Король улыбок

 Это - сиквел вдогонку фику "Карандаши опасны", который написан как продолжение апокрифа другого жуткого фика "Контракт" ( насколько я знаю, не переведён пока) и переведён нашей многоуважаемой Корвинной, и фику самой Корвинны "Немного прикладной термодинамики", по той же вселенной.
 Чтобы читатель включился, речь шла о том, что доктор Хаус попал в руки мучителей, его держали в камере избивали, переломали кости, выкололи глаза и проткнули барабанные перепонки. После освобождения он получил денежную компенсацию от вдовы своего мучителя, ему частично восстановили слух и суррогатное зрение с помощью специальных очков, он вернулмся к работе, постепенно справляясь с посттравматическим синдромом. Нижеследующее - продолжение его истории ещё через какое-то время.
 Итак: Король улыбок
 автор: hoelmes
 рейтинг: никакого, потому что без
 действующие лица: Хаус, Уилсон, Кларенс плюс выдуманный персонаж.
 размер: немелкий мидик
 статус: закончен.
 дисклаймер: герои не мои, кроме Кастл, идея не моя, даже Аушка не моя - моё огромное желание сделать Хауса хоть чуточку счастливее


;
Я впервые увидела его на конференции, посвящённой разработке новейших проектов медицинской робототехники, которую задумали провести почему-то в помещении Международного Делового Центра в самом сердце города. Позже, когда мы были знакомы уже не первый день, он спросил меня: «Знаете, почему это место называется «даунтаун»? Это – средоточие олигофренов. Потому что только олигофрены не могли предвидеть, во что превратиться парковка, когда сюда съедутся участники конференции.
И, действительно, ничего ужаснее той парковки я не помню: подземные места были заняты уже к половине девятого, когда регистрация ещё и не началась – мне пришлось искать, где приткнуться наверху, и не успела я найти крохотную лазейку, как по моей водительской двери с хорошей силой стукнула дверца стоящего рядом автомобиля, и сварливый голос поинтересовался, кто из родителей меня научил так прижиматься к незнакомым людям.
- Вы мне мешаете выйти, что я расцениваю, как ограничение моих гражданских прав и свобод.
- Вы же видите, как всё забито! - возмутилась я. – При вашем сложении вам места предостаточно, а вы так шарахнули дверцей, что, наверное, поцарапали мне краску.
Действительно, человека, заговорившего со мной с пассажирского кресла серебристого «Вольво», стоило назвать, скорее, худым, чем толстым. На вид ему можно было дать лет пятьдесят, хотя несложно и ошибиться, потому что лица почти совсем не было видно за пижонскими очками, обвешанными какой-то незнакомой мне фурнитурой. Мне показалось, что там и встроенный микрофон, и подсветка, и какие-то датчики – во всяком случае, в верхней части сложной и толстой оправы мигал оранжевый индикатор. И одежда его была под стать – навороченный, хотя и не новый, джинсовый костюм, карманы на котором вызывающе топорщились, ремень с массивной пряжкой и голубая рубашка-поло с надписью над кармашком: «Король улыбок», хотя представить себе улыбку на этих плотно сжатых губах лично мне было затруднительно. Кроссовки же, судя по всему, стоили не меньше, чем весь мой гардероб вместе взятый. Я прикинула на глазок общую стоимость прикида этого «Короля улыбок» - выходило, что в средствах он, ну, никак не стеснён. К тому же он, похоже, имел и личного шофёра, и секьюрити: на водительском месте у него сидел интересный шатен в строгом костюме-тройке с галстуком, точь-в-точь под цвет машины, а на заднем сидении – в обнимку с каким-то громоздким агрегатом – здоровый бритый негр в спортивном комбезе с пудовыми кулачищами.
Тут же, впрочем, выяснилось, что шофёр едва ли наёмный работник, потому что он обратился к своему пассажиру без тени почтения:
- Не начинай скандал и не пугай девушку, я тебя прошу. Давай мы хотя бы однажды для разнообразия зарегистрируемся без эксцессов.
«Похоже, этот тип тоже прибыл на конференцию», - подумала я. Мне сделалось интересно.
- Я готов молчать, как рыба, - откликнулся сварливый «Король улыбок» тем же тоном, - если ты просветишь меня, как мне теперь протиснуться в щель между твоей и её колымагами.
- Подожди протискиваться - я сейчас сам подвину автомобиль, как нужно, и ты выйдешь.
- Что, неужели места недостаточно? – возмутилась я.
- Для твоей тощей задницы и меньшего бы хватило, - немедленно отреагировал «Король улыбок». – Для инвалидного кресла – мало.
Только теперь я догадалась, что агрегат на заднем сидении – сложенное инвалидное кресло, а заодно обратила внимание на то, что прежде не бросилось мне в глаза: и руки, лежащие на коленях, и сами обтянутые джинсами колени «Короля улыбок» выглядели неумело слепленными из пластилина подобиями человеческих рук и коленей – с буграми и неровностями в самых неожиданных местах. Мне сделалось неловко – оказывается, я вступила в перебранку с беспомощным калекой.
- Простите, - пробормотала я. – Я не подумала…
- Не подумала, что человек, чей скелет больше смахивает на корягу, должен пользоваться инвалидным креслом? – фыркнул он. - Недалёкого же ты ума, девочка!
- Хаус, перестань, - снова попросил шофёр, и только тут до меня дошло, что «Король улыбок» - тот самый знаменитый врач-инвалид из Принстона, доктор Хаус. Несколько лет назад о нём писали и говорили, как о жертве садиста-маньяка, человеке, искалеченном и лишившимся зрения и слуха после издевательств в одиночной камере, куда он был водворён по ложному обвинению. Я знала также, что он получил сложное восстановительное лечение, несколько операций на органе слуха, костную пластику, но я и подумать не могла увидеть его на конференции, на которую сама привезла наш уникальный проект в области заместительного протезирования.
- Так вы – доктор Хаус? – на всякий случай уточнила я. – Доктор Грегори Хаус? – боюсь, в моём голосе послышалось восхищение, потому что «Король улыбок» недовольно поморщился, а ответил, как разболтанный подросток:
- Ну? И чо? – он уставился своими очками прямо мне в лицо, и я подумала, что насчёт слепоты журналисты преувеличили: он явно видит.
- Я… я восхищаюсь вашим мужеством, доктор. То, что вы смогли после всего, что с вами произошло…
Он сморщился так, словно надкусил через кожуру недоспелый лайм:
- Ой, отвали! – протянул длинную руку, ухватил своей изуродованной кистью дверцу и так хватанул ею, закрывая, что металл громко лязгнул. Шофёр его дёрнулся и хотел было что-то сказать, но передумал – только втянул носом воздух и, прикрыв глаза, медленно выдохнул, успокаивая нервы, а негр-секьюрити так и не пошевелился.
Разумеется, я поспешно освободила парковочное место и поехала искать другое, которое нашлось с таким трудом и так далеко от центрального входа, что я едва не опоздала к началу первого доклада. А предстояло ещё сбросить слайды презентации на общий проектор.
Но, входя в зал, я снова невольно зацепилась глазами за уже знакомую троицу – «Король улыбок» восседал в инвалидном кресле в боковом проходе на уровне третьего ряда, игнорируя специальные места для инвалидов, негр его стоял рядом, а шофёр сидел на соседнем месте с прицепленным к лацкану пиджака бейджем: «Доктор Джеймс Уилсон. Онкология. Принстон»
Место через проход оказалось свободным, и я заняла его, тут же услышав тихую перебранку:
- Ни хрена не вижу, - раздражённо шипел «Король улыбок», пытаясь своими изуродованными, но довольно подвижными пальцами что-то подкрутить на оправе своих оригинальных очков. – Поправь сейчас.
- Хаус, я не могу этого сделать, пока очки на тебе. И ты не можешь их снять прямо в аудитории.
- Почему? Из страха шокировать нервных подростков и вызвать преждевременные роды у беременных? Поправь сейчас.
- Поправлю в перерыв. А пока просто слушай – слайды будут в записи.
- Нет, я хочу видеть слайды, а не просто слушать, параллельно выжигая мозг бессмысленными пятнами. Поправь сейчас, или я их вообще сниму и буду сидеть без них до перерыва.
Доктор Уилсон тяжело вздохнул, сдаваясь, и, потянувшись, осторожно снял с него очки. К счастью, большинство смотрело на сцену, поэтому от визга пришлось удерживаться только мне. То место на лице доктора Хауса, где должны были быть глаза, представляло собой белесоватое от келоидных шрамов поле с двумя углублениями пустых глазниц, немного похожих на воронки от снарядов – в детстве видела такие на полигоне, куда меня возил отец – военный. Прямо из этих воронок у их наружного края торчали какие-то металлические штуковины, похожие на жвала или усики насекомого, заканчивающиеся плоскими металлическими же пластинами. Я поняла, что это – контакты для очков, являющихся, по-видимому, электронными преобразователями света в модулируемые нейроимпульсы – слышала о таком ноу-хау института нейрохирургии. Я даже вспомнила, что такие же контакты должны быть у доктора Хауса вживлены и где-то сзади, ближе к затылку, к зрительной зоне мозга. Так вот, значит, как он видит…
Несмотря на всё то, что он говорил, доктор Хаус явно не хотел публичной демонстрации своего лица - ожидая, пока доктор Уилсон что-то там сделает с его очками, он ссутулился, опустил голову и прикрылся ладонями с боков. Докладчик между тем продолжал выступление, но я почти перестала воспринимать, что он говорит, а вместо этого ожесточённо грызла ноготь и моргала, как заведённая, лишь бы не разреветься. Меня трясло и больше всего на свете хотелось сейчас съёжиться и обхватить себя руками за плечи.
