Гуленька и Кука

Гуленька и Кука
- Гуленька! – зовет мама.
- Гуля! – зовет папа, и , услышав их, бросив игрушки к ним бежит маленькая девочка со светлыми волосиками стриженными «под горшок».

Ей еще нет и двух лет, и даже до второго дня рождения еще целых четыре месяца, поэтому Гуля не любит длинных разговоров – они ей скучны и непонятны.
Гуле вообще неясно, зачем взрослые так долго и много говорят. Зачем, например, мама спрашивает ее:  «Гуля, хочешь печенья с молоком?». Конечно, надо налить молоко и дать печенья, ведь даже, если Гуля их не съест , она найдет, что с ними сделать. Печеньем можно угостить куклу Катю, а молоком… Ну, во-первых, Гуля никогда не отказывалась от молока, но, если уж это случается, то, конечно, она отдаст его Куке.

Кука всегда сидит где-нибудь неподалеку от Гули, потому, что для кота это самое выгодное место в кухне. Когда Гулю кормят, то понемножку от всех ее блюд достается и Куке. Нельзя сказать, что Куку не кормят, - нет, ему тоже наливают молоко в особую мисочку, и дают мясо и рыбу, но есть их оттуда хоть и вкусно, но скучно, это совсем непохоже на охоту, а Кука – страстный охотник. Зато, когда он устраивается под высоким стульчиком Гули, жизнь становится захватывающе интересной!

Вот мимо кукиного носа что-то закапало! Даже не попробовав, Кука может точно сказать, что это куриный суп и очень недоволен, что такая вкуснятина – жидкая, ведь капли очень трудно ловить языком. То ли дело, когда Гуленьке дают рыбу или мясо. Одну ложку съест Гуля, а вторую она (девочка очень не любит, когда ее кормят – всегда ест только сама) проносит мимо рта и ее содержимое оказывается под стулом, в полном кукином распоряжении.

Тут Кука иногда не выдерживает и от счастья орет дурным голосом, а Гуленька, услышав его, начинает швырять все со своей тарелки пуще прежнего. Конец этому счастливому взаимному союзу кладут папа или мама. Они гонят Куку из кухни, а Гуле делают  выговор. После этого еда кажется для Гули вовсе не такой вкусной и она обижено ковыряется в тарелке.

Вообще у Гули и Куки очень много общего. Прежде всего, они почти ровесники. Гуля появилась у папы с мамой позапрошлой весной, а Кука – летом. Гуля появилась в доме так, как и полагается маленькой девочке – ее привезли на такси из московского роддома и всю дорогу она безмятежно проспала в большом свертке у папы на коленях. Конечно, сама Гуля этого не помнит, и ей кажется, что она всегда жила в домике на краю леса в небольшом подмосковном поселке.

У Куки более сложная биография. Однажды, на чердак дома, где живут Гуля, папа и мама, залезла бездомная кошка и родила там шестерых котят. Это было в начале лета, и на теплом чердаке засыпанном сухими дубовыми листьями кошачьему семейству было вполне уютно. Мама-кошка носила им еду и умывала их и никакой страшный зверь не мог к ним забраться.

Но через пару месяцев котята подросли. Теперь, забираясь на чердак, кошка иногда не заставала котят там, где их оставила – в старом чемодане без крышки. Да и той еды, которую приносила кошка, тоже стало не хватать шестерым котятам, и, наконец, мама-кошка решила, что пора уводить малышей с чердака и научить их жить самостоятельно.

Но, спуститься маленьким котятам с высокого чердака очень трудно, наверное, не легче, чем альпинисту взобраться на ледяную вершину, и спуск всего отряда продолжался пол-дня. Спустившись, котята весело закувыркались в новой для них зеленой траве, а кошка занятая их охраной и обеспокоенная тем, как бы на их писк не прибежала дворовая собака, не заметила, что один котенок не сумел спуститься с чердака и от страха спрятался под большой чердачной балкой.

Там он прожил три дня, изголодался, и по ночам плакал и кричал на весь дом. Ему было страшно, что внезапно он остался один, что никто не приходит его кормить и умывать, и что только гигантские люди залезают днем на чердак и с ужасным шумом ходят по нему и шарят руками под балками пытаясь его поймать. Поймать на большом чердаке маленького пугливого котенка – дело почти безнадежное. Среди чердачных балок, множество щелей и укрытий, куда не пролезет рука взрослого человека.

