47. Не возвращайся, Дар, я не хочу

ГЛАВА СОРОК СЕДЬМАЯ. "НЕ ВОЗВРАЩАЙСЯ, ДАР, Я НЕ ХОЧУ".

В ту же ночь всех Разведчиков собрал у себя Калныньш.
– Отряд поступает в распоряжение Верховной Лиги, пришло сообщение о ЧП с кодом "Экстра".
– Вы уполномочены дать информацию по существу дела?

– Я знаю минимум. Периферия. Уровень цивилизации на два порядка ниже Земной. Период тотальных войн они миновали, но не так благополучно, как думалось – сейчас, спустя достаточно много времени, объявился вирус. Приспособляемость уникальная – на любое воздействие отвечает стремительной мутацией. Внедряется в растущий организм и разрушает его. На стадии перерастания эпидемии в пандемию, они обратились за помощью в Лигу. С планеты эвакуировали  здоровых детей. Ещё установили, что вирус – наследство периода войн, тогда популярно было бактериологическое оружие. Командор получит информацию в полном объёме сразу на корабле.

– Когда уходим?
– Вчера. Корабль ждёт с полудня. Я уговорил не трогать вас несколько часов.
– Вы с нами не идёте?
– Нет. Там закрытая зона, ни одного лишнего человека не пропустят, только непосредственно занятых в деле.
      
Андрей заметил, как тревожно метнулись глаза Глеба, спросил:
– По поводу ученика Ильина, какие будут указания?
– Если указания, то сам знаешь, какие, – проворчал Калныньш. – Но ещё ты отлично знаешь, я в ваши внутренние дела уже давно не вмешиваюсь – надоело отменять собственные распоряжения.

– Ильин в зоне возрастного риска?
– Нет.
– Значит, ученик будет работать с нами, он – член Отряда.
Глеб не сдержал широченной улыбки.
– Не Отряд, а каста привилегированных, – буркнул Калныньш.

– Кстати, об Эрите, – сказал Андрей. – Коль уж вы не летите, мы оставляем вам наши здешние привилегии – я хотел бы попросить вас поддерживать личную связь с Лиентой.
– Разумеется. За подопечных своих будьте спокойны. Вопросы ко мне есть? Сбор через тридцать минут.

        * * *

– "Лиента, проснись".
Из неясных, расплывчатых образов сонного сознания мгновенно сформировалась ясная мыслеформа:
"Дар?"
– "У нас срочная работа, мы уходим".
– "Ты предупреждаешь, выходит, эта дорога из далёких?"
– "Да, связаться мы не сможем. Возможно, нас не будет долго".
– "Сколько?"
– "Не знаю. Месяц, два, три. Не могу сказать. Я оставляю тебе связь с Калныньшем, ты его знаешь. Ему о нас будет всё известно. У меня больше нет времени. Скажи людям, что мы ушли, но помним о вас и вернёмся".
– "Пусть будет с вами благословение Хранящего. Не забывай: осторожность – мудрость отважного. Мы будем ждать и молиться за вас, брат Дар".

        * * *

Вернулись Разведчики только весной, когда свежо и молодо зазеленела джайва, иглистая зелень покрыла землю, и над всем возродившимся к жизни миром опрокинулась чаша ослепительной лазури.

День возвращения показал, как нужны друг другу, как связаны эритяне и несколько представителей далёкой Земли. Хозяева радовались долгожданному возвращению друзей, как дети. Но и разведчики чувствовали себя так, будто после долгой, трудной и успешной работы они вернулись домой, в большую дружную семью, где желанны и любимы. Для них это было совершенно новое и необыкновенно приятное ощущение, потому что вообще-то никто из них не имел тёплого, доброго уголка, где на душу нисходит блаженство покоя; их смутная тоска по нему не имела конкретного образа – они были рождены рациональным, практичным и сдержанным веком. И вот теперь каждый почувствовал – как это хорошо, когда на тебя обращена искренняя и бескорыстная любовь, сколько сил это придаёт. Как легко и свободно здесь дышится, какие ясные лица, прекрасные в своей безыскусности, как они чисты, открыты, непосредственны.

В посёлке на берегу реки становилось тесновато оттого, что увидеться с вернувшимися спешили из других селений. Из этого неожиданно стихийно возник праздник – каждая семья извлекала прибережённые на всякий случай лакомые угощения, их несли к общему столу. Тут же появились музыканты, в стакашах запенились напитки. Можно было подумать, что продолжается праздник Благопреуспеяния, только вчера была осень, а сегодня – весна. Вчера Андрею было ох, как худо, а сегодня он почти счастлив оттого, что весела Адоня, румянцем полыхают её щеки, щедро рассыпает она свой заливистый смех! Долгая разлука оказалась целительной.
 
Он обманулся. То, что принял за выздоровление, было просто радостью долгожданной минуты. А потом – снова опущенные глаза при редких встречах (намеренно ли избегала она Андрея?), негромкий шелест слов привета. Против той Адони, какой она была прежде, она стала, как воздушный шарик, из которого выпустили воздух, как звонкий ручеёк, скованный морозом. Казалось, она разучилась смеяться. Ион как-то пришёл к Майге.

