Учителя послевоенной женской школы

                1

Каждый человек молодой или старый, где-то учился. Память о школе или о другом каком-нибудь учебном заведении  он хранит всю свою жизнь. Когда  мы взрослеем и в школу отправляем своих детей, то воспоминания о годах ученья снова рядом с нами. Состарившись, став уже дедушками и бабушками, мы, всё равно, забирая внуков после занятий, вспоминаем свои детские годы. А иногда даже  с удовольствием рассказываем внукам о своих школьных проказах или каких-нибудь занятных случаях той жизни, хоть прошли уже с тех пор десятки лет. Наверное, молодость и замечательное школьное товарищество обладают такой притягательной силой в нашей памяти, что с ними не хочется расставаться.

Я поступила в школу в1946 году. Сразу после войны мы все жили бедно, да и купить учебников, тетрадей было практически негде. На детей младшей школы выдавали по тетрадке в линейку и по тетрадке в клетку. И только учителя могли поменять нам тетрадь, если она закончилась.

 В нашем классе почему-то учительницы не задерживались. За первые два года поменялось пять учителей. Наконец, появилась шестая, но уже в третьем классе. Звали её Евгения Ивановна. Мы её сразу дружно невзлюбили и ненавидели свою Евгению до окончания четвёртого класса, когда закончилась начальная школа. Дело в том,  что она была злая, крикливая,  била нас. Наша школа была женская. Тогда в Москве школы были либо женские, либо мужские.

 Среди одноклассниц не было плохих детей, но  не все были  способны к наукам. Тех, кто медленно соображал, больше всего и била « Евгеша». Например, она что-то показала на доске. Надо это же записать в тетрадь.  У кого-то получилось, а у кого-то и нет.  Ведь нас учили писать шесть человек! Тут же звонкая оплеуха оглашает класс. «Евгеша» воспитывает «неумех»!

 Если же обиженная девочка ещё и плачет, и слёзы капают на тетрадь, то такую «преступницу» «Евгеша» выдёргивает из-за парты и выталкивает в коридор.

Все мы мечтали, упасть и разбить себе нос, когда она выкидывала кого-нибудь  за дверь. Мы надеялись, что,  отправившись к врачу, расскажем, какая «Евгеша» вредная и злая, и  тогда ей попадёт от директора. Но инстинкт самосохранения всегда срабатывал. Как бы сильно нас не выталкивали,  мы не падали.  И «мщение» так и не состоялось.

Дома у нас всегда было много книг. Мама сберегла их даже во время войны. Мои родители говорили правильно. Поэтому, услыхав от «Евгеши»: « сними пинжак и повесь на стул!» Я невольно поправила её: «пиджак». Её глаза зло засверкали: «Будет меня ещё кажная сопля поправлять!».

 Её «перлы» можно перечислять без конца.  Позже, став старше, я никак не могла понять, почему эта малограмотная женщина могла работать учителем в московской школе. Ведь в нашей 559  было много настоящих педагогов, по-настоящему интеллигентных. Они же видели, кто она, почему терпели её присутствие? Вероятно, объяснением была война, которая только что кончилась. Наверное, директору приходилось соглашаться на те кадры, которые приходили, даже на таких «Евгеш».

 

 

                2

В пятом классе  мы  облегчённо вздохнули, у нас появилась новая классная руководительница. Одновременно много   разных предметов, которые вели  другие педагоги. Некоторые из них потом работали с нами много лет.

