Все, что невозможно сказать...

Письмо седьмое.

Пишу свое седьмое письмо и лью слезы. Я всегда плачу, воспиная ее сдавленный крик...
Ты, наверное, мало, что понимаешь. Когда я жила в интернате... У нас был тихий час. К нам зашли Соломин и Касабринов. Ты же помнишь этих ублюдков? И я помню.
Соломин побил меня гаечным ключом и пошел донимать Ирку... Да, ее, Бородкину. А Касавринов отошел к стене и с разбегу прыгнул на Любку, на ее живот... Она крикнула. Я видела это, мама! И я ВСЕГДА тру глаза, вспоминая, как одни большие ошибки родителей бьют других больших ошибок родителей. А порой и не только бьют, но и насилуют, оскорбляют...
Я очень рада, если это прошло мимо тебя. Но ведь ты возилась с моими проблемами, слушала мою истрою о Шульге и о том, что он делал. Мама, он подонок. И он сделал непростительный поступок, пристав к ребенку. Я ведь не одна такая, верно?
Помнишь, как ты сказала, что директриса была права, сказав, что я все выдумала?
Мама, я не буду говорить, кто прав, а кто виноват. Но придет время, когда ты поймешь, ЧТО я испытывала, слушая это.
Я не хочу, чтоб ты узнала это мерзкое цувство, но никак иначе...
Вспомни мое "Я не люблю тебя! Верни меня обратно!" и тогда тебе станет примерно ясно, ЧТО такое детский дом, где всем плевать, где никто и ничему уже не верит...