Сказка. Ч. 13

                В тексте внесены некоторые изменения. Имя  Бабарика
                заменено на имя Желя.Прошу прощения!               
   

На  цыпочках  добежав  до  порога, Малуша  прижала  ухо  к  двери…

– Да  открывай, открывай, не  бойся… я  это… –

Приоткрыла… выглянула  в  щёлочку… Распахнула  дверь, пропуская  в  комнату  Дана, и  тут  же  захлопнула.

– Ну, и  что  на  этот  раз? –
Не  поднимая  глаз, Малуша  молча  теребила  перекинутую  на  грудь  косу, поэтому  и  не  увидела  смешливых  искорок  в  глазах.
 
–Эх, Серый, Серый… Я  тебя  зачем  оставил? Правильно. Чтобы  приглядывал. А  ты?.. –
Серый  не  поднимая  головы  покосился… понял, что  выволочки  не  будет  вскочил,  и  радостно  забарабанил  хвостом  по  стене. Впрочем,  подойти  ближе  всё  же  поостерёгся, и,  усевшись  в  своём  углу, преданно  уставился  на  хозяина.
– Ладно… Потом  поговорим. Малуша, хватит  изображать  статую, помогай  собираться. Уезжаем. –

Малуша  перевела  дух   (ругать  не  будут!)  и  забегала, споро  вытаскивая  из  сундука  вещи  и   распихивая  их  по  сумкам. Даже  не  обиделась, что  непонятно  обозвали  “статуей”. Ну, и  ладно, ну, и  пусть!  Главное  –  Дан  не  сердится.
 А  что  это  слово   значит, потом  спросит…

К  казармам  подъехали  как  раз  на  закате. Кукша,  увидевший  их  ещё  издали, уже  шагал  навстречу.
– Разворачивай, нам  вон  туда –  и  кивком  поздоровавшись  с  глядящей  с  коня  Малушей,  пошёл    рядом  с   Даном, показывая  направление. Покосился  на   пса, скромно  трусящего  у  ноги  Дана, но  не  стал  выказывать  своего  удивления  размерами  собаки.

Нужный  дом  оказался  совсем  близко, через  три  улицы.
Зашли  во  двор, окруженный  невысоким  забором. Серый  сразу  пошёл  знакомиться  с  хозяйской  собакой, которая  заливаясь  злобным  лаем, медленно  пятилась  к  конуре.
Пока  Кукша    разговаривал  с  вышедшей  на  стук  хозяйкой, Дан  помог  Малуше  спрыгнуть  с  седла.
 
– Так  это  они  и  есть? Ну, проходите, гости  дорогие!  –  зычно  обратилась  к  ним  худая  высокая  женщина  лет  сорока, беззастенчиво  рассматривая   стройного  широкоплечего  мужчину  и  выглядывающую  у  него  из-за  спины  невысокого  росточка   девушку.

– Да  уймись  ты, Люта. Свои! –  Сразу  стало  тихо…

– Заноси  вещи  в  дом. Коня  отведём  в  наши  конюшни. –  придержал  Дана  за  рукав  сотник.
–  А  ты  ступай  с  хозяйкой  –  и  слегка  подтолкнул  Малушу  к  двери.
Она  вопросительно  заглянула  в  лицо  Дана  и   услышав  в  ответ:
– Иди, я  сейчас  приду. –  молча  поплелась  к  двери.

– А  кем  же  это  она  тебе  приходится? – поинтересовалась  Желя  у  Дана, входящего  следом  за  ними  с  сумками.

На  что  получила  ответ:
– Родственница. –
– Сестра  что  ль? –
– Нет. Дальняя родня  из  села.–
– То-то, я  смотрю, не  похожи … –

Малуша, удивлённо  вскинувшая  брови, когда  её  причислили  к  родне, промолчала  и  больше  не  смотрела  на  Дана, отвернувшись  к  окну.
Договорились  с  хозяйкой  дома  быстро. Она  и  в  самом  деле  была  рада  постояльцам, запросила совсем  небольшую плату и  повела  показывать  приготовленные  для  них  комнаты.