Так у нас был удивительный учитель «изящной словесности»-это мы его так называли. Он входил в класс, и не спросив, как все другие, кто  отсутствует, кто дежурный и т.д., сразу у дверей начинал читать стихи. Это мог быть Лермонтов, Пушкин, Тютчев, Майков, Фет, Есенин, Маяковский или кто-нибудь ещё, например, стихи в прозе Тургенева или Горького. Главное, он не давал нам опомниться, а наполнял наши уши, души и сознание чем –то прекрасным. Так же внезапно, как Пётр Петрович начинал урок, так же он переходил к опросу. Правда, мы заметили, что меньше пяти стихов он никогда не читает, поэтому внезапность была лишь, пока мы к нему не привыкли. А когда привыкли, научились хитрить. Книг со стихами и художественными произведениями было мало после войны. Не в каждом доме, вообще, можно было встретить книги. Школьных учебников на класс был всего один комплект. Если одна девочка брала себе литературу, другая алгебру, третья ботанику и т.д. Потом, сделав один предмет, надо было ехать или идти к подружкам за другим учебником, чтобы сделать уроки по другому предмету.  Конечно, многим из нас было лень бегать за учебниками, вот мы и придумывали, как сделать так, чтобы нас не спрашивали. Стоило сразу, с появлением Петра Петровича в дверях,  поднять руку и сказать, что хочешь отвечать, особенно, если были заданы стихи наизусть, он менял порядок урока. Подходил к столу, жестом приглашал приблизиться  к нему и произносил: « Ну, девица, Вы желали высказаться, мы Вас очень внимательно слушаем!» Девицы заранее составляли очередь, кто сегодня, а кто в следующий урок будет поднимать руку. Когда очередь дошла до меня, нам был задан отрывок из «Евгения Онегина», самое начало: «Мой дядя самых честных правил…» Учебник литературы мне был не нужен, где был напечатан отрывок романа, у нас дома был огромный, неподъёмный том Пушкина, в котором, естественно, был и « Евгений Онегин». Раз моя очередь, я стала зубрить. Но смысл наших очередей требовал, затратить не менее 20 минут на чтение наизусть во время урока, чтобы других уже не спросили. Значит, надо было выучить побольше. Поэтому я начала запоминать стихи с первой страницы, со слов «Не мысля гордый свет забавить…» , потом стала учить «Мой дядя…», потом дальше. Стихи запоминались легко, учить их было одно удовольствие, и я не заметила, что уже не 20 минут могу говорить наизусть, а гораздо больше. Когда пришла мама с работы и узнала, что я учу «Онегина», она со смехом предложила почитать наизусть из него же, причём, соревнуясь, кто дольше прочитает. Оказалось, что  мама его когда-то знала, чуть ли не целиком. Мы с ней весь вечер провели, соревнуясь в чтении этого замечательного романа в стихах. На другой день я подняла руку и услышала знакомое: « Девица, мы Вас слушаем!». Я читала Пушкина весь урок, когда раздался звонок, мы все очень удивились, что он так скоро закончился. Пётр Петрович пожал мне руку и сказал: « Это не пятёрка – это что-то больше!» а  я чувствовала разочарование оттого, что девчонки- одноклассницы не дослушали всю историю любви Онегина и Татьяны до конца.

                3

В восьмом классе у нас появилась замечательная учительница по математике.

Она была седая, коротко подстриженная, очень добрая и даже если когда-нибудь кого-то  ругала, то это было совсем не страшно и не обидно. Чаще всего было просто стыдно, что Анна Михайловна расстроилась из-за тебя.

Объясняла она свой предмет прекрасно, все трудные теоремы казались нетрудными. А во время контрольных работ, не произнося ни одного слова, Анна Михайловна могла приблизиться к парте, заглянуть в тетрадь и  показать пальцем в строчку, где ошибка и  почему-то сразу становилось ясно, как исправить её.   Анна Михайловна очень любила пошутить с нами, речь её пестрела пословицами и поговорками. А над какой-нибудь глупостью во время урока она могла так заразительно рассмеяться, что никто на неё за это не обижался, а  с удовольствием вместе с ней хохотали. Однажды она объясняла подобие треугольников. Накладывая треугольник А, В, С на другой, учительница произнесла  название вершин второго треугольника: А прим, В прим, С прим.  И в это время увидела, что Сорокина болтает и совсем её не слушает. «Сорокина, повтори, как надо рассуждать, чтобы доказать подобие треугольников!» Ученица встала, подружки начали подсказывать, а она за ними повторять то, чего сама не слышала. Поэтому  её  ответ получился таким: « Возьмём треугольник и к нему А прицепим, В прицепим!» Анна Михайловна смеялась до слёз, а с ней и все девчонки, включая Сорокину. Когда кто-нибудь, отвечая урок, неверно  записывал формулу,  учительница вздыхала: «Ну, что же ты изуродовала формулу, как бог черепаху?» Когда на первый урок кто-нибудь опаздывал, она никогда не ругала, а лишь, улыбаясь,  спрашивала: «Ну, что, выспалась за 5 минут?» Среди её любимых изречений были стихи  Роберта Бернса: « Нет, у него не лживый взгляд, его глаза не лгут, они правдиво говорят, что их владелец плут!» Это обычно вспоминалось, если кто-то из наших учениц, списав чужую работу, пытался выкрутиться. Или: «Он долго в лоб стучал перстом, ища названье тома. Но для чего стучаться в дом, где никого нет дома?!»- слышали мы, если был плохо выучен или совсем не выучен урок. « Господь во всём конечно прав, но кажется непостижимым,  зачем он создал прочный шкаф, с таким убогим содержимым?»- звучало в классе, когда у доски выяснялось, что никак не решается задача. А не решалась она только потому, что нет понятий, о давно изученных  в классе правилах или теоремах.

Анну Михайловну любили все, кто у неё учился, и все любили математику, хоть далеко не всем математика давалась легко.

               

                4.