Как вдруг я заметила, что «доктор Уилсон. Онкология. Принстон» перестал возиться с оправой и пристально смотрит на меня, укоризненно качая головой. Мне захотелось теперь не только обхватить себя руками, но и, пожалуй, провалиться сквозь землю. Не помню, как я отвела взгляд и уставилась в экран своего ноутбука, но когда мне снова хватило решимости взглянуть на них, всё уже было в порядке: очки заняли место на лице своего владельца, и, судя по положению головы доктора Хауса, он как-то смотрел на экран.
Мой доклад следовал сразу после перерыва. Едва этот перерыв объявили, доктор Уилсон наклонился к «Королю улыбок» и что-то спросил. По тому, как доктор Хаус поворачивал голову, слушая его, я поняла, что слышит он только одним ухом, и на этом ухе у него – в дополнение к очкам – висела ракушка – динамик, не то для телефона, не то – связь с переводчиком. Вопросов было задано, судя по всему три: на первый он кивнул, на второй помотал головой отрицательно, а на третий вдруг засмеялся и, хлопнув искалеченной рукой доктора Уилсона по колену, сам что-то спросил. Вид его смеющихся губ и звук его смеха после того, что я успела увидеть у него под очками, слегка шокировали, а громила-негр, в свою очередь, пошептавшись с ними обоими, тут же снялся с места и вдруг шагнул прямо ко мне.
- Доктор Нора-Энн Кастл? – спросил он, указывая на мой бейджик. Против ожидания, голос у него оказался мягкий и довольно интеллигентный.
- Да, это я.
- Очень приятно. Меня зовут Кларенс. Скажите, ведь это ваш доклад заявлен первым во второй части, правда? Ну, конечно, ваш… Доктор Уилсон – вон тот человек, в сером костюме – просит вас уделить ему и доктору Хаусу после окончания конференции несколько минут для конфиденциального разговора. Вы могли бы спуститься в маленький бар в первом этаже, чтобы встретиться с ними в непринуждённой обстановке? Это не займёт много вашего времени, доктор Кастл.
- Ну, конечно, - пробормотала я, при этом не совсем понимая, о чём они могут хотеть конфиденциально говорить со мной. Впрочем, попроси меня сейчас доктор Уилсон станцевать перед доктором Хаусом стриптиз на столе, я бы и то, пожалуй, согласилась – у меня так и стояло перед глазами изрытое воронками поле военного полигона. Человек с таким пейзажем на месте глаз и с торчащими из головы металлическими контактами, мне показалось, имеет право требовать от людей с нормальным зрением немного большего, чем они от него.
Заручившись моим согласием, Кларенс кивнул и пошёл по проходу к выходу из зала. Впрочем, отсутствовал он недолго – вернулся с двумя стаканчиками кофе, один из которых предложил доктору Уилсону, а второй вместе с приличного размера чизбургером - доктору Хаусу.
С бутербродом и кофе доктор Хаус управлялся ловко, но движения его пальцев выглядели странными и неестественными. Казалось, что суставы в них расположены не там и не так, как у других людей, хотя растяжка у него была при имеющихся условиях – будь здоров, я когда-то училась в музыкальной школе, и знаю, что такое достигается упорными многочасовыми упражнениями. Ему как раз хватило перерыва, чтобы доесть и допить, а выбрасывать стаканчики негр шёл уже под утихающий шум рассаживающихся по местам участников конференции.
Я встала и пошла к кафедре, слыша на ходу, как председательствующий доктор Конноли объявляет залу о моих регалиях.
Доклад занял не слишком много времени – демонстрационные кадры всё сказали лучше, чем мог бы любой оратор. Наш аппарат, изготовленный из гибкого пластика, управлялся электронным мозгом, контактирующим с мозгом пациента через уникальный интерфейс – именно из-за этого интерфейса мы и могли претендовать на признание и финансирование. Последнее, кстати, и было основной целью моего приезда сюда. В качестве модели нами был продемонстрирован опытный образец, при помощи которого пациент сорока лет с тяжёлой формой амиотрофии демонстрировал свои первые шаги. Без нашего аппарата он с трудом мог поворачиваться в постели, но, закрепив на его теле приводы и каркас на подвижных шарнирах, мы наглядно продемонстрировали не просто появившуюся у него возможность ходить, но – и это главное – возможность самому управлять своими перемещениями в пространстве, без посторонней помощи.
- Конечно, вы видите, что все эти движения не плавные и не точные, - извиняющимся тоном завершила выступление я, - но ведь и младенец учится ходить неуверенно, хотя он-то пользуется аппаратом, данным ему от Бога – строителя куда более умного и умелого, чем его жалкое подобие – человек.
- Это ж надо, так изгадить под конец собственное выступление, - раздался из зала уже знакомый мне голос – не то, чтобы очень громкий, но вполне слышимый. – По-вашему, творец, подаривший миру заболевания опорно-двигательного аппарата, заслуживает большего, чем его «жалкое подобие», взявшееся избавить мир от последствий оных? Или этой ложной скромностью и ложным же самоуничижением вы надеетесь что-то для себя выторговать?
Доктор Хаус развалился в своём кресле, вытянув ноги куда дальше подножки, одну руку свесив с подлокотника, а другой картинно подперев голову, и неотрывно пялился на меня своими светопреобразующими очками. Я совершенно растерялась, а, растерявшись, по своей дурной привычке, впала в крайность и начала дерзить:
- Выторговывать мне нечего, доктор Хаус – я тут не коней продаю. Но речь идёт о большой работе, ещё и наполовину не проделанной. Так что нас ещё ожидают впереди трудности и подводные камни, о которые всё может разбиться, что, собственно, и мешает мне равнять себя с богом. Потому что, как бы ни был наш аппарат хорош, он не вернёт человеку подвижности его мышц или чувствительности нервов при их парализации. Но мы уже сейчас можем помочь этому человеку обрести контроль если не над телом своим, то над своей жизнью, во всяком случае, а это стоит довольно дорого – как человек, зависящий от посторонних, сами знаете…
За последнюю фразу меня бы следовало пристыдить и даже отшлёпать – последнее дело переходить на личности, но уж очень он меня выбесил своим небрежным тоном.
Однако мой оппонент виду не подал, что задет.
- Кто руководит проектом? – всё так же насмешливо спросил он. – Кто послал сюда молодую красивую куклу и дёргает её за ниточки из-за кулис?
Я, конечно, понимала, что это – маленькая месть – не более того – но всё-таки у меня задрожал голос.
- Доктор Хаус, аппарат «Электромиостеп» - моё изобретение. И руководитель проекта – я.
Не знаю, что бы он на это ответил, но, видимо, мой собственный ответ прозвучал так отчаянно, что аудитория, сжалившись надо мной, наконец-то разразилась аплодисментами.
На своё место я не пошла – ведь мне пришлось бы снова проходить мимо «Короля улыбок» и его свиты. Так что я просто села на свободное кресло в другом секторе зала и сидела, постепенно успокаиваясь, пока не вспомнила о назначенной мне встрече в баре.
Не то, чтобы я перестала думать, будто доктор Хаус по-прежнему достоин стриптиза на столе, но энтузиазм, с которым я готова была всего каких-нибудь полчаса назад его исполнить, несколько потускнел. Как вдруг я почувствовала, что меня легонько толкают и суют в руку записку. Не слишком чётким почерком, сильно наклонённым влево, там было написано: «Пожалуйста, извините выходку моего друга, доктор Кастл, и, дважды пожалуйста, не отказывайтесь от разговора о котором я просил вас через Кларенса. Джеймс Уилсон». Я подняла голову и посмотрела в их сторону. Доктор Уилсон глядел прямо на меня, ожидая ответа. Я кивнула головой. Тогда и он кивнул мне и улыбнулся, явно успокоенный и удовлетворённый.
До конца последнего доклада доктор Хаус не высидел – что-то сказал своим спутникам, и я увидела, как негр с извиняющимся лицом покатил его кресло по проходу к выходу, и сам Хаус казался в нём как-то одновременно и напряжённым, и усталым. Следом потихоньку выскользнул и Уилсон.
Дождавшись начала прений и убедившись в том, что моего проекта они, пожалуй, так и не коснуться, я через какое-то время и сама потихоньку выбралась из зала.