И, все же, то, что не могли сделать долгие поиски, сделал голод. На пятый или шестой день, отощавший, и поэтому утративший чувство опасности, котенок вылез в чердачное окно на карниз и пошел по нему. Он даже не пошел, а пополз, зажмурившись от дневного света, который показался ему ослепительным, и не в силах выпрямить свои четыре слабенькие и тоненькие ножки.
Папа и мама в это время сидели в саду и пили чай за столом, который папа соорудил на спиле старой яблони. У их ног устроилась собака Чернуха – лохматая белая дворняжка с черными ушами.

Конечно, когда-то из-за ушей эту собаку назвали Черноухая, но попробуйте говорить эту кличку часто и быстро: «Черноухая! Черноухая!». Наверняка, в конце концов, у вас вылетят из середины буква «о» и буква «я» на самом хвостике слова и из белой собачки получится «Чернуха».

Так вот, именно эта собака Чернуха и заметила первой котенка, появившегося на чердачном карнизе. Она привстала на задние лапы и сердито зарычала на него.
- Перестань! – с досадой сказал папа. Он думал, что Чернуха, как обычно, рычит на ворон и не одобрял этой щенячьей привычки у совсем уже взрослой собаки.
Но Чернуха продолжала рычать и, наконец, люди посмотрели вверх и увидели котенка тоже…

Котенок в это время дополз уже почти до самого края карниза и дальше ползти ему было уже некуда. Он не мог повернуть обратно, потому что карниз был очень узкий и, чувствуя безвыходность своего положения, котенок открыл глаза и, наконец, осмелился посмотреть вниз.

Как же он испугался, увидев далеко внизу бесконечный зеленый ковер травы, большие деревья, ветви которых, раскачиваемые ветром, как чьи-то лапы проносились прямо возле его головы и, казалось, вот-вот смахнут его вниз.

Котенок сделал отчаянную попытку повернуть назад, но у него не хватило на это ни сил, ни ловкости, лапки его поскользнулись на покатых досках и котенок вдруг с ужасом понял, что падает. Несколько секунд он еще цеплялся неокрепшими коготками передних лапок за карниз, но потом и они ослабли и котенок полетел вниз.

Инстинкт предков подсказал котенку, как надо изогнуть в полете тело и работать хвостом для того, чтобы упасть на лапки, но все равно паденье оглушило его и несколько секунд он жалобно мяукал, не решаясь открыть глаза. Когда он все-таки открыл их, то тут же зажмурился еще сильнее, потому что, то что увидел было страшнее и падения и многодневного голодания на чердаке.

Мохнатая морда страшного зверя смотрела на него сверху и чей-то мокрый черный нос тыкал в котенка в уши, живот и спину.
Чернуха,  подбежавшая к котенку, с удивлением смотрела на этого странного зверька, который лежал в траве и пищал совсем как ее собственные детеныши.

Мы тоже подбежали, чтобы отнять котенка, если он остался жив, у Чернухи – ведь все знают, что собаки не любят кошек, но она подбежала раньше нас и, поскуливая и ласково помахивая хвостом, обнюхала котенка, лизнула пару раз языком, и, схватив за шкирку, понесла из сада. Понятно стало, что она пожалела котенка, хочет о нем позаботиться, и , наверное, вспоминает своих щенков, которые пищали точно также, когда были маленькие.
Чернуха спрятала котенка где-то за поленницей дров в сарае и, с тех пор, большую часть дня проводила там, забыв о своих обычных забавах, - облаивании ворон и прохожих, валянии на крыльце и вычесывании репьев из-за ушей. Вылезала она редко, с озабоченно-виноватым видом, быстро съедала суп в миске и уходила обратно, за поленницу, где уже раздавался писк.

Однажды, подойдя к поленнице, я заглянул за нее и увидел, что котенок весело и быстро чмокая сосет чернухино молоко, и, видимо, оно ему очень по вкусу. Бока котенка уже округлились, он потолстел.

Осенью Чернуха впервые вывела своего питомца на волю, подгоняя его лапой. Котенок был серенький в черную полоску, самой простой окраски. За Чернухой он ходил как привязанный, играл с ее хвостом и ушами.

Мы долго думали, как его назвать, пока не вспомнили, что его маму, которая у нас поселилась на чердаке, мы называли Найдой. Ее сынишка, воспитанный Чернухой мог быть Найд-соном, если бы его захотел назвать какой-нибудь англичанин, и целый день мы называли котенка именно так, а к вечеру он превратился просто в Надсона, хотя и не был похож на этого русского поэта.

С тех пор Надсон стал жить у нас в доме.