Оставшись  наедине  с  непонятно  отчего  надувшейся  Малушей, Дан  прикрыл  дверь  и  тихонько  предупредил:
 – Много  не  болтай. Если  узнают, что  ты  мне  чужой  человек, о  тебе  пойдут  слухи. Поняла? Родственница-сирота, и  всё. –

Девушка  кивнула. А  он,  взглянув  на  понуро  поникшие  плечи, вдруг  развернул  её  к  себе, приподнял  за  подбородок  опущенное  вниз  лицо, и, проницательно  глядя  в  глаза, добавил:

– Сейчас  нет  времени, а  вечером  приду, и  поговорим. Хорошо? –

Обернулся  от  порога  и  улыбнулся:  – Не  хмурься, а  то  морщины  будут! –

Пока  его  не  было, девушка  отнесла  вещи  Дана  в  его  комнату  и  разложила  свои  скудные  пожитки  в  своей. В  растерянности  остановилась  у  окошка, не  зная,  что  делать  дальше, в  этом, пока  ещё  чужом, доме.

Но  долго  раздумывать  не  пришлось.

– Малуша! Тебя  ведь  Малушей  зовут, я  правильно  расслышала? А то поправь, если  не  так. –
Стоя  на  пороге, хозяйка  глянула  на  расстроенную  мордашку, и  засмеялась:
–  Пойдём  пока  чаю  попьём. А  придёт, тогда  уж  и  вечерять  будем  все  вместе. Меня  Желя  кличут. Пойдём, пойдём, девонька…   –

За  чаем  Малуша  слегка  оттаяла.

– Тебе  годочков-то  сколько? – И  услышав, что  в  сечень*  исполнится  семнадцать, покачала  головой
 –  Я  думала  меньше… А  что  ж  ты  худая  такая? Хворая  что  ли? –

–  Теперь  уже  нет. Застудилась, болела  сильно… –

– А-а-а-а… Ну, это  дело  поправимое,  откормим… Главное, что  здорова.  Были  бы  кости, а  мясо  нарастёт.
А  что  ж  семья-то  твоя… – и  тут  же, заметив  помрачневшее  лицо  и  повлажневшие  глаза, резко  оборвала  себя:
– Ой, да  что  же  это  я  разговорами  тебя  кормлю, дура  старая… Ты  ешь, ешь, не  стесняйся… Вот  мёду  побольше  положи  в  чай, да  с  хлебом… А  завтра  мы  с  тобой  пироги  поставим… Умеешь  пироги  печь? Ну, вот  и  умница, вот  и  ладно…–

Больше  опасной  темы  Желя  не  касалась, рассудив, что  нечего  ковыряться  в  незажившей  ране… Захочет, так  сама  расскажет. А  не  захочет…

–Вот  в  тело  войдёшь, мы  тебе  и  жениха  хорошего  найдём.
 Саму-то  меня  рано  выдали… Я  поначалу  никак  не  хотела  за   Бобыря*  идти, в  ноги  отцу  кидалась… Что  смеёшься, так  уж  сложилось  –  жених  Бобырь. Да  ещё  и  ниже  меня  был  аж  на  полголовы… Ох, и дразнили   меня   подружки…  Ты  чай-то  наливай, наливай. Не  сиди…
 Во-о-от… Нас  у  отца  было  пять  девок, я  –  третья. Женихов  перебирать  не  приходилось. Сговорились… А  как  отгуляли  осенью  свадьбу, он  меня  сюда  и  привёз. Сам-то  он  из  наших, да  отец  ему  надела  не  выделил, не  старший,  кроме  него  ещё  пятеро  братьёв. Вот  и  ушёл  в  город, а  тут  и  на  службу  поступил.
А  уж  слёз-то  я  пролила  поначалу… Никого  не  знаю, и  родня  далеко… Да-а..
 Потом  ничего… привыкла. Я  молодкой  красивая  была… Это  после, как  мой  мужик  утоп, убивалась  уж  очень, исхудала…
А  как  он-то  меня  любил!  Мы  с  ним  хорошо  жили. Жалел, не  бил  даже. Всего  раза  два, да  и  то  за  дело  и  не  сильно… так… для  порядку. Я  не  в  обиде. Он  ведь  добрый  был. Я  вот  ему  детей  так  и  не  родила. Другой  бы  назад  к  отцу  отправил, а  он  ничего… Только  когда  выпьет  иногда  горевал, что  сына  нет…
Куда  я  только  не  ходила, не  ездила… Сколько  денег  зря  лекарям, да  знахарям  отдала…  Так  и  не  дали  боги  мне  деток. Может  сглазил  кто… –

