, Юра с досадой швырнул его в угол вместе со связанными кроссовками. Распахнув по-хозяйски платяной шкаф, забитый заграничным барахлом, сорвал с вешалки первый,  попавшийся под руку наряд:
- Не обеднеет. 
Гнев как ржавчина разъедал его неокрепшую душу. Со двора доносился истошный лай хозяйской собаки. Отогнув краешек шторы, Юра выглянул в окошко.
Входные ворота плавно приподнялись, и во дворе показался респектабельного вида седовласый мужчина. Слегка прихрамывая на правую ногу, он вальяжно продефилировал навстречу хозяину, следом эскортом въехала легковая  машина. По театральному – фальшиво распахнув для объятий руки, гость хотел поприветствовать хозяина, но Бетти преградила  путь и, сделав стойку,  оскалилась.
 Хозяин дома, суетливо и подобострастно оглядываясь на гостя, пытался урезонить Бетти, усадить на цепь, но собака  не подчинялась. Вырываясь из рук, она снова бросалась на пришлых людей.
 Хромой с поднятыми руками, будто немец  после разгрома  под Сталинградом, замер на месте. Остальные гости наблюдали за происходящим  не покидая машины.
Парень с наглым оскалом на заросшем щетиной лице протянул из окна машины руку с пистолетом. Собака  среагировала мгновенно - молниеносным прыжком через клумбу с розами рванула на пистолет. Потом был хлопок, похожий на разрыв петарды.
  Бетти жалобно взвизгнула и тяжело завалилась набок, падая в розовый куст. Судорога волной прошлась по ее огромному  телу, собака больше не встала. 
 Расправившись с собакой, парень победителем вышел из машины,  бравируя оружием. Между мужчинами завязался спор. Хозяин дома, размахивая руками, пытался что-то  втолковать гостям. Хромой, напротив, оставался невозмутим и спокоен, как каменный сфинкс. 
Юра в немом страхе присел на пол. Упав на четвереньки, в страхе отполз от окна.  Взгляд его поймал знакомый лик с иконы. Икона сиротливо стояла среди безделушек на комоде. Родным домом повеяло на него. Юра кинулся к комоду,  схватил икону, прижал и заревел.
- Бабушка, прости меня… только вернись… пожалуйста,  я так устал без тебя… мне страшно, помоги, спаси, родная…
   Он понимал, что надо уносить ноги. Но как? Куда бежать?
Внизу были люди с пистолетами. Услышав шаги за дверью, Юра сунул за пазуху икону, как когда-то это сделала его юная бабушка, спасаясь от смерти…
 Андрей рвал и метал, не находя себе места. Он ещё не остыл от бешенства после телефонного разговора. Ранний звонок в дверь привел его в ярость.
- Черт бы подрал эту старуху. Приперлась ни свет ни заря.
 Вдруг вспомнил, что у домработницы должны быть ключи и метнулся к телевизору. На мониторе камеры наружного наблюдения лицо Монаха. Сухощавое холёное лицо расплывалось в притворно – радостной улыбке.
С видом обреченного на заклание зверя, шаркая ногами, Андрей медленно поплёлся  открывать входную дверь.
- Не выдержал, Андрей Иваныч, сам явился, – дружески обнимая хозяина, нараспев говорил ранний гость. – Ну, не томи, веди в дом. Показывай это  чудо.
 Гость говорил без умолку, рассыпаясь в пустых комплиментах. Это обстоятельство должно бы насторожить, но сбитый с толку молниеносно развивающимися событиями утра, Андрей упустил из вида все  эти тонкости психологии. Даже расстрел Бетти не вывел его из состояния глубокого  ступора. Виной всему стал звонок сестры.
 Звонок спутал все  планы, все мысли и кажется, подвёл роковую черту под его жизнью.
Неожиданное появление Монаха с утра пораньше окончательно выбило почву из-под ног. Этой встречи не должно было быть, по крайней мере, здесь и сейчас.
Андрей  понял, что попал в капкан, приготовленный им же самим  для другого, вернее другой. Но поверить в то, как рушатся в одночасье все мечты, надежды не смог и не захотел…
Всю свою  почти уже полувековую жизнь он, как ковёрный в бродячем цирке, выходил на арену в антрактах между сольными номерами удачливой сестры. Напяливал притворную маску, пряча под ней  настоящее лицо уязвленного самолюбием человека. Он ждал – терпеливо, день за днем, год за годом, наступит его звездный час, и этот затянувшийся спектакль, наконец – то, закончится. Удача сама падёт к его ногам, и, если  будет надо, он без сожаления переступит через что угодно и кого угодно, лишь бы почувствовать этот сладостный миг. Сколько раз он грезил этим в своих потаенных мечтах…
Слушая и не слыша Монаха, Андрей лихорадочно соображал, пытаясь связать концы с концами. Он прокручивал в голове свои догадки и домыслы. Появление Монаха было сигналом непредвиденных – форс – мажорных обстоятельств:
 Что-то у них не сработало. Что-то пошло не так. Одно из двух – Фрол либо сбежал, что было трудно представить, зная, где он находится, либо… От этой мысли Андрея прошиб холодный пот.
 - Андрей Иваныч, никак захворал? – спросил все тем же наигранно – фальшивым тоном Монах, - выглядишь неважно. Красота-то, у тебя   какая. Любишь, любишь ты совершенства. Эстет ты наш.
- Я звонил тебе, - вытирая ладонями стекавшие со лба капли пота, убитым голосом проговорил, Андрей, - она все сделала наоборот. Ре-шила  сама во всем разобраться, без меня. Отмени своим «янычарам» приказ, - умолял, унижаясь, Андрей. – Она не должна умереть, не подписав бумаги. Иначе вся игра ни к черту. Мне не нужна ее никчемная смерть. Не нужна. Слышишь.
- Успокойся, Андрей Иваныч. Возьми себя в руки, - уговаривал хозяина, заходя в  дом Монах. – А нервы – то у твоей сестренки покрепче  оказались. Молодец баба. Голову не потеряла. Мы-то, наивные, думали, в истерику кинется. Волосья драть начнет, а она, – многозначительно намекнул гость, качая головой, - из тех, кто коня на скаку, в горящую избу... посмотрит – рублем подарит. Не зря денежки ее любят. Все в природе  закономерно.
- Какие к черту кони, -  взорвался  Андрей, - она  не должна умереть, не подписав бумаги. Иначе все…иначе…конец…
- Меня абсолютно не волнует ни твоя горячо любимая сестрица, которой ты желаешь вечного покоя. Ни бумаги, которые она должна подписать. Это, как любят говорить современные циники, твои проблемы. Я выполнил  свою часть договора. Осталось поставить  маленькую, но очень яркую точку в  конце этой семейной саги, - не без  сарказма заметил Монах.
Вслушиваясь во вкрадчивую речь гостя, Андрей вдруг догадался, зачем приехал Монах. Икона – вот что интересовало душегуба и ценителя русской старины.
Игра проиграна. Финита ля комедия! Оставался маленький, но очень весомый шанс на спасение. Андрей попытался ухватиться за эту иллюзорную ниточку.
- Монах, я отдам тебе икону взамен на жизнь сестры.
- Ты  перепутал нас со службой спасения, брат, - резко осадил его Монах, - условия здесь ставлю я.
- Но иконы у меня нет, - попытался возразить Андрей, наблюдая  за реакцией гостя, - я отдал ее крестнику… Фрол знает, где она… Фрол. Он все знает…
Гость тяжело поднялся с кресла и посмотрел на хозяина пристальным взглядом:
- Зато у тебя есть, пока еще твоя никчемная жизнь…
Шаги за дверью заставили Юрку нырнуть под койку. Расстояние от пола до матраца было ничтожно мало, с легкостью кошки, Юра просочился в эту щель. Есть какая-то польза от хронического недоедания последних лет.
 Едва он успел забиться в самый дальний угол, дверь резко распахнулась,  в комнату вошел хозяин.
Из-под койки Юра мог видеть только  волосатые ноги в белых носках и кроссовках, по ним-то и узнал вошедшего. Хозяин потоптался возле комода.
Юра вспомнил про ботинки и мокрый джемпер, беспечно брошенные им. Сердце в груди бешено колотилось, разгоняя по венам кровь и выплескивая адреналин. Юра чувствовал её пульсацию. Страх раскалил до уголька каждую клеточку тела, и сдерживать его в себе уже не было сил. Хотелось  заорать во всю глотку и бежать, куда глаза глядят. Но какая-то неведомая сила удержала его от безумного шага.
Мужчина принялся шарить в письменном столе, с  шумом вы-двигая и задвигая ящики. Затем подошел к комоду и резко смахнул с него все безделушки, среди которых еще минуту назад стояла икона. Прижимаясь щекой к холодному полу, Юра с тревогой следил  за происходящим из–под  кровати.
Теннисный мячик залетел под койку, и,  ударившись о Юркин лоб, вернулся обратно. От страха Юра дышать перестал.
Мужчина присел на кровать. Судя по доносившемуся звуку, мужчина набирал номер на телефоне.
- Ирка, Фрол в моем доме на озерах… прощай…
Оглушительный грохот раздался в следующую секунду  над голо-вой. У Юрки заложило уши. Единственная полоска света  между  полом и койкой исчезла. Стало вдруг темно. Инстинктивно он зажмурился и замер, ожидая следующего удара. Тишина. Юра открыл глаза и увидел перед собой остекленевший взгляд на искаженном судорогой лице. 