Маленький бар, о котором говорил Кларенс, оказался на удивление уютным и приятным местом. Стены, обитые светлым деревом, наводили мысли на что-то домашнее, патриархальное, и даже барная стойка выглядела, как бабушкин буфет, в котором всегда найдётся свежее варенье. В зале было немноголюдно, на эстраде играл живую, а не громко агонизирующую, музыку джаз-квартет, и я от входа сразу увидела тех, с кем собиралась встретиться. Доктор Уилсон тянул через трубочку коктейль, чёрный секьюрити с аппетитом уничтожал рагу, а сам «Король улыбок»… он, кажется, спал, свесив голову на грудь, а руки – с подлокотников своего инвалидного кресла. Странно, но на колене у него я заметила какую-то странную вещицу – мягкую, некогда белую, но уже замызганную игрушку, сделанную в виде продолговатой таблетки с тонкими ручками и ножками, бусинками-глазами и большой выпуклой буквой «V» на корпусе.
Когда я приблизилась, доктор Уилсон, стараясь проделать это украдкой, быстрым движением прихватил игрушку и хотел спрятать в карман, но Кларенс придержал его руку:
- Не надо. Док может расстроиться.
Тогда Уилсон передумал и аккуратно затолкал игрушку в нагрудный карман «Короля улыбок». Я подумала, что эта вещица могла быть чем-то вроде талисмана, но додумать эту мысль не успела – доктор Уилсон сделал жест, повелевающий мне остановиться в паре шагов от столика, и положил руку спящему доктору Хаусу на плечо:
- Хаус, дружище, - негромко позвал он, поглаживая это плечо мягкими круговыми движениями. – Проснись. Мисс Кастл пришла.
Хаус вздрогнул, весь как-то неуловимо передёрнулся, качнул головой, подобрал ноги на подножку и сел прямо. Я имею в виду, настолько прямо, насколько мог, потому что его грудная клетка горбато кривилась, и ему стоило труда удерживать положение, являющееся для здорового человека физиологичным. Убедившись, что он проснулся, Уилсон оставил его плечо, встал и предложил мне стул.
- Простите, что заставили вас ждать, да ещё так невежливо,- самым светским и бесстрастным тоном проговорил он. - Но доктор Хаус задремал, утомлённый долгим заседанием, а для него очень важно просыпаться в обществе только близко знакомых людей.
- И когда это я успел онеметь настолько, что стал нуждаться в специальном говорильном аппарате вне моей собственной гортани, да ещё с ангажементом в «Sorry solution - community»? – с едким сарказмом перебил его «Король улыбок», а мне небрежно махнул рукой, одновременно вроде бы и приветствуя, и указывая на стул. – Ну, садитесь, «жалкое подобие творца», поболтаем… Что будете пить? Скотч? Текилу? Может быть, виски?
- Спасибо, - отказалась я. – Предпочитаю разговор на трезвую голову. Как я поняла, доктор Хаус, вы, несмотря на столь явный скепсис там, в зале, заинтересовались нашим проектом? – я обращалась прямо к нему, а не к позвавшему меня на встречу Уилсону, потому что определить, кто у них правит бал, не составляло труда.
- Эти очки несовершенны, - вдруг сказал доктор Хаус, как мне подумалось, нечто, на первый взгляд никак не относящееся к теме. – Если речь идёт о плоском изображении – экране телевизора или компьютера, или просто теневом изображении проектора, нужно менять диапазон всех регулировок, да и то картинка дерьмовая, а переводя взгляд на предметы реального мира, приходится проделывать это снова. Очень неудобно. Разрешение плохое, цветопередача вообще на нуле. Это немного похоже на те мутные кадры из старых фильмов, когда герой смотрит в темноте через инфракрасный прицел в затылок какому-нибудь феерическому злодею. К тому же, есть проблемы и помельче: например, гаджет тяжеловат, к концу дня голова начинает болеть, да и места выхода контактов постоянно травмируются – это предрасполагает к неоплазиям.
Я слушала, не вполне понимая, зачем он это всё говорит.
- Тем не менее, - продолжил он, - для меня это – единственная возможность получать хоть какое-то подобие зрительных образов, а если разобраться, не так это и мало. У меня нет глаз, они вырезаны из глазниц – не слишком приятное зрелище, поэтому мой человеколюбивый друг настаивает на том, чтобы я никогда не снимал очков прилюдно. Его мотивы можно понять. И ваш творец не дал мне возможности видеть на бис, хотя на мученика – настоящего, коронованного, с нетленными мощами – я вполне себе тяну, а по библейским канонам это должно давать определённые гарантии. Но нет – ничего, даже жалкий шматок сетчатой оболочки не вырос бы у меня за одну ночь, как бы горячо я ни молился. А вот «жалкие подобия» сделали это, - он легонько постучал своим изуродованным пальцем по краю оправы, - и я могу даже прочесть крупный шрифт – ну, правда, очень крупный - такой, например, каким был набран заголовок вашей презентации. Могу прочесть его «глазами», не имея глаз, как таковых – по вашему, это меньшее чудо, чем втихаря добавить в воду спирт или собрать в пустыне пару кастрюлек манной каши, принесённой откуда-то ураганом?
- Вы меня сюда ради теологических дебатов пригласили? – кротко спросила я. – Если да, то я, пожалуй, в таких спорах некомпетентна. Думаю, однако, дело не в библейских притчах, а всё-таки в «электромиостепе». Потому что «встань и иди» сейчас вернее дождаться от науки, чем от господа.
Второй раз за сегодняшний день я услышала смех доктора Хауса – отрывистый и короткий.
- Молодец. Так и бери быка за рога, девчонка – незачем воду лить. А то «жалкое подобие бога», «несовершенство творения»… Впрочем, я не хочу, чтобы вы думали, будто я собираюсь впадать в восторженный транс по поводу вашей разработки: она – тут вы, пожалуй, даже были правы - так же несовершенна и неуклюжа, как мои очки и даёт, скорее, иллюзию контроля, чем истинный контроль над своим телом. Но выбирать мне не из чего – другие ещё хуже. Сами видите, с каким опорно-двигательным аппаратом мне приходится иметь дело. Он разрушен так, что как бы ни изгалялись, ортопеды, остаются вещи, которых не поправишь – перебитые нервы, ложные суставы… У этих ребят золотые руки, но собрать человеческий скелет, как конструктор-лего, им слабо. Да и мне нельзя столько времени проводить под наркозом, эта штука убивает мозг, а мозг – мой рабочий орган. Я уже перенёс тринадцать вмешательств – хорошее число, стоило бы на нём и остановиться. Поэтому ожидаемое деловое предложение: сотрудничество в вашем проекте с тем, чтобы получить в своё распоряжение опытный образец. Что скажете?
Я задумалась. Возможно, доктор Хаус стоил того, чтобы подарить ему «электромиостеп», но позволить ему называть это сотрудничеством только ради его самолюбия, было бы с моей стороны неуважением к его интеллекту.
- Я что-то не вижу путей этого сотрудничества, - честно призналась я. – Вы – не программист, не ортопед, не инженер, даже не хирург – я слабо себе представляю, как вас можно задействовать в проекте, кроме, разве что, роли муляжа.
Уилсон при этих моих словах беспокойно шевельнулся на своём месте, словно собираясь дать мне отпор, и этот чёрный монстр Кларенс нахмурился, но сам «Король улыбок» опередил их.
- А деньги? – резко спросил он. – Есть у вас деньги на продолжение своих экспериментов и инженерных доводок? Хотя вы и сказали мне, что не конями пытаетесь торговать, впечатление такое, что именно конями торговать вы и приехали – ведь никакого научного открытия ваш проект в себе не несёт. Так зачем же вы вылезли с вашим докладом, как не с тайной целью срубить тысчонку-другую на булавки вашему… как его? – «электромиостепу». Кстати, название на редкость идиотское.
- Послушайте, - я почувствовала, что выхожу из себя – главным образом потому, что он с самого начала так запросто вычислил мои меркантильные мотивы пребывания здесь. – Какова цель всех этих ваших издевательств? Я представила проект по теме. Хороший, нужный проект, новаторский проект. Интерфейс между мозгом и искусственной конструкцией – завтрашний день протезирования. Какого чёрта вы цепляетесь ко мне с вашими придирками, ни одна из которых не по существу?
- Потому что по существу проект и впрямь хорош, - спокойно ответил он и добавил, снова повергнув меня в лёгкий шок. – Что вы скажете, если я возьмусь профинансировать следующий этап?
Я смотрела на него во все глаза, но, кажется, он не шутил. К тому же, человек, сумевший заполучить для себя такие очки, по моим подсчётам, должен был стоить не меньше десятка миллионов долларов, так что я подумала-подумала и спросила:
- Какой же суммой вы готовы пожертвовать?
Он помолчал, потрогал пальцами нагрудный карман, бугрившийся над засунутой туда мягкой игрушкой, после чего небрежно буркнул:
- Пять миллионов.
- Сколько? – ахнула я, никак не готовая к такой сумме.
- Хаус… - протестующе подал голос доктор Уилсон. – Может быть, стоит сначала…
- Пять миллионов, - на этот раз отчётливо повторил он. – Может быть, эти деньги принадлежат не мне, а тебе, Уилсон? Может быть, это твоя компенсация за некоторые неудобства, связанные с выкалыванием глаз и выламыванием костей? Может быть, кто-то сегодня ночью счёл меня недееспособным и назначил тебя мне в опекуны? Я говорю «сегодня ночью», потому что только вчера я снимал деньги с карточки, и счет не был заблокирован. А сегодня мне уже не обойтись без твоей санкции?