– Ой, давай-ка, голубка, помогай   на  стол  собирать… В  четыре  руки  мы  мигом…  –  спохватилась    она, вставая  навстречу  входящему  Дану, и  резко  обрывая  тягучее  повествование.

Постепенно  Малуша  обжилась, привязалась  к  Желе, которая, при  всём  внешнем  несходстве, чем-то  напоминала  ей  бабушку. Вместе  хлопотали  по  дому. Вместе  пекли  на  продажу  пирожки, которые  сын  соседки  бегал  продавать  с  лотка, за  что  получал  несколько  монет  из  выручки, а  если  не  удавалось  распродать  всё  до  конца, то  и  пару  пирожков  впридачу.
В  свободное  время  хозяйка  доставала  прялку. А  девушка  пристраивалась  рядом  на  лавку  под  окном  и  слушала  рассказы  тётушки  Жели, старательно  вышивая  узоры  на  новой  рубахе, сшитой  из  подаренного  женщиной  полотна.
Бывало  иногда  и   сама   рассказывала  о  детстве, о  любимой  бабушке, почему-то  выделявшей  её  из  всех  детей.

– Бабуня  меня  любила… У нас в семье  все  красивые… – Малуша  растерянно  примолкла, но женщина  поняла по-своему, и  ласково  погладила  по  светловолосой склонённой голове:

–  Ничего, милая, ничего… Ты  поплачь, легше  станет… –

Плакать   девушка  не  стала, а  немного  собравшись  с  мыслями, продолжила:

– Одна  я  не  задалась… Жданка  с  Умилой  меня    заморышем  дразнили… Конечно, сами, хоть  и  младше, а  вымахали  во –   и  подняла  ладошку  над  головой.
– Куда  мне  до  них!  Они  такие… такие…–
Вскочившая  с  лавки  Малуша  обрисовала  руками  пышную  грудь  и  широкие  бёдра,  расправила  плечи  и,  гордо  задрав  нос, важно  прошлась  туда-сюда  по  горнице, придерживая  кончиками  пальцев  рубаху.
Посмеялись, и  она  продолжила:

–  Бабулечка  говорила, чтобы  не  слушала  их, и  что  ничего  они  в  красоте  не  понимают.
А  один  раз, когда  я  ещё  маленькая  была,  смотрела-смотрела, да  вдруг  и  сказала, что  вот  когда  её  грех  на  белый  свет  вышел, и  глаза  у  меня  такие  же… Я  ничего  не  поняла, да  и  теперь  не  понимаю… А  стала  спрашивать, так  бабулечка  мне  велела  забыть  и  никогда  никому  этого  не  повторять… Ой! –  и  Малуша  шлёпнув  себя  по  розовым  губам,  испуганно  вытаращила  на  Желю  яркие, скорее  синие  чем  голубые,   глаза.