         Задержали Юру в пригородной электричке по дороге в Москву. Угодил  под облаву на беспризорников, как кур в ощип…
Юрка запрыгнул в первую, подошедшую к платформе электричку, и забился на крайней лавке в угол. Монотонный  перестук вагонных колес нагонял дремоту. Его сморило. Бессонная ночь довершила свое  черное дело.
Будили его долго и настойчиво. Впросонках, не  разобрав в чем дело, Юра попытался спрятаться под лавку, но милиционер  силой вытащил его оттуда. Юра покорился  на милость судьбе. Как бывалый арестант он заложил за спину руки,  чем вызвал усмешку на суровом лице  стража порядка.
Шествуя под конвоем, Юра не мог отделаться от гнетущих мыслей. Ночной кошмар продолжал преследовать его…
  После выстрела в комнату ворвались люди. В поисках иконы они перевернули все вверх дном, чудом не тронув кровать, под  которой скорее мертв, чем жив, схоронился Юра…       

           Ангел мой, пойдем со мной, ты вперед я за тобой….
Всю дорогу Юру мучили сомнения – рассказать милиционеру или нет, о том, что случилось в доме  друга. Заикался, порывался, но спрятанная за пазухой икона заставляла молчать.
Кто поверит, что я  не вор. Если бы я не взял икону, человек был бы живой. А я? – спрашивал себя Юра.
Всех пойманных беспризорников собрали во дворе приемника распределителя, построили шеренгой вдоль забора. Оборванные, чумазые, разношерстные они представляли собой  страшное зрелище. Будто  нарочно кем-то загримированная и переодетая массовка легендарной «Путевки в жизнь» переместилась из начала  двадцатого века в конец.
Кто  испуганно, кто равнодушно, а кто развязно нагло поглядывали  беспризорники на охрану в ожидании своей  участи. Юра оказался в числе этой незабвенной компании.
       Присев на корточки, обхватив голову руками, он отрешенно наблюдал за происходящим. Мыслями он был далеко отсюда. Ну, не так что-бы уж очень, всего лишь во вчерашнем дне.
Как было бы хорошо, если бы он вовсе не наступил… этот страшный день, - с досадой подумал Юра, вспомнив Николь, распластанную на  асфальте, рыжего котенка, спасенного из каменного плена, тайник с орденами, Фрола, черный джип, ночь в лесу, Бетти…
Кадр за кадром проносилась перед глазами его непутевая жизнь, которую он по - наивности  считал уже почти удавшейся. Даже сочувствовал интернатскому бедолаге Сереге, не представляя, что совсем скоро перед ним опять замаячит решетками полузабытый режимный объект. Неожиданный пинок под зад вернул его из гнетущего забытья в реальность.
Это был Кнора. Сегодня, видимо, тоже был не его день. 
- Где Фрол? –   спросил Кнора, не вынимая рук из карманов.
Юра пожал плечами, машинально прикрывая рукой разбитые губы.
Кнора задумчиво почесал бритый затылок, смачно сплюнул сквозь зубы под ноги и выругался грязно.
- Обманули, сволочи. 
Юра не знал как вести себя с объявившимся товарищем:
- Ты о чем?
- Ни о чем, - огрызнулся Кнора, косо поглядывая на приближающийся обыск.
Всех беспризорников заставляли выворачивать карманы.
- Кнора, я, кажется, знаю, - проговорился Юра, решив от безысходности поделиться своими догадками.
 Но, заглянув  в бесцветные, холодные глаза, осекся.
- Я думаю это из–за клада? Ты говорил, что знаешь его мать. Помоги  ее найти.
- Думает он, – зло передразнил Кнора, - чем ты думать-то можешь, - Постучав себя по лбу, сорвался на крик  Кнора, но быстро опомнился.
–  Кладоискатели! Бляха муха! Чего там брать–то! – приговаривал Кнора, озабоченно поглядывая на неумолимо приближающийся обыск.
 В кармане у него лежал оставшийся нереализованным пакетик с дозой. Это уже статья. Надо было незаметно избавиться от убийственной улики. Обыскивали тщательно. Рисковать нельзя. Огнями караульных вышек светила воспитательная колония, тем более, он уже не в первый раз попадается на эту наживку. Коварный план подкинуть дурь Черемухе родился в живом мозгу Кноры мгновенно, как только он увидел его среди   разношерстной братии. Осталось только нащупать подход  к Юрке. Вчера они  не совсем красиво расстались. Поэтому  Кнора и завел разговор про Фрола. 
- Я что-то запамятовал,  - начал заливать Кнора, - машина какая была?
-Машина?…машина…   Юра задумался:
 -  Кнора, это была та самая  машина!
 Холодный пот прошиб Юрку.  Он признал в машине хромого,  джип, похитивший Фрола.
  - Это была она. Как же я не догадался.
- Черная? Так это  же мамаша его крутая на Канары повезла, - подытожил Кнора, обнимая  дружески  Юрку, - я же тебе рассказывал. У богатых свои причуды.
 Хитрый лис Кнора в своей стратегии не ошибся.
Как  только речь зашла про Фрола, Юрка забыл и о нанесенной обиде, и о разбитых накануне в неравной схватке губах. Дело оставалось за малым, незаметно сунуть в карман Черемухи путевку в жизнь, то бишь в колонию.
Там ему будет спокойнее,  - злорадствовал Кнора.
Кнора подсунул злосчастный пакетик в оттопыренный задний карман Юркиных штанов, как раз в тот момент, когда до них дошла очередь обыска.
- Ба-а-а, знакомые лица, - нарочно подражая манере знаменитого телегероя Высоцкого, воскликнул, наигранно удивляясь,  милиционер, - если память  не изменяет – Кубиков Альберт, кажется. Кличка – Кнора. Собственной персоной. Какого волчару  поймали.
Кнора в ответ нагло улыбнулся и демонстративно сплюнул в сторону сквозь щербатые зубы.
- Личность довольно популярная в широких милицейских кругах, - продолжал представлять Кнору страж порядка комиссии по делам несовершеннолетних. - Токсикоман со стажем, школу не посещает, бродяжничает,  асоциальный элемент.  Деньги, наркотики, оружие, - не без иронии намекнул страж порядка, обращаясь к  задержанному, - сам выложишь или помочь…