Чернуха сначала очень беспокоилась и обижалась на то, что ее питомца пускают во все комнаты, в то время, как для нее существовала непреодолимая граница – ей не разрешалось переступать через порог разделяющий кухню и комнату. Потом она привыкла и обычно ложилась в кухне, черный нос ее несколько противозаконно просовывался в комнату, а единственный чернухин глаз внимательно следил за Надсоном, обследующим все углы комнаты.

Когда Чернухе хотелось погулять, она слегка тявкала, Надсон прибегал и они вместе выскакивали во двор.
Выпал снег. В доме по вечерам гудела и трещала печка. Чернуха все чаще заходила погреться на кухню, а когда наступили солнечные морозные январские дни, я часто брал ее на прогулки в лес.

В роду ее были наверное фокстерьеры – это было видно и по квадратной бородатой мордочке и по любви ко всяким норам и привычке производить в них раскопки перемазываясь до самого черного кончика хвоста. Зимой, конечно, копать норы было неудобно, но бежать сзади хозяина по лыжне, которую он прокладывал в глубоком снегу было весело. Однажды, обернувшись на лыжне, я увидел, что за знакомым мне чернухиным хвостом маячит еще один – серенький. Оказалось, что за мной, «гуськом», между двух снежных стен бегут и Чернуха и Надсон и все вместе мы прошли километров за пять от дома.

Вскоре за Надсоном выяснились и другие странности: когда я приходил с работы домой и останавливался в коридоре, чтобы повесить куртку на вешалку, Чернуха, если она в это время грелась у печки, обязательно вскакивала и становилась на меня передними лапами, подпрыгивая и безнадежно стараясь лизнуть меня в лицо. С некоторых пор, на стук входной двери стал прибегать и Надсон. Он становился с другой стороны, показывая маленький розовый язычок. Несмотря на такую собачью сентиментальность, Надсон был вовсе не подлиза, и, выполнив долг забивался куда-нибудь в дальний уголок или ложился под бок Чернухи.

Никогда он не прыгал на колени и не мурлыкал. Он даже и мяукать не умел по кошачьи, только иногда мявкал, словно удивляясь тому, что у него не получается такого звонкого лая, как у мамы – Чернухи.

Может быть, ему было даже неловко, за то, что он не умеет делать то, что ему следовало бы уметь по собачьему воспитанью, потому что со временем он становился все более застенчивым и чаще проводил время в подполе, чем наверху, так что, в конце концов, пришлось ему вырезать небольшую дырку, чтобы он мог нырять в подвал в любое время, когда ему захочется.

Постепенно, даже блюдечко с молоком, которое мы ставили для него на кухне, перекочевало в подпол.

Так всегда было что поесть, но иногда Надсону было досадно так легко добывать хлеб свой насущный, и вот тогда он садился возле Гулиного стула и принимался охотиться на падающие сверху кусочки и капельки.

Так как Гуля тоже относилась к еде как к азартному соревнованию своей руки и ложки – и частенько ложка с манной кашей подносилась ко рту вверх дном, то почти всегда охота была успешной.

Однажды Гуля смотрела красивую детскую книжку с картинками, а Надсон сидел рядом с ней на краю двухэтажного стульчика.
Среди картинок в книжке был замечательный кот, с которым Гуля решила познакомить Надсона. Двумя руками она подтянула книжку ему под морду и показала картинку.

- Кука! Мотри! Кука!  - куками она называла всех кошек вообще.
Надсон, скучая, отвернулся и зевнул зубастым ротиком.

-Кука! Мотри! Мотри! – сердилась Гуля, стучала кулачком по картинке, но кот все отворачивался.

Совсем раздосадованная, она взяла его за уши и, проникновенно припав к его морде и глядя прямо в глаза, строго сказала еще раз, - Кука!!
Кот фыркнул и отворотил прищуренные глаза.

-Ах,- закричала разозленная Гуля и сама для себя неожиданно и внезапно укусила Надсона за нос.

У него чуть глаза от изумления на лоб не выскочили. Он знал уже человечьи повадки, прекрасно изучил собачьи и интуитивно разбирался в кошачьих, но это, по всякому, было неслыханным вероломством.

Надсон вырвался, зафыркал, спрыгнул со стола и бросился в подпол.
С тех пор он получил вторую кличку – Кука, стал еще более нелюдимым и его можно понять, но мы его очень любили за скромность, отличную ловлю мышей и особое достоинство.

Кука-Надсон так и остался другом Чернухи, хотя, когда они выросли, то гуляли поврозь, зато на крылечке лежали всегда вместе – морда к морде, хвост к хвосту, грелись на солнышке и, хоть махали хвостами по разному, но видимо отлично понимали друг друга.

Новоникольское. 1988 год.
Орестов Ярослав.