Хлеб и слезы

Война огребала свой страшный урожай. Под очередную мобилизацию Гельмут попал, когда ему было 23 года. Поскольку его религиозные убеждения не позволяли ему брать в руки оружие, он был определен в санитары, и очень скоро оказался на передовом рубеже восточного фронта.  Жестокие бои шли с переменным успехом. Во время очередного поражения немецких войск Гельмут, в числе других своих  соотечественников, оказался в советском плену.
 
Этапами партии немецких военнопленных перегоняли вглубь отчаянно  сражающейся страны. Колонна пленных, в которой был Гельмут, ранней весной дошла до Уральских гор и разместилась в лагере  почти в самом центре большого промышленного города. Здесь бывшие солдаты вермахта использовались на ремонтно-строительных работах.

Пребывание в любой неволе всегда приводит человека к глубокой жизненной травме.  Для немцев в советском  плену страшнее всех повседневных лишений и страданий  была полная неизвестность о продолжительности плена и о своих шансах на выживание. Разочарование в нацистских идеалах, крушение старых жизненных позиций, неясность будущего вызвали у многих из них потерю жизненных ориентиров и кризис мироощущения. Тоска, безнадежность, холод и голод нередко приводили к тому, что люди даже теряли рассудок.
 
В отряде Гельмута были  люди, которые страдали от голодных галлюцинаций, как в диком зверском сне. Часами они могли рассуждать о еде. Это безумное состояние доводило до того, что они  начинали коллекционировать рецепты приготовления блюд и пирогов. Все мысли Гельмута тоже были о еде.

Русским было не намного лучше…. Каждый день ранним утром по дороге на рабочий объект колонна немецких пленных  на перекрестке двух улиц встречалась лоб в лоб с колонной русских рабочих, шедших на завод.  В основном это были женщины,  разного возраста, в пропахших соляркой темных телогрейках, мало чем краше истрепанных немецких шинелей. Конечно, русские были свободными людьми и шли не колонной, но у перекрестка невольно сбивались в кучку, в группу, которую в какой-то момент можно было принять за встречную колонну. Женщины останавливались, теснясь, и пропускали пленных. Иногда и конвоиры останавливали немцев, пропуская рабочих. Все движение происходило в полной тишине.  Любые неслужебные отношения между советскими людьми и пленными в стране расценивались как предательство.
 
В момент встречи с русскими Гельмут старался не поднимать глаз, но каждый раз сквозь потертое армейское обмундирование его до костей пронизывал холод ледяных женских взглядов. Ноги его, казалось, прилипали к уже раскисшей, талой земле. Всю свою волю он направлял на то, чтобы вытянуть их из грязи и сохранить строй.

В этот же раз его будто обдало жаром раскаленной печи. Гельмут вскинул голову. И вот словно обгорелый, закопченный, рваный занавес разрушенного театра -  упал. Перед его взором на фоне ясного голубого неба предстала роскошная ветка молодой вишни, густо усыпанная нежными белыми цветами. И запах! Запах теплого свежеиспеченного хлеба наполнил его. «Цветы пахнут хлебом?» -  ударила его в затылок отчетливая мысль и сразу вернула к реальности: он увидел рядом с собой, плечом к плечу, русскую женщину. Их взгляды встретились.

- Вперед! – крикнул конвойный.

Колонна немцев продолжила движение. Но видение Гельмута не исчезло. Он вдруг заметил, что они проходят мимо здания, в котором, несомненно, находится театр.  Каждый день он проходил мимо этого здания, и вот надо же только теперь заметил, что здесь театр. «Так вот откуда  занавес!» Это открытие очень обрадовало его: «Она тоже ходила в театр!»

В театре Гельмут побывал еще подростком. Здесь ему открывался  чарующий  волшебный мир. Увлекаемый актерами в сценическое действие, разделяющий эмоции и страсти героев на сцене, в зрительном зале Гельмут всегда ощущал вокруг себя особое волнующее пространство, в котором между всеми участниками - и зрителями, и актерами -   возникала  некая общность, единство.  Всех охватывали одинаковые светлые чувства, все становились  друг другу братьями.
«Вот бы сейчас оказаться в зрительном зале театра и сидеть рядом с этой русской, слегка соприкасаясь плечами… ощущать ее тепло, ее  запах.… Но какой театр? Какая ветка вишни? В природе только-только первые плюсы, еще не везде сошел снег, еще идет война…. Неужели ей не будет конца? ... И что же будет потом?»