-  Шуточки у Вас, Сергей Петрович. Избитые, –  обиделся Кнора, – за хлебом  я шел, а тут ваши…
 - Поговори у меня еще, -  строго предупредил  милиционер, -  знаю я, что это за хлеб. Выворачивай карманы.
Настала очередь Юрки. Предвкушая радость триумфа, Кнора не сводил с Юрки глаз. Но все пошло не так как рассчитывал Кнора. 
 Черемуху  не стали  обыскивать. 
 Милиционер отвел Юру в отдельную комнату и приказал ждать,  сам удалился. Юра какое-то время смирно сидел на стуле, милицейская форма   действовала на него магически.
Комната была  большая, но длинный стол, покрытый зеленым сук-ном посередине, делал помещение тесным и неуютным, зарешеченные окна навивали грустные воспоминания. Вдоль стены выстроились многочисленные стулья.  На стене висел огромный портрет в деревянной раме. Худосочный мужчина с остроконечной бородкой, стальной взгляд, фуражка, пронзительный взгляд умных глаз.
Задрав голову, Юра заинтересовался портретом. Ему  показалось, что рисованный человек тоже изучает его. Ощутив на себе строгий прищур глаз, Юра невольно поёжился, прикрывая ладонями схоронённую за пазухой икону и  начал нервно елозить по стульям туда – сюда, но человек с портрета  упорно отслеживал его своим  острым взглядом.
Юра покосился исподтишка на портрет и пулей сорвался со стула. Прежде  чем выйти за дверь, ещё раз обернулся.
Человек  с  портрета укоризненно посмотрел ему вслед – Мол, никуда ты от меня  теперь не денешься, батенька.
  Юра резко захлопнул за собой дверь. В длинном, изогнутом, словно лабиринт коридоре, царили полумрак и тишина. Не таясь, свободно Юра пошёл к выходу, ожидая каждую минуту, что его остановят. На пути не попалась ни одна живая душа.
В этот момент Света мчалась в такси по запруженному машинами городу. Звонок из милиции сорвал её с работы. Машина то и дело застревала в пробках. Света умоляла шофера прибавить скорость, соблазняя деньгами. Таксист нервничал, злился, но шёл навстречу клиентке. Нарушая правила, лавировал между автомобилями, объезжал заторы по тротуарам и дворам. Один раз был даже оштрафован гаишником. Света подгоняла его словно чувствовала, что может опять опоздать…
       Двор, еще недавно заполненный шумной толпой беспризорников, был пуст и тих. Ветер гонял  по земле оставшийся после них мусор.  Юра решил, что он слишком задержался в гостях. Нужно было искать Фрола. Он начинал  понимать, что  с другом случилась беда.
  Не такой  Фрол человек, чтобы исчезнуть внезапно.
Припомнил старого товарища – Серегу и санитарную машину. Снова все повторяется – опять машина, снова она увозит друга, и опять на его глазах. 
Оставалась последняя надежда узнать хоть что-то, сходить к  высотному дому, куда однажды его приводил Фрол. 
 Если Кнора  не врет, и мать Фрола действительно богатая дама, то он запросто мог бы жить  в таком шикарном доме.  Если  моя догадка верна, то я даже, кажется, видел ее.  На дороге, где  мы мыли стекла машин, чтобы заработать немного денег, - прикидывал Юра, припоминая отдельные детали и сопоставляя их, - рядом с Фролом  притормозила большая красная машина, из нее вышла женщина и о чем-то долго разговаривала с ним. А я, дурак, на машину глазел! Знать бы заранее, что случится,   к хозяйке бы присмотрелся. А что теперь? Разве ее узнаешь. Красивая,  нарядная и еще запомнил высокие каблуки. Вот и все приметы, - вздохнул  Юра,   –  если бы это было в Ценагю, любого встречного – поперечного спроси и тебе  про всех все расскажут, покажут. Как зовут, где живут, чего едят. А в этом огромном городе люди даже  не здороваются  друг с другом.
Никто никого  не знает, все проходят мимо, – сокрушался Юра, провожая взглядом прохожих.
Весь вечер Юра просидел на скамейке во дворе. Дом он отыскал  легко, ноги сами  привели к этому месту. Ветер  продувал пятачок перед домом насквозь, будто нарочно хотел согнать Юрку  со своей территории.
Юра съёжился от холода, как воробей ощетинился, но с наблюдательного пункта ни ногой. Дорогие машины продолжали подъезжать к дому, уезжать. Но та,  которую он ждал, так и не появилась.
  Ближе к ночи Юра вспомнил, что  со вчерашнего утра во рту у него маковой росинки не было, если  не считать горсти рябины, сорванной здесь же у скамейки. Кислятина жуткая, хотя  по виду не скажешь – ягоды одна к одной ярко- красные, так и просятся в рот, но выбирать не приходилось.
А у доброй Биаты сегодня,  наверное, кормили горячим супом, - сглотнув голодную слюну, подумал Юра, припомнив благотворительные обеды баптистов, - гороховым.
Юрка  пытался согреться, чтобы  окончательно не дать дуба. Хлопая себя по плечам, он вдруг вспомнил, что на нем был свитер Фрола. Перед исчезновением Фрол заставил поменяться одеждами. Обрадовался. Может,  в карманах Фрола остались деньги. Это вселило маленькую  надежду на настоящий ужин.  Юра принялся  выворачивать карманы. Не веря в неудачу, стянул свитер, обыскал все, но карманов так и не нашел. Вспомнил, что в суматохе оставил в рубашке фотографию  отца – единственную память о доме. Расстроился. Обреченно плюхнулся на жесткую скамейку, натянул на себя свитер. Руки на ветру окоченели, сунул их в задние карманы  штанов согреться, и замер: неужели повезло?
Судя по свертку не меньше полтинника, - обрадовался Юра, определяя на ощупь, свалившуюся с неба находку. Вынул из кармана аккуратно сложенную бумажку и начал разворачивать.  Вдруг приутихший, было, ветер снова засвистел, закружил, срывая  с деревьев листву, уже кое-где тронутую желтыми прядями  осени.
   Бумажка выгнулась парусом в руках, и в воздух вздымился облаком белый порошок. Юра со злостью смял пустую бумажку и швырнул под лавку… 