 

Географию  преподавала Эсфирь Соломоновна Эстрина, женщина небольшого роста, полная. У неё была большая грудь, большой живот, что при её малом росте и постоянном появлении в нашем классе с глобусом в руках, дало повод прозвать её «Четыре глобуса». Правда, у неё ещё было имя, образовавшееся от имени Эсфирь, кое- кто её называл просто «Кефира». Наши «Четыре глобуса» или «Кефира» свой предмет знала очень хорошо. Когда она рассказывала о какой-нибудь стране, мы всегда её спрашивали, была ли она там, и очень удивлялись, откуда же она столько знает, если там никогда не бывала! Но при хорошем знании географии «Кефира» совсем не владела дисциплиной. На её уроках мы делали другие предметы, болтали, сколько хотели. На географии можно было читать любой роман или делать ещё что-нибудь, что тебе вздумается. Лишь, когда она объясняла новый материал, класс её внимательно слушал, потому что это было всегда  интересно.

На каждом уроке мы проделывали один и тот же трюк- вешали карту вверх ногами. И хоть бы раз «Четыре глобуса» ни попалась на этом!

 Она каждый раз, вызвав к доске ученицу, говорила, что нужно рассказать и показать по карте. Потом происходило одно и тоже, над чем мы ужасно потешались :  девочка показывала по карте, например, Белое море на юге, потому что в перевёрнутой карте- это так и было. Вот тут возмущённый географ не мог стерпеть и бросался к карте как к амбразуре. Только тогда «Кефира» видела, что карта вывешена наоборот.  Пока искали дежурных, пока она давала выход своему возмущению, времени проходило много и опрос, иной раз, на этом одном человеке и заканчивался. Нам только  этого и надо было! Почему Эсфирь Соломоновна не запоминала, что мы так над ней потешались уже в прошлый раз, было не понятно. Но из урока в урок повторялось одно и тоже.

Моя мама работала редактором в Книжной палате. Иногда она не успевала по срокам отредактировать что-нибудь из того материала, что требовалось сделать быстро, поэтому частенько мама работала с рукописями ещё и дома. Однажды она принесла домой огромный альбом «Великие мореплаватели, географы и путешественники». Он был красочный, имел фотографии тех, о ком рассказывалось в альбоме, там же были подробные карты маршрутов, по которым ходили путешественники. Альбом содержал много интересного из жизни этих людей. Я весь вечер читала и разглядывала альбом. Ни о каких заданиях по географии на дом я даже не вспомнила.  На утро перед уроком географии я вдруг спохватилась, что меня вполне может вызвать «Кефира». Четверть кончалась, а отметки у меня не было. Не долго думая,  я решила поразить «Четыре глобуса» и увильнуть от «двойки». Подняв руку, предлагаю рассказать много интересного  о Колумбе. Эсфирь Соломоновна, не избалованная нашей эрудицией по географии, сразу же согласилась, чтобы я предъявила свои познания. Мой рассказ потряс не только учительницу, но и весь класс. Никто от меня не ожидал, что я могу что-то дополнительное читать по географии. Так я получила свою первую «пятёрку» и открыла для себя лазейку, не открывая учебник, «блистать» эрудицией. Сведений в альбоме хватило и на вторую четверть. Я неизменно получала «5», не имея ни малейшего представления о том материале, что изучался по географии в классе. Когда весной Эсфирь Соломоновна раздала нам экзаменационные билеты для подготовки, я поняла, что моя погибель приближается. Выучить за три дня весь учебник, когда он не раскрывался ни разу раньше, было мало вероятно. И хоть экзамены в то время проходили ежегодно с нашего пятого класса по всем предметам, поэтому  опыт, выходить из положения в трудных ситуациях, кое -какой был, я загрустила. Но делать нечего- надо читать и читать!

Когда через три дня на экзамене я вытащила билет, настроение моё упало. Переэкзаменовка мне явно была обеспечена. Я не дошла по учебнику до тех вопросов, что значились в моём билете. Мысленно я репетировала ту форму  отказа отвечать билет, чтобы было не очень стыдно, признаваться в собственной лени. Когда назвали мою фамилию, я подошла к доске. И вдруг, о, счастье! Я слышу слова «Кефиры»: «Знаете, товарищи экзаменаторы, я уверена, что девочка прекрасно знает билет, поэтому я предлагаю вам  вместо того,  чтобы слушать билет, назвать любого их известных географов, о которых вы хотели бы услышать. Она знает всё и обо всех!»

