Глава первая. Галопом по Европам и Америкам

X: Для подавляющей части населения термины психолог, психоаналитик, психотерапевт, психиатр соотносятся с остротой решаемых проблем. Если человек считает, что ему нужно «просто поговорить» ему правильно пойти к психологу или психоаналитику, а если его состояние такого, что он сутками не выходит из дома или не может войти в метро от страха, то это уже должны быть психотерапевт или психиатр. Я правильно обозначила?
СП: Примерно. С некоторыми оговорками. Психоанализ классический - лишь один из методов психотерапии. Психоаналитик - это прежде всего тот, кто лечит, то есть психотерапевт. Простой психолог - да, занимается, метрикой, а не лечением, хотя разговор с ним может обладать терапевтической силой. Иногда психотерапевт может назвать себя психологом, чтобы не отпугнуть. В клиниках неврозов психиатры часто называют себя психотерапевтами, что и производит самую большую путаницу. Так как первые лечат лекарствами и мало разговаривают.

X: Наши люди в общей своей массе бояться признать тяжесть своей проблемы, а уж тем более, обратиться за помощью к специалисту со званием «психиатр», и уж тем более, согласиться на прием лекарств.
СП: Да, такого рода проблема существует.

X: С другой стороны, на Западе люди чересчур увлечены приемом антидепрессантов. Я видела интересный документальный фильм как раз по этой теме. Если ничего не путаю, в одном из сюжетов психиатры высказывали мнение, что МДП – это МДП, который надо лечить в стационаре под наблюдением врачей, а красивое название «биполярное расстройство психики» было придумано фармацевтическими компаниям с целью продажи своей продукции.
СП: Антидепрессанты, скажем, в Штатах – это давнишняя практика. Ей уже столько лет, что она достигла закономерного этапа тотальной коммерциализации. И когда их ученые рассказывают о том, как гигантские монстры в виде фармацевтических компаний через правительство навязывают населению необходимость регулярного применения такого рода средств при малейшем психологическом дискомфорте, то их беспокойство можно понять. Да, фармацевтические компании – это действительно мощная доминанта.
Но мы в России не прошли путь спокойного отношения к медикаментозному лечению. Не получали наши горожане возможность пить лекарства, если они не было привязаны к ПНД. Не было принято посмотреть на проблему каждодневного плохого настроения, социофобии или потребности в семейных скандалах под углом «недостатка серотонина» и других гормональных сбоев для тех, у кого были реальные проблемы. А самое печальное: было и сейчас остается настороженное отношение к тем, кто таблетки принимает.
Достижения фармакологии, тем не менее, заслуживают самого пристального внимания. Придумано уже достаточно много лекарств, способных решить проблемы так называемой «малой психиатрии», то есть предназначенных для людей с пограничными расстройствами. Проводятся эксперименты с дозировками. И задумка уйти от термина маниакально-депрессивный психоз, выделить степени и прийти к термину «биполярное расстройство» - не просто гуманизм, а вполне обоснованное и логичное решение. Можно помочь все большему количеству нуждающихся в помощи без навешивания ярлыков. Тем более, что МДП – очень серьезное заболевание, чтобы ставить такой диагноз в массовом порядке.
Но надо сказать, что в столичных клиниках неврозов ни этим диагнозом, ни его заменителем не злоупотребляют. Скажем, для страдающих депрессией и паническими атаками есть свое медицинское определение. Приписывать нормальному состоянию психики, в котором человек просыпается и засыпает жизнерадостным, маниакальную фазу - слава Богу, не является модой. Да и лечение не только в стационаре проводится. Однако у каждого психиатра на этот счет будет свое мнение.

X: А как нам пройти свой путь, но при этом не удариться в другую крайность, которая и произошла в упомянутых вами США?
СП: Вы имеете в виду: как помогать, не делая лекарства постоянным спутником жизни?