– Помоги. Ума не приложу – что с дочкой творится. Может, по матери тоскует? Ты-то не знаешь ли, она ведь не отходит от тебя, может, сказывала?
 
Майга вздохнула, отвела глаза:
– Не знаю, Ион.
– Помоги, Майга. На глазах дочка тает, ровно свечечка. И всё думает о чём-то. Иной раз и улыбнётся, а спросишь – слова не обронит. Есть же у тебя заговоры какие-нито, от тоски чтоб.

        * * *

Зацвел агадус. Джайва побелела, словно после первого снегопада. Заросли звенели от туч насекомых, копошившихся в чашах благоухающих цветов. Кружилась лепестковая метель, устилала землю и траву девственно белым покрывалом.
       
Андрей возвращался из посёлка на поляну, где обычно оставлял глейсер. Он никогда не приземлялся в посёлке, щадил чувства хозяев. Они хоть и восхищались машиной, но уверенно чувствовали себя только в присутствии Андрея, ибо неведомая сила летуна была покорна своему, ещё более могущественному хозяину. А вот как она поведёт себя в его отсутствии, желающих испытать не находилось. Поэтому глейсер ожидал Андрея в джайве, в нескольких сотнях метров от посёлка. О существовании поляны знали все и предпочитали обходить её стороной. Безусловно, кроме чувства осторожности, эритянами руководила ещё и их тонкая деликатность – Дар считает нужным оставлять летун, укрытым в зарослях, так к чему любопытствовать.

Обзорное стекло покрылось тонким слоем оранжево-коричневой пыльцы, и Андрей остановился, чтобы очистить его. И почувствовал чьё-то присутствие. Обернулся – на краю поляны стояла Майга.

– Привет тебе, Дар.
– Рад видеть тебя, Майга.

Андрей в который раз с удовольствием подумал о том, как преобразилась Майга, – ничего не осталось от диковатой, пасмурной ведуньи – к нему подходила молодая, очень привлекательная женщина, исполненная достоинства и уверенности. Майга усмехнулась:
– Что ты меня рассматриваешь?
– Любуюсь тобой.

Оставляя блестящий след, Майга провела пальцем по стеклу.
– Об Адоне я пришла говорить.
Было тихо-тихо, только звенели медянки, вились над снежно-белыми соцветиями.
– С ней что-то случилось?

Майга глянула с нехорошей усмешкой.
– Ах, каким непонятливым стал Дар!
Помолчав, Андрей спросил:
– Что ты можешь сказать мне об Адоне?

– Она очень изменилась. И у меня нет силы, чтобы ей помочь, иначе не пришла бы. Ты один сможешь, если захочешь. Я и говорить с ней пробовала. Просто, по-женски, легчает ведь, когда выговоришься. Так она ни слова слушать не хочет, упоминать о тебе запретила.
– Она не хочет слышать обо мне?
– Она не хочет слышать то, что говорю я.

Андрей отломил веточку агадуса, раскусил горькую мякоть.
– Адоня думает, что виновата перед тобой.
Андрей удивлённо поднял брови.
– Да. Она говорит, что однажды была несдержанна, и с того дня ты стал другим.
– Ну что она себе придумала! – со вздохом покачал Андрей головой.
– Дар, её любовь тебе не нужна, но она-то страдает. Излечи ты её от этого недуга, ей это тоже не нужно, добра не принесёт. Ты можешь, я знаю твою силу.
– Довольно. Ступай.

Она ушла, как будто и не было никого, но горькие слова осели на сердце и на плечи, придавили. Андрей сел в кресло, тяжело положил руки на пульт и как будто забыл о нём.

Стыдно! Стыдно, что дождался этого визита. Знал, что надо встретиться с Адоней, и всё оттягивал непростой разговор. Определённость всегда лучше неизвестности, но какую определённость он принесёт Адоне? Всей душой он страстно желает ей счастья. С ним она счастливой не будет, против них сто из ста. Но как Адоне это объяснить?

В который раз пришла мысль применить инверсию памяти, и в который раз он поспешно отбросил её: даже если во благо – это преступно, он не имеет права так распоряжаться ею.

Андрей установил односторонний ТП-контакт. Майга и Адоня собирают молодые побеги агадуса. Ну конечно, Адоня и не подозревает о визите Майги. ТИСС вывел его прямо к ним. Обернувшись на шорох, Адоня испуганно прикрыла ладошкой рот, Майга удивлённо подняла брови.

– Оставь нас, Майга, – сказал Андрей.
Ведунья быстро глянула на побледневшую Адоню, на Андрея, забрала молча из рук девушки туесок, прошелестели и растворились в голосе джайвы её шаги.
– Ну, здравствуй, Адонюшка.