-Медведь, беги… вертолет… беги, Медведь… я обманул тебя - это не  мой…мой…это Черемуха… вертолет, Медведь прячься…
Фрол метался в бреду. Ирина склонилась на коленях возле больничной койки сына. Глотая слезы, она прижимала к губам его бледную руку.
- Мальчик мой, Фрол. Это я – твоя мама, открой глаза.
-Медведь, прости меня. Я не хотел…обманывать…Черемуха…
- Что он говорит? – Обращаясь к доктору, дрожащим голосом спросила Ирина.
- Он бредит, - спокойно ответил врач, продолжая записывать что-то  в блокнот, - ранение не смертельное, пуля прошла навылет Жизненно важные сосуды и кости не тронуты. Но он потерял много крови, плюс все это осложняется воспалением легких.
Парень он  крепкий, молодой организм  борется.
- Доктор, спасите моего сына, - взмолилась Ирина, теряя самообладание, - если с ним что-то случится, я не переживу…
- Мы делаем все, что в наших силах, -  резко ответил врач. – Самое страшное уже позади. Его вовремя подобрали в лесу грибники и во-время привезли к нам. Надо благодарить того неравнодушного человека, который на счастье мальчишки оказался поблизости. Ну, не надо слез. Надо быть сильной. Силы вам еще понадобятся.
- Доктор, говорите, что надо? Лекарства, врачи, аппаратура, деньги. Я все сделаю…
- Это потом, - остановил ее вкрадчиво доктор, - что нам сейчас надо, так это время и  терпение.
- Мама…мама… 
- Я здесь, - бросилась к сыну Ирина, - мальчик мой, я здесь, я с то-бой. Ты узнал меня?-   спрашивала она, целуя его щеку.
- Где я, мама? -  Вполне осознанно спросил Фрол.
- Доктор, он узнал меня, - обрадовалась Ирина, - он пришел в себя.
    - Мама, а  Медведь, где он?
  Ирина растерянно посмотрела на доктора, потом на сына.
- Сынок, ты в больнице. Какой еще медведь? – беспомощно заплакала она.
- Ты отдала им икону? Теперь меня отпустят? Меня не убьют?
- Не надо, Фрол, не пугай меня. Все хорошо. Ты поправишься…и мы уедем… далеко - далеко… на остров. Купим дом и будем жить долго-долго… и счастливо


     - И Черемуху возьмем, - прошептал Фрол, прикрывая устало глаза, - мама…мама, найди Черемуху. Это очень важно …там фотография…отец Черемухи…найди его, мама…

