Недреманное око

Нельзя сказать, что от момента приезда во Владимир до начала экзаменов моя жизнь состояла только из подготовки к последним. Имели место ряд событий, которые прямо или косвенно отразились на моей последующей жизни.
Во-первых, я два-три раза в месяц на субботу-воскресенье ездил в Москву, благо туда часто ходило за божеские пять рублей маршрутное такси, а обратно поздно вечером масса поездов на восток родной страны. Ездил я к своему старому училищному другу Диме Фурманову (о нем подробно в четвертом разделе), с которым мы сблизились в училище на почве спортивной гимнастики и схожих взглядов на жизнь. Общение с интересными людьми и посещение любопытных, порой недоступных широкой публике, культурных событий, весьма укрепили мое желание осесть в столице. Хотя главный мотив был конечно научный, ведь основная отраслевая наука была сосредоточена в Москве и ее окрестностях.
Далее, как говориться «любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь», к моей радистке. Любовь оказалась весьма сильной, хотя и платонической. Настолько сильной, что послужила последней каплей в моем желании завершить студенческий брак (свадьба была первого апреля 1960 года, не правда-ли символично). Хотя капля была последней по времени, но не основной. В этом вопросе изрядно преуспели моя матушка и мой друг Дима Фурманов.
Сам факт развода был действительно не к месту. Дело в том, что летом 1963 года у меня истекал кандидатский стаж приема в КПСС. К этому шагу я пришел сознательно с учетом обсуждений с Димой Фурмановым и еще рядом старших и заслуживающих доверие коллег. Все отметили, что советский военный ученый вне партии -это нонсенс. Когда я спросил у своих консультантов о целесообразности посоветоваться с замполитом (что есть де некоторые сомнения, тогда со своими длинными речами и неожиданными решениями слегка надоел Н.С.Хрущев), все отметили, что такого идиотизма от меня не ожидали  (я был честный романтик, а они не по годам мудры). Однако, любовь любовью (к счастью она оказалась весьма мало кому известной), но факт развода имел место и с этим нужно было считаться, ибо весь политический бомонд на узле связи и в политотделе корпуса был удивлен и возмущен, (ведь я был секретарем партячейки ПДРЦ). Началось партийное расследование, при котором в беседах со старшими партийными начальниками я отмечал изрядное несходство характеров, а также усиленные занятия научной работой и, видимо, неправильное распределение внимания между наукой и женой. Нина Петровна повела себя в этом деле весьма благородно. Сначала вообще отказалась говорить, а когда ей сказали, что от этого  мне будет только хуже, взяла всю вину на себя, но категорически отказалась обсуждать детали. После партийного расследования старшие партийные начальники сказали, что мне надо было бы крепко намылить шею, но в партию принять следует.
И вот, наконец, открытое партийное собрание. Оно проходило по сценарию близкому к известной песне Галича. До моего вопроса все шло довольно мирно. Правда вопрос о Гане не обсуждался и за сардельками никто в буфет не бегал. После представления необходимых документов и моей покаянной речи (однако, сильно отличавшейся от речи героя Галича по откровенности и самобичеванию). Рефрен песни Галича («а из зала мне кричат подробности») был значительно усилен. Особенно старались разведенные женщины и мужчины критического возраста. В ответ на мои вялые сообщения о несходстве характеров и чрезмерного увлечения научной работой из зала по прежнему неслось о необходимости подробностей и важности быть откровенным с товарищами по партии. Когда вопросы пошли по третьему кругу, встал замполит нашего узла связи и, побагровев, сообщил уважаемому собранию, что было проведено объективное партийное расследование, которое не установило вины кандидата в члены, а если кому-то нужны особые детали, то они могут подойти после собрания, он ознакомит. Желающих не нашлось, вал вопросов утих, я был принят при нескольких воздержавшихся. Так были преодолены местные трудности по пути в науку.
В 1963 году не только я, но и большинство молодых офицеров, моих коллег-связистов оказались по воздействием весьма напряженного и волнительного процесса. Видимо в Комитете Глубинного Бурения развернулась компания по обновлению и расширению института добровольных помощников. На работе и в офицерском общежитии бурлили разговоры о том, куда и зачем их приглашали, обменивались откровенными мнениями, о том что делать и как избежать этой дополнительной нагрузки. Кое-кто молчал, но это не значит, что с ним не беседовали, просто отнеслись серьезно к предупреждению не болтать на эту тему. Предлагались разные отказные варианты, порой довольно смешные. Некоторые сообщали, что разговаривают во сне или становятся несдержанными после рюмки водки, другие сообщали, что посоветовались с товарищами и мнения у них разделились. Мне тоже позвонил второй человек из организации и попросил его проконсультировать  по вопросам диаграмм направленности антенн. Смешно, но я принял приглашение за чистую монету и, вооружившись материалами, отправился на прием. Сразу выяснилось, что его интересует негр, который периодически навещает мою соседку, и не могу ли я сообщать о его прибытии и убытии. Поскольку эта пара у меня не вызывала симпатий, я не посчитал это большим нарушение нравственности и согласился на информирование не в ущерб службе. Кстати, вскоре их любовь перешла в официальную стадию и дама уехала куда-то в Африку. Летом я развелся и переехал в офицерское общежитие. Вскоре последовало новое боевое задание: познакомиться с одним офицером и подружиться с ним. Это вызвало у меня неприятие и я, сказав есть, стал на путь итальянской забастовки. На каждый звонок куратора отвечал, что все находится в стадии шапочного знакомства. Тогда он предложил перейти к активным действиям и пригласить в ресторан. Через несколько дней мой ненаучный руководитель получил сообщение от своего бойца невидимого фронта, что был послан со своим предложением на три буквы и рекомендациями больше не лезть к нему. Так я не оправдал надежд и в дальнейшем заданий не получал, однако, как мне казалось все-таки находился под вниманием недреманного ока.