Кажется, это был какой-то старый конфликт между ними, поэтому напряжение в голосе доктора Хауса, хотя он говорил очень тихо, показалось мне чрезмерным. И Уилсон тут же стушевался, и голос его упал:
- Нет-нет, конечно, нет, Хаус. Решения принимаешь ты, полностью ты, - забормотал он. - Я только присутствую, только помогаю тебе с пуговицами и шнурками, ну, ещё со всякими незначащими мелочами, вроде ключей, или мелких монет, или парковочных талонов… да-да, талонов, именно, - он говорил смиренно, очень смиренно, но доктор Хаус как-то беспокойно завозился и даже чуть порозовел – как мне показалось, доктор Уилсон немного уел его, но, не зная предыстории, я не поняла чем, смирением или упоминанием о парковочных талонах. Во всяком случае доктор Хаус снова весь как-то передёрнулся в своём кресле, одной рукой нащупал в кармане игрушку, а другую протянул через стол и толкнул спокойно лежащую возле бокала руку Уилсона.
- Здесь слишком много шума и людей, - извиняющимся тоном проговорил он.
- Конечно, - быстро сказал Уилсон, сразу меняя тон с нарочито смиренного на сочувственный. – Послушай, серьёзно: если ты хочешь вложиться в этот проект, никто не вправе мешать тебе. Но так же дела не делаются, нужно, наверное, посмотреть образец, попробовать его в действии, ну, и потом заключить договор, всё оформить. Нам придётся приехать в институт доктора Кастл, да я и не думаю, что она всё решает единолично – ведь правда же, доктор Кастл?
Не знаю, какого ответа он от меня ждал и не разочаровался ли, но я заявила, что процессуально, как генеральный руководитель проекта, я вполне самостоятельна.
- Хотя, конечно, кота лучше сначала вытащить из мешка.
- Конечно, - сказал Хаус. – Роль муляжа я тоже имею в виду прибрать к рукам, так что без визита в эпицентр робототворения не обойтись. К тому же, буду претендовать на освоение доводки моделей на себе, пока не получу то, что меня устроит.
Только в этот момент до меня, наконец, дошло, что у меня попросту покупают мой «электромиостеп», что называется, на корню. Но я снова посмотрела на фигуру, скорчившуюся в инвалидном кресле, и решила для себя, что не такой уж скверный экземпляр покупателя мне достался – доктор Хаус мог сделаться довольно-таки выигрышной рекламой, если аппарат ему подойдёт. Я представила себе одну из будущих конференций, и как доктор Хаус в своём джинсовом костюме и рубашке-поло с надписью на кармашке, почти закрытой болтающимися ножками человека-таблетки, медленно, с дёрганой грацией марионетки идёт по проходу и поднимается по ступенькам к трибуне, чтобы делать доклад, и мне вдруг до боли захотелось, действительно, увидеть это, увидеть его на ногах, возвышающимся более, чем на шесть футов – судя по всему, он был раньше высокого роста – и в моём страстном желании в этот миг уже почти не было ничего коммерческого.
;
Они прибыли через неделю самолётом, предварив меня электронным письмом с просьбой снять им номера в гостинице. Я сделала всё, как они просили, и поехала за ними в аэропорт сама, на своей машине. Авиаперелёт оказался для доктора Хауса, как мне потом объяснил доктор Уилсон, тяжёлым испытанием. Это был первый случай за долгое время, когда он решился подняться на борт самолёта, и некоторые аспекты просто не мог предвидеть. Того, например, что при взлёте травмированное внутреннее ухо вдруг отзовётся жестокой болью, а единственное слышащее заложит, и изображение, транслируемое очками, сделается с помехами и чрезмерно ярким – настолько, что он, практически оглохнув и ослепнув, потеряет возможность ориентироваться в пространстве. Однако, кое-что он предвидел – само возникновение непредвиденных обстоятельств - и накануне вечером подробно обговорил с Уилсоном, что делать, например, если его вдруг охватит паника, и он утратит на время рациональность и чёткость мысли. Он не мог предвидеть того, что воображение, помноженное на больную память, сыграет с ним злую штуку, и ему покажется вдруг, что самолёт захвачен, что в салоне взрывы. Но зато он вполне отдавал себе отчёт в том, что возможна ситуация, при которой ближайшие полсалона и стюардессы будут пялиться на него, кричащего и бьющегося в истерике, пока дюжий Кларенс, прижимая его плечи к спинке пассажирского кресла, уговаривает успокоиться и не пугаться, а Уилсон, зубами сдёрнув колпачок с иглы, вводит успокоительное прямо сквозь джинсовую ткань. Мог предвидеть, что после такого всё время полёта пролежит в мягком кресле без сознания, но едва ли предвидел, что и из самолёта будет вынесен на руках, вызвав ужас молоденькой дурочки Кастл.
Я встречала их в аэропорту и, действительно, здорово испугалась при виде безжизненно обвисающей фигуры с запрокинутой головой – Кларенс пронёс его, как младенца, на руках и умостил в вынесенном за ними кресле, как большую ватную куклу, без особенного напряжения, хотя, как я уже заметила, тело доктора Хауса было длинным и негибким. «Этот Кларенс очень силён, - подумала я. – Большая удача для доктора Хауса». Но беспокойство снедало меня, и я почти бегом поспешила навстречу доктору Уилсону, шедшему за ними, подобно вокзальному носильщику, с двумя спортивными сумками через плечо и одной в руках.
- Что-то случилось? Ему плохо?
- Ничего, уже всё хорошо, - устало ответил он. – Паническая атака при взлёте, пришлось дать лекарство – теперь он загружен. В своём письме я просил вас организовать нам два номера в местной гостинице, один из которых должен быть непременно на двоих, потому что доктор Хаус никогда не остаётся один на ночь, и кто-то из нас – я или Кларенс - должен будет спать рядом с ним. Вы сделали то, что я просил? Если да, мы лучше сейчас поскорее поедем в гостиницу, а к деловым переговорам приступим позже, когда доктор Хаус будет в состоянии их вести.
Я уже заметила, что говоря о докторе Хаусе, доктор Уилсон переходил на официальный тон секретаря-референта при влиятельной особе, хотя между собой они общались иначе, а Кларенс и вообще помалкивал. «Это очень странное трио, - невольно думала я. – Странное, странное трио, словно король со свитой». «Король улыбок», - кстати же, вспомнилась мне надпись на его рубашке.
- В гостиницу я вас сейчас сама отвезу, - сказала я. – как и собиралась. Мой автомобиль запаркован у северных ворот, и кресло вполне поместится в багажнике. Пожалуйста, вот сюда, как раз до конца дорожки.
Кларенс, погрузив на подножку сумки, бойко покатил инвалидное кресло вперёд. Доктор Уилсон же намеренно отстал от него и меня тоже придержал за локоть, как видно, желая о чём-то переговорить без лишних свидетелей. Я послушно замедлила шаг и вопросительно посмотрела на него, но видно было, что заговорить ему неловко или затруднительно – он потирал ладонью шею, сдавливал двумя пальцами переносицу, как это делают люди привыкшие носить очки, хотя очков на нём не было ни сейчас, ни в первую нашу встречу. Наконец, я решила прийти ему на помощь и подтолкнуть:
- Вы что-то хотите сказать мне, доктор Уилсон? Я вас внимательно слушаю.
- Ведь вы же знаете о том, что с ним… случилось, - проговорил Уилсон, с трудом подбирая слова. – Знаете, почему он… такой?
- Я знаю только то, о чём писали газеты.
Он вздохнул так глубоко, словно мучился одышкой, и заговорил, как если бы вокруг вообще не было слушателей:
- Столько времени прошло, мы все успели немного забыть о кошмаре. Но не он. Сегодня было… было ужасно, как будто нас всех отбросило назад, к началу. Эти панические атаки – они, конечно, стали намного реже, чем в первые дни – отражение пережитой реальности, а не болезненных фантазий, что и ужасно. Конечно, сейчас он держит себя в руках, он справляется, и очки тут хорошее подспорье – у него есть возможность ориентироваться в пространстве, это помогает не теряться. Я помню, какими трудными были первые дни, когда он был заключён в непроницаемый кокон темноты и тишины, - доктор Уилсон показал руками с напряжёнными пальцами этот кокон. -  Слава богу, что он тогда много спал и мало думал – иначе он, пожалуй, не выдержал бы. Не сохранил ясность ума, я хочу сказать. Но сны и воспоминания до сих пор преследуют его, и они всегда были серьёзной проблемой. Я могу видеть, что они для него означают. Но я до конца не знаю и знать не хочу, что с ним было там, где он находился, будучи фактически похоронен для мира. И он щадит меня, не навязывая подробностей. Но я, даже и не зная всего, прекрасно понимаю, что такое не могло пройти для психики даром. Это совершенно точно, это даже не обсуждается. Хаус психически нездоров, едва ли он станет когда-то психически здоровым. И всё-таки, как бы всё это ни выглядело со стороны, он в здравом уме и твёрдой памяти. Поверьте, я не просто потакаю ему, я имею все основания доверять его суждениям. Он – очень рациональный, практический человек, и его решения – окончательные решения, что бы он ни решал, будь то выбор салата за обедом, будь то подписание бумаг о передаче пяти миллионов на счёт клиники заместительного протезирования. Он, кажется, всерьёз поверил в вас и ваш «электромиостеп», хотя в своих надеждах он и раньше боялся признаваться. Я очень, очень хочу, чтобы он не обманулся. Если вы знаете о каких-то подводных камнях, о которых вы говорили, не будьте меркантильной, не гонитесь за его деньгами – скажите мне правду прямо сейчас.
