Корона Лис

Юджин Дайгон       Корона Лис.
Перья были рассыпаны по столу. Широкий и низкий, покрытый черной шкурой Мрачного Каа, он еле возвышался над устланным желтыми листьями полом. Стены цвета темного вина терялись, забывали себя и все помещение растворялось в позднем, ненавидящем себя закате, который уже забыл, что такое солнце, но все еще не мог умереть. Широкая расшторенная дверь проясняла отдельные предметы обстановки, и прежде всего ведущую к ней лестницу – короткую полупирамиду скамей, на разных уступах которой сидели двое. Коричневая и серая фигуры, закутанные  в искусно заколотые складки серой ткани, асимметрично и редко украшенные цветными камнями и блестящим металлом. Оба были лысы. Потолок подвала прятался в тени. Перья на столе тоже были серыми.
Двое лысых на красном дереве молчали. Потом сидевший ниже качнул длинной серьгой, похожей на наконечник стрелы и сказал:
-Волк, ты рассыпал свои перья.
Волк молча кивнул и пересел еще выше – к самому порогу. Все, кто посещал Подвалы Счастья, с грустью покидали их.
-Лис, собери его перья. Пояс с другой стороны стола. Да шевелись ты, и не сбивай листья в кучи, глупая девчонка. Поднимай ноги!
Девушка с длинными рыжими волосами в простом, дважды переброшенном через плечи плаще из тонкой полупросвечивающей шкуры песчаного дракона, подняла пояс и стала увязывать перья в корону ремешками из крысиной кожи. Она поднялась из вороха листьев, и два из них застряло в ее волосах.
-Сколько перьев ты оставишь мне, Волк? Одно или два?
-Три тебе. И еще одно. Ей.
Девушка спрятала волчье перо под плащом. Три остались лежать на столе. Но корона не стала беднее.
Стараясь не загребать листья, она понесла ее к лестнице. Бурый Кот взял корону и передал ее Волку.
-Не возвращай мне их.
-Не верну. Я никогда не возвращал тебе твои перья.
-Да, ты любишь играть перьями. А мои гораздо дороже других. Обменяв их, ты получишь гораздо больше.
Волк поднялся на порог и обернулся.
-Береги ее. И не пускай к ней тех, кто даст меньше двух перьев.
-Хороший совет, Волк.
Лис вздохнула ему вслед. Тяжело досталось ей перо из волчьего хвоста.
Она оглянулась назад, за свой рыжий занавес…
Там было совершенно темно. И кто-то тихо пел. Медленно, очень медленно зажегся огонь в очаге и осветил лицо матери Волка, Серебряной Птицы, молодое и таинственное, похожее на полную луну полудня. Тени удобно лежали на нем и осторожно танцевали, засыпая и готовясь к Празднику Громких Лун. Тени превратились в детей и в одном из них Лис узнала Волченка. Дети смеялись и били в бубны, с каждым шагом делая шаг вокруг луны и замирая. Луна была сделана из крема и плодов и на самом деле, не притворяясь, была очень сладкой. Дети бежали вокруг нее, с каждым замиранием изображая фигуры быстрой речи, так что по растопыренным рукам и ногам можно было прочитать: «нам весело», «мы рады», «мы довольны». А потом они важно шествовали, изображая взрослых и медленную речь. Их парад вещал: «мы заняты», «не мешайте нам», «мы серьезны». И просто смеялись, пели глупую песню и били в бубны, пока не устали. А потом они съели луну. И все это время Серебряная Птица смотрела на них, и ничто не разрывало уютной темноты. Только сытый огонь, мурлыкая, подогревал ее. Страшный день с огромной армией странных, непонятных и неудержимых вещей был настолько снаружи и вне этого праздника, что его словно бы не существовало совсем. Оскаленные морды армии дня, оборачивающиеся к тебе отовсюду – из плаща, из колеса, из каждой жерди ограды – все они не существовали здесь, внутри. И это было счастьем. Серебряная Птица обняла детей своими мягкими крыльями, они снова стали тенями и улеглись на ее лице, и просыпаясь, еще шевелились, вспоминая только что сделанный танец, пока не проснулись совсем и не застыли частями маски полной луны полудня, ее долинами, морями и горами. А огонь гас в очаге и пропадало прекрасное лицо матери Волка, и снова становилось совершенно темно, и рыжий занавес скрывал это в прошлом. И Лис вспоминала себя. И жестокого вождя Волка, чья беспощадность сама по себе уже стала легендой. И Бурого Кота, который увел его от нее и завтра приведет кого-нибудь еще. Но она все еще не знала, и никогда не узнает, что из счастья Волка могло когда-то произойти, а что придумала она сама, и есть ли на самом деле два языка и Праздник Громких Лун, и на самом ли деле луна такая сладкая.