Она подняла на него бездонные тёмные глаза.
– Здравствуй, Дар… – и судорожно сжала руки.
– Я думал, все твои страхи в Майгиной избушке остались, – улыбнулся Андрей.
– Как это давно было. Будто и не со мной. Там всё было по-другому.
– Адоня, нам надо… Я должен сказать тебе…
– Ох, нет, Дар! – со стоном вырвалось у неё. – Идём… Идём отсюда! Здесь… холодно, – и она быстро, не оглядываясь, словно убегая, чтобы не остановил, пошла вперёд.
 
Андрей шёл за ней молча, ещё не зная, какие слова скажет этой маленькой, печальной, испуганной, до боли дорогой девочке. Всё, что он мог сказать ей в утешение, было ничем по сравнению с её низко опущенной головой, с обречённо поникшими плечами. "Так на казнь идут", – жгла мысль, и ни о чём другом он думать не мог.

Адоня вдруг остановилась, и Андрей с недоумением увидел впереди тускло поблескивающую полусферу глейсера. Он вопросительно повернулся к Адоне, но она, пряча глаза, глухо проговорила:
– Уходи, Дар. Ты не должен ничего говорить. Не надо возвращаться. Я не хочу, – последние слова Андрей едва расслышал, так тихо они прошелестели.
– Адоня…

Она быстро, в каком-то неосознанном порыве подняла к нему лицо, и Андрею показалось, что в него выстрелили из пайдера – генератора боли, – сердце взорвалось и захлебнулось кровью. Глаза её – с пронзительной нестерпимой тоской, умоляющие остановиться, толкнули к ней. Он обнял хрупкие плечики и почувствовал всю невозможность обрушить на них тяжкий груз несчастья.

"Сволочь я! " – отчаянно выругался Андрей.
– Адоня, милая, – хрипло сказал он, – ты прости меня, девочка. Мы не можем быть вместе.
Глаза её широко раскрылись.
– Даже если я этого очень хочу – мы не можем, – с горечью повторил Андрей. – Поверь мне, я много бы отдал, чтобы не говорить этих слов.
Он отвернулся, потому что смотреть в её глаза было невыносимо.

– Любый мой, – едва расслышал он в шелесте листвы, и невесомая горячая ладонь легла между лопаток. – Зачем ты говоришь "прости", любый? Зачем такая печаль в лице и голосе твоём? Мне горько, если причина твоей печали – я. Нет-нет, не оборачивайся! Не смотри на меня. Иначе я ничего не смогу сказать… – Голос ее пресёкся, она переглотнула, снова заговорила. – Как мог ты подумать? Ты и я – вместе… Я никогда не хотела так, это нельзя. Как маленькой литте-однодневке встать рядом с могучим тубром? Мне ничего не нужно, возьми только мою любовь. Я не помешаю тебе и у твоей женщины тебя не отниму. Приходи ко мне с лёгким сердцем и так же легко уходи. Позволь только… просто любить тебя.
Андрей сжал её плечи, встряхнул:

– Замолчи! Не смей! – ткнулся лицом в её волосы. – Никогда не говори так больше.
Рядом с его сердцем неистово колотилось её сердечко. Он приподнял её лицо, стёр пальцем мокрую дорожку на щеке.
– Не сердись, – проговорила она, и губы предательски дрогнули, она жалобно улыбнулась.
– Я не сержусь.
– Я с ума сошла, – улыбка дрожала на губах. – Мне ничего не надо, я только хочу, чтобы тебе было хорошо… а всё почему-то так плохо. Это я сама всё испортила, я знаю.
– Нет. Разве ты перестала быть мне другом?
– Я – друг? – Она снисходительно и понимающе улыбнулась. – Не надо, Дар. Как я могу быть тебе другом? Я слишком мало значу.

– Опять ты плохо сказала. Очень плохо. Ты и Лиента – вам я всегда доверял больше, чем другим. Нет, не так, доверял я всем вам, правильно сказать – доверялся. И разве с другими у меня есть столько общих воспоминаний? Мне было больно терять тебя. Пусть всё будет, как раньше.

– Я только этого и хотела, Дар! Чтобы как раньше!
– И ты больше не станешь плакать?
Она помотала головой, облегчённо вздохнула:
– От радости смеются, а не плачут.

Если бы Андрей смог так же безоглядно радоваться, как она. Граф понимал, что ничего не решил, не сделал того, для чего шёл к ней. Он только перевёл их отношения в другое русло, но оно было таким тесным, ещё больше сближало. И куда приведёт? Дружба? Чёрта с два! Ну не смог, не смог он оставить её такой несчастной! Чем она заслужила? Уйти в тот момент, значило оставить весь груз несчастья ей одной – разбирайся со своими чувствами, как знаешь. Но их двое и тяжесть должен принять на себя тот, кто сильнее.

"Я сделаю это, – глядя в счастливое Адонино лицо, сказал себе Андрей. – Если увижу, что выхода нет, я инверсирую её память."

48. Гостья в доме Графа - http://www.proza.ru/2015/04/28/1367