- Доктор Уилсон! – возмутилась я, но он продолжал, не слушая:
- И не вздумайте, упаси вас господи, в его присутствии говорить о нём в третьем лице. Все вопросы должны быть обращены к нему лично, все советы даны ему лично. Прошу вас прислушаться к моим словам: это очень важно. Для человека гордого, независимого, самолюбивого – а он такой и есть – и без того достаточно болезненно прибегать к посторонней помощи, притом даже в таких мелочах, о которых и упоминать-то не принято. Я всё думал, что его заставило сделать такое крупное вложение в ваш проект –  даже его необыкновенные очки обошлись куда дешевле. Так вот, полагаю, что это была ваша фраза на конференции про обретённый контроль над собственной жизнью. Вы склонили Хауса к решению – поверьте, это дорогого стоит, но я… я боюсь, чтобы он не разочаровался. Скажите, этот ваш прибор, действительно, так хорош, как его демо-версия?
Честно говоря, я уже хотела всерьёз рассердиться – ведь у меня фактически уточняли, не наврала ли я во время демонстрации слайдов в Международном Деловом Центре, но, взглянув в лицо доктора Уилсона, я передумала злиться: он выглядел очень усталым.
- Вам трудно быть всё время с ним рядом? – сочувственно спросила я. – Но вы же ведь делаете это не по долгу службы?
- Нет-нет, мы просто давние друзья. По долгу службы это делает Кларенс, но он тоже очень привязан к Хаусу.
- Неудивительно. Мне кажется, доктор Хаус – редкостный, необычный человек. Даже одно то, что он находит в себе силы жить и работать, мне кажется, у любого должно вызвать восхищение, несмотря на некоторую его… эксцентричность, да? – последнее я произнесла полувопросительно
-Да? – так же полувопросительно повторил доктор Уилсон и улыбнулся немного задумчивой, а немного, пожалуй, озорной улыбкой, но больше ничего не сказал, а я не спросила – тем более, что мы уже успели за разговором дойти до парковки.
Во время поездки рядом со мной сидел Кларенс – доктор Хаус был водворён на заднее сидение, под опеку доктора Уилсона, и не приходил в сознание почти до самого конца. Только за несколько кварталов до гостиницы я услышала сзади короткий вздох и сипловатый голос:
- Плохо помню… Я что-то устроил в самолёте?
- Не парься, - небрежно проговорил Уилсон. – Ты давно не летал, и никто не виноват в том, что твои очки сбесились и начали транслировать тебе внутреннюю жизнь шаровой молнии. Кого угодно бы переклинило.
- Вы меня вырубили?
- Нам пришлось. Это же самолёт – никто не потерпел бы пассажира, не желающего сохранять спокойствие и оставаться пристёгнутым во время взлёта. Но ведь мы, в принципе, это предвидели и всё обсудили, так что… всё в порядке? – нерешительно и немного обеспокоенно уточнил он, словно извиняясь.
- В полном, - заверил Хаус. - Ладно, с этим ясно. А сейчас мы где?
- Едем в гостиницу. Нас везёт доктор Кастл.
- Привет, жалкое подобие бога! – насмешливо поздоровался он со мной.
- Здравствуйте, доктор Хаус. С приездом, - не оборачиваясь, чтобы не отвлечь внимание от дороги, откликнулась я.
- Угу-м.. Уилсон, очки в порядке? Я ничего не вижу, - в его голосе я почувствовала сдерживаемое, но сильное беспокойство.
- Я их выключил в самолёте – не помнишь? Сейчас включу. Ты готов? И нужно проверить настройки.
- Убери руки, я сам включу.
Сзади возня и тихое переругивание:
- Ну что ты делаешь? Сломаешь же!
Резкое:
- Отвали!
- Хаус, это дорогая вещь, и она не виновата в том, что не проверялась на авианагрузки – за что ты ей мстишь? Ну, нет же никакой беды - будешь летать в выключенных. Подожди, я…
- Сказал, отвали!
- Да дай ты уже сюда! – судя по звукам, доктор Уилсон, потеряв терпение, предпринял короткий яростный штурм, в результате которого с трудом, но завладел-таки очками. Хаус яростно засопел, как ребёнок, которому не удалось настоять на своём.
- Ну вот, так нормально? – весело и победоносно спросил у него Уилсон ещё через несколько мгновений.
- Сойдёт, - буркнул Хаус, капитулируя – и тут же, честное слово, хоть это и из области метафизики, я затылком почувствовала его взгляд.

Но на этом наше общение на сегодня и закончилось – гости мои отправились в свои гостиничные номера, а о нашей деловой встрече мы договорились на завтра – доктор Уилсон долго извинялся за задержку, но «вы сами видите, как он утомлён – ему просто необходим отдых сейчас». Я заверила его в том, что ничего страшного в отсрочке нет, но в глубине души заподозрила, что отдых был необходим не только доктору Хаусу, но и самому Уилсону тоже – только темнокожий Кларенс выглядел, как консервированный огурчик. Я зауважала этого невозмутимого парня, видя, как твёрдо и, в то же время, заботливо он обращается с не самым покладистым в мире инвалидом. Заметно было и то, что Хаусу он тоже нравится. А вот в отношении к нему доктора Уилсона, безусловно, и приветливом и доброжелательном, я почувствовала, тем не менее, старательно скрываемую ревность. И то уже, что я размышляла над всем этим по дороге домой, в мою холостяцкую «берложку» - всего в двух шагах от института «Заместительного Электронного Протезирования» - лучше всего свидетельствовало  о моём интересе, даже любопытстве, к этим людям.
Нет, что бы там ни говорили злые языки, жить в двух шагах от места работы – это здорово. Во всяком случае, можно «держать руку на пульсе» не только через телефон, но и непосредственно, а так гораздо вернее. Например, заскочить на пару минут, чтобы проверить, в каком состоянии наш опытный образец, нарочно приготовленный для демонстрации. То, что говорил мне в аэропорту доктор Уилсон, запало в душу. Ни в коем случае я не хотела бы ударить в грязь лицом и вызвать разочарование такого человека, как доктор Хаус. С другой стороны, я-то знала, что в его случае «электромиостеп» - лучшее решение. Всё то, с чем, по его словам, не могли справиться ортопеды, «электромиостеп» выправил бы: пластиковые накладки стабилизируют ложные суставы, продольные полые стержни дадут опору искривлённому позвоночнику, не только разгружая мышцы, но и помогая сдавленной грудной клетке лучше дышать, пружины на основе миоволокна с памятью структуры помогут работать мускулатуре рук и ног, преодолевая неизбежный при такой патологии судорожный синдром. Я видела, с чем мне придётся иметь дело, и чем больше размышляла над этим, тем больше убеждалась: доктор Хаус сможет при помощи «электромиостепа» стоять и ходить. Я уже имела все мерки, высланные доктором Уилсоном, и подгонка образца почти завершилась – кое-что можно будет подправить прямо по ходу эксперимента.
- Как думаете, Ив, он не слишком тяжёл?- спросила я взвешивая на руке аппарат вместе с накладным электродом.
Ив - наш механик, смышлёный малый. Некогда китайский нелегал, он был оставлен у нас, благодаря хлопотам всего института, и мы ни разу о том не пожалели – у парня золотые руки, не хотелось терять такое приобретение из-за паспортно-визовых проблем.
- Ну, он, конечно, немного тяжёлый, доктор Кастл, - согласился Ив, в свою очередь взвешивая конструкцию на ладони, - но ведь этот аппарат рассчитан на высокого роста мужчину, а не на такую хрупкую девушку, как вы. И потом, вы сами говорили, как важно тренировать мышечный корсет при параличе.
- Наш испытуемый страдает не параличом, Ив. Множественные травмы с частичным восстановлением – искривление скелета, ложные суставы. Ведь я же вас предупреждала.
- Да-да, я помню, я изменил конструкцию, усилил соединения, кое-где даже сделал свободную подгонку формы.
- Я беспокоюсь. Он ведь, наверное, должен испытывать боль при движениях – он так переломан. Сможет ли он вообще выдержать навязанную осанку? Спина у него сильно согнута, но настоящего анкилоза нет – я видела, что он может немного выпрямиться. Мышцы тоже, кажется, неплохо развиты – думаю, он уделяет лечебной физкультуре довольно много времени. И всё же, такие травмы…
- Я всё это знаю, доктор Кастл. Я видел фотографии, видел рентгеновские снимки, у меня есть все максимальные углы сгибания и отведения, все промеры. Я не думаю, что ошибся.