 
   Черёмуха бодро вышагивал по тротуару. Кнора глазам своим не поверил. Кажется, он делал всё, чтобы пристроить судьбу этого олуха царя небесного.
  - Какие люди и на свободе, - закричал через дорогу Кнора, - вау, Черемуха. Где ты пропадал, родной ты мой? 
Кнора был не один – в компании двух незнакомых парней. Меньше всего  сейчас Юрке хотелось встречаться с Кнором. Но он остановился, в глубине души  надеясь, что у Кноры есть какие-нибудь новости.
-Я уж и не надеялся свидеться. 
  Кнора действительно обрадовался появлению Юрки.
 – Но, видно и впрямь, Бог дураков любит, - задыхаясь от кашля, проговорил Кнора, схватив Юрку за руку.
 В этот миг Юрке все сразу стало ясно.
- Кнора, отстань со своими дурацкими приколами. Не до них мне, - бросил равнодушно Юрка, собираясь уйти.
-  Нет, ты постой.
- Фрол пропал по-настоящему,  понимаешь. Его похитили, - объяс-нял Юра, на пальцах, - и мы с тобой были  единственными свидетелями. Если ты не хочешь помочь другу, тогда я один без тебя все сделаю. Только скажи, где  его мать? Ты говорил, что знаешь ее. Мне срочно надо с ней встретиться.
Кнора схватил Юрку в охапку и стал обыскивать, бесцеремонно шаря по карманам.
Юра опешил и оттолкнул его. Кнора не удержался на ногах, упал.
- Ты, урод, где пакетик?   Куда ты его засобачил? Говори. А то по-рву, как тузик грелку.
   - Какой пакетик? – Не понял Юра, пятясь назад, - ты меня слы-шишь? Я тебе про Фрола говорю. Пропал он, понимаешь, по-настоящему. Его убить хотят. 
- Я щас как двину тебе по-настоящему, - сверкая белыми глазами, пригрозил Кнора, - чего молчишь, отвечай, -  наседал он, сжимая кулаки. – Тебя же, гад, менты не обыскивали. Я видел. Своими глазами.
- Не брал я никакого пакетика.
-Я…я, - тыча себя в грудь, истерил Кнора, бросая косые взгляды на своих товарищей. Парни стояли чуть поодаль и не вмешивались, - я дал  тебе его на сохранение.
Юра испугался не на шутку:
- Ты что, Кнора, опять клея нанюхался? Пойди, проветрись.
- Я тебе сейчас опять губы раскрашу в красный цвет, - не унимался Кнора, - ты понял меня. И никакой Фрол тебе не поможет. 

 - Кнора, да врежь ты ему как следует, - подсказывали, хохоча парни.
- Ты мне ничего не давал, ну, вспомни, - настаивал Юра, - и не надо  меня пугать. Я тебя не боюсь.
   Сказав это, Юра слукавил, на самом деле ему было страшно. Но показывать, что он струсил нельзя.  Будет плохо. Подмога начеку.
- А надо бы, - сплюнул Кнора и шагнул на Юрку.
Нервы сдали, и Юра на свою беду побежал…
Избивали его долго и жестоко. Маленькие озверевшие подростки, выброшенные судьбой на обочину жизни и вскормленные улицей, будто дикой волчицей, не знали пощады. Били долго ногами в живот, в грудь, по лицу. Поначалу еще как-то Юра пытался увёртываться от ударов, но силы были неравны, и ему оставалось только сильнее жаться к земле, цепляясь в нее слабеющими руками.
 Молитвами, что научила  его бабушка, он просил у земли  защиты, ожидая, что она сейчас разверзнется и закроет  собой. Но  земля молчала, а боль становилась все сильнее и нестерпимее. И тогда Юра не выдержал и закричал, подавая ей знак:
-Ма-а-а-а-ама-а-а-а…
Кнора обеими руками вцепился в едва отросшие Юркины волосы и рывком приподнял его голову от земли. Зло, сверкая  бесцветными глазами, заглянул в разбитое лицо.
- Вспомнил, наконец- то, - заорал он,- мамашу свою – княжну в законе. Память вернулась. Вот бы Фрол порадовался.
Дружки Кноры с упоением продолжали отделывать Юрку, почем зря, пока кто-то из них не угодил Кноре по руке. Кнора заорал благим матом.
    - Хватит! Он мне живым нужен. Теперь он запомнит нас на-долго. А  мамашке своей передай, - отряхиваясь от песка, продолжал угрожать Кнора, -  ты теперь мой должник. И если ты, гад, не вернешь долг завтра, то пеняй…
- У меня же нет матери, - прохрипел в ответ Юра, отплевываясь кровью,  - ты прекрасно об этом знаешь. И денег тоже нет…
- Я прекрасно знаю, что она есть, и бабки у нее водятся. Лично в этом  убедился.
Юра не верил своим ушам. С этой минуты он позабыл даже про невыносимую боль, про обиду, про все на свете, а Кнора все говорил и говорил, пугая и стращая каким-то мифическим долгом.
- Ты не врешь? Эта женщина – моя мама?! – улыбаясь окровавлен-ным ртом, прошептал Юра. Сил говорить  у него не было. Голова кружилась и тошнило.
- Дурдом! – Сплюнул Кнора под ноги, - чему ты радуешься, бол-ван? Ты слышал, что я сказал? Завтра чтобы бабки были здесь, ты понял? 
Избитый до полусмерти Юрка обессилено рухнул  навзничь в траву. Небо хмурилось серыми облаками.
   Раскинув в стороны руки, он тупо смотрел на небеса и беззвучно повторял разбитыми в кровь губами, как  молитву одно единственное  слово:
- Мама…мама…мама.
Удивлялся его звучанию и всё пытался  понять, уловить  его истин-ный смысл.
В этот момент он не чувствовал боли саднивших кровавых ран, его  мысли занимало только это странное слово, которым он никогда и никого в  своей жизни  не называл.  Все, что было его жизнью, это бабушка да фотокарточка отца на стене. Сначала умерла бабушка, потом не стало дома, теперь исчезла фотография, но  появилось вдруг это слово.
Юра  попытался вспомнить лицо той женщины, про которую гово-рил Кнора и не смог.
   Он слышал только голос и что-то еще, что тогда его  сильно смутило. Но сейчас это было не важно.
Может, Кнора посмеялся? Прикололся, – испугался вдруг Юра, - ему  соврать как два пальца об асфальт, - от этой мысли сделалось  легче.
  Юра был растерян и сбит с толку, представлял, как теперь жить и что делать с этим словом. Ведь это не просто слово, под ним  живет человек и этот человек, эта  женщина, быть может, на самом деле его мама.
А если не соврал?
  Решение сходить на рынок родилось у него спонтанно.   
Утерев  подручными  средствами – травой и листьями сочившуюся  из  свежих ран кровь, залепив подорожником ссадины и синяки,       Юра  отправился  на рынок, приговаривая свою спасительную мо-литву: «Ангел мой, пойдем со мной, ты вперед я за тобой…»
  Дорога к базару проходила недалеко от дома Фрола. Погру-женный в  сумбурные мысли, отрешенный от мира Юра шел, не замечая пути. Тревожный сигнал клаксона и визг тормозов остановил его. Он испуганно поднял глаза. Красный автомобиль промчался у него под носом, обдавая на скорости легким ветерком. Юра остолбенел.
 Та самая  красная машина, которую он безуспешно  высматривал весь вчерашний вечер. Юра кинулся следом, но было поздно. Маши-на  растворилась в потоке автомобилей.
- Я был прав. Фрол живет в этом доме. Я должен  встретиться с его мамой, -  обрадовался Юра и тут же  призадумался.
- Мама…мама, - растерянно повторял он дорогой, как заклинание…
      Рынок оказался закрыт. 
  Кое-как, доковыляв обратно до дома, Юра грохнулся  на лавочку под  рябиной, ставшую уже почти родной.
 Подложив под голову  руку, задремал, подглядывая сквозь длинные ресницы за  дразнящими огоньками в окошках напротив.
 Начинал накрапывать мелкий дождь.  Пробиваясь сквозь густую крону рябины, прохладная капель приятно щекотала лицо, забиралась  за воротник. Подняться со скамейки  не было сил. Дождь с каждой секундой набирал её, нашептывая  ветреной листве свои обещания. Не в силах устоять  от такого страстного напора, раскидистые ветви рябины подчинились небесной стихии. Качаясь и клонясь из стороны в сторону, вздымаясь вверх и  снова падая вниз, кудрявые листья упивались живительной прохладой. Изнемогая от неги, они сбрасывали с себя потоки дождевой воды,  на  уснувшего на скамейке Юрку…
Дарья Михайловна возвращалась домой.
Боясь замочить обувь, обходила лужи. Порывистый ветер рвал из рук зонтик. Слёзы катились по лицу женщины. Она хотела, она  умоляла  оставить ее в больнице рядом  с  дорогим ее сердцу мальчиком, но Ирина была неумолима. 
Потрясенная случившимся, она впервые за семьдесят с лишним лет почувствовала свою беспомощность и никчемность перед неумолимой судьбой.
     Ее драгоценный Фрол – мальчишка, которого она нянчила  с пеленок, лежал  в реанимации простреленный насквозь. Убитая горем Дарья Михайловна  зашла в храм. Впервые в жизни.
Как и все на этом свете, в  минуты отчаянья она поминала имя Бога, взывая к его милости, порой даже не задумываясь и не замечая того.
Но храмы для нее были всего лишь украшением и национальным колоритом любимого с рождения города, привлекавшие толпы  иностранцев. Сама  она не переступала  порога церкви, даже из элементарного женского любопытства. А проходя мимо какого-нибудь  прихода недовольно воротила нос от вездесущих попрошаек, молящих  Христа ради, в глубине души презирая и осуждая их.  Даже  когда партвожди заявили миру, что, Бог все-таки есть и прилюдно, не стесняясь, держали свечки перед алтарем, Дарья Михайловна не кинулась в лоно церкви. 
    Но сегодня случай был иной. Она чувствовала, что должна была что-то сделать  для своего мальчика, чтобы  не дать ему умереть. Но что было в ее силах? Оказывается, ничего. Оставалось только молиться. Если бы она только могла молиться.
Все ее познания в области религии сводились к монументальной формуле - «Религия – опиум для народа». Занозой она сидела в сознании с детских лет. Опыт общения с церковными людьми она невольно черпала из любимых  заморских сериалов.
    Войдя в храм, она с ходу бросилась к священнику, назвав его  – святым отцом на католический манер. 