В одном не мог сомневаться никто – Волк обуздал бешенную армию дня и заставил ее подчиняться ему.

Она была совсем маленькой, когда родители обнаружили, что она способна делать людей счастливыми. Строго-настрого они запретили ей жалеть людей и дарить им счастье. Они держали ее вдали от остальных детей, соседей и родственников, говоря всем, что она больна. Ей не было скучно, ведь из ее темной, всегда запертой комнаты множество дверей вело ее на улицы и в горы, в леса и долины, в далекие страны и великие прошлые царства, а то и в совершенно необъяснимые места. Родители были почти счастливы от того, что у них есть такая дочь, и она их почти не жалела. Но конечно, ее дар касался их, и они купались в приносимом этим удовольствии. Они надеялись, что со временем их дочь станет женой одного из Могущественных, из тех, кто мог себе позволить содержание и охрану такого чуда, ведь она очень дорого стоила и была бесполезна в любом другом деле. Вся она заключалась в своем даре.
Редко рождались Дарящие Счастье. Колдуны пытались создать зелье, которое обладало бы таким же эффектом и служило бы лекарством от горя, но то, что умели их создания, могло только в большей или меньшей степени походить на этот дар, да и то только в первые мгновения, затем оборачиваясь муками, превосходящими то, от чего намеревалось исцелить. Да и занимались этим колдуны только потому, что в их книгах было написано, что когда-то были такие снадобья – до того, как люди пришли в этот мир, бежав из другого – потустороннего, божественного, забытого сразу же после бегства. А в нем это зелье люди пили также свободно, как молоко и ели, как хлеб.
Кроме того, было написано в этих книгах, что и зачатие детей в том мире являлось не просто тяжелым трудом, а тоже исцеляло от обид, нанесенных немилосердным миром. Но в это верили гораздо меньше. Хотя ходили слухи, что те из Могущественных, которые взяли себе в жены Дарящих Счастье, убедились в справедливости этого. Но если это и было так, то они тщательно скрывали то, чем обладали.
Все, что нужно было ее родителям – дождаться, когда она вырастет и отвести ее к одному из Могущественных. Такая жена продлевала жизнь. Наверное, поэтому они жили долго – почти также долго, как в Прежнем Мире и всегда умирали своей смертью, а не убивали себя, как те, жизнь для которых становилась невыносимой от старости.
Они должны были сохранить дочь. Потому что существовала и другая возможность ее судьбы – Торговцы Счастьем. Они отбирали обладавших даром, пользуясь правом своего цеха. Дарящая, найденный торговцем, сразу же становился его собственностью. Торговец мог заплатить за него, а мог забрать просто так. Как правило, он платил тому, кто приводил к нему Дарящую. Он садил свою собственность в подвал и за плату пускал туда всех, кто мог себе это позволить. Дарящие были устроены так, что не могли не изливать свой дар на оказавшегося перед ними человека – всегда несчастного и нуждающегося в помощи. Покупающий счастье садился рядом с Дарящей и оказывался перед водопадом, смывающем с него все обиды и ошибки, все зло и все подлости, все сожаления и потери. Омытый, он становился чистым – как в тот день, когда вновь возвращался в этот замкнутый мир, из которого теперь уже нет никакого выхода. Освобождение от всего, что отравляло жизнь, сопровождалось чувством, погоня за которым для многих заменила все, а для других стала такой же необходимостью, как еда и сон. На каждого Дарящая изливала часть себя. И поскольку каждого приходилось отмывать заново, дар у Дарящих Счастье быстро заканчивался.
Этого боялись ее родители. Но однажды мать ее на базаре задавил взбесившийся слон. Ее отец не стал горевать – его дочь избавила его от горя. Но теперь они остались одни, и некому стало следить за домом и кормить драгоценную дочь – ведь ее отец был пастухом и по нескольку дней подряд мог гонять стада далеко от дома. Теперь она не могла все время сидеть в запертой комнате, а между тем приближался срок, намеченный родителями для устройства своей дочери.
Но отец не спешил остаться один на один со всем горем этого мира. Отцу всегда трудно лишиться дочери, особенно. Когда она – Дарящая Счастье и больше у него никого нет. И она продолжала прятаться от всех.
Случилось так, что соседнее племя устроило набег на Союз Цехов, и поселения оказались охвачены сражениями, пожарами и грабежом. Один из боев произошел там, где жила семья Дарящей. Поселение отбило варваров, но один из них, раненный, дополз до двери Лис. Он слышал крики своих братьев, которых добивали пастухи и шкуроделы. И такое отчаяние охватило его, что оно вырвало Лис из череды милых и волшебных миров, по которым она странствовала.