- Основной стержень разгрузит позвоночник в грудном отделе, где повреждения максимальны, за счёт поясницы и крестца – там почти всё цело, - вслух размышляла я. Смотреть ренгеновские снимки доктора Хауса мне нужды не было – помнила наизусть, как помнишь, хоть и хочешь забыть, приснившийся кошмар. Особенно жуткое впечатление производили кисти его рук – похоже было, что их топтали подкованными каблуками, но по тому же рентгеновскому снимку мой намётанный глаз ортопеда мог видеть, какими красивыми, какими совершенными некогда были эти руки.
- Ключицы у него заштифтованы, - вслух продолжала прикидывать я, - поэтому на их прочность тоже можно более или менее полагаться, на них будет закреплён грудной корсет, удерживающий развёрнутыми плечи. И, конечно, самое главное – тазобедренные  крепления, основа-основ, ради которых всё и затевается – гибкие полукольца, синхронизирующие управление всем процессом шага через систему гибких веерных приводов.
- Руки я оставил свободными – плечевые крепления заканчиваются сразу над мыщелком, он сможет носить рубашку с короткими рукавами. Всё правильно?
- Всё абсолютно правильно, Ив. Просто, я не уверена, возможно ли это вообще…
- Всё будет хорошо, доктор Кастл, не волнуйтесь – ваш аппарат ведь и в самом деле настоящее чудо.
Но, видимо, я всё-таки волнуюсь, потому что ночью мне снится кошмар: какая-то пустая каменная комната без окон, и я понимаю, что это – та самая камера, где несколько лет назад так жестоко издевались над доктором Хаусом. Комната пуста, только на полу какие-то потёки. Я догадываюсь, что это за потёки, и мне жутко смотреть на них. Как вдруг в стене открывается такая же каменная дверь, и входит доктор Уилсон в рубашке с закатанными рукавами, галстуке и белых резиновых перчатках. У него в руках ведро с грязной водой и надписью краской: «Для камеры пыток».
- Вы пришли отмыть эти потёки? – спрашиваю я.
- Я пришёл поискать его глаза – их где-то здесь позабыли. Вы мне не поможете, доктор Кастл? Но искать можно только на ощупь – таково условие.
- Но где же мы будем их искать – здесь же пусто, ничего нет?
- А вот в этом ведре, - говорит он, и ставит ведро передо мной. Только теперь я вижу, что то, что показалось мне на первый взгляд грязной водой, на самом деле – кровь.
Пожалуй, впервые в жизни я почувствовала горячую благодарность к будильнику за то, что он своим электронным пиканьем заставил меня проснуться.
Когда я, более-менее приведя в порядок свой внешний и внутренний мир, явилась в Институт, троица гостей уже ожидала меня внизу в вестибюле. Ночь, кстати, стёрла с их лиц следы тяжёлого перелёта, озабоченность и усталость. Доктор Хаус, одетый в яркую легкомысленную гавайку и джинсы «Рэнглер», развалившись в своём кресле, сосал леденец, поблёскивая очками-аггрегатами туда и сюда, Доктор Уилсон кокетничал с девушкой на ресепшен, Кларенс на диване читал спортивный журнал, время от времени взглядывая поверх страниц на своего подопечного, чтобы убедиться, что с ним всё в порядке.
Как это ни странно, доктор Хаус заметил меня первый и объявил в полный голос:
- Жрица сего храма, прикосновением исцеляющая безногих, безруких и безголовых, доктор медицины Нора Энн Кастл! Падите ниц, недостойные слуги мои, пред луноликой богиней протезов и инвалидных колясок! – и сложив руки лодочкой у груди, изобразил что-то вроде поклона, едва не вывалившись при этом трюке из своего кресла и уронив на пол обсосанный леденец при усилии восстановить равновесие.
Кларенс тотчас подскочил к нему, чтобы удержать, но получил ребром ладони по руке и отступился, а мне доктор Хаус, улыбаясь, пожаловался, интимно понижая голос:
- Никакого воспитания, никаких манер. А мой главный евнух ещё и страдает провалами в памяти – забывает, что он евнух, и всё время клеит девочек. Эй, Уилсон, бросай кобеляж – пора делом заниматься.
От таких слов лицо девушки на ресепшен вытянулось и стало наливаться свекольным соком.
- Хаус! – отчаянно взвыл Уилсон. – Ну, Ника-то тут при чём? Ты же её смутил ни за что – она-то к твоим фокусам не привыкла.
- Ника? – Хаус изобразил удивление губами – единственная возможность играть лицом, оставшаяся ему в его положении. – А при чём здесь Ника? Я тебе сказал, бросай кобелировать – она может продолжать, сколько угодно, мне не мешает.
Уилсон завёл глаза и, пробормотав извинения несколько пришедшей в себя собеседнице, подошёл к нам.
- Доброе утро, доктор Кастл. Как видите, доктор Хаус в прекрасном настроении, и, пока оно его не покинуло, чем скорее мы перейдём к делу, тем лучше.
- Тогда идёмте за мной, - сказала я. – И мы можем сразу попробовать опытный образец – хочу, так сказать, показать вам товар – лицом. Всё сделано с учётом присланных материалов, коль скоро вы отказались исполнять роль манекена лично, доктор Хаус, и, возможно, что-то придётся подогнать – сами виноваты: без примерки – дороже, - пошутила я, изображая портного еврея с нашей улицы.
Надо заметить, для неподготовленного «товар» выглядит устрашающе – что-то из старых фильмов про киберов и Терминатора – сплошные провода, пружины, спицы и металлические держатели, напоминающие больше всего кандалы и наручники.
Лицо Хауса, повёрнутое к агрегату, надолго застывает неподвижно – так надолго, что Уилсон начинает беспокоиться и уже тянется к его плечу:
- Послушай, ты в порядке?
Но Хаус нетерпеливо хлопает его по руке:
- Отстань. Просто пытаюсь разобраться, чем отличается устройство для отправления естественных надобностей в космосе от многофункционального циркуля с трансмиссивным приводом, - и поворачивается ко мне: - Хотите сказать, что я должен всё это навьючить на себя и заковаться, как каторжник, и после этого мне станет легко ходить?
Я чуть было не говорю что-то вроде: «Ну, вы же видели слайды», но в последний момент успеваю одёрнуть себя – я ведь даже представить себе не могу, что и как на самом деле он может видеть с помощью своих чудесных очков. И тогда. И сейчас. Не знаю, как выглядели для него слайды, как выглядит для него агрегат. Поэтому просто говорю, что на самом деле конструкция очень лёгкая, а крепления удобны – просто выглядит устрашающе. И тут же спрашиваю, не хочет ли он попробовать прямо сейчас.
Он не отвечает. Молчит, и дыхание его становится неровным, а пальцы совершают какое-то неосознанное движение, словно он что-то катает или теребит в них. Уилсон придвигается ближе, говорит размеренно, ровным, успокаивающим тоном:
- Никто не торопит, никто не заставляет тебя, Хаус, дружище. Ты полностью свободен поступать, как хочешь, и тогда, когда хочешь.
Его слова словно бы немного успокаивают доктора Хауса.
- Ладно, - помолчав, говорит он. – Давайте попробуем. Как его надевать?
- Закрепить манжеты и ремни можно стоя или лёжа, если вы не можете стоять. Управление будет под пальцами, есть и голосовое, но пока вы не освоитесь, вашими движениями придётся управлять мне.
Это ему совсем не нравится – я уже научилась читать по его непроницаемому, даже почти не видному из-под очков лицу, и вижу, что его не радует перспектива стать даже на время марионеткой в чьих-то руках.
- Если вы сразу начнёте пробовать сами, - говорю я, - скорее всего, поначалу вы упадёте. Мне бы не хотелось – вам будет больно, и это обстоятельство, возможно, охладит ваш интерес к агрегату.
- И вы останетесь без моих пяти миллионов, - усмехается он. – Хорошо, давайте попробуем, но моё условие: вы будете сообщать мне всё, что делаете, и прежде, чем это сделать, будете каждый раз дожидаться недвусмысленного выражения моего согласия.
- Хорошо, - смиренно говорю я. А что мне остаётся?
- Тогда приступим к делу. Я смогу стоять, держась за плечо, скажем, Кларенса, пока вы надеваете на меня ваши латы, но вот выпрямится, как пирамидальный тополь не обещаю. Справитесь? Кларенс, подойди и помоги.
Ему удаётся встать на ноги, но, если бы не Кларенс, равновесие он не смог бы удерживать дольше пары секунд. Я в очередной раз ужасаюсь тому, как исковеркано его тело – видно, что грудная клетка вся была переломана, и рёбра срослись вкривь и вкось. Мне это напоминает героя читанной когда-то книжки, и я шёпотом неосознанно произношу его имя: Феличе Риварес.
- Овод? – переспрашивает он вслух. – Не может быть! Вы читали Войнич? Дрянь-автор: много розовых соплей и мало похожего на правду, но то, что вы о ней знаете, почти подняло вас в моих глазах. Современная молодёжь печатное слово воспринимает только с экрана ноутбука.
- Ну вот. Вы ворчите совсем, как мой папа, доктор Хаус, - с улыбкой говорю я и защёлкиваю манжеты на его щиколотках. От этого щелчка он сильно вздрагивает и втягивает голову в плечи.