     Усмирив гордыню, выслушала наставления священника. Она понимала, что кроме как на Бога, надеяться не на кого. Сделала все, как  растолковала участливая и терпеливая монашка.
Поставила свечу всем святым за здравие, на свечках не экономила, выбирала самые дорогие, прочитала сложившуюся само - собой мольбу -   за неимением  иной и напоследок, уходя, попросила Бога, если уж на то пошло,  забрать ее  грешную душу, но оставить жить этого мальчика. А иначе, какой же смысл в жизни, если будут умирать дети.
С чувством выполненного долга одухотворенная Дарья Ми-хайловна покинула стены храма после службы. Находясь под впечатлением от посещения храма,  она была в ожидании  чуда. Мысленно убеждая себя, что если все на самом деле, так как ей только что  растолковали, Господь обязательно подаст какой-то знак. Чтобы она, убежденная и идейная материалистка, смогла до конца  поверить в это. Оброненный когда-то на детскую душу червь сомнения продолжал точить душу старухи…
Пребывая  в глубокой задумчивости, Дарья Михайловна незаметно для себя подошла к дому. Огромные лужи во дворе пузырились от проливного дождя. Не замочив ног к подъезду было не подойти. Обходя дождевые озёра,  взгляд её ненароком уловил на скамейке под рябиной подозрительное шевеление. В опустившихся сумерках не разглядеть.
  Кошка или приблудившийся пёс, а может бомж, - испугалась Дарья Михайловна и прибавила ходу. Но природное бабье любопытство взяло верх. Она подошла ближе.
Юрка спал без задних ног. Даже проливной дождь не мог потрево-жить крепкий детский сон. 
- Сынок, ты живой ли?
Юра резко подскочил на скамейке, поспешно натягивая на лицо промокший до нитки свитер.
- Почему ты здесь лежишь? Иди домой, - не отставала Дарья Михайловна. – Холодно. Дождь идет. Простудишься.  Живо поднимайся, - скомандовала она.
Юра поднялся с лавочки, пряча побитое лицо в ворот свитера.
- Я здесь живу, - соврал Юра, - в этом доме.
- Тогда почему на лавочке спишь?
- Я…я…я ключи искал, - оправдывался Юра, - потерял и не могу войти в дом. 
- Ключи он потерял, – не поверила Дарья Михайловна, приглядываясь подслеповатыми глазами к Юрке, - а зовут тебя как? Что-то я тебя не припомню?  
 Юра испугался, что эта настырная бабка прогонит его. Он должен был, во что бы то ни стало  дождаться красную  машину.
–  Прохор, - выпалил он.
Так звали брата Фрола, на  которого если верить другу, очень был похож Юра.
  Дарья Михайловна выронила из рук сумку и зонтик. 