Подбежав к двери, она открыла ее и, обнаружив раненного, втащила его в дом. Она вообще не видела других людей так близко, и тем более никогда не сталкивалась с тем, кто был бы настолько несчастен. Она избавила его от боли и горя. Все, что копилось в ней долгие годы она излила на этого варвара, в племени которого никогда не знали, что это такое – Дарящие Счастье. Долгие дни она ухаживала за ним, и он купался в том, чего желали многие в Союзе и большинство из них желаний своих не осуществило, и уж совсем немногим довелось испытать, что это такое – столько счастья. Когда вернулся отец, она спрятала Грифа (так звали спасенного ею) в той комнате, где годы провела взаперти. Она сама была счастлива, что наконец-то может кому-то помочь. Она провела спасенного Грифа через все закоулки волшебного дерева миров, которое она успела вырастить.
Гриф поправлялся от ран. Для Лис он был единственным существовавшим человеком, кроме отца, ведь она просто не знала других людей. Он стал частью нее, и она хотела всю жизнь прятать его, как раньше прятали ее. Но когда он рассказал ей про степи и коней, когда она увидела и прожила всю его жизнь, она захотела уйти с ним. Так она и сделала. Но он отвел ее в столицу Союза Цехов и продал первому же встретившемуся им Торговцу Счастьем  - Бурому Коту. В степи она была ему не нужна, и никто не одобрил бы его, приведи он ее с собой. Его убили в следующем набеге на Союз.

Серая корона была украшена ожерельем из крупных клыков. Широкое рыхлое лицо с массивным плоским носом и маленькими глазами со стальным блеском. Огромная бесформенная фигура болотного цвета. Мощная рука скользнула из складок, как из трясины – к затылку. Корона рассыпалась и перья легли на шкуру Мрачного Каа. С коротким стоном Кабан неловко опустился на желтые листья.
Он лежал на ворохе листвы и сучьев. Холодный осенний ветер заворачивал утро в почти неощущаемый едва моросящий дождик. Он был возбужден и голоден. Медленно раздражение стало подогревать его, пока внезапно он не закипел – от копыт до щетины. Он вскочил, разрушив свое гнездо и с гневным визгом понесся туда, куда оказалась направленной его морда. Бег, распоровший лес на две переполошенные половины, не успокоил его. Он страстно желал, чтобы кто-нибудь оказался у него на дороге. Он снес от самых корней ветхий колючий куст и на мгновение ему стало легче. Но тут же пришла боль – шипы распороли его шкуру. Он заорал во все свое кабанье горло и прибавил скорость. Зверье в панике разбегалось с его пути – даже ежь, обычно медлительный, мигом вылетел из своей норы, еле успев отскочить от раздавившего его скромный дом копыта. Потом перед ним появился пьяный волк. Он тяжело хмуро спал, и приближающийся топот разбудил его. Недовольно поднял он свою голову и тут же она упала обратно, пробитая копытом бешенного кабана. Но он не стал раздирать Серый Хвост – слишком мал был тот для его ярости, да и не смог бы кабан остановиться сам. Наконец, он почувствовал, что в конце его пути стоит демон и снова закричал, собрав все свое мужество – ведь каждый кабан мечтает убить демона. Темно-зеленый, с красными горящими глазами, острыми ушами, похожими на рога, шестью лапами, каждая из которых заканчивалась когтем и живым хвостом, он стоял поперек дороги кабана. На всей  своей скорости ударил он демона в бок. Но панцирь демона, как скорлупа яйца, из которого он еще не вылупился, даже не треснула. Он едва пошатнулся на своих шести широко расставленных лапах, а кабан отскочил назад.
Туча превратила утро в поздний вечер, и в этих сумерках кабан снова бросился вперед. Но демон уже стоял на задних лапах и размахивал остальными, защищая свои драгоценные рогообразные уши. Так он отбил атаку кабана. Отступивший кабан на мгновение замешкался и не смог оторвать свой взгляд от глаз демона, которые разгорелись из огней сначала в костры, потом в пожары, а затем – в океан пламени. Ослепительный обжигающий океан бился волнами о берег, на котором стоял кабан, а вокруг уже было совсем темно, и за спиной кабана вместо бесконечных песчаных дюн, которые он увидел, оглянувшись всего один раз, возникли высокие отвесные скалы без единого прохода – и это он ощутил уже своей спиной. Ему вдруг стало холодно и страшно. Холод от камней сковал его, а щетина покрылась инеем. И когда он совсем замерз, океан закричал тысячей пытаемых голосов, и поднявшаяся над другими волна, перескочив через прибой, утопила кабана, а когда она ушла, то унесла его с собой, оставив пустой берег, на котором пляж тянулся до самого горизонта бесконечными серыми дюнами, на которых танцевали отблески языков океана.