Вероятно, завучу, который был председателем комиссии и учителю физики, который был ассистентом, уже смертельно надоело слушать однообразные ответы с самого утра. Моя же смена была после обеда, то есть вторая, к тому же «Кефира» приберегла меня «на закуску», уверенная, в моей компетенции по её предмету. Словом, на моё счастье, они тут же согласились.  Может быть, ими руководили и иные мотивы, правда ли то, что обо мне рассказала «Кефира»? Я этого не знаю,  знаю лишь, что один из них захотел  услышать о Лаптеве, а другой о Беринге. Оба открывателя морей были в мамином альбоме, и я опять получила по географии «5», хотя сначала натерпелась страху.

                5

Немецкий язык в нашей школе преподавался с третьего класса.

Первая наша учительница была приятная, добрая и почему-то с нами только пела песенки по-немецки и плясала. Она ставила всех девочек в круг, брала кого-нибудь за руки, чтобы круг замкнулся и пела нам :  «Либе швестер танц мит мир, байде хенде райхь из дир». Мы, как попугайчики, повторяли непонятные нам слова, которые нас забавляли. Относились мы к немецкому языку, как к продолжению перемены. Плясали мы так, наверное, четверть, может быть, больше. Слова этой песенки и сегодня звучат у меня в голове. Но однажды во время урока пришли люди в форме и увели нашу Елизавету Михайловну, нам потом сказали, что она была немецкой шпионкой. Была ли она в действительности шпионкой, никто точно не знал. Шёл 1948год, всякое могло быть…

Потом к нам пришла старушка, «божий одуванчик». Она была маленькая, сгорбленная, говорила тихо. Из её уроков мы вынесли лишь понятие о том, что кроме обычного шрифта у немцев, оказывается, есть ещё и готический!

Дело в том, что наш «одуванчик» обладал изумительным умением писать готическим шрифтом. Ничего никогда не уча на уроках немецкого языка, мы постоянно просили учительницу написать, что-нибудь на доске готическим шрифтом. Она никогда не отказывалась, ей, похоже, что самой нравилось поражать наше воображение  непонятными «иероглифами», красиво написанными на школьной доске.

Откуда до седьмого класса  брала  «немка» нам оценки, которые она выставляла в журнал, для меня до сих пор остаётся загадкой?! Я не помню, чтобы она когда-нибудь о чём-нибудь кого-нибудь спросила…

В седьмом классе её сменил Валентин Васильевич. Он к тому же стал и нашим классным руководителем. Вот тут, впервые за много лет мы поняли, что надо что-то учить и к урокам немецкого языка. Бороться с нашей ленью и абсолютным незнанием предмета «Валентину» помогала его внешность. Школа была женской, нам всем к тому времени исполнилось 13-14 лет, а он был хорош собой. Кудрявые чёрные волосы густой шапкой красовались на голове, лукавые голубые глаза светились ехидством, мол, мели Емеля, твоя неделя.

 Он знал, что ему с нами надо всё начинать сначала, что знаний нет, но вёл себя так, будто его это не касается. Учитель задал задание, ученик должен выполнить. Всё остальное в расчёт не принимается.

 И мы стали зубрить немецкий день и ночь. Каждая из нас мечтала, чтобы «Валентин» её похвалил. Но хвалил он лишь в том случае, если кто-нибудь из одноклассниц получал «5», а заработать высший бал у него было просто немыслимо.

Я договорилась с нашим соседом по коммунальной квартире, чтобы он подтянул меня по немецкому языку. Сосед во время войны работал переводчиком. Все вечера вместо того, чтобы гулять, я зубрила глаголы, строила фразы, заучивала слова, под руководством соседа. Наконец, мне «Валентин» поставил четвёрку! В классе её получили к тому времени только двое кроме меня.

 И тут мне  крупно повезло. «Валентин» задал прочитать и перевести стихи Гёте. С малых лет я любила рифмовать. Нельзя сказать, что я серьёзно писала стихи, когда училась средней школе. Но в классной, а то и в школьной газете время от времени появлялись  мои «вирши на злобу дня».

 Гёте меня вдохновил, поэтому мой перевод был стихотворный. Вот когда я праздновала победу! Первая пятёрка в классе была моя! К тому же мой перевод «Валентину» понравился. Он скупой на похвалы,  расхваливал мои стихи. Я же просто по-детски была влюблена в своего учителя и потому готова была зубрить немецкий целыми днями.

Однако любовь моя кончилась неожиданно. Однажды меня кто-то из учителей попросил в учительской взять журнал. Постучавшись в дверь, я вошла. Но то ли я постучалась слишком тихо, то ли вошла слишком быстро, открыв дверь, я увидела, что одна из молоденьких учительниц нашей школы целуется с «Валентином». То, что я почувствовала при этом, не было ревностью. «Валентин» был для меня Богом, совершенно бесполым, а тут передо мной оказался просто мужчина. Я разочаровалась в своём кумире. Больше «пятёрки» по немецкому языку мне  были не нужны.