- Всё в порядке, док? – спрашивает Кларенс и, кажется, эта первая фраза, которую я сегодня слышу от него.
- Если не считать того, что от тебя несёт луком и кетчупом, прожорливый ниггер, всё в а-абсолютном порядке.
Застёгиваю браслеты под коленями, потом на запястьях – так, что он фактически оказывается закован в гибкий каркас «электромиостепа».
- Самостоятельно освободиться из этой штуки можно? – спрашивает он, стараясь говорить небрежно, но вопреки его воле, небрежно не получается. Впечатление такое, что он напуган.
- Можно, хотя и не очень просто. Будет лучше, если вам помогут расстегнуть браслеты, когда вы захотите это всё снять.
- Я здесь, - напоминает Уилсон. – Всё под контролем, - но и у него голос неспокойный.
- Не торопитесь, - говорю я. – Прислушайтесь к себе. Сейчас агрегат практически взял на себя заботу о вашей устойчивости, разгрузил позвоночник – вы это почувствуете, если прислушаетесь к своим ощущениям. Вам не тяжело от веса конструкции?
Это почти праздный вопрос – благодаря инновационным материалам «электромиостеп» очень лёгкий. Но всё-таки «почти» праздный, потому что «очень» - для здорового человека.
Лицо доктора Хауса сосредоточено – опять же, настолько, насколько это вообще можно понять по его лицу. Я вижу: он пытается понять, что чувствует сейчас плохого, и что хорошего, и взвешивает эти «плюсы» и «минусы». Почему я так волнуюсь?
- Ну, как ты? – не выдерживает Уилсон.
- Я могу стоять, и спина не так болит, как можно было ожидать, - наконец, медленно говорит он, и я чуть не хлопаю в ладоши от восторга – «плюс» победил. - Что дальше, доктор Кастл? Как им управлять?
- Чуть позже я вам надену на голову контактный обруч с датчиками, - я стараюсь обуздать непрошенное ликование в своём голосе. - Он будет снимать мозговые импульсы, которыми промодулирует типовые электросигналы, и его направляющие стержни получат команду к действию одновременно с вашими собственными мышцами – установится их синергизм. Поначалу вам придётся целенаправленно думать о своих движениях, но со временем это должно начать получаться автоматически.
- Давайте… попробуем? – нерешительно говорит он.
- Хорошо, но пока управление у меня. Это как автопилот. Как будто вы передали ему руль, а сами просто отслеживаете его действия. Сейчас я слегка – самую малость – постараюсь помочь вам согнуть правую руку. Вы готовы?
- А если я хочу сразу попробовать без автопилота? – спрашивает он напряжённо.
- Хаус, дружище… - начинает, было, доктор Уилсон, но «Король улыбок» так яростно сверкает на него очками, что тот осекается на полуслове.
- Вы можете, - говорю я. – Но, скорее всего, первые попытки вас разочаруют.
- Я сам хочу, - повторяет он.
- Хорошо, только, пожалуйста, не торопитесь, не делайте резких движений. Для начала тоже попробуйте просто согнуть руку в локте. Ну что, готовы? Вот ваш обруч, - я осторожно надеваю датчики управления ему на голову, и снова меня, как и во все прежние случаи испытаний «электромиостепа», посещает чувство фантастичности происходящего, словно я работаю не в совершенно серьёзном научном учреждении, а, например, костюмером на съёмках какого-нибудь «Железного человека». Плотно прикладываю к коже присоски-контакты.
А виски у него совершенно мокрые.
Как только на обруче загорается сигнальная лампочка связи, и я открываю рот, чтобы сказать: «Можно», он, не спросясь, с самоуверенностью, граничащей с безрассудством, пытается просто взять и пойти. ПРОСТО ВЗЯТЬ И ПОЙТИ, чёрт побери!!! Результат предсказуем: раскоординированно дёргаются стержни соединений, его конечности совершают какие-то совершенно нечеловеческие конвульсии, чуть не выворачиваясь из суставов, и он летит с размаху на пол под испуганный синхронный вопль Уилсона и Кларенса – проняло-таки и этого «мистера Невозмутимость» - не успевших среагировать, так стремительно всё это происходит. Очки слетают и усвистывают куда-то в сторону, а сам доктор Хаус вместо того, чтобы замереть неподвижно и ожидать, пока мы отстегнём браслеты, пытается сделать это сам. А поскольку обруч всё ещё в контакте, «электромиостеп» реагирует, как считает нужным, и это похоже на возведённую в десятую степень пляску святого Витта. Человек в жёстких объятьях конструкции из металла и пластика бьётся на полу и об пол, и я уже вижу кровь на разбитой голове. И его крик–вой-стон-хрип ввинчивается мне в мозг, как бурав.
- Что вы стоите, как идиотка?! – рявкает на меня Уилсон, ещё мгновение назад вежливый и интеллигентный. – Снимите с него эту дрянь сейчас же! – мою гордость, моё детище он называет дрянью, и это, несмотря на остроту ситуации, уязвляет меня до глубины души. Поэтому ступор мой проходит, и я в ответ ору тоже зло:
- Да как я так сниму? Держите его, зафиксируйте! - и бросаюсь на колени, и они оба – Уилсон и Кларенс – тоже бросаются на колени и пытаются удержать вырывающегося «Короля улыбок», пока я стаскиваю с него обруч и отстёгиваю браслеты-контакты, и, чуть не плача от жалости и досады, выпутываю его из погнутых стержней и надорванных ремней. Но он не перестаёт конвульсивно биться, только головой колотиться об пол Уилсон ему уже не даёт – держит, схватив в охапку и, как заведённый, повторяет ему:
- Успокойся! Успокойся! Успокойся!
- Ативан? – спрашивает Кларенс, уже набирая шприц, который он, как фокусник, извлёк откуда-то из недр своей безрукавки вместе с флаконом жидкости.
- Подожди-подожди, не надо, - останавливает его Уилсон. – Мы справляемся…
Конечно, ему виднее, но назвать вот это «справляемся»… Однако, уже через несколько мгновений понимаю, что я не права, а он прав: Хаус вроде бы стихает – уже не рвётся из рук Уилсона, только весь ходит ходуном, как на вибротренажёре -  слышно, как стучат его зубы.
- Успокойся, успокойся, - талдычит Уилсон, обнимая его, оглаживая всего по спине, по бокам, как хозяин испуганного лабрадора, и он медленно-медленно успокаивается, приходит в себя.
Я по-прежнему не совсем понимаю, что означает в данной ситуации «справиться» - доктор Хаус трётся окровавленной головой, пачкая вполне импозантный костюм Уилсона, и стонет сквозь зубы, как от нестерпимой боли, весь дрожмя дрожа – он, явно, далеко не в себе.
- Не надо, подожди, - говорит Уилсон Кларенсу, всё ещё держащему шприц наготове. - Если мы его сейчас вырубим, это будет надолго, без спроса, да и эту штуку второй раз он не скоро решится надеть. Ты же видишь, приступ прошёл – сейчас он будет в порядке.
- Второй раз? – отвешивает челюсть Кларенс. Да и я тоже слегка приоткрываю рот – о каком втором разе он говорит, когда первый проходит с таким грандиозным, даже кровавым фиаско?
- Он стоял, - резко, почти зло отвечает Уилсон. – Он мог идти. Сам. Без поддержки, – и, уже совсем тихо, даже напевно, повторяет своё заклинание постепенно затихающему в его объятиях Хаусу. – Всё-всё, успокойся, всё хорошо, всё в порядке. Никто ничего не пытался делать с тобой со стороны. Ты же мне веришь? Ты сам это сделал. Никто другой – ты сам. Аппарат слушался тебя, больше никого. Ты просто ещё не умеешь. Ты научишься. Успокойся, успокойся… - повторяет ещё много раз, обнимая Хауса и продолжая, как заведённый, поглаживать по его изломанной согнутой спине. Долго. Грудной младенец успел бы за это время укачаться и уснуть. Да и Хаус всё больше походит на спящего – уткнулся в плечо Уилсона безглазым лицом, тихо, совсем тихо постанывает, дыша всё ровнее.
Я осматриваю «электромиостеп» с самым сокрушённым видом – Хаус так погнул и поломал его, что остаётся только надеяться на мастерство Ива.
– Я понимаю, что произошло, - говорит, наконец, вспомнив о моём существовании, Уилсон. - Думаю, ему показалось, что стержни двигались неуправляемо… или управлялись кем-то другим. Он этого не любит.