–Вот  и  забудь. Раз  не  хотела  сказать, значит  тебе  и  не  надо. А  бабушка  твоя  из  вашего  села  была  родом? –

– Нет, говорили, будто  её  семья  из  дворни  княжеской. За  ней  в  приданое  земли  дали  и  скотины,  вот  дед  и  взял  её  в  жёны. А  ещё, она  мне  один  раз  показала  золотой  перстенёк  и  серёжки.  Краси-и-вые-е-е… Говорила  подарит, как  замуж  пойду. Только  я  её  любила  совсем  не  за  это … а  просто…  она  была  самая  добрая… и  всегда  заступалась… даже  перед  отцом… –  и  Малуша, закрыв  рукавом  рубахи  мокрые  глаза, захлюпала  носом…

А  женщина  обнимала  плачущую  девушку, гладила  вздрагивающие  от  рыданий  плечи  и  думала  о  том, какое  счастье  боги  дали  кому-то  иметь  такую  дочку… Если  бы  у  неё… Вот  такая  -  с  точёным  светлым  личиком, тонкими  бровями, ясноглазая,  чистая…
Сердце  таяло  и  плавилось  от  непонятных  чувств. Откуда  ей, никогда  не  державшей  у  груди  крохотное, рождённое  ею, самое  дорогое  в  мире  существо  было  знать, что  пробуждается  в  ней  так  сладко  и  больно    материнская  любовь  к  этой  чужой  девочке…
Чужая? Уже  нет. Взрослая?  Но  такая  простодушная, такая  ласковая…
 
Так  и  получилось, что  Малуша, потеряв  родную  семью, обрела  любовь  и  заботу  чужой  женщины.

Дан  сразу  со  всем  рвением  приступил  к  службе. Сначала  он  никак  не  мог  найти  общий  язык  с    сослуживцами. Что  их  настораживало, они  и  сами  бы  не  смогли  сказать, но  чувствовали  отличие.
Не  так  разговаривает? Многие  были  издалека, где  говор  отличается  от  местного.
Надменно  посматривает  свысока? Тоже  нет. Ровен, уважителен  к  старшим  по  возрасту…
 Так  в  чём  же  дело?
А  чужой, да  и  всё! Словно  волк  в  собачьей  стае…

Дан, и  так  не  любивший  пустой  болтовни, и  вовсе  почти  замолчал. Говорил  как  можно  короче, и  только  по  делу. Зато  работал  на  плацу  до  изнеможения  сам, и  помогая  Кукше, гонял  новобранцев  так, что  они  после  тренировок  чуть  ли  ни  на  четвереньках  уползали.
Многие  дружинники, для  которых  война  стала  жизнью, сначала  с  пренебрежением  поглядывавшие  на  новичка, стали  присматриваться  пристальнее.
 А  потом  он   стал  замечать   кучкующихся  в  сторонке  сослуживцев, свободных  от  патрулей  и  охраны  воеводского  двора. Постепенно  их  становилось  всё  больше. Смотрели. Обменивались  короткими  замечаниями.

Несколько  раз  кто-нибудь  из  них  просил  у  Кукши  разрешения  поработать  в  паре  с  Даном. Тот  не  отказывал  и,  раздуваясь  от   гордости,  наблюдал, как  его  новичок  показывает  им  где  раки  зимуют.
Конечно, победы  давались  не  так  легко, как  казалось  со  стороны.
Дан  работал  совсем  в  другой  манере,   другими  приёмами.  Грубый  напор  –  против  лёгкости  и  отточенности  движений  с  большим  количеством  колющих  ударов, обманных  движений  и   беспрерывным   передвижением, изматывающим  противника.
 
На  второй  день, точнее  вечер, по  традиции  отмечали  зачисление.  Шумной  компанией  завалились   в  трактир  неподалёку  от  казарм. Народу  набралось  много, почти  полный  зал. Столы  сдвинули  в  один  ряд  и  чинно  сели, ожидая, пока  принесут  хмельной  мёд, брагу  и  ол*.
Половые, наученные  горьким  опытом, летали  с  усердием. Скоро  стол  был  заставлен  посудой, широкими  блюдами  с  мясом  и  хлебом, и  большими  пирогами  с  капустой, творогом  и  зайчатиной.
Первый  тост, опять  же  по  традиции, говорил  старший, то  есть  Кукша. Впрочем,  желания  слишком  долго   говорить (а  у  остальных – выслушивать)  он  не  обнаружил.