X: Да. Скажем, человек осознает необходимость медикаментозного лечения, понимает, что такого рода помощь может оказать только психиатр, обращается в клинику неврозов и - «подсаживается» на лекарства.
СП: К сожалению, в стационарах клиник неврозов пациенты довольно часто сталкиваются с пережитками системы, с высокомерным отношением врачей, основанным на стандартном подходе: «психиатрический пациент - заведомый манипулятор», или «человек сам приводит себя в то или иное состояние». Но в действительности нередко бывает, что стечения обстоятельств становятся невыносимыми для нервной системы. Ведь проблемы такого характера часто «передаются» по наследству. Причем речь не столько про гены, сколько про нездоровую атмосферу в семье, которой пропиталось несколько поколений.
Так вот, берем такого человека, из такой семьи: он уже довольно сильно закомплексован и не знает, как проявить себя во внешнем мире. Но на подсознательном уровне у него заложено, что врач – это авторитет (по аналогии с родительской фигурой). Соответственно, когда он не выказывает желания выслушать или поддержать, то человек испытывает совсем уж сильное отчаяние - ведь это последнее его пристанище. Но так как таблетки ему прописали, а они глушат самые разрушающие личность чувства: страх, стыд и вину, - то он продолжает их пить при любой травмирующей ситуации. Или даже чтобы не ощущать своего постоянного пребывания в ней: "не замечать" высокомерного отношения к себе психиатров, не сходить с ума от того, что происходит в его семье. То есть у такого человека нет ни внутренних ресурсов, ни внешней поддержки для перехода от приема лекарств к другим способам самовспоможения.

X: Как все безвыходно...
СП: Выходом из этой ситуации может стать диалог между психиатром и его пациентом на равных. Если врач объяснит, что его задача – лечение эндогенного расстройства. Расскажет, что он не может - ни в его компетенции или обязанностях такая возможность - оказывать психологическую помощь, то и пациент будет меньше нервничать.
Не каждый, кто обратился в клинику неврозов, понимает ограничения данного учреждения.
Не учитывается и тот факт, что сегодняшний пациент мог обращаться за психологической помощью изначально, но ему по каким-то причинам - может быть, внешним, может быть, внутренним - стало хуже. То есть в настоящем он рассчитывает на лекарства, как на последний способ, и считает, что ему некуда больше пойти. Хотя вернуть ему надежду на возможность получения помощи безлекарственной, проведя необходимый курс медикаментозного лечения, вполне возможно. Если не создавать в глазах такого человека образ карающей силы и хотя бы допустить мысль, что не все так очевидно, как кажется на первый взгляд.
Об обязательном наличии в клинике неврозов штата консультирующих психологов, а желательно, психотерапевтов, пока приходится только мечтать.

X: Если человек из семьи с «нездоровой атмосферой», то всем членам такой семьи не мешало бы пить лекарства?
СП: Такие вещи нельзя утверждать однозначно. Вполне возможно, что у других членов семьи проблема скомпенсирована, они нашли применение своей эмоциональности. Другое дело, свидетелям проявление этой самой эмоциональности - объектом компенсации - может быть именно «наш» человек, ресурсов которого оказывается недостаточно на равноценный выплеск или на сопротивление без потери энергии. В клиники неврозов чаще обращаются люди с классически проявляющимся депрессивным синдромом, а не те, кто испытывает постоянное раздражение и подавляет своим поведением окружающих. И нельзя отрицать, что это естественно, как бы печально не звучало. Подавляющий, возможно, и не потеряет работу и не оторвется от социума, тогда как пребывающий в состоянии “хочу умереть” и не выходящий из дома по причине страха – да.

X: Но люди, испытывающие постоянное раздражение, тоже обращаются?
СП: Конечно. Это та же депрессия. Важно понимать: ты способен выйти из этого состояния, перенаправив энергию в "мирное русло", или лучше обратиться за профессиональной помощью. Многим бесконечно «срывающимся» вовремя приходит мысль, что не только несовершенство окружающего мира нужно править, но и себя. Или чтобы его исправить, нужно полное спокойствие J.

X: Вы упомянули о невозможности сопротивления внешним обстоятельствам на примере семьи. Но ведь речь идет о взрослых людях. Когда в любой момент времени можно встать и уйти - снять квартиру, в конце концов.
СП: Знаете, это вот заблуждение и ведет к высокомерию у оказывающих помощь, а иногда даже и к хамству пациентам. Любой может стать заложником ситуации. Что если каша уже заварилась? И изначально в семье было сделано так много всего неправильного, что ситуация стала совсем трудноразрешимой, то есть практически не зависящей от поведения одного конкретного члена? Не буду приводить очевиднейшие примеры недостатка материальных средств для съема квартиры; наличия малолетних детей, которых можно оставить только на бабушек. И описывать суть отношений с этими бабушками, которые стали по причине зависимости невыносимыми.
О чем бы мы не говорили, о какой бы психологической проблеме или психическом недуге, речь на самом деле всегда идет о любви.