«Не любит» звучит до смешного мягко. Мне кажется, он не «не любит», а смертельно боится любой попытки что-то навязывать ему из вне. Я вспоминаю, что доктор Уилсон говорил о состоянии его психики по дороге из аэропорта – «едва ли он станет когда-то психически здоровым». Мне страшно представить, что могло сделать из этого человека, насмешливого и властного, гордого, умного, который в нём проглядывает ещё, несмотря ни на что, существо, бьющееся с воем в конвульсиях на полу и разбивающее голову обо что придётся просто потому, что ему показалось, будто агрегат, ухвативший его запястья и щиколотки в плен контактных браслетов, задвигался вдруг помимо его воли. Мне страшно представить, но я думаю об этом, глядя на торчащие из его плоти контактные пластины для очков. Институт Заместительного Протезирования может предоставить протезы рук и ног, всех мыслимых и немыслимых суставов, но как спротезировать утраченное навсегда доверие, чувство безопасности и защищённости, прочность опоры, уверенность в завтрашнем дне, радость – простую радость? «Институт Заместительного Протезирования Улыбок», - думаю я, снова вспоминая надпись на его кармане, а доктор Уилсон, не вставая с колен и всё ещё удерживая за плечи своего подопечного, протягивает мне вытянутую из кармана бумажную салфетку:
- Вы плачете, доктор Кастл. Не надо, не плачьте. Простите, что я накричал на вас. Я… я испугался.
- Я плачу не поэтому, доктор Уилсон, - говорю я дрожащим голосом. – Просто… просто, - и, уже не сдерживаясь больше, вою в голос, но вдруг спохватываюсь:
- Господи! А его очки! С ними ничего не случилось?
- Господи! Очки! – эхом подхватывает Уилсон, а Кларенс снова брякается на колени, выуживая их из-под кушетки. Индикаторная лампочка мирно горит. Кажется, всё в порядке.
- Слава богу! Они стоят целое состояние и уникальны – на создание дубля не меньше месяца ушло бы.
- Слава богу! – эхом подхватывает доктор Уилсон. – За месяц без своих глаз он бы меня насмерть замучил.
- В общем, - вдруг слышу я, не веря своим ушам, слабый и неверный, но уже насмешливый голос Хауса. – Первое испытание можно считать состоявшимся, но едва ли успешным. Когда мы назначим следующее?
- Вы… хотите? – не веря своим ушам, спрашиваю я. – После всего… этого?
- Вы о чём? – он взмахивает рукой небрежно и неопределённо. – Калекам свойственно падать. Надеюсь, я ничего серьёзно не испортил, когда упал?
И вот тут я инстинктивно нащупываю ту единственно верную линию, которая помогла нам контачить в течение более, чем двух месяцев подгонки и обучения, без новых эксцессов:
- Ещё как испортили! – сварливо говорю я. – Не знаю, что вы там видите, в своих очках, но, если видите, вот, полюбуйтесь: вы погнули все стержни, какие только есть в этом великолепном приборе, и всё потому, что вы хотите всё делать по-своему. Вы – дилетант – не доверяете специалисту. И как с вами работать? Я же ясно сказала: простые движения, которые вы можете ясно продумать, а вы решили сразу прикинуть в голове механику целого акта ходьбы – вот «электромиостеп», руководствуясь вашими невнятными мыслями, и заставил вас сплясать тарантеллу так, что вы на ногах не устояли и чуть не покалечились.
Не было крика и конвульсий, не было ужаса, не было панической атаки – вот что он подсказывал мне небрежностью тона, и вот что я решаю сейчас принять для себя и соглашаюсь на это укоризной своего тона. Всё просто и буднично: пациент поспешил с овладением сложной системой управления прибором и закономерно упал. Упал неудачно – ударился головой, но сотрясения вроде бы нет. Придётся чинить прибор и перенести испытания.
- Итак,  когда мы снова попробуем? – спрашивает он.
- Попробуем, - после паузы в несколько мгновений говорю я, - Послезавтра. Если вы поубавите прыти и станете слушаться меня, не то снова упадёте и разобьёте голову сильнее, чем в этот раз.
- Чёрт с вами, тиранка, - говорит он. – Я буду паинькой.
;
Доктор Хаус проводит в нашем институте почти два месяца, осваивая «электромиостеп» просто фантастическими темпами. Общение с ним доставляет мне много приятных и ещё больше неприятных, но всегда интересных и незабываемых минут. Общение с доктором Уилсоном – только приятных, и к исходу второго месяца он становится для меня просто Уилсоном. Общение с Кларенсом… С Кларенсом мы просто становимся друзьями. Потом они уезжают, мы изредка общаемся с Уилсоном и Кларенсом по скайпу, от них я узнаю, что Хаус много работает, продолжает осваивать «электромиостеп» и становится постепенно всё уравновешеннее – в прямом и переносном смысле. С самим Хаусом лично мы не общаемся, не считая денежных переводов, исправно поступающих от его имени на счёт института, и наша новая встреча происходит только через полтора года в Луизиане.
На этот раз конференция касается психологических проблем, тема не моя, но, едва увидев программу, я всеми правдами и неправдами добиваюсь для себя приглашения: доктор Хаус заявлен докладчиком.
Увы, погода становится лётной всего за два часа до начала регистрации участников, а ситуация с парковкой и здесь оставляет желать лучшего, так что я опаздываю к началу конференции и страшно тороплюсь, потому что его доклад заявлен первым. Но когда я врываюсь в зал, местный «лорд-церемонимейстер» только ещё зачитывает регламент. Опаздывающий всегда притягивает взгляды, и я невольно сжимаюсь от обращённого на меня внимания, когда замечаю их в пятом ряду с краю.
На Хаусе просторный, даже немного мешковатый полуспортивного покроя костюм, скрывающий стержни и контакты «электромиостепа», и я вижу, что он сидит не в своём инвалидном, а, как и все, просто в одном из кресел, у прохода. Сидит гораздо прямее, чем в прошлый раз, и его отросшие волнистые тёмно-русые с сильной проседью волосы зачёсаны непривычно, чтобы максимально скрыть тонкий металлический обруч, охватывающий лоб. С этими волосами и очками он немного похож на человека-невидимку Уэллса, а немного – на Джона Леннона. Кларенс - справа от него, он первым замечает меня и машет рукой. Я тоже машу в ответ – всем троим - и высматриваю для себя место где-нибудь поближе к ним.
Доктор Хаус не видит меня – я помню, что его очки практически не дают периферической картинки, но доктор Уилсон, сидящий прямо у него за спиной, что-то тихо говорит, наклонившись вперёд, и тогда он поворачивается, и тёмные стёкла словно фокусируются на моём лице. Он слегка кивает. «Добрый день, жалкое подобие бога», - мне кажется, что я слышу его насмешливый чуть хрипловатый голос.
Однако, нет времени раскланиваться – «лорд-церемонимейстер» объявляет его доклад. По залу тут же проносится лёгкий ропот, похожий на шелест волн или листьев от ветра. Имя доктора Хауса слишком известно, вся его история слишком известна, и зал начинает искать его глазами, ожидая, какой фокусник вытащит его сейчас, как кролика из шляпы, и в чём будет состоять секрет фокуса.
Хаус с трудом встаёт – он, действительно, высокий, почти шесть футов, а если бы не сильная сутулость, был бы ещё выше. В правой руке у него трость. «Это мудро, - думаю я. - Лишняя страховка от падения не повредит». Под взглядами всего почтенного собрания он неестественной, механической дёргающейся походкой идёт к трибуне. Как деревянная марионетка с суставами-шарнирами, преодолевает две невысокие ступени и поворачивается к залу лицом.
Это его первое публичное выступление на конференции такого уровня после всей той ужасной истории. Я вижу, что он очень волнуется. Но ещё больше волнуется его «свита» - Кларенс привстал, его огромные чёрные кулаки вцепились в подлокотники кресла, Уилсон что-то беззвучно шепчет – губы шевелятся, и я угадываю слова: «Успокойся. Всё хорошо. Успокойся».
- Тема моего доклада, - говорит доктор Хаус, и его голос почти подводит его, но он откашливается и повторяет громче. – Тема моего доклада есть у всех вас в ваших программках, так что лучше сразу перейдём к делу. Слайдами я предпочитаю не пользоваться, почему, объясню самым любопытным в перерыве, но если кому-то захочется, могу скинуть всю презентацию по интернету. Итак: общеизвестно, что при сборе анамнеза все опрашиваемые врут…
Он произносит это и в зале поднимается новая волна ропота, а я замечаю в этот миг и ещё кое-что: под костюмом на нём та же голубая рубашка-поло, как и при нашей первой встрече. Надпись на кармашке сейчас не видна, но я помню её – «Король улыбок» - и невольно сама улыбаюсь, вспомнив торчащие когда-то из этого самого кармашка ниточки-ножки его талисмана – «Викодин-мэна», теперь-то я знаю, как зовут того забавного человечка-таблетку.
Я, наконец, занимаю устраивающее меня место через проход от моей троицы – это уже, должно быть, привычка – и вижу, что Уилсон вытирает глаза бумажной салфеткой. А Хаус делает доклад о поведенческих аспектах при хронических инвалидизирующих заболеваниях, препятствующих дифференциальной диагностике, и только три человека в зале знают, чего на самом деле ему стоит сохранять положение стоя, и как болят и ноют все его мышцы, но он, лишённый несколько лет назад мерзавцами возможности видеть, слышать, самостоятельно передвигаться, стоит сейчас у всех на виду и смотрит в зал, поблёскивая очками, с фурнитурой для синхронного перевода у восстановленного органа слуха и делает доклад, время от времени разбавляя его сочными метафорами и колючими шутками, заставляющими зал невольно улыбаться.
«Король улыбок, - думаю я.  – Нет. Просто Король».
конец