А в сумеречном лесу демон опустил лезвие своего хвоста, точно разделив кабана на две половинки, навсегда отделив его правую часть от левой.
И тогда он снова стал младенцем. Он лежал в мягкой теплой колыбели, ничто не угрожало ему, и впереди его ждала неизвестная жизнь, полная только хорошего и не ждущая от него ничего другого в ответ. И в этот момент он испытал все счастье предстоящей жизни…
Лис открыла глаза. Ей было больно. На самом деле Кабан никогда не был счастлив, даже младенцем он всегда переходил от испуга к ярости и молчал вместо того, чтобы смеяться.
Он сам забрал свою корону. Лис не смогла бы еще раз приблизиться к нему – без короны он был просто страшен.
Кабан поднимался по лестнице и чувствовал себя вдвое тяжелее, почти неподвижным. На пороге он обернулся, став тих и серьезен. Никто еще не видел его таким. Он никогда до этого не приходил к Дарящим. Какое-то время он стоял, словно не мог оторваться от последней ступени. Он ничего не сказал – только вздохнул и ушел.
И три пера остались на столе.
Он тоже ушел. Может быть, он еще придет.
Лис снова закрыла глаза. Так тяжело каждый раз встречать новых гостей и так тяжело, что большинство из них не возвращаются больше никогда…
Она встретила себя – тогда, когда еще была маленькой девочкой и все вокруг пугало и приходилось дружить с каждой вещью и с каждым человеком (а они все были такие большие и опасные), чтобы ничего с ней не случилось. Тогда она ходила среди людей – все это было до того, как она осталась совсем одна, не считая двух ее теней, которым почти ничего не нужно было дарить. Еще она встретила хромую вздорную козу, всегда ходившую за ней и бывшую на самом деле просто не выросшим козленком.

-Проходи, Росомаха. Женщины редко посещают нас, но мы одинаково рады всем. Ты второй раз стала вдовой.
-И ни разу не стала матерью. А я уже седая. Где твоя девчонка? Посмотрим, так ли она хороша, как ее расхваливают…
…И Лис снова плыла в этих горячих сладких волнах, которые растворили ее и которые теперь кто-то там, на берегу, разливал в чаши, так что их мог выпить каждый, не боясь утонуть в озере, не имеющем выхода. Так ее власть превращалась в рабство.
Она была молода, черноволоса и смугла. Никто не мог удержаться на краю ее глаз. Она была Росомахой – той, которая еще не овдовела. И она была беременна. Плод делал ее другой, наполняя все дни не интригами и хитрыми ходами, а чем-то вечным. Его тяжесть доставляла постоянное удовольствие. Она следила, как он созревает. И она знала, кем он станет – мудрым, сильным, отважным. Настоящим Вождем, тем, кто объединит всех вождей и самых последних воинов, каждый город и каждое поселение, до самой крайней хижины – встанет выше всех. Она ждала его и становилась тихой. Она мечтала. Она надеялась. Она никому не причиняла зла. И ничто в ней самой не раздражало ее. И никто не выводил ее из себя – она всех понимала и даже жалела. Этим летом, бродя среди длинных вьющихся листьев и пышных цветов, засыпая под звон луны и пение звезд, просыпаясь под ласку солнца, она готовилась стать матерью. Она ждала Его.
И Он пришел. И был Он именно таким. И, сверх того, он был еще и прекрасен. Она знала, что Ему дано превзойти всех, кого она презирала. И это делало ее счастливой. Она знала, что Он не обманет ее ожиданий и не позволит никому обманывать себя.
И Росомаха ушла, оставив вместе с перьями слезы. А Лис снова растворилась в своих волнах, пока ее еще не вычерпали. Озеро снова стало соленым.
Рыжая, она лежала на желтых листьях, словно опала вместе с ними – на дне подвала цвета вина, которого никто здесь не знал.
Они всегда уходят и рвут те невидимые связи, которыми она соединяет себя с ними. Ее сети, которые – она сама. Если бы хоть кто-то из них остался, не нанося новых ран, она смогла бы заживить раны, оставленные другими. Почему они всегда уходят и рвут ее снова и снова?
Она вытащила из листьев все перья, потерянные теми, кто убегал от нее. Когда-нибудь их будет достаточно, и она соберет их в корону – корону Лисы. Нет. Она всегда останется просто Лис.
-Перья зверей моих соберутся в корону Лис.