X: Любви?
СП: Конечно. О чувстве сопричастности.
Возьмем приведенный вами пример. Человек, который не уходит, как вы сказали, из семьи и не снимает квартиру.
В сообществе психологов в последнее время очень много говориться об инфантильности и нежелании нести ответственность за собственную судьбу, о так называемой "вторичной выгоде".
Вернемся все к тому же нашему примеру семьи, в которой изначально была нездоровая атмосфера.
Предположим, что эта семья формировалась, когда еще не было возможности и моды ходить на психологические консультации. И вот в такой семье рождается новое поколение, которое уже имеет доступ к информации и уже задает себе вопросы о правильном и неправильном. Но где-то в глубине даже не сознания, а своего сердца представителю этого нового поколения кажется, что он не имеет права на построение своего собственного счастья, пока в его доме, семье кто-то несчастлив. Ну не может он считать нормальным и здоровым свое желание выйти из ситуации - ведь это "эгоизм". Причем, особенно подчеркиваю, такие мысли у него в под- или бессознательном заложены. Он не декларирует: я обязательно буду страдать, так как мои родители и родители моих родителей страдали. Нет. Он вообще не понимает, почему постоянно отвергает любую возможность для себя стать счастливым. Чувство вины у такого человека превалирует над всеми остальными чувствами. А тут ему социум: "ты инфантилен и сам виноват", - грозно так, или "признайся, ведь тебе это выгодно!" А для него роль ребенка давно уже невыносима. Он продолжает ее играть, чтобы родители подольше оставались молодыми, и получили еще время на решение своих проблем. Ну нельзя спорить с очевиднейшими вещами, что рождение внуков родителей старят, что семья второго поколения уже не даст возможности первому, так скажем, "пожить для себя".
И если "наш" человек никогда не видел свою семью счастливой, то он "ждет", они - первые, я - потом. Еще раз повторюсь: все это - бессознательно.

X: Но ведь это естественное течение жизни, одно поколение сменяет другое, рождаются дети, наши родители становятся бабушками и дедушками.
СП: Чувство сопричастности наполнено желанием пережить опыт того, кого любишь, чтобы убедить себя: "даже такого рода боль переносима - раз я перенес, перенесла, значит и мои родные справлялись без распада личности - все не так уж и страшно".
"Нашему" человеку требуется психологическая помощь для осознания, почему он стремится к страданию, но форма этой помощи должна быть мягкая, уважительная. Потому что абсурдно осуждать желание быть сопричастным тому, кого любишь.
Человеку надо вернуть изначальное здоровое стремление быть счастливым, жить самостоятельной жизнью, то есть снять с него груз ответственности за вполне взрослых членов своей семьи. Помочь прийти к мысли, что иногда выйти из ситуации - это значит не "сбежать", а получить возможность одарить своим собственным счастьем тех, за кого он так переживает.

X: А если ситуация такова, что из нее нельзя выйти?
СП: Такие ситуации бывают гораздо чаще, чем кажется. В случае, если речь идет, например, о болезни близкого и необходимости постоянно быть рядом - желательно помочь человеку взглянуть на происходящее под другим углом. Найти источники ресурсов и способы, как можно помогать, не включаясь полностью и не разрушая себя.
Другими словами, направление, в котором должна осуществляться работа, нужно определять совместно с человеком и в зависимости от поставленной им самим цели.
Людей, обращающихся за помощью и вовсе не винящих в этом окружающих, немало. Им нужна поддержка равного, а не дополнительное "сами виноваты". Они, возможно, "виноваты" для кого-то круглые сутки и несколько лет. Но не могут это сформулировать - вообще не жалуются на этот аспект.

X: Избавить от чувства вины - одна из главных задач психотерапии. Все это знают.
СП: Вина всегда требует наказания. Человек, испытывающий ее, неосознанно будет мешать сам себе стать счастливым. Сколько бы об этом не знали - внимания этому уделяется недостаточно, а в последнее время бесконечно мало. Мы часто зависаем на поверхностных уровнях. Можно сколько угодно говорить о том, что насильники себя не любят, чувствуют виноватыми, и унижая и уничтожая других, на самом деле признаются в бесконечной ненависти к себе. И забывать это при лечении пограничных пациентов - для которых корректная диагностика проблемы еще и к оптимальному выбору метода лечения может привести. Кстати, такое особенно часто случается именно с людьми, испытывающими постоянное раздражение. Ненависть к себе, основанная на постоянном чувстве вины, - это их диагноз. Безжалостность к себе и от того безжалостность ко всем окружающим - их манера проявления в общественной жизни. Так как первое скрыто глубоко, и окружающие видят только второе, то помощи такой человек не получает до самой старости, когда последствием становятся тяжелые психоневрологические заболевания: Паркинсон, Альцгеймер - в их числе.