     Схватилась за сердце и резко пошатнулась. Ноги подкосились, и она едва не рухнула наземь. Юра усадил старушку на скамейку и кинулся по лужам догонять зонтик.
Мысленно осенив себя троекратным крестным знамением, Дарья Михайловна не сводила испуганных глаз с Юры. Отгоняя от себя видение, она вслух прошептала всплывшую вдруг откуда-то из-под сознания   молитву. 
Прыгая через разливанные лужи,  Юрка гонялся за зонтиком. 
- За неверие, за сомнения Господь карает меня, – глотая катившиеся по лицу слезы вперемежку с дождем, причитала Дарья Михайловна. Зеркальной стеной дождь стоял между ней и ее видением. Беспомощно протягивая к Юрке руки, она умоляла, - сыночек, прости меня,  это я во всем виновата. Не углядела. Не проследила…
Деликатно отстраняясь  от объятий старухи, Юра поспешно натя-нул на распухшее от побоев лицо ворот свитера и хотел убежать, но старуха не отпустила его.
 - Сыночек, не оставляй меня, пойдем домой…Что же ты как чу-жой…на скамейке…один, - всхлипывала Дарья Михайловна, силясь подняться  с лавочки, но ослабевшие ноги отказывались слушаться.
Юра догадался, что со старухой творится что-то неладное, и помог ей дойти до двери. Всю дорогу она, не переставая, несла какой-то бред, пугая Юру.  Ему было невдомек, что это он ввел несчастную  женщину в состояние смятения, близкое к помешательст-ву.   
  Дарья Михайловна привела Юру в квартиру. Обработала и смазала раны и синяки, переодела во все сухое и чистое и принялась за кормежку. Выставив на стол все, что было в холодильнике, она умело выуживала из Юрки интересующую  информацию.
 С опаской приглядываясь к странной женщине,  Юрка на все вопросы отвечал либо да, либо нет. Жизнь на улице научила быть осмотрительным и немногословным. 
  Юра с жадностью накинулся на еду, но быстро унял жор. Работать челюстями после побоев Кноры и С°  было нестерпимо больно, он медленно пережевывал пищу, долго валяя ее по разбитому рту.
   Дарья Михайловна молча, утирала слезы и подкладывала ему в тарелку лакомые кусочки.
- Что за время пришло. Никого не щадит. Я только что из боль-ницы, - всхлипнула она, - братик-то раненый лежит в реанимации. Убить ведь хотели, ироды. 
  В комнате раздался телефонный звонок. Хозяйка выбежала из кух-ни.
Юра воспользовался моментом и украдкой сунул за пазуху кусок хлеба со стола и хотел незаметно уйти. Но подумал, что надо все-таки сказать этой доброй,  хотя и явно ненормальной женщине  спасибо.
  Он вошел в комнату и замер в дверях.
  Посреди огромной комнаты стоял черный рояль и мальчишеская фотография на нем. В одном из ребят Юра узнал друга.

   - Фрол! 
    Дарья Михайловна разговаривала по телефону. В испуге она выронила из рук  трубку и рухнула, как подкошенная на пол…



    В больничную палату Юра вошел один.
Света и Фрол остались ждать в коридоре. Подглядывали сквозь приоткрытую дверь.
Света беззвучно плакала. Всю дорогу до больницы она еле – еле сдерживала себя, боясь разреветься. А сейчас дала волю чувствам.  Фрол  нервничал, но держался, прижимая к груди подвязанную руку. Ведь если бы не его усердные старания, эта встреча случилась бы давным-давно и не при таких безнадежных обстоятельствах. Ради друга он сбежал из больницы, чтобы быть рядом. После истории с фотографией и его чудесным освобождением из бандитского плена, Юрка  стал для него братом.
       Уже несколько  дней Женя не поднималась с больничной постели, силы с каждым прожитым часом оставляли ее. Порой  она впадала в полусознательное состояние.
 На короткое время она приходила в себя, водила глазами, будто искала кого-то и не находя снова погружалась в сон.
 Жизнь давно не висела, а зависла на волоске и все, включая докто-ров, диву давались, почему она до сих  пор еще жива. Единственная, кто знал  эту тайну, была Света.
Она одна понимала, что держит на этом свете  подругу. Поэтому-то и кусала дорогой в кровь губы, не в силах глядеть в растерянные, но счастливые глаза Женькиного сына.
Женщины в палате замерли на своих  койках и с интересом ждали  обещанной встречи. Даже сериал смотреть не пошли в столовую. Кое-кто из них уже заранее смахивал проступавшие на глаза слезы и горько всхлипывал. С нескрываемой жалостью и интересом они разглядывали вошедшего мальчишку. Юра  не замечал  этого.
  С той самой  минуты, когда Фрол все рассказал  ему о маме, Юра больше ни о чем ином думать не мог. Все его мысли были подчинены только встрече с мамой. Он не спал и не ел, несмотря на неустанную заботу Дарьи Михайловны. Она опекала его теперь словно бабушка. И вот, наконец-то, этот час настал. Юра волновался, как встретит его мама. Понравится он ей, а может, нет.
Осторожно словно ступая по тонкому льду, Юра подошел к койке, на которой неподвижно лежала Женя.   Глаза ее были закрыты, ху-дые руки мирно покоились на впалой груди, слегка приподнимаясь от почти неуловимого дыхания.  Мама спала. Сердце Юрки колотилось с бешеной силой, он даже предусмотрительно прикрыл его ладошкой,  чтобы этот сумасшедший стук  не потревожил мамин сон.

   Он верил и не верил своим глазам – мама. Она совсем близко, и он может прикоснуться к ней. Юра не удержался  и легонечко  провел кончиками пальцев по ее щеке и ощутил забытое тепло.
Женя открыла глаза, хотя уже  несколько  дней не приходила в сознание. На ее спекшихся от сухости потрескавшихся  бледных губах промелькнула  едва уловимая улыбка.
  - Мама, какая ты красивая…, - прошептал Юра, гладя рукою ее разметавшиеся по подушке волосы.