– За  нового  нашего  товарища! Чтобы  не  посрамил  честь  дружины! –

 –  А-а-а-а… А-а-а-а… –  одобрительно  отозвался  невнятным, но  жизнерадостным  рёвом  зал, дружно  застучал  сапогами  под  столом  и  свободными   от  чарок  кулаками –  по  толстым  доскам  стола.
Шум   резко  стих   и   стопки  дружно  опрокинулись  в  жаждущие  глотки.
Начало  было  положено, а  дальше  веселье  пошло  по  нарастающей.
Платил, конечно,  Дан. В  почти  опустевшем  кошеле  не  хватило  бы  денег,  но  опытный  Кукша  ссудил  в  счёт  жалованья, и  Дан  вздохнул  с  облегчением.

Праздник  затянулся…
Подвыпившие  дружинники, распугав  всех  клиентов, несвязно  ревели  песни, безбожно  перевирая  и  путая  слова  (что  впрочем  никого  не  смущало) и  веселились  от  души.
Кто-то  пытался  плясать, кто-то  громко  вёл  беседу, не  слушая  друг  друга, и  стараясь  перекричать  шум…
Когда  двое  соратников, не  сойдясь  во  взглядах  на   что-то,  начали  размахивать  кулаками, норовя  расквасить  физиономии, Кукша  вдруг  рявкнул  по  медвежьи, легко  перекрыв  гам.  За  шкирку  отшвырнул  одного. Развернулся  в  другую  сторону  и  дал  такой  подзатыльник   другому, что  тот  еле  нашёл  потерянные  равновесие  и  шапку.
  Разогнав   драчунов, заодно  погнал  из  трактира  и  всех:

–  Всё, пир  окончен!  Всем  разойтись! Если  кто  завтра  явится  с  больной  головой, лечить  сам  буду! –

Подействовало  лучше  ведра  холодной  воды. Гудели  недовольными  шмелями, ругались  втихаря, но  потянулись  на  выход. Многие  уже  проходили  «лечение»  у  Кукши, и  второго  раза  не  хотели. Группками  разошлись  кто  в  казарму, а  кто  домой, к  жене  и  утренним  кислым  щам*  для  поправки  здоровья...

Дан  за  вечер  выпил  немного. Сидел, односложно  отвечая  на  здравицы  и  сам  произнося  их, чокался,  поднимал  кубок, отпивал  немного  и  ставил  на  стол. Ему  интересно  было  наблюдать  за  новыми  товарищами, особенно  когда  хмель  слегка  ударив  в  головы, сделал  всех  более  открытыми, и  показал  кто  есть  кто. Человек  новый, он  должен  был  знать, от  кого  чего  можно  ожидать.

Дан  с  хорошо  скрытым  чувством  облегчения  встретил  слова  Кукши, положившие  конец  пирушке.
Домой  пришёл, уже  в  темноте.  Хозяйки  было  не  видно а  Малуша, подперев  голову  рукой,  дожидалась, сидя  у  стола, на  котором  под  белым  полотенцем, вышитом  петухами, что-то  лежало.

– Есть  будешь? –

– Нет. Я  сыт. Иди  спать, поздно  уже. –

Малуша  молча  убрала  миску  в  печь, хлеб  в  ларь, повернулась  и  ушла  в  свою  комнату, плотно  прикрыв  дверь.
Если  Дан  приходил  не  слишком  поздно, то  всегда  заставал  ожидающих  его  к  ужину  девушку  и  Желю. Вместе  садились  за  стол, потом  расходились  спать.

Прошло  почти  два  месяца.  Изредка  Дан  стал  возвращаться  почти  ночью. Малуша  терпеливо  ждала  его.
Но  однажды  вечером  так  и  не  дождалась...



                Сечень*  –  февраль
                Ол*  –   напиток похожий на пиво, но с  добавлением
                хмеля  и  полыни.
                Кислые  щи* –  старинный русский хлебный напиток наподобие кваса.
                Бобырь* –  название маленькой рыбки