X: В таких сложных ситуациях тоже лучше обращаться сразу за психиатрической помощью?
СП: Вы имеете в виду необходимость медикаментозного лечения?

X: Да, в том числе.
СП: Это сложный вопрос, на который не может быть однозначного ответа. Скажем, если человек долгое время не может выйти из тяжелой для себя ситуации или его ресурсов недостаточно, чтобы противостоять трудностям в моменте - то да.

X: Но человека может пугать обращение за такого рода помощью еще и из-за страха стать "психиатрическим" пациентом навсегда.
СП: Вы знаете, хорошо бы психиатрам всегда относиться к пациентам, обратившимся за помощью, как к людям с посттравматическим стрессовым расстройством. Да, существует такое мнение, что "если лавина должна была сойти - она сойдет", что внешние факторы не являются определяющими для тех, кто изначально имел большую предрасположенность к нервному срыву - намеренно не употребляю слово "болезнь".
Но надо задать вопрос вот какой. Что является первичным: необходимость обобщения опыта наблюдения за пациентами или возможность помочь каждому конкретному из них? Для больницы, наверное, первое - как залог второго. Но если мы будем исходить из второго, не повлияем ли и на статистику? Ведь вполне возможно сократить количество повторных обращений за такого рода помощью, изначально исходя из предположения, что даже у людей с врожденной склонностью к заболеванию период серьезного лечения будет единственным в жизни. Особенно, если они практически не отрывались от социума, получая помощь в стационаре.
Мне кажется, что внушать нуждающемуся в помощи мысль о том, что он серьезно болен – довольно вредно. Если человек по своей воле пришел к психиатру, он уже допустил до себя мысль о серьезности своих проблем. И, возможно, в какой-то момент, когда состояние стабилизируется, его надо «уводить» от зацикленности на них.
Впрочем, у некоторых современных психиатров, слава Богу, все в порядке с чувством меры и юмором по отношению к диагнозам.

X: Но если одно обращение уже произошло, то за ним может последовать и второе, и третье. Ведь в жизни может еще очень много произойти серьезных бед, а депрессия - это заболевание, которое не всегда связано с внешними факторами?
СП: Клиническая депрессия – это, безусловно, заболевание. Но здесь вот какая получается вещь. Берем человека, периодически пребывающего в состоянии тоски, но не раз справляющегося самостоятельно - или при помощи психотерапевта, но без медикаментозных средств. И вот что-то происходит такое, система дает сбой, и он заболевает уже серьезно - настолько, что ему просто необходимо обратиться за помощью психиатрической: другими словами, начать прием серьезных лекарств. Но этот период заканчивается, он возвращается к своей обычной жизни. Следует ли внушать ему мысль, что его диагноз – это надолго, а таблетки - обязательный регулятор состояния?

X: Но получается, раз срыв все же произошел, то такой человек мог пить лекарства и в качестве превентивной меры. А здесь он просто "не успел".
СП: Возможно. Мы об этом говорили: о тех периодах, когда мы могли бы многим помочь бороться с нарушениями подобного рода, как это делают на Западе. Но Судьба тоже играет свою роль.

X: Упоминание влияния Судьбы, в данном случае, не слишком ли избыточная философия?
СП: Мы имеем право давать и так называемую "математическую" оценку ситуации, и ту, которая позволяет нам жить дальше спокойной и счастливой жизнью. Иногда эти оценки могут не совпадать. И в этом нет никаких противоречий - это восприятие жизни со всеми ее нюансами, а значит, искренняя любовь к ней. Давайте представим, а что бы было, если бы этот человек изначально пил лекарства, но все равно не смог пережить какую-то особенно сложную ситуацию в своей жизни? Возможно, в таком случае в его сознании промелькнула бы мысль: "Даже сильные таблетки мне уже не помогают". Он испытал бы к ним отвращение просто потому, что ассоциативная цепочка так строится. И лекарства не сыграли бы свою положительную роль в его судьбе. Мог быть и такой вариант. Для депрессивных психиатров подобного рода заключение будет нездоровой рационализацией, а для пролеченных :) - чем-то, настраивающим на позитивный лад.