Гельмут не мог уже представить себе, какой может  быть мирная жизнь. … Мясорубка войны перемолола тех, чья ненависть друг к другу казалась неисчерпаемой. Непримиримые враги…. Не знал он того, что были разные периоды в истории русско-немецких отношений.  Как и не знал, что основателями уральского города, где он сейчас находился, были два славных сына России –  русский промышленник Василий Татищев  и горный военный инженер немец Георг Вильгельм де Геннин. Многого не знал Гельмут в свои молодые годы. И России прежде не знал…

Однако после встречи с этой русской мысль о ней уже не покидала его. Она даже потеснила  постоянные мысли о еде. И трудно было определить, о чем  больше теперь он думал – о хлебе или о женщине. В конце концов, образы хлеба и женщины слились в единый  образ – женщины с запахом свежего хлеба.
Он уснул в грезах, а проснулся ночью в холодном бараке от страха.  «Ведь она думает, что я фашист, убийца!  Вот почему в ее глазах такая боль! А я ведь никого не убивал. Я не убил ни одного русского. Надо ей об этом сказать. Тогда ей станет легче!»

Мобилизуя все свои знания русского языка, понемногу накопленные в плену, Гельмут тщательно переводил на русский язык эту фразу: «Я не убил ни одного русского». И так и этак вертел ее, мысленно шлифовал произношение, чтобы, улучив момент при встрече, успеть ее произнести.

Но сомнения терзали его.  «Не простит.  Да, конечно… Я не убивал, но убивали другие. Сколько убитых – и русских и немцев - он видел своими глазами! Не простит Германию…. Я тоже Германия, но я не хотел войны. И что с того? – Война вот она. Мог ли я предотвратить ее?» Об этом он думал с первого дня, как оказался на фронте. Думал и днем, и ночью, думал сейчас. «Нет, не мог. Не в моих это силах. Войну развязали силы, не сопоставимые с человеческими. Но все равно я  – виноват. Нет мне прощения!»

Напрасно в последующие дни он искал глазами эту женщину в толпе работниц. Ее не было. «Нет мне прощения!» И от бессилия изменить что-либо ему хотелось поскорее умереть.

И вот он снова видит ее.  Метроном в его сердце гулко отсчитывает их шаги навстречу друг другу. Вот они уже почти поравнялись. Он уже чувствует ее тепло, все клеточки его тела раскрылись навстречу ей -  и вдруг он говорит: «Я был санитаром», а не прежде заготовленный текст.  … Она проникла своим строгим взглядом в самую глубину его бесхитростной души. И он понял, что она все про него узнала и что поверила ему.

И в ту же минуту ему стало ясно, что жизнь сильнее смерти, что война кончится и, останется он в живых или нет, жизнь будет продолжаться всегда. И будут цвести сады, и будут улыбаться женщины, и будут смеяться дети. Ему стало так хорошо, словно он досыта наелся хлеба.

Теперь Гельмуту хотелось узнать ее имя. Совершенно ни на что не рассчитывая и не строя никаких планов на будущее, он хотел продлить сладкий момент настоящего,  хотел продлить  слабую связь, возникшую между ними.  Но обстоятельства не складывались.  Напрасно он вытягивал свою тощую шею из ворота мундира, чтобы увидеть ее. Ее нигде не было.
 
А вдруг в какой-то день он заметил ее в толпе идущих работниц и громко крикнул: «Я Гельмунт!» Идущие рядом немцы недовольно посмотрели на него, оценивая его состояние, чтобы понять, насколько он может быть опасен  для них.  Но не заметив ничего более, сочли его выкрик за неконтролируемый всплеск эмоций.
 
Он увидел, как ее глаза потеплели, а губы чуть слышно произнесли: «Вера». Гельмут услышал.

На следующий день он шел крайним в колонне и еще издали заметил, что Вера стремиться приблизиться к нему. Поравнявшись, она сунула ему под руку  небольшой твердый предмет, завернутый в мятую серую бумагу. И колонна пленных повернула за угол. Гельмут не успел опомниться.

- Что это? – спросил его сосед в строю.
- Русская дала…, - блаженно ответил Гельмут.
- Бомба! – крикнул тот. – Бросай!

Гельмут отбросил в сторону сверток и, повинуясь военному инстинкту, упал на землю, прикрыв голову руками. Вокруг, ломая строй, попадали его товарищи.
Но взрыва не произошло. Гельмут первым поднял голову и увидел в придорожной грязи буханку черного хлеба и две луковицы в обрывках разорванной бумаги.

- Встать! Вперед! – послышались команды конвойных. - Быстро! Вперед!»

Пленные быстро поднялись, восстановили строй, и колонна двинулась на трудовой фронт. Гельмут даже не обернулся, чтобы посмотреть, что стало с хлебом. Да и не смог бы он этого увидеть: его глаза застилали слезы.
На следующее утро отряд Гельмута был переведен в другой лагерь военнопленных. Веру он больше никогда не видел.

Домой, в свои западные земли, Гельмут вернулся нескоро …, когда родина уже зализала свои раны. Женился. Имел детей. Был счастлив в браке. О войне и плене много не разглагольствовал. Да особо и не расспрашивали, старались поскорее забыть. Но пережитое в советском плену оставило свой отпечаток: Гельмут не переносил запаха женской парфюмерии. Считалось, что у него аллергия. Гельмут не разубеждал домашних. Он знал, что его женщина пахнет свежим хлебом. Но никому об этом не говорил.