Эпилог

Самолёт из Москвы прибыл точно по расписанию. Хотя все про-шедшее утро в Домодедово стоял непроглядный туман, вылеты  задерживались.
    Пестрая толпа пассажиров организованно спустилась с трапа самолета и прямиком двинулась к автобусной остановке.
  Заметно  отстав  от шумных и суетливых попутчиков, тяжело опираясь на трость, медленно шел мужчина, на вид достаточно  молодой. 
Он не был похож  на счастливчика – отпускника,  коих без труда можно было угадать здесь в любой толпе. Мужчина был налегке.
 Наметанным глазом бывалых водил частные извозчики вычисля-ли в  толпе прибывших курортников выгодных клиентов. Наперебой предлагали свои услуги.
- В Ценагю, - усаживаясь в «Жигуленок», сказал мужчина.
- Легко, - воскликнул в ответ весельчак - шофер.
Едва пассажир успел захлопнуть за собой дверку, «Жигулёнок» стрелой сорвался  с места по вилявшей причудливым серпантином горной дороге.
Весь путь до Ценагю, а это без малого сорок километров, шофер без умолку говорил о чем-то, пытаясь завязать разговор. Заметив, как пассажир жадно  смотрит в окошко, на все лады принялся  расхваливать достоинства и достопримечательности  здешних мест. Пассажир слушал  вполуха. 
Под набившие оскомину примитивные шлягеры из магнитолы балагур незаметно подкатил к утопающему в щедрой зелени юга старинному особняку.
- Ты куда меня привез? – удивился мужчина, с замиранием сердца узнавая это место.
- В санаторий, -  ответил водитель, - я подумал военный, - кивая на  трость,  ты на отдых к нам. 
- Я не к вам, я к себе, - расплачиваясь, поправил пассажир, - я до-мой…
-  Командир, – пересчитав навар, закричал вслед щедрому клиенту шофер, - так, давай я подвезу. В чем проблема?

    Мужчина глубоко вдохнул морской воздух, огляделся кругом и ответил:
- Все нормально, все хорошо…
Отсюда  до дома было рукой подать.
      Тысячу раз мальчишкой он бегал из школы этой тихой  когда-то улочкой на работу к матери в  особняк. Каждая ямина и  выбоина на асфальте тротуара ему была знакома  до  ссадин и синяков.
Тяжело опираясь на трость, он шел по вымощенному брусчаткой тротуару, овитому, как и прежде лианами. Шаги на родной земле давались  с трудом. Не замечая ничего и никого вокруг, он считал их как сумасшедший: « Десять…двадцать…сорок…девяносто девять…»
Шагов  должно  было быть ровно тысяча девятьсот шестьдесят шесть.
  Сердце начинало колотиться сильнее. Своим  бешеным биением оно опережало шаги. Впереди показалась знакомая телефонная буд-ка.
  Надо же, она  как  стояла, так и стоит на том же  месте. Сейчас я за-верну за нее и увижу свой дом или сначала позвоню.
Сколько раз, на опостылевшей чужбине умирая и вопреки всему вновь воскресая, он рисовал в своем воображении этот миг, такой долгожданный и казавшийся несбыточным.
Решительно завернув за угол, он резко остановился, в недоумении оглядываясь вокруг.
   На месте дома стоял пятиэтажный супермаркет. Магазин сверкал неоновыми огнями, словно рождественская елка. Опоясывая экраном, будто змеей громадину из стекла и бетона, по фасаду бегущей строкой, подмигивая и сверкая, зазывала игривая реклама  - «Добро пожаловать в мир  ваших желаний»
- Мама, -  растерянно  прошептал он, стоя перед домом.
   Заметив странное поведение  гражданина,  подбежали зоркие ох-ранники и, не  церемонясь, сопроводили  подальше от  частных владений. Мужчина попытался оказать сопротивление, но получил урок. Охранники били профессионально.
    Родина не ждала его. Оглядевшись, он впервые заметил, что попал в какой-то  совершенно  незнакомый город. Здесь все было  другое, чужое и люди все незнакомые. Чем дольше он  бродил в поисках своего прошлого по старинным улочкам, тем отчетливее начинал понимать, что безнадежно опоздал.
  Грезя вдалеке мечтой о встрече с домом, он даже  и не  предполагал, что Родина в одночасье может превратиться в чужбину, если там тебя никто  не ждет.
Единственное место, где в силу определенных обстоятельств  ничего  не должно  было измениться, оставалось кладбище…
Он без труда вышел на могилу отца и оцепенел. Ограда на погосте разрослась в длину.      
         На могилах копошилась старуха. Стоя на коленях, она усердно дёргала траву. Бурьян заполонил погосты. От памятников были видны только кресты. Женщина была так сильно увлечена работой, что не сразу заметила постороннего.
  Мужчина  с трудом признал в  это седой постаревшей женщине Берту Рувимовну. Старинную приятельницу их семьи.
       Мужчина взялся за калитку ограды, раздался скрип ржавого железа. 
   Старуха равнодушно оглянулась на шум и,  бросив  подслеповатый  взгляд на трость в  руке незнакомца, запричитала:
    - Наконец-то,  вы из ветеранской  организации. Я ведь давно об-ращалась к вам.
     За могилками-то кроме  меня не ухаживает никто, а покрасить бы надо. А то Юрке покрасили, а Сонечке пожалели. А ведь  она ему не кто-нибудь – мать. Как же так. Да и отцу тоже не грех  бы обновить. Нехорошо на этом  экономить, не по-людски это…
Выговаривая накопившиеся претензии, Берта Рувимовна про-должала  по ходу планомерно очищать от сорняков погост.
Как завороженный, он следил за её отлаженными до механизма действиями. И в тот момент, когда могила стараниями Берты Рувимовны была приведена в надлежащий вид, он прочитал еще одну надгробную надпись на своем собственном памятнике.
   - Что случилось с сыном? – дрогнувшим голосом спросил он, не отрывая  взгляда от цифр на памятнике –1987-1999.
   Берта Рувимовна с трудом поднялась с колен, опираясь о па-мятник,  и подошла к ограде.
   - С Юркой, что ли? Так помер, сердешный. А что случилось, того не ведаю. Прислали телеграмму, из интерната, что помер. Опоздала я, - тяжело вздохнула Берта Рувимовна, настороженно  вглядываясь в лицо  незнакомца. - А надпись эту попросила я сделать. Пусть уж все вместе будут…рядышком, - бормотала  она,  не сводя  испуганных  глаз с  лица незнакомца.
         Берта Рувимовна всплеснула руками:
         - Матерь Божья…Ты… вернулся…
 

____________
_________________
_____________